| Согласно 2-му Житию, при еп. Гейдилоне (880-902) Е. явился знатной женщине по имени Текла и повелел ей открыть мощи, к-рые покоились справа от главного алтаря церкви в Бландене. После обретения мощей Текла скончалась и была похоронена в том же храме. От мощей Е. совершались многочисленные чудеса. В др. раз святитель явился вместе со святыми, почитавшимися в Турне,- священномучениками Никасием, еп. г. Ремы, и Пиатом, а также со святителями Амандом и Элигием Новиомагским. Вскоре после этого мощи Е. были торжественно перенесены в Турне (1 апр. 1064). Житие завершается рассказом о видении Е. и святителей Элигия и Айхарда Новиомагского канонику Генриху, в к-ром святые предсказали восстановление еп-ства Турне (после смерти Е. епископская кафедра была подчинена Новиомагу; кафедра в Турне восстановлена папой Римским Евгением III в 1146). Ок. 1260 г. францисканец Гвиберт составил 3-е Житие Е., к-рое отличается высокопарностью изложения и риторическими вставками. В нем приводится легендарный рассказ об основании Турнака по повелению рим. царя Тарквиния I Древнего (616-578 гг. до Р. Х.). Согласно Житию, Е. участвовал в крещении кор. Хлодвига I (481-511), к-рый якобы любил слушать его проповеди. Сохранилось также 4-е Житие Е. Оно было включено в состав Турнейского бревиария (ActaSS. Febr. T. 3. P. 206-208) и, вероятно, представляло собой сокращенный вариант 2-го Жития. В нем уточнялось, что рукоположение Е. совершил папа Римский Феликс III (II) (483-492), а еретиками, с к-рыми боролся святитель, были ариане и акефалы. В Турне мощи Е. были помещены в соборе Пресв. Богородицы. В 1-й пол. XIII в. для них изготовили раку из позолоченного серебра со скульптурными изображениями святителя и 12 апостолов. 25 авг. 1247 г. в присутствии папского легата Одона из Шатору и еп. Вальтера из Марви мощи были положены в раку, установленную первоначально перед главным алтарем собора. В наст. время рака святителя хранится в ризнице кафедрального собора в Турне, там же находится серебряный реликварий 1571 г. с главой Е. С кон. XI в. во время т. н. Турнейской процессии (крестного хода в память о спасении города от эпидемии) мощи каждый год выносят из храма. По традиции раку Е. несут жители Бландена. |
| В некоторых сборниках к этим канонам добавлены другие: запрет клирикам выпивать в тавернах; запрет епископу продавать что-либо из церковного имущества (возможна лишь безвозмездная раздача нуждающимся); запрет совмещать функции епископа и аббата; запрет передавать десятину от одной церкви другой; в приходских церквах, находящихся под опекой мон-ря, капелланов должны поставлять местные епископы по согласованию с монахами; клирикам запрещено вмешиваться в дела др. приходов; все обвинения против клириков должны быть записаны и подтверждены показаниями свидетелей; бедные церкви могут объединять доходы для обеспечения клириков; миряне могут платить десятину монахам или каноникам только с разрешения епископа или папы Римского; отлученных от Церкви запрещено погребать на христ. кладбище; в течение Великого поста мирянам следует раздавать освященный пепел; мирянам разрешено трижды вступать в брак; запрещен брак до 7-й степени родства; необходимо воздерживаться от брачного общения в дни церковных праздников. К. С. принял также ряд решений по церковно-политическим вопросам и территориальным спорам. Были отлучены от Церкви Гвиберт Равеннский (антипапа Климент III ), имп. Генрих IV (повторно после Собора в Пьяченце), франц. кор. Филипп I и его 2-я жена Бертрада де Монфор (за незаконный брак). Собор подтвердил примат архиепископа Лиона над церковными провинциями Руана, Санса и Тура, а также юрисдикцию архиепископа Турского над Бретанью. Постановив выделить диоцез Аррас из еп-ства Камбре, К. С. решил спор о выборах епископа Камбре в пользу Манассии. Папа Урбан II смог уладить давний территориальный конфликт между аббатствами Клюни и Ла-Шез-Дьё из-за аббатства Моза (близ Клермона), к-рое было признано дочерним мон-рем Клюни. Неск. соборными постановлениями были удовлетворены претензии Клюни и на ряд др. церквей и мон-рей. К. С. решил спор между аббатом Петром Анианским и еп. Жоффруа Магелонским (в пользу последнего), а также спор между епископами Гренобля и Вьенны о дер. Серморен (в пользу епископа Гренобля). На Соборе были подтверждены привилегии, дарованные разным церквам и мон-рям. К. С. низложил Бегона, аббата Конка, а Гервину, еп. Амьенскому, в соответствии с принятым каноном запретил занимать одновременно епископскую кафедру и должность аббата мон-ря Сен-Рикье. |
