| И такими ободрительными разговорами между собою вразумляя друг друга, познаем, сколько житие, от народа удаленное, уединенное и пустынное, вспомоществует нестяжанию и бесстрастию. А к тому же еще ясно видя, что бывающее на сем свете – все преходящее, тленное и неудержимое и что даже мы сами не сего света жители, невольно чувствуем в душе совершенное омерзение ко всему, что есть на сем свете; и только печалимся, что доселе не разумели, какое в Боге живущим в пустыне дается радостно-печальное житие и просвещение в мыслях. Ибо часто бывает двоякое чувство в душе: то радуется она о том, что сподобилась спокойно и беспрепятственно одному Богу жить, то печалится от неизвестности о прощении своих грехов. После таких разговоров и рассуждений доходим и до угодников Божиих: не дивно, если они о всех миролюбцах рыдая плакали, видя их так безотчетно пристрастных к сему свету, с которым неминуемо надобно расстаться и все нажитое оставить. Иногда с удивлением размышлял старец о непостижимом Божием благоволении и любви к людям, как Бог из неизобразимой славы своей и величия соделался для нас человеком и столь жестокие страдания нас ради претерпел. И еще более удивлялся, когда представлял, что Всеблагий Создатель наш столь величайшую явил к нам любовь, что и Божественное свое Тело дал нам в пищу и пречистую Кровь в питие и как закланного за весь мир Агнца предложил себя в снедь верным, да мы паче возлюбим Его, и Он соединенно и неразлучно пребудет в нас вечно. После таких разговоров, друг друга подкрепляя, охраняли себя Божиею помощью от всего излишнего, дабы занятием суетным, по подобию мирян, не подавить стремления своего к Богу. И когда сойдемся вместе, тогда от всего сердца друг о друге радуемся и ликуем. Такую любовь великую между нами можно и праведно приписать силе и действию пустынному; ибо двое мы только жили и естественно стремились быть взаимно откровенными, друг друга возбуждая к богоугождению, укрепляя в бывающих искушениях и охраняя друг друга, как свою жизнь. Во всех разговорах старца всегда я слышал от него: «Надобно потрудиться, чтобы хотя мало сподобиться, по подобию святых отцов пустынножителей, Богу послужить». |
| При сем воспоминании, хотя бы и простом и без приуготовления к молитве, сердце мое восторгается и услаждается...» От сих рассказов старцевых и своих наблюдений пользовался я немало, постигая чистоту усладительной молитвы, однако и житейские заботы нас не оставляли. Припасы-то оскудевали. Видя у себя мало на хлеб муки, стали примешивать вербного дерева кору и тем питались. Другого ничего промыслить нельзя было; рыбы ловилось мало зимой. Но вот уже и рыба перестала ловиться, и мука и харч почти весь вышел, снег же выпал глубокий, а потому помянутый крестьянин везенный им запас до хижины нашей довезти не мог, остановился от нас в дальнем расстоянии и сказал, чтоб мы сами его следом пошли и принесли себе. Мы же, будучи тощие, едва могли дойти до показанного места и, увидевши запас, простите, весьма обрадовались, ибо голодные были. Не было с нами никакого сосуда, в чем бы замесить муку; тогда ухитрился мой старец: сняв с себя верхнюю одежду – балахон, насыпал муки и наклал снегу, и так перед огнем таял и мешал муку. И на жару напекли себе опресноков и, поевши, укрепились. Перенося весь харч, жили спокойно до весны, надеясь на обещание помянутого крестьянина прийти весною и вывести нас. Старец, по обычаю, большую часть времени проводил, углубляясь в сердечное внимательное моление. Сколь живительно, когда по долгом времени употребления скудного брашна одновидного потом вкусишь иное! Это мы на опыте познали, когда от принесенного нам луку вкусили: он столь показался вкусным и сладким, что мы даже почувствовали великое в себе оживление и силу и удивлялись тому. Однако умолчать не должно, что бывает некое молитвенное изменение той же пищи особенным благоволением Божием: ибо иногда столь усладительно показывается простое брашно, что кажется точно прелагается оно в иное качество, не свойственное ему. Мы это ощущали не только тамо живя в скудости, но и чрез все время жития нашего в пустынных пределах: никогда не ели, чтобы не чувствовать отличной, особенной некоей и многой приятности во всех наших брашнах, хотя иногда оно бывало самое суровое и скудное, о чем мы многократно с удивлением друг другу говорили: «И на пиршестве в богатых домах нет такой усладительной снеди!» И так рассуждая в беседе между собою, как бы начнем сомневаться о своем спасении и говорить: «...