| Весьма показательна также политическая позиция, которую твердо занял такой признанный вождь исихастов, как Григорий Палама . Именно стремление сохранить верность православию позволило ему, как говорит И. Мейендорф , «принять по отношению к завоевателям туркам относительно примирительную позицию – в той мере, в какой они предоставляли христианам религиозную свободу. Будучи психологически готов принять падение Византийского государства, он был далек от того, чтобы занять по отношению к нему чисто фаталистическую позицию: пока это государство существовало, надо было его поддерживать и защищать его единство и его традиционное православие» 22 . Коротко, эта позиция сводилась к следующему: предпочитать то, что меньше угрожало православию, и защищать тех, кто защищал православие. Практически в то время это означало: считать турок меньшим злом, чем латиняне, и поддерживать Кантакузина, которому Григорий и оставался открыто верен до самого конца. Именно за «кантакузинизм» он почти четыре года просидел в тюрьме, три года дожидался возможности занять свою кафедру в Салониках и испытал много других невзгод. С течением времени отставной император-монах Кантакузин не терял, а напротив, увеличивал свой общественный вес, посвятив себя литературной деятельности. В четырех талантливых исторических книгах он оправдывал свою прошлую политическую деятельность, в богословских трудах – защищал и пропагандировал взгляды Паламы. В словах Филофея о росте его авторитета, по-видимому, есть доля правды: «И тогда (т. е. до отречения. – Г. П.) подданные и подчиненные чтили его как своего властелина, [хотя] может быть и не все искренне... – ныне же почти все чистосердечно с подобающей доброжелательностью и любовью [чтят его], а прежде всех и больше всех императоры и императрицы...» 23 В июне 1367 г. император Иоанн V Палеолог просил именно Кантакузина вести от имени Византии переговоры с папским легатом Павлом об унии. Очевидно, Кантакузин был главным лицом, сопротивление которого принятию папских условий (сначала подчинение, а потом помощь) хотели сломить император и легат. |
| Сопротивление, о котором мы говорим, еще больше усилилось после падения Византии, когда драматический обрыв культурно-просветительской традиции вынуждал афонское монашество вести оборонительную войну за свою идентичность и выживание, войну, в которой оно нередко выступало как непросвещенная сторона. Ибо, как часто случается в истории, ученики склонны упрощать и вульгаризировать учение своих наставников. Не все августиниане были во всем верны Августину и не все кальвинисты во всем следовали Кальвину. То же можно сказать о паламитах послепаламитских времен. В XIV столетии ни сам. Палама, ни ближайшие его друзья не противились серьезным попыткам преодолеть разрыв между восточным и западным христианством и даже выдвигали для этого конкретный план: созыв объединительного вселенского собора. План этот представил Кантакузин, и притом дважды: чуть ли не сразу по своем воцарении в 1347 г., через посла Сигера, ездившего для этого в Авиньон 708 , и, в еще более торжественной обстановке, двадцать лет спустя – на особой встрече с папским легатом Павлом в 1367 г. 709 Проект Кантакузина признавал многие церковные реалии тогдашнего Запада и предполагал встречные шаги с западной стороны. Нормы православной (да и римско-католической) экклезиологии не допускают собора с еретиками как равноправными участниками. Еретики призываются на него лишь в роли ответчиков. Между тем Кантакузин, с полного одобрения патриарха Филофея, помышлял о соборе с целью «соединения Церквей» ( νωθναι την κκλησαν) – о соборе, на котором Восток и Запад встретились бы «дружески и братски» ( φιλικς κα αδελφικς) 710 . Он не сомневался в безупречном православии греческой позиции и был убежден, что безупречность эта выяснится в ходе свободного обсуждения. Будущие дебаты в его понимании требовали полного представительства всех православных церквей, включая и «отдаленные» (Русскую, Трапезундскую, Аланскую, Зихийскую, Грузинскую, Болгарскую, Сербскую…) 711 . Этот проект не только усиленно продвигался Филофеем, рассылавшим специальные приглашения церквам 712 , но оставался и впоследствии программой исихастской «сети». |