| Первый, как известно, пустил на Западе в ход мысль об изъятии Св. Девы от греха первородного живший в конце IX века, Пасхазий Роберт, поддерживать же и с особенным рвением стал распространять (в XI веке в Лионе) некто аббат Гвиберт, чему немало способствовало установление в XII веке лионскими монахами праздника непорочному зачатию Пресв. Девы. Но лишь новое учение о непорочном зачатии Св. Девы стало входить в силу в Церкви Лионской, как против него с нещадной и грозной силой обличения выступил знаменитый Бернард Кляревий, который в своем послании к лионским монахам, их учение признавая вовсе неизвестным доселе древней Вселенской Церкви, еретическим и по своим следствиям опасным, писал между прочим следующее: «Ужасаюсь, видя, что ныне некоторые из вас возжелали переменить состояние важных вещей, вводя новое празднество, неведомое Церкви, не одобряемое разумом, не оправдываемое древним Преданием. Ужели мы более сведущи и более благочестивы, чем отцы наши?.. Но вы скажете: должно как можно более прославлять Матерь Господа. Это правда, но прославление, воздаваемое Царице небесной, требует разумения: царственная Дева не имеет надобности в ложном прославлении, обладая истинными венцами славы и знамениями достоинства... Говорят, что должно почитать зачатие, которое предшествовало преславному рождению: потому что, если бы не предшествовало зачатие, то и рождение не было бы прославлено. Но что сказать, если бы кто-нибудь по той же самой причине потребовал такого же чествования отца и матери Св. Марии? Равно могут потребовать того же для ее дедов и прадедов до бесконечности» 865 . Такой сильный и твердый протест такого знаменитого в свое время пастыря, каков был Бернард, не мог остаться без важных последствий для дальнейшей судьбы возникшего на Западе нового учения о непорочном зачатии Св. Девы. Благодаря ему, мало того, что вышеозначенная попытка лионских монахов оказалась совершенно безуспешной, но и впоследствии в течение XIII и XIV веков, когда шли непрерывные из-за этого предмета споры, всегда на стороне Бернарда и против нововводителей становились лучшие из западных богословов, как, например, Петр Ломбард, Бонавентура, Фома Аквинат и даже самые папы, чем, само собой понятно, много заграждался путь к распространению и усилению нового учения о Св. |
| 1) Полная редакция, как мы ее читаем у Мартеня, сообщает гораздо более верных и точных исторических Фактов, чем их находится в изложении Гиберта Ножанского. Гиберт Ножанский, подобно всем западным историкам крестовых походов, ничего не знает об одном из главных врагов Византийской империи, именно ο Печенегах; в самом изложении послания Алексеева у него нет ни одного места, в котором упоминалось бы об этих кочевниках. Между тем документ, сообщаемый Мартенем и Дюканжем, несколько раз называет Печенегов и указывает на их грозную роль в печальных судьбах империи. Из Анны Комниной мы знаем, что Алексей Комнин действительно несколько раз бегал от этих свирепых врагов, что они не задолго до прихода крестоносной рати являлись пред воротами Константинополя. Гиберт Ножанский ничего не знает ο флоте, построенном для Турок малоазиатскими Греками, а редакция Мартеня упоминает об этом Факте, известном нам по книге цесаревны Анны, и т. д. 2) Приведенное у Дюканжа надписание, которое носил документ, приложенный к сочинению монаха Роберта, указывает на год отправления письма к графу Роберту, чего опять нет у Гиберта, и указывает совершенно верно, если мы будем считать началом Иерусалимского пути Клермонтский собор или даже движение народных масс с Петром Пустынником и другими. 3) В краткой редакции Гиберта есть некоторые странные места, обличающие церковную монашескую риторику, есть в отдельных случаях бросающаяся в глаза, надутая амплификация, в сравнении с которой полный текст является более естественным, простым и на сей раз даже более кратким. 4) В редакции Мартеня нет крайне странного места ο греческих женщинах, что, очевидно, прибавил от себя аббат Гиберт. Итак, остается сказать то, что говорил в сущности и сам автор краткой редакции послания. Гиберт передавал своими словами и с большими сокращениями (нечто, quaedam) более полный текст послания, именно тот самый текст, который мы теперь имеем в изданиях Дюканжа и Мартеня. Известно, что аббат Ножанский был необычайно высокого мнения ο себе, своей учености и своих литературных талантах. |