за что нам чаять от Бога по смерти воздаяния, ежели в сей жизни так облагодетельствованы по Его благости: живем во всяком спокойствии и услаждении мирным духом, радуемся, от всего свободны и в таком находимся устроении, что не потребно нам и доброе одеяние и это рубище удовлетворяет нужду нашу. |
| Долго я ждал и наблюдал за сим необыкновенным трепетанием его тела и прерывающимся дыханием, подобно как в болезненном состоянии. Но, напротив, все сие происходило в старце от нестерпимой сладости и неизреченного утешения о Господе, бывших во всем его теле и во всей внутренности, как сам он после мне сказывал. Итак, чрез долгое время едва он мог сказать мне: «Отправляй правило ты один». В сие время уже светало. Это произошло в генваре месяце, как только мы прибыли в Сибирь. Долго продолжалось в нем сие действие, мало-помалу уменьшалось, а потому он едва встал со своего седалища. Я же заметил изменение в его лице как бы от изнеможения и небольшой румянец. В другой день старец был обуреваем страстными помыслами. Отразивши оные и утишивши чувственные движения, увидел, что время уже сотворить несколько поклонов, но изнеможение и слабость напали на него. Один помысл говорил ему, что по слабости и изнеможению он не в силах сделать поклоны, а другой, напротив, обличал, что по лености он не хочет поклоняться. Противоборствуя сим помыслам, старец вознамерился испытать себя и сделать хотя немного поклонов, почему после поясных начал класть и земные. И вдруг при первом поклоне почувствовал сладость в своем сердце, по втором – более, и так далее. И столь умножилась сладость и облегчила его, что забыл он и поклоны, и пропустил уставленные Богородичные молитвы. Он чувствовал себя как бы летающим, легким, радостным и услаждающимся в великом простертии к Богу. Удивляясь сему, он благодарил Бога, ибо прежде никогда не чувствовал сердечного услаждения при поклонном правиле. Поутру, на другой день, старец также ощущал легкость и услаждение при поклонах. Удивлялся он, рассказывая, как скоро благодать Божия претворяет усталость в легкость, леность в бодрость и немощь в крепость, а к тому же еще и с утешением о Господе и чрезмерною сладостию Его любви. Некогда старец, беседуя со мною, между прочими душеполезными разговорами сказал мне следующее: «Теперь я разумею апостолово слово: «Никтоже может рещи Господа Иисуса, токмо Духом Святым 9 » Ибо воспоминание имени Божия никогда уже не бывает во мне без усладительного последствия, а наипаче сие – Иисусе. |
| Уверовав тогда в силу блаженного отца, всю свою оставшуюся жизнь Анастасия Ринтель молилась старцу Василиску и неизменно получала от него помощь. И хотя она имела медицинское образование, лечилась всегда только водой из источника на заимке Василиска». Действительно, верующими и поныне почитается как могила старца, так и место его подвигов – заимка в окрестностях Туринска, где находится источник, вода которого считается целебной. Неподалеку от заимки располагается совхоз «Пролетарский». Местные жители – дети и взрослые – до сего дня хранят благоговейную память о святом подвижнике Василиске и, не обращаясь к врачам, лечатся целебной водой источника, который не замерзает и зимой. Сама Калерия Михайловна работала учителем в поселке «Пролетарский» и была глубоко убежденной атеисткой. К вере православной пришла после знакомства с А.Д. Ринтель и нескольких случившихся с ней самой чудесных случаев, о которых Струина поведала следующее: «6 ноября 1994 года из С.