| Но вторая грянула, и первый ряд московцев лег, как подкошенный. Задние ряды еще держались. А толпа уже разбегалась, кишела, как муравейник, ногой человека раздавленный. Часть отхлынула в Галерную; другая – к набережной, и здесь, кидаясь через ограду Невы, люди падали в снег; третья – к Конногвардейскому манежу. Но пальба началась и оттуда, из батареи великого князя Михаила Павловича. Бегущие махали платками и шапками, но их продолжали расстреливать с обеих сторон. Люди метались, давили друг друга. Тела убитых ложились рядами, громоздились куча на кучу. И не зная, куда бежать, толпа завертелась, как в водовороте, в свалке неистовой. А картечь, врезаясь в нее с железным визгом и скрежетом, разрывала, четвертовала тела, так что взлетали окровавленные клочья мяса, оторванные руки, ноги, головы. Все смешалось в дико ревущем, вопящем и воющем хаосе. Голицын стоял, не двигаясь. Когда московцы дрогнули и побежали, он видел, как вдали заколебалось уносимое знамя полка – поруганное знамя Российской вольности. – Стой, ребята! – кричал Оболенский, но его уже не слушали. – Куда бежишь? – с матерной бранью схватил Михаил Бестужев одного из бегущих за шиворот. – Ваше благородье, сила солому ломит, – ответил тот, вырвался и побежал дальше. Пули свистели мимо ушей Голицына; сорвали с него шляпу, пробили шинель. Он закрыл глаза и ждал смерти. – Ну, кажется, все кончено, – послышался ему спокойный голос Пущина. «Нет, не все, – подумал Голицын, – что-то еще надо сделать. Но что?» Между двумя выстрелами наступила тишина мгновенная, и он услышал, как над самым ухом его слабо щелкнуло. Открыл глаза и увидел Каховского. Взобравшись на каменный выступ решетки, он ухватился одной рукой за перила, а другой держал пистолет и взводил курок. Голицын оглянулся, чтобы увидеть, в кого он целит. Там, у левого фланга батареи, за клубами порохового дыма, сидел на белой лошади всадник. Голицын узнал Николая. Каховский выстрелил и промахнулся. Соскочил с решетки, вынул другой пистолет из-за пазухи и побежал. |
| В сборнике «Богоматерь» Е. Поселянина был отмечен и список из церкви села Глинково: «Во Владимирской епархии, в селе Глинкове, близ Троице-Сергиевой лавры, в приходском храме находится Корсунская икона Божией Матери. Этот образ с давних времен славится многочисленными чудотворениями». В 1924-1929 годах родители писателя Сергея Михайловича Голицына снимали в Глинково летнюю дачу в пустующем доме у священника Корсунской церкви Алексея Загорского. В эти годы церковь еще действовала. Вот как описывал свои детские впечатления о Глинково С. М. Голицын в мемуарах «Записки уцелевшего»: «Сама окружающая природа с необозримыми лесами, с колокольнями по многим селам, с малой, петляющей в кустах речкой Торгошей, – природа поэтичная, благостная, которую запечатлели на своих полотнах Васнецов, Нестеров и те художники, кто любил старую Русь, покорила и меня и моих младших сестер». Голицын считал, что выбор писательской профессии и направления творчества, связанного с историей Древней Руси, он сделал во многом благодаря влиянию летних месяцев, проведенных в Глинково. Церковь Голицын описывал такими словами: «Белая с колоннами церковь в стиле доморощенного Empire во имя Корсунской Божьей Матери…» Ее облик до разорения 1930-х годов сохранился на акварельном рисунке его брата Владимира Михайловича Голицына. Округа села Глинково была наполнена святыми местами. В первое лето Сергей Голицын с сестрами и братом разыскали в километре от села ключ, вытекавший из обрывистого берега Торгоши. Этот источник называли Гремучим. На дереве у ключа была прибита икона, а богомольцы часто приходили сюда за святой водой. Посещали Голицыны и располагавшиеся неподалеку от Глинково Вифанский монастырь и Гефсиманский скит, которые в 1920-х годах еще действовали. По свидетельству мемуариста в Корсунской