| В течение ста лет край был систематически разоряем и парализуем в чувстве народности и всякой законности. В краткий период 40 с небольшим лет от Каталанского до Турецкого порабощения, Каллиполь, однако же, не сходит со страниц истории, обязанный тем случайному обстоятельству, водворению в нём замечательного государственного человека, из придворного чиновника, возвысившегося до императорского венца. Это был Иоанн Кантакузин , долгое время заправлявший делами империи в звании «Великого Доместика», а потом и со-императора. Желая по возможности восстановить единство империи, по крайней мере, в европейской её половине, так как азиатская безвозвратно уже была потеряна, зашивая, так сказать, прорехи, оставленные на ней Франкскими, Болгарскими, Сербскими и всякими другими набегами, он всё внимание своё обратил на Фракию и Македонию, и средоточием своей деятельности избрал многострадальный Каллиполь. Здесь постоянно жило его семейство. Отсюда он разъезжал и морем, и сушей всюду, где только требовалось его присутствие. Здесь же он условился с правителями Фракии и Македонии (Сирьяном и Синадином) на счёт государственного переворота, низвергшего с престола Андроника «Старого» (деда) и возведшего на оный Андроника «Юного» (внука), задушевного друга великого Доместика (в 1328 г.). По смерти последнего, в малолетство преемника его, Кантакузин полновластно управлял империей, и в это-то время он сблизился со смертельными врагами империи, отдав даже собственную дочь в замужество за султана. В возникшее междоусобие между ним и «законным» императором, он уже прямо призывал на помощь турецкие орды, окончательно приучив их, таким образом, к мысли о завладении Фракиею, а, следовательно, и Константинополем. Человек с государственным умом, патриотизмом и гуманными стремлениями не мог действовать наобум или по увлечению. Даже простого политического начала – бить врага врагом (клин – клином) едва ли можно искать у экс-доместика. Крайность заставляла его, по-видимому, отбиваться от наступающего врага (к сожалению – иногда и личного) всем, что есть под руками, а, следовательно, и Турками. |
| Из этого можно заключить, что он был более или менее образован, ибо «педагогом» мог быть только человек не чуждый науки. Что касается нравственного его образа, то суждения современников были в этом отношении очень различны. Иоанн Кантакузин очень хвалит Исидора, называет его «мужем добрых нравов, кротким, исполненным святости» (и даже не чуждым религиозных знаний) 630 . Совершенно иначе отзывались об Исидоре другие современники. Историк Григора не находит у него никаких нравственных понятий и не обинуясь сравнивает его со «свиньей, привыкшей барахтаться в грязи» 631 . Епископы Константинопольского патриархата, по крайней мере те из них, которые были недовольны избранием Исидора в патриархи, изображают нравственный характер его в чертах самых непривлекательных. Они называли патриарха «глупейшим, безумным, легкомысленным, не умевшим как должно обращаться с другими, совершенно не умевшим отличить дурное от хорошего». Кроме этой общей характеристики, те же епископы прямо возводили на Исидора разного рода обвинения, направленные к очернению его личности. Они разглашали, что он не соблюдает постов, что будто когда-то он похитил драгоценные украшения с икон, а сосуды церковные, серебряные, переделал для домашнего употребления; укоряли его и за то, что он позволял себе ходить в баню в течение страстной недели 632 . Такие-то противоположные отзывы делаются о нравственном характере Исидора. Но историк не вправе становиться ни на стороне панегиристов, ни на стороне хулителей нравственного образа патриарха. Похвалы слышатся от лиц слишком благорасположенных к патриарху (от Кантакузина), а хулы от явных врагов Исидора. Нам кажется, что нельзя доверять ни тем, ни другим из сейчас приведенных отзывов без должной критики их. Если Кантакузин называет Исидора, между прочим, человеком кротким, то это не подтверждается историей деятельности Исидора, если же, с другой стороны, порицатели патриарха приписывают ему такие вещи, как несоблюдение постов, святотатство, то такие обвинения следует отрицать, ибо паламиты, под влиянием которых происходило избрание Исидора в патриархи и которые отличались строго аскетическим идеалом, не допустили бы возвести в патриархи столь зазорное лицо. Выделить истинное от неистинного, преувеличенное от действительного в указанных характеристиках едва ли возможно. По всей вероятности, Исидор представлял собой тип патриарха невысоких достоинств, но, без сомнения, ему не следует приписывать такого вольнодумства и такого нарушения нравственных требований, какие приписывают ему враги. Лучше всего удовлетвориться той характеристикой нравственной личности патриарха Исидора, какая слагается из наблюдений над его деятельностью, поскольку она известна в истории. |
| В XIV в. экономическая слабость и нестабильность Византии все более негативно сказывались на положении К. В этом столетии город пережил неск. осад и военных кампаний на своей территории. Уже в кон. XIII в. обострение торгового соперничества Венеции и Генуи привело к войне между ними прямо в К. В 1296 г. венецианская экспедиция Морозини штурмом захватила генуэзскую Перу и сожгла ее. В ответ имп. Андроник II поддержал генуэзцев, конфисковал часть имущества венецианцев в К. и потребовал от них возместить ущерб в Пере. Тем не менее они продолжали войну уже против Византии, и в 1301 г. их флот вновь атаковал окрестности К. и Принцевы о-ва. Пера оставалась в их руках еще неск. лет, после чего была возвращена генуэзцам и восстановлена. В дальнейшем каждая попытка византийцев заключить союз с Венецией и с ее помощью хотя бы частично оттеснить генуэзцев от контроля над торговыми путями приводила к обострению положения в Золотом Роге, к противостоянию между К. и генуэзской Перой. Так, в 1336 г. имп. Андроник III захватил Перу, осадив город, и вынудил горожан срыть стены, хотя это не повлияло на отношение генуэзцев к К. В 1348 г. подобную попытку избавиться от Перы предпринял имп. Иоанн VI Кантакузин, к-рый начал осаду города и одновременно строительство своего флота. Через Золотой Рог обе стороны бросали камни с помощью машин, а в бухте происходили морские сражения. В 1350 г. на поддержку К. пришел венециано-пизанский флот, но в войне против Перы почти не участвовал из-за разногласий об условиях союза с Кантакузином. Вскоре к К. подошел и генуэзский флот, и в 1352 г. в прол. Боспор, выше К., произошло большое морское сражение, от участия в к-ром визант. эскадра уклонилась, но к-рое не принесло решительных результатов ни одной из сторон. Тем не менее в выигрыше вновь остались генуэзцы, обладавшие в Пере надежной базой рядом с К., и Кантакузин вскоре вынужден был заключить с ними мир, значительно укрепивший положение генуэзцев рядом с К. Венецианцы же по мирному договору 1357 г. вообще лишились прав на недвижимость в К., хотя позднее их все же вернули. |
| Сам Николай также переписывался с халифом на политические темы, и три его письма сохранились. Из них мы знаем, что между мусульманами и христианами существовал достаточно высокий уровень взаимной терпимости, особенно когда противники могли отомстить за оскорбление. Поскольку, согласно письму патриарха, заключенные-арабы могли молиться в константинопольской мечети и никто не принуждал их принимать христианство, то и халиф должен был прекратить гонения на христиан . И Николай ссылается на те законы самого Мухаммада, которые благоприятствуют веротерпимости . В другом письме он в сильных выражениях говорит о вере в единого Бога, которую разделяют и христиане, и мусульмане: всякий авторитет от Бога, и именно от «этого единственного Бога все мы получили власть правления», и «две власти над всеми властями на земле, т. е. власть арабов и власть ромеев, преобладают [над всеми] и сияют, как два большие светила на небосводе. И это само по себе — достаточное для них основание жить в братской дружбе» . Не знаю, насколько уместно здесь, наряду с официальными дипломатическими письмами, упоминать низкопробный и безвкусный памфлет, составленный около 905-906 гг. в Константинополе и ошибочно приписываемый Арефе, епископу Кесарийскому, известному ученому и ученику Фотия. Памфлет состоит главным образом из ряда шуток в дурном вкусе по поводу мусульманского представления о рае. Как показал недавно проф. Р. Дженкинс, настоящий автор памфлета — некий Лев Хиросфакт , которого Арефа высмеивает в диалоге, озаглавленном Χοψοσφκτης Μισογης . Нам этот документ интересен тем, что показывает: византийская антиисламская полемика могла одновременно вестись на очень разных уровнях, и дипломатическая вежливость и интеллектуальное понимание на уровне правителей не предотвращали клеветы и окарикатуривания на иных уровнях. 4. В начале VIII в. Иоанн Дамаскин с ужасом описывает ересь, появившуюся «во времена Ираклия»: «обманчивое заблуждение исмаильтян, предтеча Антихриста». Шесть веков спустя Иоанн Кантакузин почти в тех же словах говорит о том же самом бедствии, «что явилось при Ираклии». |