-Петербурга приезжал в Туринск поклониться могиле старца Василиска священник о. Виталий. Группа верующих, в которой была и я, добралась до заимки старца Василиска вечером, в темноте. Идти мне туда было необычайно легко, я чувствовала легкость и радость на сердце и даже ощущала какое-то необыкновенное благоухание в воздухе. Внезапно перед моим взором открылась такая картина: на другом берегу оврага я увидела, как наяву, светлый овал, а в нем – келью и молящегося старца. На другой день, 7 ноября, с утра снова приехали мы на святое место. Одна из паломниц, страдавшая мигренью, испив воды из источника старца, почти сразу же посветлела лицом, избавившись от головной боли. Я же вновь ощутила неописуемую радость, и опять передо мной явился стоящий на коленях и молящийся благообразный старец. Впечатление от этих двух чудесных случаев было столь велико, что я сразу обратилась к вере и сейчас искренне верующая христианка. И хотя сейчас я тяжело больна, прикована к постели, но не устаю постоянно благодарить Бога за посланные скорби, считая их справедливым наказанием за столько прожитых в неверии и грехах лет». |
| О чем нам говорит туринская трагедия с точки зрения отношений монашества и государственной церковности? Прежде всего, мы видим, что законы духовного руководства и правила нестяжания усваивались ученицами старца с большим трудом. Показательно, что из трех заветных дочерей старца только одна, вдова Анисья Конюхова, прошла с ним и с его общиной все этапы тернистого пути. Известно, что она была одной из насельниц Зосимовой пустыни и была пострижена в схиму. Как пишет о ней Вера Верховская в одном из поздних писем, Анисья Ивановна (они все еще звали ее по имени-отчеству, как старшую сестру, первоначальницу женской общины) «безмолвствует совершенным безмолвием, вошла в меру своих отцов». Вторым важным препятствием была позиция епархиальной церковной власти, которая выражалась во мнении духовной консистории. Надо подчеркнуть, что речь шла не о мнении отдельного епископа, а именно о коллегиальном мнении всей консистории. Это был взгляд белого духовенства и ученого монашества. Представители и той, и другой группы занимали руководящие посты в епархиальном управлении, и им казалась ненормальной, даже противоречащей христианскому учению та степень привязанности и безраздельной преданности своему руководителю, которую демонстрировали ученицы старца Зосимы. Это неприятие, конечно, коренилось в незнакомстве как белого духовенства, так и ученого монашества с принципами духовного руководства, с теми плодами, которые оно приносит. И нужно признать, что распад духовной семьи преподобного Зосимы направлялся как раз духовной консисторией, которая в этом конфликте оказалась самой влиятельной инстанцией. Она могла предрешить и мнение епископа, и мнение Синода. Позиция самих Васильевых была в данном случае только поводом начать дело против преподобного Зосимы. Наталья отказалась от своих показаний и даже ездила в Тобольск и пыталась исправить ситуацию, но, по ее собственным словам, «когда я делала зло, все мне помогали; когда я пыталась исправить, все от меня отвернулись». Потому что логика взгляда, присущего консистории, в данном случае преобладала, она была первична. Доношение Васильевых только сыграло роль спускового крючка. |
| Ср. прп. Зосима Верховский. Молитвенные действия старца Василиска 70 (Судник 2006, с. 184–185): «По npoшecmbiu многаго времени, въ meчehiu котораго много было съ нимъ разныхъ и обычныхъ дeйcmbiй и утешений, коихъ я и не описывалъ, случися единожды во Святую четыредесятницу при наступлении неделнаго nehiя и бдehiя. Седящу Старцу моему на молитве, и бе ему молитвенное дeйcmbie обычное съ трепетнымъ ycлaждehieмъ. И тако надолзе седя, восхоте ради наступающаго бдehiя, опочити, и ляже, мысля въ себе: еже бы съ молитвою уснути, темже и лежа внималъ молитве своей. И aбie прекратися обычное mpenemahie, но некое иное неизглаголанное начя происходити дeйcmbie, ово, за многоумноженную сладость и силнейшее къ Богу bлeчehie. Ибо отворилось ему сердце, и начя тамо светле и чисте созерцати, и явственно видети, понеже въ сердце соделалось якобы некое тело, показующееся извне темно, внутри же бело или светло красно и тако бoлie делалось дeйcmbie молитвы, вкупе и сладость npiyмhoжuлacь. И aбie начя изъ онаго тела, показующагося внутрь сердца, аки блarobohiя духъ испыхивать. Потом же якобы hanoдoбie меха сжимаемаго брызгъ съ великимъ cmpeмлehieмъ исходилъ. Но не вдругъ, а единъ по единому: иной брыскъ ударялъ, паче же рещи поражалъ cлaдocmiю во все стороны сердечныя. И отъ таковаго бpыckahiя претворялось въ сердце аки новое бpыckahie и oблubahie нестерпимыя сладости, отъ любви божественныя. И по семъ начя почясту, яко отъ некоего силнаго cъжuмahiя или крепкаго yrhemehiя, сице изъ онаго тела излетали борзо сладостныя брызги, и пронзали cлaдocmiю своею не moчiю самое сердце, но и всего самаго исполняли cлaдocmiю. По семъ пойде подымался подъ перси, и духъ съ дыxahieмъ стало захватывать, и удерживать отъ силныя и мhoriя исходящая сладости. И уже не могъ бoлie молитвы производити: и aбie оной видъ являемый, аки тело, вкупе съ noдымahieмъ своимъ прилагался въ пламень, и еще выше подымался, и сладость умножи, и охвати все перси, и якобы задави оныя своею пламенною, непостижимою божественною безмерною cлaдocmiю, и тогда уже отнюдъ не могъ дыхать. И тако безъ дыxahiя долзе на ту пламенновидную сладость внимателно смотря, едва въ память пришелъ: яко несть дыxahiя. И начя внимати о своемъ дыxahiu, и се истинною зритъ, и чувствуетъ, яко не производится дыxahie, и помысли въ себе, яко не дыша умретъ. И тако внимая начя привлекати и въводити свое дыxahie, а между симъ оная пламеноявляемая сладость начя со uзмehehieмъ умалятися, и помале въ ничто бысть. И тогда воставши отъ ложа своего, не спя нимало, но дивяся и недоумеваяся сей непостижимой утешителной сладости и паки недоумеваше, како надолзе бысть безъ дыxahiя и не задхнуся, и не поскорбе, но паче легко есть. Азъ вопросихъ его, глаголя: бысть ли ти, отче, тогда память къ Богу? Онъ же ми рече: naмяmiю Бoжieю и любobiю еже къ Нему cie и составлялося». |
| Грех причиняет человеку двойной вред: с одной стороны, он властно подчиняет его себе, делая своим рабом (Ин 8. 34), а с др.- наносит ему тяжелейшую душевную рану. И то и другое может привести к тому, что человек, закосневший во грехе, хотя и желающий вырваться из его оков, практически уже не сможет сделать это самостоятельно. Помочь ему может лишь тот, кто готов положить «душу свою за друзей своих» (Ин 15. 13). Видя душевные страдания грешника, он проявляет к нему, как к своему собрату, сострадательную любовь и оказывает духовную помощь, входя в его бедственное положение, разделяя с ним его боль и дерзновенно молясь Богу о его спасении. По словам схим. Зосимы (Верховского) , «согрешения и преткновения… делаются общими следующим образом: преуспевшие… и утвержденные… в любви, болезнуя, вопиют ко Господу о согрешающем и изнемогающем: Господи, аще его помилуеши, помилуй; аще ли нет, то и меня с ним изгладь из книги жизни. И паки: на нас взыщи, Господи, его падение; брата же немощного помилуй! И того ради прилагают труды к трудам и подвиги к подвигам, всячески… изнуряя себя за погрешности брата, якобы за свои собственные». Любовь иноков мон-ря к немощному духом собрату вызывает у него настолько сильную ответную любовь, что он, как замечает схим. Зосима, готов лишиться собственной жизни, «нежели разлучиться от таковых любодружественных братий» (Старческие советы некоторых отечественных подвижников благочестия XVIII-XIX вв. М., 1913. С. 292-293). Святоотеческое учение о Г. п. Проблема греха, являясь составной частью проблемы сотериологии, в святоотеческом наследии занимает центральное место. При этом ее решение, как правило, начинается с обсуждения библейского сказания о Г. п. В контексте этого сказания отцы и учители Церкви размышляют о добре и зле, о жизни и смерти, о природе человека до и после грехопадения, о последствиях греха в окружающем мире и т. п. Эта проблема привлекала внимание уже первых апологетов Церкви. Так, мч. Иустин Философ вопреки распространенным в его время эллинистическим представлениям о бессмертии души утверждал, что душа «если и живет, то живет не потому, что есть жизнь, а потому, что причастна жизни» ( Iust. |
