| Владыка Михаил всегда поддерживал о. Зосиму в подвиге назидания и окормления сестер, стремившихся к нравственному совершенству. Впрочем, он признавал, что смиренный аскет о. Зосима – муж опытный в духовной жизни, наделенный свыше дарами Божиими. Поэтому епископ Иркутский писал к нему так: «На вопросы Ваши о разрешении и вязании братних грехопадений прост[е]цу, также о целовании сестер на святую Пасху не нахожу дальней нужды ответствовать, зная, что Вы довольно сведущи в Божественных писаниях и имеете в себе Дух Христов. Они научат Вас и без меня всякой истине и правде» 112 . Для первых учениц старец Зосима составил письма-договора, «заветы», как они их называли, в которых наставник и его духовные чада обещали пред Богом находиться во взаимной любви, доверии, ответственности друг перед другом и в безоговорочном послушании учениц учителю. Впервые «заветные» письма старца Зосимы и его чад были опубликованы А. Л. Бегловым 113 с подробными комментариями, которые здесь частично процитируем: «Эти документы без преувеличения можно назвать уникальными в истории русского и всего православного старчества. Неизвестно, чтобы когда-либо до или после этого старец и послушницы письменно пообещали друг другу хранить верность и любовь друг ко другу и связали бы свое вечное спасение с судьбой каждого из членов братства. Очевидно, для преподобного Зосимы составление документов имело педагогическое значение. Сестры, вступающие на новый для них путь духовной жизни, должны были вполне ощутить перемену своего положения, отнестись к ней сознательно и ответственно. Новой оказывается центральная идея первого «заветного» письма – идея связи судьбы старца и ученика в вечности – венец, награда за их преданность друг другу и одновременно – раскрытие, осуществление подлинной глубины их отношений. Вторым «заветным» письмом, «завещанием о имении», старец утверждал в своем братстве основы общежительного монашества. По всей вероятности, непосредственным поводом для составления второго письма стало получение наследства одной из духовных дочерей старца, Натальей Васильевой» и присоединение к сестричеству вдовы Васильевой, также имевшей наследство. |
| Иные же от должностей бегут, от трудов хотяще быти свободну и спокойнейшее имети житие. И тако пришедши во иночество, беспечно жительствуют, яко достигшие своего желания. Нерадят ни о подвигах иноческих, ни о том, дабы стяжати чистоту сердца и достигнути бесстрастия об.]. Како не жалостно и не достойно плача и рыдания, аще кто, лиша сам себя всех житейских сластей, имуществ, славы и наслаждений, от нерадения же своего и от непотщания погубит Царство Небесное и облечется навеки в нищету адскую!» О пользе смирения и богоненавистных свойствах гордыни о. Зосима учил так: «Изнемогающий же, видя себя отстающим и падающим не от лености и нерадения, но от бессилия и немощи, лишенным великих и высоких дел, смиряется и сокрушается сердцем. Истинное же смирение и без дел велико есть пред Богом, а посему и они не лишаются общего воздаяния и спасения» об.]. «Может ли обитать благодать Божия или являть свои спасительные действия и силу Божественной помощи и плодов Духа Святаго в душе, зараженной богоненавистным высокоумием и презорством? О нем же глаголет святой Лествичник: «Презоривый сам себе бес и ратник». ...Великое ли малое презорство, но все произрастает от диавольского кореня и не может быть не сопряжено с обидою ближнего» Аще кто, пообладанный сим дьявольским недугом, и не тщится исправитися, то таковый, конечно, более самого беса приимет осуждение, ибо, сотворенный по образу и подобию Божию, добровольно соделался подобным и содружественным с превознесшимся гордынею диаволом и вкупе с ним низведется в преисподнее дно и бездну адову» об.] Об откровении помыслов старец Зосима говорил: «Хотящий без откровения жити, много борим бывает от осуждения, негодования, и рождаются в нем разновидные суетные помыслы и страсти. Яко лоза непосекаемая многие прозябает отрасли, так брат, аще не открывает отцу на посечение всех помышлений и деяний, то много борим бывает, и плодятся в нем и укрепляются страсти ...Истинный же сын и послушник ни смерти, ни суда Божия не боится, ибо верует и извествуется благодатию Божиею, яко не он сам, но отец его имать за него отвещати. |