| Их богатые родовые земли лежали во Фракии и Македонии; Вифиния стала глухой и запустелой крестьянской областью, заброшенной правительством, особенно после восстания в пользу несчастного Ласкаря. Держались одни города за их стенами, восходящими к римским временам, и за их пределами поражает скудость памятников византийских при обилии античных и древнехристианских. Манил и ослеплял культурный, веселый Запад, как старую Польшу. Север Греции и Македония с Фракией были главным театром военной и политической деятельности правительства Андроника. Над всеми вопросами господствовал один – сербская опасность при Душане. Но как в отношении османов, так и против Сербии византийское правительство не нашло в себе сил, чтобы предпринять планомерное и решительное отражение могущественного врага, и ограничилось бессвязными, пассивными мерами: и здесь и там последствия были одинаковые – невозвратимые потери и безнадежное будущее, не всегда ясно сознаваемое. На фоне сербской опасности правительство Андроника спешит разрешить вопросы сравнительно второстепенные, но назревшие, завещанные первым Палеологом. При этом в Эпире и Северной Греции оно сталкивается с традиционным врагом – Анжуйским (или Тарентским) домом, унаследовавшим претензии потомства императора Балдуина II Куртенэ. Положение Византии в этом районе было благоприятно при вступлении Андроника Младшего. Янина и Северный Эпир были закреплены за Византией, государство Эпирское с столицей Артой находилось под византийским влиянием, и деспот Иоанн был вынужден признать верховенство императора. Но вскоре знакомый нам Филипп Тарентский снарядил экспедицию своего зятя Вальтера Бриеня, претендента на Среднюю Грецию, против эпирского деспота и по взятии Арты заставил последнего принести ленную присягу. Хотя в том же году Филипп умер (1331), но Эпир и юг Албании подпали под итальянское влияние, и один из наследников Филиппа, наместник Ахеи Иоанн Гравина, принял титул дуки драчского и государя королевства Албании. Смерть владельца лучших земель Фессалии, полунезависимого Стефана Гавриилопула из знатнейших Мелиссинов, вызвала большие перемены в Фессалии и вступление византийских войск, руководимых салоникским стратигом Мономахом, потом самим царем. |
| 3. Термин «исихазм» также часто употреблялся как синоним термина «паламизм», т.е. системы богословских понятий, выработанной Григорием Паламой в процессе его полемики с Варлаамом, Акиндином и другими противниками. Эта система понятий включает утверждение о возможности реального, а не только интеллектуального, богообщения. Поскольку в ней также утверждается полная трансцендентность и непознаваемость божественной сущности, Паламе необходимо различение «сущности» от божественных «энергий», или личных «действий», в которых сама божественная жизнь передается «тварям» как личное божественное самооткровение. Богословская система Паламы, по моему мнению, отнюдь не является искусственной надслойкой над исихазмом как мистически религиозным и общественным явлением. Она была выработана как традиционно неизбежная форма защиты от аргументов, выдвинутых Варлаамом. Тем не менее различать паламизм как систему понятий от исихазма вообще все же необходимо, равно как всякая реальность сама по себе может быть отличима от ее концептуального выражения. Однако неверно их слишком резко противополагать: человеку вообще – а метафизически настроенному греку в особенности – свойственно не только чувствовать и переживать, но также думать, спорить и философски уточнять свой религиозный и жизненный опыт, в особенности тогда, когда он подвергается критике или преследованию. В этом процессе концептуализации есть всегда опасность впасть в абстракцию. Но Палама в этом повинен меньше, чем многие другие, поскольку он сам всегда сознавал некую неадекватность между понятием и реальностью, а поэтому и не раз подвергался обвинениям в философской несостоятельности. 4 . Наконец, в науке встречается и четвертый смысл понятия «исихазм» – это «политический исихазм», т.е. социальная, культурная и политическая программа, проводимая в XIV в. видными византийскими деятелями и широко распространившая свое влияние в славянских странах 98 . Существование именно такого движения мысли, выразившегося в деятельности столь крупных людей, как император Иоанн Кантакузин , патриарх константинопольский Филофей Коккин и митрополит киевский Киприан Цамблак – исторически несомненно. Несомненна также и связь между этим движением и победой Григория Паламы на соборах в 1341, 1347 и 1351 годов. Но, поскольку деятельность вышеуказанных лиц отнюдь не сводилась к практике «священного безмолвия» ( ερ ησυχα), приложение к ним понятия «исихазм» требует уточнений и терминологических оговорок. Очевидно, во всяком случае, что первый описанный нами смысл понятия исихазм» к ним не приложим в полной мере. |
