| Эта хитроумная мысленная конструкция охватывает ветхозаветный и христианский опыт божественной помощи избранным и вовлекает укорененную идею «Святой Руси» в русло осознания священности России царственной, державной. О популярности такого подхода к концу 1670–х г. свидетельствует указ, которым скромный по натуре царь Федор Алексеевич принужден был запретить хотя бы письменно уподоблять его Богу! Что не воспрепятствовало книжникам 1680–х г. уподоблять сестру его, царевну Софью, Софии — Премудрости Божией . Легко заметить, что светлая идея освободить население «ойкумены» от вериг адовых в сочинениях Игнатия и государственной идеологии не определяла конкурентной функции Российского православного царства, а относилась лишь к его статусу. Государству, в принципе имеющему право и даже призванному охватить весь земной шар, не было нужды делать это незамедлительно, пока какая–либо имперская задача не становилась идеологически и политически остро актуальной. Таковых целей во времена Римского–Корсакова и его друга патриарха Иоакима было две, равно вытекающих из того факта, что единственное в мире православное царство выступало гарантом установления земного царства Христа для всех временно лишенных царства православных. Только это обязательство позволяло снять вопрос о благочестии не охваченных царством единоверцев (и, как следствие, пресловутую проблему относительного первенства царства или священства). Православные вне границ России политически и в общественном сознании делились на две основные категории: «русских» и «греков», то есть населения древнерусских земель, отошедших к Речи Посполитой (и отчасти к Швеции — но последних еще со времен Филарета жестоко третировали по подозрению в склонности к лютеранской схизме), и православных Востока под властью Османской империи. Напрасно замечательный книжник Арсении Суханов доказывал, что многочисленные православные славяне в турецких пределах, находясь под церковной властью патриарха Константинопольского, во многом ближе россиянам и противостоят «грекам» (тем паче, что паству Иерусалимской, Александрийской и Антиохийской патриархий также в основном составляют не греки, но «жиды и арапы»). Даже публицистический пафос чрезвычайно популярного в Российской державе 1670—1680–х г. киевского «Синопсиса» питался в основном не идеей политического объединения всех православных славян, а — после воссоединения основной части древнерусских земель — мыслью о союзе славянских государств в борьбе с Турцией и Крымом. |
| Об остром споре из–за кандидатуры нового патриарха рассказывает в своем Дневнике Петр Иванович Гордон , профессиональный военный древнего шотландского рода, поступивший на русскую службу в чине майора (1661 г.), отличившийся в крупных сражениях русско–турецких войн и дослужившийся до полного генеральского звания. 55–летний генерал имел связи при дворе и положительно выделялся среди иноземцев русской службы, к которым уже в это время тянулся Петр, хотя так и не попал в круг наперсников молодого государя. По мнению Гордона, четыре месяца после кончины Иоакима ознаменовались острыми спорами о его преемнике, разделившими на две партии двор и сам освященный собор. В последнем разделение произошло между высшими иерархами и «низшими» членами собора: архимандритами и игуменами. Архиереи выдвигали кандидатуру митрополита Псковского и Изборского Маркелла, руководители престижных монастырей, подобные Игнатию Римскому–Корсакову, крепко стояли за Адриана. Царь Петр (а вернее будет сказать — его ближний круг) поддерживал «снисходительного к иноверцам ученого мужа Маркелла», нравом кроткого и здравомыслящего. Но мать Петра, вдовствующая царица Наталья Кирилловна, в конце концов высказалась за Адриана как воспитанника, друга и продолжателя дела своего давнего сподвижника Иоакима. Мнение Натальи Кирилловны в годы ее правления (от свержения царевны Софьи в сентябре 1689 