| Из описания его младенчества ясно видно было, что он предназначен был от Бога для жизни пустыннической, и потому никакие волны моря житейского и самые искушения не погасили этой благодатной искры в его сердце. Читая же в Четьях-Минеях жития святых великих пустынников, он весьма удивлялся тому, как они жили одни в отдаленных пустынях, и чувствовал в душе своей непреодолимое влечение к такому же роду жизни, но не знал, каким образом встать на этот путь; и потому обрадовался, услышав о пустынниках, живущих в Брянских лесах, и отправился к ним в светском еще одеянии. Старший между ними был тогда иеромонах отец Адриан, а прочие были ученики его. О первом прибытии своем к пустынножителям сам отец Зосима пишет в житии отца своего Василиска следующее: «Отец Адриан встретил меня с великою радостью и благоприятством; один взор на него привел меня в изумление, ибо он был в худом и разодранном одеянии, лицом худ и бледен, тонок и сух телом и высок ростом. Я пробыл у них некоторое время, смотря с удивлением на все поступки их, на все вещи и дела их. Все у них было бедное и простое, только нужду их удовлетворяющее; пища самая постная и убогая. Сверх всех положенных правил молитвенных, они еще вставали ночью и побуждали друг друга на молитву. Какого рода была жизнь их, такие были и преуспеяния. Как сам отец Адриан, так и все живущие с ним были кротки, молчаливы и послушны. И все, что только я видел в них и у них, приводило меня в удивление и благоговение; но более всего удивило меня еще то, что отец Адриан не взял от меня денег, которые я от усердия жертвовал. Это столь безмерно изумило мой мирской, младой разум, что я, не вытерпев, воскликнул: “О чудо! Есть же такие люди на земле, которым не нужно денег, ибо они презрели все временное”. Мир и тишина жизни их, удивительное простосердечие и благоговение в обхождении друг с другом, духовная взаимная любовь и дружество между ними, также и дивное послушание и нелицемерная привязанность и уважение к начальствующему отцу Адриану, равно и его усерднейшее попечение о поддержании жизни их, а более об их спасении, – все это казалось мне жизнью ангельскою и привлекало всю душу мою. Я размышлял сам в себе: как счастлив буду я, если сподобит меня Бог , подобно им, проводить такую же безмятежную жизнь в беспрепятственном служении и угождении единому Богу!» |
| Года три подвижник Христов боролся во сне и наяву с врагами, не дававшими ему покоя: и на молитве являлись они ему ужасными страшилищами, и когда садился он обедать, окружали стол его в мерзких, безобразных видах, выдергивали ложку из руки, и казалось, будто едят его пищу, и производили разные визги, грохоты и шум. Но он не только не удалился из своего уединения, но даже не изменял назначенного времени хождения своего к старцу, а тот не учащал своих посещений, но при обычных свиданиях укреплял отца Зосиму в терпении, рассказывая, как сам десять лет в Брянских лесах был томим такими искушениями, как даже били его эти злобные враги, а в отсутствии старец Василиск помогал ему своими молитвами. При начале этих искушений отец Зосима чувствовал страхование, тоску и беспрестанной умной Иисусовой молитвой противоборствовал им. Впоследствии Господь так укрепил его, что он не чувствовал никакого страха и смотрел на них, как на мух, которые ничем не могут повредить, а только надоедают; впрочем, иногда душа его чувствовала какое-то уныние и грусть от того только, что тяжко душе близкое присутствие злых духов. Но в конце третьего года милосердный Господь совершенно избавил его от этого искушения. Так что и впоследствии в продолжение всей его жизни, даже при исходе души, никогда уже эти злобные враги не являлись ему, но боялись его, что видно было на одержимых беснованием. По прошествии этого искушения Господь исполнил душу его такими небесными утешениями, такими божественными радостотворными посещениями, что он начал бояться (как сам говорил), чтобы не прийти в забвение своих грехов и недостоинства. О чудное смирение! О неподражаемое смиренномудрие! Видя себя в дикой пустыне, как в раю Божием, и услаждаясь посещениями Божиими, молится, смиреннейший, молится о вкушении адских мучений: «Господи! дай мне познать мучение грешников, чтобы мне от великих Твоих милостей ко мне, недостойнейшему, никогда не забыться, что я великий грешник, покажи мне, Господи, каково будет это мучение, чтобы, боясь его всегда, старался я Твоею помощью благоугождать Тебе». |