| – С. К.) имел власть, поневоле подписал 12 , заставленный им (ибо я молчал в гуще событий), будучи не в состоянии избегнуть насилия того времени» (Greg. 268.10 – 269.1). Итог дискуссии был неясен. Иоанн V сомневался в определении победителя, так как, по обыкновению, не хотел никого обидеть, да и помнил о своем энергичном тесте. Это обстоятельство, впрочем, не помешало каждой партии заявить о своей победе, хотя сам спор произвел «тяжелое впечатление» на императора 13 . Описание диспута включено в «Историю ромеев» Никифора Григоры (кн. XXX). Можно предположить, что она стала скоро известна в Фессалонике, где у историка было много ученых друзей. Спор 1355 г. активизировал публицистическую деятельность обеих сторон 14 . Иоанн Кантакузин , собрав вокруг себя паламитских теологов, стал издавать сочинения и даже, вспомнив о старой дружбе, пригласил Григору к себе для новой дискуссии 15 . Поэтому не удивительно, что сочинение Григоры не осталось без ответа и в Фессалонике. Исследуемый памфлет построен главным образом на опровержении выбранных цитат из XXX книги «Истории ромеев», хотя в какой-то мере касается и риторической манеры Григоры в целом. Памфлетист стремился прежде всего опорочить противников паламизма в Фессалонике. Обличитель, обращаясь к патриотизму читателя, старается изобразить Никифора Григору дерзким и наглым чужаком, обольщающим горожан, требующим поклонения от мужей, которые не привыкли угождать (Cabas. 524.1–20, 532.195), и противопоставляет ему Григория Паламу , почитаемого пастыря душ фессалоникийцев и «божественнейшего представителя Фессалоники» (Cabas. 524.12, 525.35, 528.97). Вероятно, в более общем смысле столичная образованность здесь противопоставлена местному благочестию. Кавасила иронично называет константинопольцев на античный манер, византийцами (Cabas. 524.2). Создавая выразительный интеллектуальный портрет своего противника, Николай Кавасила обнаруживает знакомство и с индивидуальными чертами общения и поведения Григоры. Личные впечатления, несомненно, легли в основу произведения. |
| Отношения между Византией и Русью в XIV в. не так давно послужили предметом крайне многообещающего исследования русского историка Г. М. Прохорова 1181 . Прохоров обрисовывает комплекс социальных и религиозных идей, преобладавших в Восточной Европе во второй половине XIV в., и обнаруживает явление, названное им «политическим исихазмом», наиболее известные представители которого – Иоанн Кантакузин и патриарх Филофей – добивались при помощи единомышленников в Болгарии и на Руси восстановления политического и религиозного единства в рамках византийско-православного мира, простиравшегося от берегов Босфора до Северного Ледовитого океана. В частности, следуя этой политике, они оказали решающую поддержку централизаторским устремлениям Московского княжества. Наднациональное единство, привлекавшее религиозных зелотов, в глазах его поборников было способно помочь выработать общую линию поведения по отношению к Западу и сохранить религиозную идентичность византийского мира перед лицом завоевателей с Востока – турок и монголов. Византийские и русские источники этого времени подтверждают мнение Прохорова о существовании такой амбициозной политической программы. Но если победа Кантакузина и паламитов в 1347 г. знаменуется избранием на патриаршество в Константинополе таких деятелей, как Исидор Вухирас и, прежде всего, Филофей Коккин (ученик Паламы, насквозь пропитанный монашеским духом), то возникает вопрос, не слишком ли широкий смысл вкладывается в прилагательное «исихастский» для описания их политики в Восточной Европе? Не чрезмерно ли расширено само понятие? Первоначальное значение термина, обозначающего созерцательное течение в среде восточного монашества, подразумевает самоотречение, нестяжание, духовную жизнь, сосредоточенную на «единословной» молитве, и явное предпочтение отшельничества в противоположность общежительным традициям. Исихастская форма монашества, разумеется, получила поддержку в результате победы паламизма в Византии. Знаменитый спор XV и XVI вв. между учениками Нила Сорского и иосифлянами на Руси – отголоски тех событий. Нил Сорский – представитель исихазма в самом строгом смысле этого слова. А вот «программа» византийской патриархии второй половины XIV в. не может быть полностью отождествлена с исихазмом этого типа. В сфере искусства, как мы уже видели, исихазм, по-видимому, затормозил гуманистическую устремленность «палеологовского ренессанса». В славянских землях, напротив, новая волна византийского влияния немедленно вызвала к жизни «предвозрождение» – как художественное, так и литературное и религиозное 1182 . Таким образом, одна и та же религиозная идеология, источник которой, без сомнения, находился в Византии, в разной среде производила порой противоположный эффект. Это особенно наглядно на примере монашеских правил. Источники указывают, что византийское влияние в славянских странах в XIV в. привело к учреждению общежительного монашества 1183 . |
|
|