| Гиберт, аббат монастыря Ножанского (sanctae Mariae de Novigento, Nogeant sous Coucy), известный своей автобиографией (De vita sua), есть также автор истории первого крестового похода, носящей заглавие: Gesta Dei per Francos sive Historia Hierosolymitana. Первая часть этого сочинения, которая нас прежде всего интересует, написана или в 1108 году, или не далее как в 1109. Гиберт говорит в ней ο походе Боэмунда на Византию, как ο событии, еще продолжающемся, и ожидает от него больших результатов – низвержения с престола Алексея Комнина. В пятой главе (первой части) ученый аббат сообщает содержание того послания, с которым Византийский император обратился к графу Фландрии. Причина, почему Алексей, нуждаясь в помощи Запада, обратился именно к Роберту старшему, заключается в прежнем знакомстве: Фландрский граф «отправился некогда в Иерусалим ради молитвы и случайно, имея на пути Константинополь, говорил с самим императором, вследствие чего, внушив большое к себе доверие, сделался первым его прибежищем в испрошении помощи». «Самого письма» говорит Гиберт «я не хочу помещать в своем сочинении, но сообщу только нечто из его содержания, выразив при том это собственными моими словами» (Col. 693: Ipsam autem epistolam, quam inserere opusculo isti omnino piguit, quaedam ibidem dictorum, verbis tamen vestita meis, proferre libuit). Гиберт сообщает затем из письма императора жалобы на превращение христианских церквей в мечети, в конюшни, в стойла для мулов и других животных; на убийства, совершаемые над христианами, на насилия, которым подвергаются греческие девы и жены и даже лица мужеского пола. Все изложение здесь очень близко к тому, что мы читаем в Мартеневском документе; но есть стилистические отличия, которые не говорят в пользу первоначальности Гибертова текста сравнительно с текстом Мартеня и Дюканжа. У Гиберта Алексей Комнин пишет: «впрочем, я не буду говорить напрасно об убиении католиков, потому что умершим в вере предстоит воздаяние жизни вечной, а оставшиеся в живых под игом жалкого рабства ведут жизнь, как я думаю, горчайшую самой смерти». |
| Ему не нравился стиль послания, и вот он в некоторых местах придал ему более приличную, по его мнению, форму, прибавил своей риторики и, сверх того, одну пикантную черту, что совершенно соответствует его литературному характеру. Для дальнейших соображений мы должны предварительно указать еще на одно обстоятельство, которое осталось неизвестным Зибелю и до сих пор не было никем замечено. Полный текст послания существовал в начале XII века и был известен не одному Гиберту. Мы не хотим говорить ο заглавной приписке в иерусалимской истории монаха Роберта. Есть другой писатель, который приводит, не указывая, впрочем, на источник, отрывок из послания императора Алексея к графу Роберту Фризу, именно ту его часть, которая подверглась самому сильному сокращению у Гиберта Ножанского. Гуго из Флери, автор «деяний новых королей Французских» (от Карла Лысого до Людовика VII), посвящавший свои сочинения то Адели, жене Стефана Блуа, дочери Вильгельма Завоевателя, следовательно, племяннице графа Роберта Фландрского, то Матильде, внучке Вильгельма, дочери Генриха I Английского, и вообще литератор, имевший самые высокие связи, пред которым могли быть открыты семейные архивы царствующих домов королевской Англии и графской Фландрии, воспользовался документом, доставшимся в его руки, при описании Клермонтского собора и отчасти вложил в уста папы Урбана то, что было написано императором Алексеем в послании к графу Роберту к самому папе и что, вероятно, было прочитано на соборе. Благодаря документу, находившемуся в его руках, Гуго Флерийский, один из всех западных историков первого крестового похода, упомянул на ряду с Турками и ο Печенегах (см. MG. SS. IX, 392: imperium enim orientale a Turcis et Pincenatis graviter infestabatur) и мог перечислить провинции и острова, потерянные Греками, равно как и главные, но все-таки многочисленные святыни, хранившиеся в Константинополе: все это, повторяем, с буквальным тождеством в отношении к редакции послания, изданной Дюканжем и потом Мартенем. Мы не имеем подлинных актов Клермонтского собора и не знаем действительной речи Урбана II; позднейшие историки, как Вильгельм Тирский, при ее передаче более упражнялись сами в ораторском искусстве, чем заботились ознакомить потомство с искусством паны Урбана. |