церкви престольный праздник отмечался 30 июня (13 июля) – на следующий день после памяти первоверховных апостолов Петра и Павла: «На престольный праздник – Двенадцать Апостолов – с утра церковь заполнялась нарядными, в блестящих сапогах, мужиками, с расчесанными бородами, бабами в белых платочках. А после обедни и молебна батюшка отец Алексей, торжественный, благостный, выходил на амвон в золотой ризе… проникновенным басом говорил проповедь». Отец Алексей Загорский был простым сельским священником, который, по воспоминаниям Голицына, внешне походил на писателя Аксакова в старости. По выходным и праздникам он служил в Корсунской церкви, а в свободное время надевал старую рясу, пахал на лошади, косил сено. Его жена сама доила и ухаживала за коровой, а трое незамужних дочерей работали учительницами в окрестных школах. |
| Для подтверждения мирного договора, заключенного Украинцевым, отправился в Турцию в 1701 году ближний человек князь Дмитрий Михайлович Голицын. Ему наказано было попытаться, нельзя ли заставить Порту согласиться на свободное плавание русских кораблей по Черному морю, чего никак не мог добиться Украинцев. Голицын пытался напрасно; визирь велел отвечать ему: на свободную торговлю между обоими государствами диван с радостию позволяет, но хода московских торговых кораблей по Черному морю никогда не позволит; лучше султану отворить путь во внутренность своего дома, чем показать дорогу московским кораблям по Черному морю; пусть московские купцы ездят с своими товарами на турецких кораблях куда им угодно. И послам московским также не ходить на кораблях в Константинополь, должны приезжать сухим путем. Голицын начал уговаривать рейс-эфенди, и от того такой же ответ: «Султан смотрит на Черное море, как на дом свой внутренний, куда нельзя пускать чужеземца; скорее султан начнет войну, чем допустит ходить кораблям по Черному морю». Голицын должен был прекратить свои настаивания, особенно когда иерусалимский патриарх сказал ему: «Не говори больше о черноморской торговле, а если станешь говорить, то мир испортишь, турок приведешь в сумнение и станут приготовлять войну против государя твоего. Турки хотят засыпать проход из Азовского моря в Черное и на том месте построить крепости многие, чтоб судов московских не пропустить в Черное море. Мы слышим, что у великого государя флот сделан большой и впредь делается, и просим бога, чтоб он вразумил и научил благочестивейшего всех нас, православных христиан, государя царя Петра Алексеевича тем флотом своим избавить нас от пленения бусурманского. Вся надежда наша только на него, великого государя. А турки сильно того флота опасаются, и для той причины не изволь, Бога ради, говорить, а если станешь говорить, то непременно засыплют ход, и в том надежда наша будет помрачена, а наше избавление может прийти только через Черное море, когда же засыпан будет ход, то хотя бы сто тысяч судов наделано было у великого государя, нельзя им будет плавать по Черному морю. Турки знают, что тот флот строится на них, и ты хоть тысячу раз говори, добровольно не отворят ход по Черному морю; великий государь может своею волею отворить ход Черного моря, а не просьбою у турок». |
| Синодские дела мало беспокоили его, но со временем там назрел конфликт между обер-прокурором Яковлевым и митрополитом Амвросием. Жалобы шли с обеих сторон. Следовало заменить обер-прокурора. Но кого поставить? Церковь также должна была подвергнуться преобразованиям, и следовало иметь в ее управлении человека надежного… 7 октября 1803 года в Зимний дворец был призван князь Александр Николаевич Голицын. Он был друг государя, во всяком случае, имел больше прав на это звание, чем кто-либо в империи, ибо воспитывался с младенческих лет с будущим царем, играл с ним и с тех пор пользовался немалою доверенностию. Впавший в немилость при Павле Петровиче, Голицын в новое царствование был призван к службе и назначен в Сенат, но основное время тратил на развлечения, толк в которых понимал. Однако в свои тридцать лет (он бьл на четыре года старше государя) князь Александр Николаевич выглядел свежо и бодро. В кабинет государя он вступил энергичным шагом. — Ты, брат, тоже плешивеешь,— всмотревшись в него близоруко, заметил император.