| В то время возымел желание и я, грешный Зосима, ученик старца Василиска, пойти в иноческое звание. Читая же в Четь-Минеях 7 жития святых отцов, много удивлялся, как св. отцы одни жили в отдаленных глубоких пустынях, потому из любопытства и прибыл к сему пустынножителю Адриану, он же встретил меня с большою радостью и благоприятством. Тогда один взор на него привел меня в изумление: ходил он в худом раздранном платье, а сам был худ и бледен, тонок и сух телом и высок ростом. Один вид его в великое удивление меня привел и я пробыл у него два дня, изумляясь на все поступки и вещи и дела отшельников. Видел, что все у них бедное, простое и неубранное, только что нужду их удовлетворяющее, видел, как они ночью, пробуждаясь, вставали на богомолие. На трапезе же всем поровну подавалось одно постное; не было у них ничего молочного, ни хмельного, только пустынные и огородные снеди, а питье – вода и квас. Как сам отец Адриан, так и все с ним соживущие были кротки, молчаливы и послушны. И все прочее, бывшее у них и от них самих показуемое мне, заставляло меня недоумевать и изумляться, особливо когда не взяли от меня подаваемых мною денег. Это меня так чрезмерно удивило, что я, не утерпевши, сказал: «О диво! Есть же такие люди, которым деньги не надобны и которые о временном не заботятся; такую провождают жизнь, к которой невозможно иметь пристрастия или за что друг на друга оскорбляться и негодовать: у всех только едино – Бог и попечение о спасении!» Да и как им к чему-либо пристрастие иметь, когда у них ничего нет собственного? По-видимому, хотя нечто и имеется у них, но почитается все принадлежащим отцу их Адриану. Если он что и принимает от благотворителей, то берет и бережет не для себя, а ради соживущих с ним братий, потому ничего и не присваивает себе, а почитает все общим. По воле и желанию своему иноки ничего не делали, но управлялись и повиновались непрекословно во всем отцу Адриану. У всех равенство, и никто ничего своим собственным не признавал: оттого был между ними мир и тишина, в совести любовь и радушие; у всех словно одна душа и одно хотение. Достохвальнее же всего то, что друг к другу имели непритворное усердие и без лести друг друга почитали и уважали благоговейно. Все самолично я видел, ибо многократно потом посещал их, и так, вразумясь и наставясь от них, помыслил в себе: как счастлив я буду, если сподоблюсь вести подобную им жизнь, беспечальную, спокойную, только на угождение и служение Единому Богу беспрепятственно посвященную. И так положил в сердце моем твердое намерение вселиться к ним, и поспешил ехать в Петербург для получения от полка отставки и потом восприять жизнь монашескую. |
| 32 После кончины в феврале 1825 г. архиепископа Тобольского Амвросия (Рождественского) старец Зосима, находившийся в то время в Тобольске в ожидании решения Синода по своему делу, снова подвергся притеснениям со стороны своих недоброжелателей: старшего члена Консистории, местного прокурора и др. Гонение прекратилось только после вмешательства светских властей. См.: Житие и подвиги… Ч. 1. С. 165–169 . 36 Письмо написано на листе синей бумаги в 4» коричневыми чернилами; рукой Натальи Васильевой, скорописью. Филиграни: на правой стороне листа 18. На левой стороне листа – СФ. Начертание С похоже на полумесяц типа Лихачев (Лихачев Н. П. Палеографическое значение бумажных водяных знаков. Ч. 1-III. СПб., 1899) 3724; начертание Ф – на крест типа Лихачев 2824, правый и левый конец «срезаны» как у «мальтийского». Подписи сестер и приписки архиереев – автографы. Вторая страница, как и первая, начинается крестиком. 37 Письмо написано на листе синей бумаги в 4» черными чернилами, рукой Евдокии Романовой; почерк – имитация полуустава. Филиграни: правая сторона – два кольца, верхняя дуга шире, чем нижняя (или 00). Левая сторона изнутри: натянутый лук треугольной формы, стрела – острием вправо, без перьев (ср. Лихачев 274–278); далее – 20. Знаки средней величины. Подписи сестер – автографы. Сохранился черновик этого письма. На нем отчетливо видны водяные пятна (текст обходит одно из них). По предположению монахини Игнатии, – это слезы сестер. См. Монахиня Игнатия. Старчество на Руси. C. 105. На первой странице чистовика в верхнем левом углу синим карандашом – помета преподобномученика Игнатия (Лебедева): обещание завета сестер. 38 Письмо написано на листе синей бумаги в 4» (левая сторона листа отсутствует) черными чернилами; почерк – имитация полуустава. Филиграни: неопределенная фигура, лежащая на верхней горизонтальной линии; в центре – 8. внизу – крюк, повернутый в сторону 8. Центральный знак малой величины. остальные – средней. 39 Письмо написано на обрезанном листе синей бумаги размером 15×16,3 см |