| Маргарита, увидя, что из кельи все унесено, спросила: «Отчего вы, отче, мне прежде не сказали и меня выслали?» Он отвечал: «Я хотел сперва помолиться за вора». Через некоторое время по случаю ссоры, произошедшей в соседней деревне, в одном семействе обличен был вор, и ссорившиеся с ним донесли своему управляющему, и в доказательство найдены у него были войлок и гардинка старца, прочие же вещи он успел уже сбыть. Управляющий приехал к старцу, чтобы узнать обо всей пропаже, но старец до тех пор не выпустил его из своей кельи, пока убедительными просьбами не заставил дать обещание, что вор будет прощен, говоря: «В других случаях поступайте как знаете, а чтобы за меня никто не был наказан». Случилось одной сестре привезти себе из Москвы фунт чаю, подаренный ее духовником, с благословением пить его. Привезя подарок, она скрыла его от старца и несколько дней держала в своем сундуке, но сколько ни старалась успокоить себя разрешением духовника, однако совесть не допустила ее пить его, и потому, принеся чай к старцу, она открыла ему свое искушение и борьбу и смиренно просила у него прощения. В это время в келье топилась печь. Старец простил сестру, говоря ей: «Враг поругался тебе, поругайся же ты ему: брось своими руками весь фунт в эту печь – и будешь покойна». Сестра немедленно это исполнила, и хотя в первые минуты ей жаль было чая, но вскоре она почувствовала в душе своей утешение. С одной доброй и простодушной сестрой случилось сильное искушение. Ненавистник добра враг стал посевать в помыслах и в сердце ее отвращение и ненависть к старцу. Сначала она совестилась открыть ему об этом и приходила все более и более в уныние и тоску. Наконец, придя к старцу, с рыданием кинулась ему в ноги, говоря: «Отче, отпусти меня, Бога ради, в Киев». «Отчего же пришло тебе это желание?» – спросил старец. «Я здесь не спасаюсь, а погибаю», – отвечала она. «Не верь этому помыслу – он от врага», – продолжал старец. «Нет, отче, истинно погибаю: какое мое спасение, когда я тебя не люблю, даже не могу равнодушно видеть тебя или слышать твой голос, всегда чувствую досаду, смущение и говорю сама себе: зачем этот мужик живет с нами?» Старец увещевал ее с отеческой любовью, чтобы она была покойна, что Бог не поставит ей этого в грех , что это не ее помыслы, а вражий. |
| Склонил Он святейшую Главу Свою, чтобы слушать тебя. Закрыл Божественные глаза Свои, чтобы не видеть грехов твоих. Приковал ножки Свои, чтобы не уходить и не удаляться от недостойных. Не только растворил, но, так сказать, выломал копием дверь сердца Своего любвеобильного, чтобы без задержания лилась Его милость и любовь на всех, припадающих к Нему, сладчайшему и милосерднейшему Отцу и Создателю нашему. Размышляй о таковой беспредельной Его любви, пригвоздившей Его ко кресту, и о Его милосердии, и молись или, подобно мытарю, в смирении и сокрушении произноси тихо: “Боже, милостив буди мне грешному”, или взывай, как хананеянка, или со слезами молчи, как грешница у ног Спасителя, или, как блудный сын, спеши, – не бойся, окровавленные объятия Его встречают всякую душу, к Нему обращающуюся». Сестра эта со слезами в молчании слушала святого отца своего, и он сказал наконец: «Ну, поди помолись. Да и за меня же помолись, – прибавил он, улыбнувшись, – а то ты мне помешала» – и, благословив ее, пошел в лес. Та же сестра со скорбью сердца некогда говорила отцу Зосиме: «Что мне делать, отче мой? Очень я побеждаюсь невоздержанием языка, и когда много празднословлю, то всегда скучаю и жалею о том, и полагаю в мыслях намерение исправиться, но опять то же делаю». «Старайся помнить, – отвечал старец, – что сказал Спаситель: за каждое праздное слово дадим ответ, и проси Его помощи. А когда опять согрешишь, проси у Него прощения. И Он, велевший ученику до седмидесяти крат седмерицею прощать, Сам ли не простит согрешающих и к Нему прибегающих, испрашивая прошением помощь и прощение?» «Иногда, – продолжала сестра эта, – говорю что-нибудь нужное, или даже душеспасительное, или с сестрами, или с мирскими: сперва духовная начнется беседа, а потом и не чувствую, как увлекусь в празднословие, или в пересуды и осуждение, или в любопытство и тщеславие, даже с прикрасою иное говорю, а после всегда скучаю и унываю. Что мне делать? Не могу исправиться». «Чтобы научиться не погрешать в разговоре, – сказал старец, – прежде надобно выучиться молчать. |
|
|