— Вот они, последствия тугих батюшкиных косичек… Садись. Князь, давай без предисловий. Я думаю назначить тебя в Синод. Яковлев повел себя там слишком круто. Начал какие-то расследования и восстановил против себя всех синодских. Что ты об этом думаешь? — Какой я обер-прокурор? — удивился Голицын.— Разве вам, государь, не известно, что, приняв назначаемую вами обязанность, я ставлю себя в ложные отношения — сперва к вам, потом к службе, да и к самой публике… Вам небезызвестен образ моих мыслей о религии, и вот, служа здесь, я буду уже прямо стоять наперекор совести и моим убеждениям. — Убеждениям…— с непередаваемой интонацией повторил император.— Князь, мне бы хотелось, чтобы преданный мне и мой, так сказать, человек занимал эту важную должность. Я никогда не допускал к себе Яковлева, никогда с ним вместе не работал, а ты будешь иметь дело непосредственно со мною, потому вместе с тем я назначу тебя и моим статс-секретарем. — Позвольте мне, ваше величество, хорошенько об этом подумать,— встал с кресла Голицын. |
| – Помню, ваше величество. – Ну, так понимаешь, к чему веду? Манифест об отречении Константина Павловича от престола и о назначении Николая наследником подписан был осенью в Царском Селе. На запечатанном конверте государь сделал надпись: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до моего востребования, а в случае моей кончины открыть прежде всякого другого действия». Знали о том только три человека в России: писавший этот манифест, Голицын, Аракчеев и Филарет, архиепископ московский. Тогда же произнес государь несколько загадочных слов о своем собственном возможном отречении от престола. Голицын удивился, испугался и понял, что слова на конверте: «до моего востребования», означают это именно возможное отречение самого императора Александра Павловича. – Понимаешь, к чему веду? – повторил государь. – Боюсь понять, ваше величество… – Чего же бояться? Солдату за двадцать пять лет отставку дают. Пора и мне. О душе подумать надо… Голицын смотрел на него с тем же испугом, как тогда, в Царском Селе: отречение от престола казалось ему сумасшествием. – Давно уже хотел я тебе сказать об этом, – продолжал государь: – ты так хорошо написал тогда; попробуй, может, и теперь удастся? – Увольте, – пролепетал Голицын в смятении. – Могу ли я? Подымется ли у меня рука на это? И кто поверит? Кто согласится? Да если только, Боже сохрани, народ узнает о том, подумайте, ваше величество, какие могут быть последствия… – А ведь и вправду, пожалуй, – усмехнулся государь так, что мороз пробежал по спине у Голицына: вспомнилась ему усмешка императора Павла, когда он сходил с ума. – Не поверят, не согласятся, не отпустят живого… Как же быть, а? Мертвым притвориться, что ли? Или нищим странником уйти, как те, что по большим дорогам ходят, – сколько раз я им завидовал? Или бежать, как юноша тот в Гефсиманском саду, оставив покрывало воинам, бежал нагим? Так что ли? Так что ли? А?.. Говорил тихо, как будто про себя, забыв о Голицыне; вдруг взглянул на него и провел рукой по лицу. – Ну, что? Испугался, думаешь, с ума сошел? Полно, небось, пошутил; мертвым не прикинусь, голым не убегу… А об отречении подумай. Да не сейчас, не сейчас, не бойся, может, еще и не скоро. А все же подумай… И спасибо, что выслушал. Некому было сказать, а вот сказал, – и легче. Спасибо, друг! Я тебе никогда не забуду. |