| Никогда и дела внешнего богопочтения не приобретали в Европе такого уважения и распространенности, как именно в эту эпоху. Поклонение видимой и осязаемой святыне масса народа поставляла для себя первым и самым священным долгом. Всякого рода священные предметы, в особенности же мощи и останки святых, пользовались чрезмерным почитанием. Из-за обладания мощами люди одиннадцатого века не считали грехом вести ожесточенную войну, мало того, – ради мощей они даже не прочь были иногда совершить и убийство. Когда Ромуальд, например, пользовавшийся громадным уважением в народе за свою святую подвижническую жизнь, уходил из одного города, жители этого города серьезно подумали о том, чтобы убить его, желая таким образом доставить своей родине редкое счастье обладания мощами такого святого человека. Наклонность к благочестивым странствованиям приняла никогда дотоле небывалые размеры. Шли на поклонение особенно уважаемым святыням люди всех национальностей и всех классов общества; шли в надежде вымолить у Бога какую-либо милость, шли в раскаянии, чтобы загладить подвигом соделанные преступления; шли целыми толпами, иногда в несколько сот и даже тысяч человек. Возвращавшиеся пилигримы своими часто фантастическими рассказами и новыми приносимыми святынями еще более усиливали религиозное возбуждение своих соотечественников. А тут еще, с окончанием тысячелетия христианской эры, распространилось повсюду убеждение в приближающейся кончине мира. Не одна только темная народная масса искренне верила в угрожающее пришествие антихриста. И высокопоставленный барон писал в официальной грамоте: «appropinquante mundi termino» 100 . И образованный писатель заявлял, что усиленное стремление пилигримов в Иерусалим «есть верный знак, предвещающий появление презренного антихриста» 101 . Даже сам римский первосвященник, если верить Гиберту Ножанскому, в речи своей на Клермонском соборе дал ясное свидетельство о том, что и он разделял господствовавшее в массах убеждение относительно приближающегося пришествия антихриста 102 . |
| «он мой; я могу его сва рить или изжарить». Один историк французского крестьянства=справедливо замечает, что потребовался бы целый словарь для того ( только, чтобы перечислить все термины феодального права, обозначавшие какой-либо платеж или какой-либо вид барщины. Сеньор взимал в свою пользу все налоги, установленные ранее государством, требовал пошлин по всевозможным случаям, оброк за землю и мог вымучить у сервов все, что ему было угодно. I Часто сеньор один и тот же налог требовал от сервов дважды и и трижды в год; впоследствии, когда городские коммуны начали борьбу с феодалами, они прежде всего позаботились о том, чтобы отстоять право уплачивать подати раз в год. «Коммуна, — говорит Гиберт Ножанский, хронист XII в., — есть ненавистное и новое слово, и вот что оно обозначает: люди, обязанные платить оброк, только раз в год платят то, что они обязаны платить». Изобретательность сеньора в изысканиях разного рода налогов была поистине безгранична. Так, крестьянин обязывался молоть и печь свой хлеб только в господской мельнице и печи, отвозить свой виноград на господское точило и, конечно, не даром, платить особые сборы ι при переезде через мост, за подвоз к берегу реки, со стад и со всадников, с экипажа и пр. Привилегии сеньора обеспечивали ему не только необходимое, но и удовольствия, которые весьма дорого обходились для сервов. Таково было, например, право охоты, в силу которого крестьянин не мог истреблять дичи, портившей его посевы, не мог начинать покоса, пока птицы не выведут своих птенцов, должен был помогать сеньориальной охоте, которая нередко сопровождалась опустошениями в его же поле. Существовала даже особая категория феодальных прав, называвшаяся в XVIII в. «смешными правами» и состоявшая в исполнении унизительных и позорных действий. Так, сеньор в некоторых местах имел право вызвать к себе фермера, заставить его показать себе монету и затем положить ее обратно фермеру в карман. Или вот еще один из курьезных образчиков этого рода повинностей: когда люксейльский аббат приезжал в деревню Montureax в Лотарингии, где у него было много прудов, крестьяне должны были ночью бить палками по этим прудам, чтобы кваканье лягушек не беспокоило аббата, причем отбывавшие этот странный налог обязаны были петь следующее: «Тише, лягушечки, тише! К нам приехал г–н аббат, которого да хранит Господь». |
