| «Справедливо и чудно божеское правосудие, которое желало, чтобы то место было облито кровью тех, которые столь долгое время оскверняли его богохульством»... Этот день был утверждением христианства и погибелью язычества, возобновлением нашей веры, днём «его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в он, ибо в этот день Господь прославил и благословил народ свой» 210 . «Мы редко читали и никогда не видывали, – пишет ещё Гиберт Ножанский, – чтобы происходило такое избиение язычников. Бог, воздавая равное, совершил этим лишь справедливое возмездие тем, которые столь долгое время причиняли всякие бедствия и даже смерть Его поклонникам» 211 . Итак, ни малейшего угрызения совести по поводу печальных событий, ни тени раскаяния в произведённых злодеяниях одни только торжествующие победные крики! Мало того, – в душе крестоносца, как у всякого истого фанатика, мирно уживалось то, что, по-видимому, представляется совершенно несовместимым. Кровожадное изуверство у него идет об руку с горячей молитвой и религиозным восторгом. Спотыкаясь о трупы своих жертв, он спешит на поклонение святыне; слёзы священной радости и благодарности к Богу мешает с лужами безрассудно пролитой крови; стоны умирающих, изувеченных женщин и детей заглушает звуками религиозных песнопений. Завоеванный крестоносцами Иерусалим представлял в этом отношении удивительное зрелище. Покончив свою кровавую расправу с побежденными, благочестивые воины сложили свое оружие, омыли окровавленные лица и руки, облеклись в чистые одежды и направились к тому месту, которое Спаситель мира прославил и освятил своим земным пребыванием. С уничиженным и сокрушенным сердцем, со слезами и воздыханиями шли они туда босыми ногами, или даже ползли на локтях и коленях. У храма Страстей и Воскресения Господня им навстречу вышли местные христиане и духовенство с крестами и святыми иконами, и с пением священных гимнов, выражая свою благодарность избавителям за освобождение от долгого мусульманского ига. С трогательным благоговением крестоносцы поклонялись святым местам, орошая их своими слезами и лобызая землю. |
| Если же Гиберт Ножанский, например, представляет собою в этом случае исключение, то сведения им сообщаемые, до крайности скудны и, очевидно, направлены к тому, чтобы выставить ислам пред читателями в самом дурном, по возможности, свете. Все известное Гиберту об исламе сводится лишь к тому, что Магомет отвергает учение о Пресвятой Троице, признавая только Единого Бога, Иисуса Христа считает простым человеком, предписывает обрезание и, наконец, что всего важнее дает полный простор разнузданной чувственности 241 . Совсем не то встречаем мы у писателей позднейших, долго живших на востоке и близко познакомившихся с мусульманским миром. Вильгельм Триполийский из пятидесяти трех глав своего трактата двадцать девять посвящает подробному изложению магометанского учения, что, по пространству своему, занимает целую треть всего его сочинения 242 . Подобное же внимательное отношение к исламу можно видеть и в произведении монаха Рикольда de Monte Crusis, писателя конца XIII века, который долго трудился на востоке в качестве миссионера 243 . Но в особенности заслуживает нашего внимания самое направление и характер этих исследований мусульманского учения. Вильгельм Трипольский как бы поставляет задачею своего трактата доказать читателям близкое сродство магометанского учения с христианским. Он в особенности выставляет на вид те места Корана, из которых с очевидностью явствует, что Магомет с великим уважением относился к Иисусу Христу, признавая Его высочайшим из бывших до Магомета пророков, а также и к Пресвятой Деве Марии, как к особой избраннице Божией, бессеменно родившей своего Сына; восхвалял Святое Евангелие, заимствуя из него рассказ о многих евангельских событиях, как, например, о Благовещении и др. Общий вывод, к которому приходит Вильгельм после такого изложения, состоит в том, что магометане, по вере своей сходны с христианами и не далеки от пути ко спасению 244 . Один этот вывод может служить, по нашему мнению, очевиднейшим доказательством той глубокой разности, какая существует в отношениях к магометанскому учению между христианскими писателями начала XII и конца XIII века. |
|
|