г. до смерти царицы в январе 1694 г.) было непререкаемым. Спор мог вестись лишь до момента, когда она обнародует свое решение. Вопрос состоял в мотивах предпочтения, оказанного Адриану. Гордон, симпатизировавший Маркеллу, утверждал, что врагам митрополита не нравилась его обширная ученость, из–за которой он склонен будет благоприятствовать иноверцам. Генерал писал, что в связи с подобными подозрениями какой–то архимандрит подал царице сочинение, обличающее Маркелла в ереси. Гордон не утверждает, что именно это письменное обличение склонило чашу весов в пользу Адриана. Вообще в высшей степени сомнительно, чтобы архиереи выдвигали на патриарший престол человека сильно ученого, а уж о склонности кандидата «благоприятствовать иноверцам» не могло быть и речи. Различие в позициях могло простираться от непримиримости Иоакима, под угрозой церковного отлучения требовавшего искоренить в России все неправославные храмы и не предоставлять начальственных должностей, даже в армии, любому иноверцу, до рассудительности Игнатия Римского–Корсакова, просившего канцлера Голицына воспретить в Москве католическое богослужение и горячо приветствовавшего действия регулярной армии, включающей немалое число иноземных офицеров. |
| Затем последует победоносная война с папой и католицизмом. Начав поход с Польши, «благочестивое и христолюбивое воинство» (по выражению Игнатия Римского–Корсакова) не остановится, пока «и камня не останется от Рима и от Вены, когда не останется ни одного папежника, разве что в Америке» (куда, как уповал Карион Истомин, «россы» тоже когда–нибудь «полетят»). «И тогда, — заявил заинтересованным слушателям Квирин Кульман, — будут всей вселенной люди единой веры христианской… и будет едино стадо, и един пастырь, и невидимая глава будет над всеми пастырь–Христос, а видимые будут начальствовать во всей вселенной четыре патриарха». Подобные заявления, вплоть до уподобления Ивана, Петра и Софьи Святой Троице (как в панегирике братьев Лихудов), не могли навлечь на Кульмана пыток и тем паче казни. Подвел утопических коммунистов несдержанный язык привыкшего к свободомыслию Немецкой слободы Нордермана, который выложил внимательным слушателям, как ему видится социальная организация вселенского царства: «Будет во всей вселенной едина вера христианска, такая, какова была сначала у апостолов: все будут имения, и сходы, и соборы общие… А царей, и королей, и великих государей князей, и иных вельмож не будет, а будут все равные, и все вещи будут общественные, и никто ничего своим называть не будет». Конечно, вещал проповедник, «тяжело будет к покаянию привести вельмож и тех, которые на свете нарицаются великие господа — меж которыми почитаются высшего и низшего духовного чина — и их товарищей, которые чают, что от Бога честь имеют миру служить, — но большей частью не от Бога присланы и не от мира призваны, но как воры и разбойники под порогом в овчарню подкрались» . Вера в великую миссию Российского царства не мешала Голицыну как политику видеть реальную расстановку сил в мире и правильно учитывать интересы конфессий. Основную часть служилых иноземцев в России составляли всех мастей протестанты, отношение к которым, как к в основном защищающейся в условиях контрреформации стороне, удобным союзникам на международной арене и хорошим торговым партнерам, было наиболее мягким. Еще в 1669 г. православное духовенство напрасно молило власти изничтожить две лютеранские кирхи, действовавшие в Архангельске в навигацию. |