| Впрочем, подобные случаи кровавых драм на юге Франции были исключением; в общем, освобождение городов здесь было делом мира и порядка. Не то мы встречаем на севере Франции; правда, и здесь были случаи мирного освобождения: здесь иногда даже сами сеньоры помогали городам в борьбе за независимость с той целью, чтобы теснее связать с собой граждан и приобрести в них союзников, но в общей картине истории северных городов эти случаи отодвигаются на второй план и первое место уступают восстанию. Города французского севера добыли себе самостоятельность путем упорной и кровавой борьбы. Положение этих городов с самого начала было иное по сравнению с Италией, Провансом или Лангедоком. Северные города были менее населены, менее богаты и менее сильны; напротив, узы феодализма в них были могущественнее и сплоченнее. Редко и при особых обстоятельствах северный город находил себе сочувствие у своего барона; в большинстве случаев его встречали в замке упорное сопротивление, готовность скорее стереть город с лица земли, чем признать за ним те вольности, которых он добивался. И это понятно: освобождение городов било феодалов прямо по карману; оно не только сокращало их власть, оно ограничивало их доходы и задевало их честь, так как в уровень с ними ставило какое-то «сборище деревенщины». В особенности ненавистью к городам отличалось французское духовенство. «Коммуна, — говорит Гиберт Ножанский, аббат монастыря св. Марии, — есть новое и ненавистное слово, и вот что оно обозначает: люди, обязанные платить талью, только раз в год платят сеньору то, что обязаны платить». Эти слова Гиберта выражают собой общее мнение тогдашнего духовенства. Ива Шартрский, один из передовых прелатов своего времени, прямо проповедовал в Бовэ, что присягу, данную городам, хранить не нужно; ибо такие договоры, добавлял он, противны каноническим канонам и постановлениям Св. Отцов. Весьма любопытно выразился относительно городов Этьен, епископ Турне: «На этом свете, — говорил он, — есть три и даже четыре рода крикунов: это коммуны деревенских жителей, которые желают разыгрывать роль сеньоров; спорящие женщины, хрюкающее стадо свиней и не приходящие к соглашению каноники; мы смеемся над вторыми, презираем третьих, но да освободит нас Господь от первых и последних». |
| «Я очень далек от того, чтобы защищать подлинность Мартеневского послания; вероятность предполагаемой переработки бросается в глаза сама собою, и до сих пор недостает какого-либо положительного удостоверения в его пользу. Но я тем более считаю нужным взять под защиту Гиберта, которому, как увидим ниже, не так легко взвалить на плечи обвинение в вымысле. Куда приведет нас – в истории этого времени, и прежде всего относительно греческих дел – тот чисто отрицательный прием исторических доказательств, на основании которых отказывают в вере сведущему западному писателю, потому только, что Византиец умолчал, что его император умолял ο помощи какого-то фландрского графа? В высшей степени вероятно, что Гиберт получил упомянутое сообщение непосредственно от самого графа. Мне кажется, что мы можем удивляться странности содержания, но не должны отвергать совершенно того, что, наряду с известиями Альберта (Ахенского) и Вильгельма (Тирского), никогда не подвергавшимися сомнению, представляется все-таки фактом, не выходящим из ряда совершенной обыденности». Мы, со своей стороны, пришли к убеждению, почти диаметрально противоположному мнению Зибеля. Мы считаем документ, как он сообщается у Мартеня, совершенно подлинным и, допуская, что Гиберт имел его под рукой, и следовательно не обвиняя этого писателя в совершенном вымысле, утверждаем, что аббат монастыря Ножанского прибавил некоторые собственные украшения, и что именно то, что есть особенно странного в Гибертовом изложении послания, принадлежит только самому Гиберту. Сообщаем, во-первых, более подробную историю документа. В первый раз его напечатал не Мартень, а Дюканж в своих комментариях к Алексиаде Анны Компиной . Но следует думать, что Дюканж имел в руках список или слишком ветхий, или очень неразборчивый. Документ напечатан в издании Дюканжа со многими пропусками: недостает иногда нескольких слов, а иногда и целых строк. Очень замечательно, что везде, где должно бы стоять имя Печенегов, стоит ряд точек: Дюканж или не мог угадать настоящего чтения, не мог прийти к мысли, что крестовый поход, по мысли восточного императора, назначался первоначально не против одних Сельджуков, а прежде всего против Печенегов, или же он не хотел делать даже легкую попытку к восстановлению текста либо стертого, либо неразборчивого. |
|
|