| “Сочиненному” христианству Достоевского Леонтьев противопоставлял современный монастырский и монашеский быт или уклад, особенно на Афоне. И настаивал, что в Оптиной “правильным православным сочинением” Братьев Карамазовых не признают, а старец Зосима современному монастырскому духу не отвечает. В свое время Розанов по этому поводу очень верно заметил. “Если это не отвечало типу русского монашества XVIII-XIX веков (слова Леонтьева), то, может быть, и даже наверное, отвечало типу монашества IV-IX веков.” К Златоусту Достоевский, действительно во всяком случае ближе (и именно в своих социальных мотивах), чем Леонтьев... Розанов прибавляет: “Вся Россия прочла его “Братьев Карамазовых,” и изображению старца Зосимы поверила. “Русский инок” (термин Достоевского) появился, как родной и как обаятельный образ, в глазах всей России, даже неверующих ее частей.” Достоевский во многих пробудил эту тягу к монастырю. Под его влиянием и в самом типе современного монашества обозначился сдвиг “в сторону любви и ожидания...” Сейчас мы знаем, что старец Зосима и не был писан с натуры, и не от Оптинских образов Достоевский в данном случае исходил. Это был “идеальный” или “идеализированный” портрет, писанный больше всего с Тихона Задонского, и именно творениями Тихона вдохновлялся Достоевский, составляя “поучения” Зосимы. “Прототип взят из некоторых поучений Тихона Задонскаго,” замечает он сам о главе: О Священном Писании в жизни о. Зосимы (срв. также еще и “Душеполезные беседы” схимонаха старца Зосимы (Верховского), подвизавшегося в Сибири около г. Кузнецка). Силой своей художественной прозорливости Достоевский угадал и распознал эту серафическую струю в русском благочестии, и намеченную линию пророчески продолжил... Леонтьева ссылки Розанова нисколько бы не успокоили, но именно испугали бы еще раз. Леонтьев весь был в страхе. Он был странно уверен, что от радости люди забываются и забывают о Боге. Потому и не любил он, чтобы кто радовался. Он точно не знал и не понимал, что можно радоваться о Господе. Он не знал, что “любовь изгоняет страх,” — нет, он и не хотел, чтобы любовь изгнала страх... |
| Первое «заветное» письмо Или восхощет оставити тебе, или от сестер разлучитися без твоего согласия тогда таковая тако неиститнствующая, и отпадшая, и поправшая сей завет наш пред Богом соделанной, да будет изглаждена из него, и лишена нашего с нею союза. И прочее да не числится между//нами в нашем единодушном, вечном неразторжном о Христе содружестве, в том и подписываемся. Онисия Конюхово. Наталия Васильева. Евдокия Раманава. Сего ради вообще о нашем завещании, ко Господу Богу, возвещаем взывающие сице: Боже и Господи всех, всякаго дыхания и души имый власть! Веси тако с упованием на Тя, и с намерением во благоугождение Тебе, тако сложилисля во единодушное и вечностию неразрушимое содружество. Сего ради единодушно молим тя: не посрами нас Боже! тако дружелюбне о имени Твоемъ сложившихся, но даждь нам в сходство завета нашего и по смерти нашей неразлучными быти един от другаго. Понеже уповая на Твою благостыню, милующую нас, свазахом самих себя таковым завещанием и обещанием. Дóндеже не узрим всех нас четырех Твоею благостию и милосердием прощенных и помилованных, то единому без других не желати наследити вечное небесное блаженство, ниже внити во оное покоище, таже Ты Господи уготовал еси любящим Тя, и послужившим Тебе. Во утверждение же сего нашего о Бозе духовнаго завета, и о непреложности нашей, и посмерти таковыми обрестиса друг ко другу, своеручно подписуемся: азъ грешной старец и друг ваш духовной паче же недостойной раб ваш именем Захарии зовомой Зосима тако пред Самим Богом безначалным Отцем, и собезначалным Его Единородным Сыном, и пресвятым и животворашым Духом завещаю самого себе и обещаюся от души моея. Аще вы таковыми такоже ныне со мною и между собою в дружелюбии имеетеся и такожде как ныне покорны и послушны мне будете всегда и во всем чистосердечно в точности откровенны, то аще//сице пребудите во всю вашу жизнь, то ежели от Бога помилован буду, и сподоблюся участи угодивших Богу, тогда, ежели Бог благоволит, непременно по сему завещанию поступлю и выполню. То есть: молити буду Бога, да первее вас сподобит вечнаго блаженства, а потом да причтет и мене к вам. |