| Ртищев, судя по рассказу Игнатия Римского–Корсакова, был уверен, что Иоаким, подобно другим приглашенным в Андреевский монастырь братьям, знаком с грамматикой славянской и греческой, риторикой и философией. Иоаким же был знаком с монастырским послушанием, излюбленным отцом Ртищева Михаилом (отошедшим от дел царедворцем, жившим в Новоспасском монастыре). Вскоре Иоаким перебрался туда на должность келаря. Со времени поступления в родовой монастырь Романовых начался политический этап церковной карьеры будущего патриарха. Он, однако, предпочитал вспоминать другие эпизоды своей жизни, вернее сказать — исполненного благочестивыми подвигами жития . Житие и подвиги Новоспасского келаря Придя жить в знаменитый московский монастырь, изумился Иоаким небрежением монахов в быту. Особенно потрясли рачительного хозяина скатерти на столах в общей трапезной: все в пятнах от пролитых варений и питии, не снимались они вовсе для просушки и лежали, прилипнув, многое время до почернения. Монастырские служители только веничками их после трапезы обмахивали, сметая крошки в чаши (оставлять крошки на столе считалось греховным). Редко когда черные скатерти с трудом отдирались от столов и на смену им стелились белые, которые вновь оставлялись чернеть. Новый келарь приказал стелить на столы чистые скатерти, а после каждой трапезы снимать их и просушивать. В деле наведения чистоты он зашел так далеко, что «повеле же на скатертях и тарелкам быти. И тако бысть зело благочестно и братии радостно», — пишет автор Жития. Но подобные гигиенические меры, как явствует из дальнейшего повествования, навлекли на келаря подозрения и порицания. Дело в том, что за столами ели одни монастырские служители. Наведя чистоту в трапезной, покусился Иоаким на обычай братии кушать и пить отдельно, по своим кельям, не общежительно. Утверждение общежительного устава в русских монастырях со времен Сергия Радонежского шло плохо. Добиваясь, чтобы никто, кроме «великой нужды», не трапезовал в кельях, но принимал пищу открыто, вместе с монастырскими слугами, келарь задел самого архимандрита Прохора. |
| О, чудо преданное и образ, еже воевать так, никогда слышанный! Воюете не для того, дабы смерти предать побежденного, но к животу (жизни. — А. Б.) — се есть приносить его к благочестию истинного света, просвящающего всякого человека, грядущего в мире. Не чтобы его в узилище предать — но дабы освободить его от страшныя вериги адовы! " Расширение земного Христова царства до пределов Вселенной, по Игнатию, есть основание державной идеи Российского православного самодержавного государства и его царственная функция. Христолюбивое российское воинство, несущее на знаменах столь возвышенные и гуманные ценности — выше библейского " избранного народа " , как образ Владимирской Богородицы, данный " не единому роду израильскому — но всем родам христианским против всякого врага в пособие " , неизмеримо превосходит ветхозаветный киот. Царь уже не просто Богодарованный и Богом венчанный владыка — он символ нового " Святого (или " святейшего " , подобно титулованию патриарха) царствия " . Эта хитроумная мысленная конструкция охватывает ветхозаветный и христианский опыт божественной помощи избранным и вовлекает укорененную идею " Святой Руси " в русло осознания священности России царственной, державной. О популярности такого подхода к концу 1670-х гг. свидетельствует указ, которым скромный по натуре царь Федор Алексеевич принужден был запретить хотя бы письменно уподоблять его Богу! Что не воспрепятствовало книжникам 1680-х гг. уподоблять сестру его, царевну Софью, Софии — Премудрости Божией . Легко заметить, что светлая идея освободить население " ойкумены " от вериг адовых в сочинениях Игнатия и государственной идеологии не определяла конкурентной функции Российского православного царства, а относилась лишь к его статусу. Государству, в принципе имеющему право и даже призванному охватить весь земной шар, не было нужды делать это незамедлительно, пока какая-либо имперская задача не становилась идеологически и политически остро актуальной. Таковых целей во времена Римского-Корсакова и его друга патриарха Иоакима было две, равно вытекающих из того факта, что единственное в мире православное царство выступало гарантом установления земного царства Христа для всех временно лишенных царства православных. Только это обязательство позволяло снять вопрос о благочестии не охваченных царством единоверцев (и, как следствие, пресловутую проблему относительного первенства царства или священства). |