| Западные образцы и научные знания они направляли не против отечественной старины, а на охрану ее жизненных основ от нее самой, от узкого и черствого ее понимания, воспитанного в народной массе дурным государственным и церковным руководительством, от рутины, которая их мертвила. Нащокин, дипломат, настойчиво и бранчиво проводил мысль, что внешние успехи, дипломатические и военные, непрочны, если не подготовляются и не поддерживаются усовершенствованием внутреннего устройства, что внешняя политика должна служить развитие производительных сил страны, но не истощать их, а богатый царедворец Ртищев пополнял мысль своего задорного друга, кротко внушая своим образом действий, что и экономические успехи малоценны, когда нет главных условий благоустроенного общежития, каковы построенные на справедливости отношения общественных классов, просвещенное религиозно-нравственное чувство, не затемняемое вымышленными обрядами и суевериями, и благотворительность, проявляющаяся не в одних случайных личных порывах, а устроенная в общественное учреждение. Одинокие воины в поле, Ртищев и Нащокин, однако, не вопияли в пустыне: оба еще держались крепко старозаветных форм и сочувствий, один основал монастырь, другой кончил монастырем; но их идеи, полупонятые и полупризнанные современниками, добрались до другого времени и помогли понять старорусские извращения политической и религиозно- нравственной жизни. Кн. В.В. Голицын Младшим из предшественников Петра был князь В. В. Голицын 104 , и он уходил от действительности гораздо дальше старших. Еще молодой человек, он был уже видным лицом в правительственном кругу при царе Федоре и стал одним из самых влиятельных людей при царевне Софье 105 , когда она по смерти старшего брата сделалась правительницей государства. Властолюбивая и образованная царевна не могла не заметить умного и образованного боярина, и кн. Голицын личной дружбой связал свою политическую карьеру с этой царевной. Голицын был горячий поклонник Запада, для которого он отрешился от многих заветных преданий русской старины. |
| Лабзин, однако, проще взглянул на дело. Возглас отчаяния решил предложенную ему дилемму: «врагам моим отдали меня. Не пойду на суд людям, которые затворяют дверь царства небесного, сами не входят и других не пускают туда». Издание журнала прекратилось 322 . Впрочем, Лабзин предварительно обратился к Голицыну с апологией своего дела. Несмотря на всю искренность и убедительность доводов, она успеха не имела; зато заставила Голицына изложить свои резоны. Сделав в начале письма упрек Лабзину в том, что он был невнимателен к наставлениям гражданской цензуры и упорно продолжал свое издание «в духе восставания против внешней церкви», Голицын продолжает и далее рассуждать с административной точки зрения: «Какое правительство и в каком государстве согласилось бы попустить, чтобы наружный установления Церкви и духовной власти, коими необходимо поддерживается в общем составе народном привязанность ко всему тому, что до религии касается, было судимо, критикуемо и отвергаемо в публичных сочинениях, и еще в таких, кои суть духовного содержания? Христианство не позволяет нам судить никого, кольми паче установленную власть, духовную ли то или гражданскую». «Министр духовных дел» теснил Голицына-мистика и далее, – доводил его чуть ли не до отречения от «истинного ведения», – конечно только на словах. Так, оправдывая необходимость задерживать статьи Сионского вестника, который давали повод думать, будто лишь у издателя его можно найти настоящую церковь , истинное христианство и высокую премудрость, Голицын пишет: «Не будучи в сем убежден, не мог я никак, по обязанности звания моего и места, мною занимаемого, давать позволение на то, чтобы члены установленной и принятой в государстве Церкви явным образом отвлекаемы были от оной к неизвестным учреждениям, коих чистота источника еще подлежит сомнению». Впрочем, суть