| Не смея более отказываться, кузнец, скрытно от брата, сказал об этом настоятелю. Настоятель приказал ему: когда придет к тебе брат просить о веригах, то ударь его в щеку. Если он со смирением перенесет, скуй ему вериги, а ежели рассердится или оскорбится, то обличи его, говоря: “Научись прежде переносить обиды, а потом носи вериги”. Так и сделал кузнец, при этом брат не только рассердился, но даже отомстил за себя кузнецу таким же образом и, обличенный и пристыженный кузнецом, ушел от него и уже более не упоминал о веригах». «И действительно, – продолжал отец Зосима, – подвиг терпения скорбей, обид и поношений выше всяких вериг и власяниц. Ибо Иисус Христос не дал нам заповеди о веригах и власяницах, но заповедал переносить обиды, и любить обидящих нас, и молиться о них. И подлинно, мы должны почитать их даже нашими благодетелями, потому что они со вредом для души своей соделывают наше спасение». В 1830 году, когда по случаю холеры Москва была оцеплена, малое стадо отца Зосимы терпело великий недостаток пищи, и старец, укрепляя и утешая ослабевших сестер, говорил: «И турок, и татар, и жидов, которые не знают Христа и не веруют Ему, Бог кормит: они с голоду не умирают, а мы ли умрем с голоду? Нас ли Он не прокормит? Хоть мы грешные, но Его слуги». И действительно Господь Своим милосердным Промыслом являл непостыдным упование отца Зосимы. Когда не только всякая другая провизия, но даже ржаная мука истощилась и сестры принуждены были питаться одними картофельными лепешками, старец решился отправиться для испрошения помощи к одному христолюбивому благодетелю, Александру Афанасьевичу Долгову, жившему в Калужской губернии, в Медынском уезде, и поехал на паре лошадей в большой повозке. Проезд был тогда неудобный: по случаю свирепствовавшей холеры везде расставлены были карантины. Старец, подъехав к одному из них, спросил: «Как проехать к такому-то?» Офицер, не останавливая его, без дальнейших расспросов указал дорогу. Увидя старца и услышав, как благополучно, без задержки, он проехал, помещик был вне себя от удивления, говоря: «Видно, вы как птицы небесные, ничто вас не удерживает. |
| «Сочиненному» христианству Достоевского Леонтьев противопоставлял современный монастырский и монашеский быт или уклад, особенно на Афоне. И настаивал, что в Оптиной «правильным православным сочинением» Братьев Карамазовых не признают, а старец Зосима современному монастырскому духу не отвечает. В свое время Розанов по этому поводу очень верно заметил. «Если это не отвечало типу русского монашества XVIII-XIX веков (слова Леонтьева), то, может быть, и даже наверное, отвечало типу монашества IV-IX веков». К Златоусту Достоевский, действительно во всяком случае ближе (и именно в своих социальных мотивах), чем Леонтьев... Розанов прибавляет: «Вся Россия прочла его «Братьев Карамазовых», и изображению старца Зосимы поверила. «Русский инок» (термин Достоевского) появился, как родной и как обаятельный образ, в глазах всей России, даже неверующих ее частей». Достоевский во многих пробудил эту тягу к монастырю. Под его влиянием и в самом типе современного монашества обозначился сдвиг «в сторону любви и ожидания..». Сейчас мы знаем, что старец Зосима и не был писан с натуры, и не от Оптинских образов Достоевский в данном случае исходил. Это был «идеальный» или «идеализированный» портрет, писанный больше всего с Тихона Задонского , и именно творениями Тихона вдохновлялся Достоевский, составляя «поучения» Зосимы. «Прототип взят из некоторых поучений Тихона Задонскаго », замечает он сам о главе: О Священном Писании в жизни о. Зосимы (срв. также еще и «Душеполезные беседы» схимонаха старца Зосимы (Верховского) , подвизавшегося в Сибири около г. Кузнецка). Силой своей художественной прозорливости Достоевский угадал и распознал эту серафическую 133 струю в русском благочестии, и намеченную линию пророчески продолжил... Леонтьева ссылки Розанова нисколько бы не успокоили, но именно испугали бы еще раз. Леонтьев весь был в страхе. Он был странно уверен, что от радости люди забываются и забывают о Боге. Потому и не любил он, чтобы кто радовался. Он точно не знал и не понимал, что можно радоваться о Господе. Он не знал, что «любовь изгоняет страх», – нет, он и не хотел, чтобы любовь изгнала страх... |
|
|