| (80-е гг. XVI в. (?), с. Даниловское (ныне г. Данилов Ярославской обл.) - ранее 1662, близ Вязниковской слободы (ныне г. Вязники Владимирской обл.)), создатель неск. мон-рей, зачинатель движения в В. Поволжье, отрицавшего церковную иерархию и таинства. По сообщению Игнатия (Римского-Корсакова) , архим. Новоспасского московского в честь Преображения Господня мон-ря , в 1687 г. ездившего в Кострому и Кинешму для увещевания старообрядцев (см. Старообрядчество ), К. происходил из крестьян дворцового с. Даниловского, принял постриг, «яко бяше убог сый и не имяше чим в мире питатися» ( Игнатий [Римский-Корсаков]. 1855. С. 97). А. И. Журавлёв называл К. «самопостриженником». В кон. XVI - нач. XVII в. (или в 20-х гг. XVII в.) К., уже имевший «чин священства», вместе с 30 пустынниками подвизался в лесах по р. Ветлуге. Здесь его навестил Корнилий Выговский (впосл. один из основателей старообрядческого Выголексинского общежительства ), стремившийся найти наставника в монашеском делании. Корнилий прожил в общине К. 2 месяца и, не получив из-за своей молодости от К. разрешения остаться с пустынниками, ушел в Вологду. В Житии инока Корнилия, созданном в 20-х гг. XVIII в. на основе рассказов Корнилия, описана жизнь отшельников на Ветлуге: «Сам Капитон обложен бысть тяжкими веригами железными, постом и поклонами томя себе. От братии же и инии же чрез день хлеб и сурово зелие по захождении солнца ядяху; по ядении же моляхуся и, мало уснувше, паки Псалтырь и каноны пояху. Свитающе же дню, благословение вземше, трудов земных касахуся, от своих бо трудов пищу себе приимаху. Такову наготу стяжаша: вместо свитки по пояс запон держаху, плеча же мантиею до пояса покрываху. И инии же на ребрах не спяху, но седя или стоя мало сна приимаху» ( Брещинский. 1985. С. 69-70). К. был строгим аскетом. Старообрядческий книжник Евфросин описал вериги К.: «Вериги на себе носил каменныя, плита созади, а другая спереди, по полтора пуда в обех, и всего весу три пуда. Петля ему бе пояс, а крюк в потолке, а обе железны, и то ему постеля: процепя крюк в петлю, повисаше спати» ( [Евфросин]. 1895. С. 10). По словам Семена Денисова (см. Денисовы ), писавшего о К. в «Винограде российском», уже в начале своего монашеского пути К. прославился строгостью жизни и пророческим даром. |
| Вероятно, братия Д. м. не сразу приняла церковную реформу Патриарха Никона и нек-рое время поддерживала связи со старообрядчеством. Ряд местных приверженцев «древлего благочестия», перед тем как устроить самосожжение, передавали в Д. м. свое имущество. Возможно, к мнению прп. Далмата апеллировали деятели зауральского старообрядчества в полемике об антихристе . А. Т. Шашков приписывает прп. Далмату адресованное старообрядцам «Послание об антихристе и тайном царстве его» ( Шашков А. Т. «Мы же святых отец предание держим неизменно…»: (Влияние дониконовских книг на идейные воззрения урало-сибир. старообрядцев 70-80-х гг. XVII в.)//Изв. Уральского ун-та. 2005. 39. Сер.: Гуманит. науки. История. Вып. 10. С. 36-47). Игумены Исаак и Афанасий подвергались опалам «за церковные вины». Только в 1685 г. с игум. Исаака окончательно были сняты все запрещения с условием, чтобы «с раскольниками раскола не говорил, а помнил совесть свою». Вместе с тем его дважды (в 1679 и 1682) посылали увещевать крестьян-старообрядцев, собиравшихся устроить массовое самосожжение. В 1694/95 г. игум. Исаак (Мокринский) сопровождал Сибирского и Тобольского митр. Игнатия (Римского-Корсакова) в поездке по епархии, во время к-рой были открыты мощи св. прав. Симеона Верхотурского . В 1691 г. в Д. м. проживало 27 чел., в 1722 г.