своих доводов сам Голицын кратко выразил в признании Лабзину: «если мне позволять все то, что вы пишете, то я подам повод думать, что и я принадлежу к вашей ложе, как то уже и говорят, а я – министр» 323 . В том же письме, стараясь рассеять страх Лабзина перед духовной цензурой, Голицын писал: «когда вы не имеете намерения восставать против установленной Церкви, на что вам почитать и членов духовной власти противниками своими? Ибо и они, по крайней мере, не менее всякого другого, готовы поспешествовать распространенно истинного духовного ведения и духа христианства» 324 . |
| В начале XIX века Котельники принадлежали уже представителям старинного дворянского рода Чириковых. С 1806 года Московскому митрополиту Платону стали поступать прошения о ремонте их сельской церкви. Три года спустя разобрали открытое " гульбище " . Однако дальнейшие строительные работы прервала война с Наполеоном, в ходе которой село подверглось варварскому разорению. Немалую часть Котельников французы сожгли дотла, а храм, хоть и уцелел, однако был почти полностью разграблен и осквернён. В первый послевоенный год решено было обустроить в прежде неиспользуемом подклетном этаже тёплый придел во имя священномученика Харлампия. Одновременно в подалтарной области нижнего этажа создаётся придел во имя святителя Николая Чудотворца, для чего были прорезаны дверные и оконные проёмы и в новом приделе, и в алтаре. Однако придел священномученика Харлампия не был завершён: в 1818 году Котельники за долги купил с аукциона князь Сергей Михайлович Голицын, уже владевший соседним селом Кузьминки, именуемым Влахернским. Решив обустроить Котельники и восстановить местный Казанский храм, новый хозяин отказался от завершения придела во имя священномученика Харлампия, обустроив придел во имя мученика Панкратия, разделённый с Никольским арками. Работы по реконструкции храма продолжались во все годы владения селом князя. Голицын пригласил в Котельники архитекторов, строивших имение в Кузьминках, и прежде всего - зодчих Доменико Жилярди и его кузена Алессандро, именуемым на русский манер Александром Осиповичем. Скульптурными работами руководили Иван Витали и Михаил И Дормидонт Быковские. Именно этому творческому содружеству во главе с князем Голицыным мы и обязаны нынешним обликом храма в Котельниках - красы и гордости всей округи. На протяжении XIX столетия облик Казанского храма постепенно обретал черты, ставившие его в один ряд с красивейшими памятниками православного зодчества всего Подмосковья. Шли годы, менялись владельцы села, но храм в Котельниках продолжал хорошеть и процветать заботами своих радетелей, меценатов и прихожан. Под занавес уходящего века хозяином села, как это ни удивительно, был вновь князь Сергей Михайлович Голицын (1843-1915). Бывшему благодетелю села Казанского храма и своему полному тёзке Сергей Голицын, главный директор больницы в Москве, полковник, купец 1-й гильдии и меценат православных храмов в Ницце, Женеве и Каннах, приходился внучатым племянником. |
| Тюфяев 1496 , столь живописно обрисованный А.И. Герценом в " Былом и Думах» 1497 . В Москве борьбу с рогожцами и преображенцами вел многолетний московский генерал-губернатор, светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын, за которым стояли, старавшиеся сделать карьеру и нажиться на старообрядцах, дельцы из администрации. Наконец, Иргизу на страх в Саратове появляется в 1826 г. новый губернатор Александр Борисович Голицын 1498 , решивший построить свою карьеру на гонениях раскола 1499 . Колебания в отношении Николая I к старообрядцам видны в течение всего 1826 г. и даже 1827–1828 гг. и сказываются на неустойчивой и часто противоречивой политике правительства. В августе 1826 г. царь утверждает предложение Комитета о сборе сведений о старообрядцах, их общинах и молельнях 1500 ; через два дня запрещается строить новые молельни, но царь лично на решении добавляет: " Существующие церкви и молельни оставить в настоящем положении, не делая им притеснений» 1501 . В начале 1827 г. правительство утверждает устав федосеевской общины в Риге и разрешает даже открыть школу для детей староверов 1502 ; но почти одновременно начинаются гонения. Застрельщиками кампании против старообрядцев стали саратовский губернатор А.