- 41 чел., в основном выходцы из крестьян и служилого сословия. После ограничений на постриг (введен по России указом от 28 янв. 1723 г.) к 1755 г. численность братии сократилась до 13 чел., среди насельников в основном были вдовые иереи и отставные военные. В 1764 г. Д. м. был определен в число штатных обителей 3-го класса. До 30-х гг. XIX в. в мон-ре проживало от 7 до 13 чел., с 30-х гг. до кон. XIX в.- от 16 до 33 чел., что превышало штатное количество мест. Земельные владения Первая опись вотчины Д. м. была составлена в 1651 г. тобольским сыном боярским П. Я. Шульгиным, когда братия обратилась с челобитной к царю Алексею Михайловичу и тобольскому воеводе В. Б. Шереметеву с просьбой о пожаловании им земель «около своей пустыни о пустой земле и об рыбных ловлях и о всяких угодьях» (ГА Шадринска Курганской обл. |
| Независимо от повода орации Лихудов светским властям имели актуальный политический смысл. Уже в речи 9 марта 1685 г., основное содержание которой восстанавливается по цитатам в текстах «Слова воинству» Игнатия Римского–Корсакова и воскресного панегирика Лихудов царям и царевне Софье 27 марта 1687 г., авторы от имени угнетенных турками православных народов высказали мысль о священном праве российских государей на Константинопольский престол и Византийское наследие в целом. В последующих обращениях к царям, Софье и Голицыну греки вновь и вновь развивают эту идею, выражая горячую поддержку внешнеполитическому курсу правительства регентства на борьбу с Турцией и Крымом, угрожающими южным границам Российского государства. Призывы к освобождению народов Балканского полуострова от османского владычества содержатся также в переписке Иоанникия и Софрония с Посольским приказом. При сем похвалы военным и дипломатическим усилиям правительства регентства сопровождались прославлением его руководителей. Довольно сказать, что в орации Софье Алексеевне 1687 г. братья интерпретировали наиболее лестную аллегорию ее имени, Софию—Премудрость Божию, через греческий прототип: Богородицу Оранту, Нерушимую стену, защитницу христианства. Мало того, они кардинально изменили принятую в панегиристике того времени «небесную» аналогию структуры земной власти, трактуя Софью как члена «царской троицы» (на что не отваживались тогда вернейшие ее сторонники) . Похвальное слово Лихудов В. В. Голицыну на возвращение из II Крымского похода (который Иоаким считал позорным поражением) является наиболее лестным из всех известных панегириков князю. Если учесть, что эти похвалы звучали в момент, когда правительница с помощью сторонников стремилась увенчать себя царским венцом, а «петровцы», к коим относят патриарха, ей рьяно противодействовали, следует признать, что взгляды Лихудов на внешнюю политику России и ее миссию в православном мире были основаны на глубоких убеждениях. Но если убеждения заставляли близких к патриарху интеллигентов выражать супротивные ему взгляды, противоречить архипастырю и славить его политических противников, то что побуждало Иоакима привечать и любить сих ученых мужей? |
| Сказать, что он нуждался в образованных и талантливых людях, будет верно. Кто, кроме Евфимия Чудовского (в конце концов собравшего свои злобные обличения на «латинствующих еретиков» в книге «Остен»), братьев Лихудов и Афанасия Холмогорского мог столь усердно насаждать грекофилию и стеной стоять на пути якобы заползающего в Россию «западного зло–мысленного мудрования»? Кого, кроме Игнатия Римского–Корсакова и того же Софрония Лихуда, можно было послать в темницу к измученному пытками Медведеву, чтобы попытаться разумно склонить его к отречению? Но ведь без всех этих обличений и увещеваний, вызвавших негодование тех, кто ставил научное знание выше авторитета, никакой «ереси латинствующих» на Руси и не было… В гигантских масштабах сходная по смыслу борьба разворачивалась со староверами, прежде отлученными от Церкви за действительное или мнимое (по незнанию) неповиновение, а