Б. Голицын, которого поддерживал пензенский архиерей (которому тогда подчинялся Саратов) Ириней (Нестерович), из всегда не любивших раскол украинцев. Оба были люди жесткие, волевые и умные. Едва ли А.Б. Голицына воодушевляли на борьбу со старообрядцами (когда он обвинял их в анархизме, святотатстве и разврате) преданность православию и нравственным устоям: занятие откупами и организация сети кабаков в Поволжье и на Урале, где позже подвизался А.Б. Голицын, вряд ли свидетельствуют о его морально-религиозной настроенности. Да и голицынская традиция, в целом, западническая с конца XVII века, и католические настроения в этом роду, давшем видных русских католиков-миссионеров, вряд ли корреспондирует с заботами губернатора о православной церкви. Несомненно, решающими моментами в его деятельности были карьерные соображения, желание проявить себя и умение угадать настроения императора. |
| 2) Ковчега. «На предложение мое, писал князь Голицын в Коллегию, 25 июля 1759 года, хотя и велено, на дело требующейся в новопостроенную морскую полковую каменную церковь серебрянной дароносицы (так называемый ковчег), выжечь имеющийся при адмиралтействе старый и в употреблено негодный позумент; но так как, по выжиге этого позумента, и при плавке, явилось только четыре фунта 661/2 золотников: того ради Коллегии предлагаю, если изволит согласиться, чтобы благоволено было на дело той дароносицы, в добавок к помянутой выжиге, употребить, из имеющихся при Казначейской Конторе, 400 ефимков, и вместо их деньги 444 рубля полагая за ефимок 1 р. 11 к. возвратить из церковных сумм. А 1-го июля того же года, Голицын, через исправляющего при адмиралтействе должность секретаря Шенина, предложил Коллегии, что, по старанию его, отыскали серебряники, которые за одну работу просили разными ценами, а напоследок меньше 250 руб. не брали. Коллегия согласилась на предложение президента. Таким образом на устройство сего ковчега употреблено 79 р. 40 к. – стоимость вызженного серебра, в количестве 4 фунт. 661/2 зол., – 444 руб. – на ефимков и 250 руб. заработная плата, всего 773 р. 40 коп. 3) Евангелия. 18-го ноября 1759 года Голицын предложил Коллегии: По данному от меня в Москву находящемуся в тамошней адмиралтейской конторе капитану Костомарову ордеру, куплено им подлежащее в новопостроенную церковь , на печатном дворе, евангелие за 15 р., да за переплет 3 р., итого употреблено 18 р. того ради благоволено было бы о записке оных 3 руб. в расход ему Костомарову дать указ. Серебряный оклад на это Евангелие устроен из оставшихся от устройства сосудов кронов и полукронов, в количестве 23 фунт. 55 зол., на сумму 424 руб. 62 коп.; на позолоту Евангелия употреблено 29 червонцев оставшихся, как мы видели, из золочения сосудов, и 20 червонцев, взятых от адмиралтейства, всего 49 червонцев, стоивших 102 руб. 771/4 коп., полагая каждый червонец в 1 руб. 973/4 коп. В ноябре 1760 года князь Голицын писал в Коллегию, что серебрянику за сделание оклада на Евангелие, и за финифтяные образа к этому, надлежит заплатить некоторую сумму. Евангелие это в большой александрийский лист, печатано в Москве в 1759 году, буквами каждая, в 1/4 вершка; длиной оно в 1 аршин с вершком, а шириной в 12 вершков, весом 1 пуд 321/2 фунта. Посреди верхней деки Евангелия в серебряном сиянии живописно изображено воскресение Христово, а по углам 4 евангелиста с обыкновенными символами. |
|
|