уж потом подвергшимися «убеждениям». Слов нет, духовное просвещение было единственным реальным путем преодоления раскола, но ведь его–то фактически и отверг патриарх Иоаким на соборе 1681 г., предпочтя действия «караула», «прещение и страх» от светских властей. Симпатия Иоакима к ученым, внимание и едва не всепрощение к своему интеллигентному окружению заставляют полагать, что политические разногласия не играли для патриарха столь определяющей роли, как привыкли считать. Ведь вполне возможно, что, насаждая в духовных вопросах единомыслие, Иоаким считал светскую политику второстепенным делом. Его могло устраивать и то, что Римский–Корсаков и братья Лихуды, услаждая Государев двор воинственными патриотическими рацеями, оставляли патриарху возможность избегать неких государственно–обязательных словес и насыщать собственные речи близкими его духу опасениями, предостережениями и укоризнами. Наконец: каковы были в действительности политические позиции патриарха? Между царевной Софьей и царицей Натальей Политическую ориентацию Иоакима русские источники представляют однозначно. Храня верность всесильному, затем ссыльному, вновь поднявшемуся на вершину власти и казненному восставшими А. С, Матвееву, патриарх поддерживал права на престол царевича, а после царя Петра. В этом глава Русской православной церкви был не одинок: значительная часть знати лишь мирилась с ситуацией, когда из–за спины царя Ивана от имени двух юных государей правила царевна Софья, а в Думе и особенно в приказном аппарате ведущие места заняли В. В. Галицын, Ф. А Шакловитый и их сторонники. |
| В 1682 г. строитель Соловецкого подворья в Москве Игнатий сотрудничал с патриаршим казначеем Тихоном Макарьевским (автором обширнейшего исторического сочинения — «Латухинской Степенной книги»), а уже на следующий год стал архимандритом престижного Спасо–Ярославского монастыря, знаменитого своими книжниками и библиотекой. Назначение Римского–Корсакова архимандритом политически важного и любимого Иоакимом Новоспасского монастыря в сентябре 1684 г. ознаменовалось активным участием Игнатия в борьбе против влияния «иноверцев» в столице. Солидаризируясь с людьми разных конфессий в почтении к наследию античности и Возрождения, Римский–Корсаков в практическом плане считал необходимым препятствовать проникновению на Русь католицизма и протестантизма. Речь шла уже не об иноземных книгах, в которых Игнатий, в отличие от Евфимия Чудовского или Константинопольского патриарха Досифея, не видел для здравомыслящего человека никакой опасности. 22 мая 1684 г. в Москве началось дело невиданное: с разрешения канцлера и дворового воеводы В. В. Голицына лютеране и католики вместе (!) приступили к строительству кирхи–костела. Канцлер учитывал значительную пользу, которую Россия получала от притока иноземных специалистов, вынужденных покидать западные страны из–за религиозных преследований. Из протестантских стран на восток бежали католики, из католических —- протестанты всех мастей, из тех и других — бесчисленные сектанты. Слухи о невероятной веротерпимости российских властей к иноземцам превращали в сознании западных европейцев таинственное Московское царство в землю обетованную, подобную Новому Свету. Отступление коммунистическое: «Свет возгорится с Востока» Начиная с Сервантеса и Лопе де Вега многие на Западе воспринимали наши гражданские «нестроения» как «революционные». Томмазо Кампанелла в 1618 г. разразился из итальянской тюрьмы «Посланием великому князю Московскому и православным священникам», пророча России великое будущее на основе явления «новой звезды в созвездии Кассиопеи на московском меридиане». Предсказания коммунистического будущего России в духе «Города Солнца» подкреплялись в западном сознании бурными спорами вокруг «Нового учения» бежавшего В 1355 г. в Литву Феодосия Косого и поддержавшей его белорусско–литовской радикальной реформации. |
|
|
