| — Барин, барин! — закричал Митька. — Вставай, барин! А Вяземский лежит, не шелохнется. Приложил Митька ухо к груди поручика — дышит. Тихо, но дышит. Обрадовался Митька и опять свое. — Вставай, барин, вставай! — трясет Митька поручика за плечо. А Вяземский словно и не живой. Взял тогда Митька поручика за ворот мундира и по земле потащил из крепости. Тяжело мальчишке — в поручике пудов до пяти, — но тащит. Плачет, но тащит. У самых ворот столкнулся Митька с Суворовым. — Ты как здесь? — удивился Суворов. — Да я… — начал было Митька и растерялся. Стоит, вытирает слезы. Посмотрел Суворов на Митьку, на раненого. — Поручик Вяземский? — спрашивает. Митька кивает головой. — Тот, что крепостную стену первым взял? Митька опять кивает. Крикнул Суворов солдат, приказал унести героя. А Митьку подозвал к себе, отодрал за ухо и сказал: — Беги вон, и чтобы духу твоего тут не было. Медаль Два дня и две ночи просидел Митька в санитарной палатке, у постели поручика Вяземского. На третий день поручик пришел в себя, признал Митьку. А еще через день пожаловал в палатку Суворов. Узнал Митька Суворова — спрятался. Поручик было привстал. — Не сметь! Лежать! — крикнул Суворов. Подошел к постели Вяземского. — Герой! — сказал. — Достоин высочайшей награды. — И спрашивает: — А где твой денщик? — Так я, ваше сиятельство, отправил его в Рязанскую губернию, — отвечает Вяземский. — Давно? — Давно. — Так, — говорит Суворов. — Дельно, хорошо, когда офицер исправен. Похвально. А то ведь вралей у нас — о-о — сколько развелось! — Так точно, ваше сиятельство! — гаркнул поручик и думает: «Ну, пронесло!» А Суворов вдруг как закричит: — Солдат гренадерского Фанагорийского полка Дмитрий Мышкин, живо ко мне! Притаился Митька. Не знает, что и делать. А Суворов снова подает команду. Выбежал тогда Митька: — Слушаю, ваше сиятельство! — и отдает честь. Улыбнулся Суворов. — Дельно, — говорит, — дельно! — Потом скомандовал «смирно» и произнес: — За подвиг, подражания достойный, за спасение жизни российского офицера, жалую тебя, солдат гренадерского Фанагорийского полка Дмитрий Мышкин, медалью! |
| Аналогичное описание мы найдем у Свербеева. В последние дни заставы открыты для всех. Первоначально оставление Москвы – это своего рода привилегия дворянства и отчасти других наиболее имущественно обеспеченных слоев московского населения. Естественно, что при таких условиях «выезд из Москвы крайне сердил и раздражал народ» (Глинка). Мы встречаемся с многочисленными указаниями на то, что «народ, обороняться готовящийся, с дерзостью роптал на дворян, Москву оставляющих» (Мертваго). Свербеев рассказывает, как их «поезд» ратники каширского ополчения сопровождали угрозами и бранью «изменниками и предателями». Бестужев-Рюмин в своем повествовании (18 августа) говорит, что эти люди, которые не имели нужды просить особенных паспортов, удаляясь из Москвы, находили в пути своем большие неприятности или, лучше сказать, были в величайшей опасности от подмосковных крестьян. Они называли удалявшихся трусами, изменниками и бесстрашно кричали вслед: «Куда, бояре, бежите вы с холопами своими? Али невзгодье и на вас пришло? И Москва в опасности вам немила уже?» «Удалявшиеся вынуждаемы были хозяевами дворов, у которых останавливались, платить себе за овес и сено втридорога и, сверх того, просто за постой не по пять копеек с человека, как то обыкновенно платили, но по рублю и более, и беспрекословно должны были повиноваться сему закону, если не хотели сделаться жертвою негодования против своего побега освирепевшего народа. Многие из удалявшихся из Москвы на своих собственных лошадях возвращались опять в Москву пешком, лишившись дорогою и лошадей своих с экипажем и имущества». Точно такой же рассказ найдем мы и у Толычевой и т.д. Бестужев-Рюмин эту ненависть к отъезжающему дворянству ставит в непосредственную связь с запрещением Ростопчина выпускать московских жителей, принадлежащих к непривилегированным сословиям. Несомненно, этому должна была содействовать и вся ростопчинская демагогия. Любопытная черта для дворянского публициста, слишком увлекшегося взятой на себя ролью спасителя отечества... И недаром Карамзин читал ростопчинские афиши «с некоторым смущением»; недаром их «решительно не одобрял» в то время либеральный кн. П.А. Вяземский «именно потому, что в них бессознательно проскакивала выходка далеко не консервативная». Правительственным лицам, по мнению Вяземского, «вообще не следует обращаться к толпе с возбудительною речью: опасно подливать масла на горючие вещества». Читал Вяземский в афише: «хватайте в виски и в тиски и приводите ко мне, хоть будь кто семи пядей во лбу...» Кого же подразумевать под последним? «Ничего иного, – замечает Вяземский, – означать не могут, как дворян, людей высшего разряда». И Вяземский готов приветствовать гибель Москвы – только русский Бог да пожар спас ее от «междоусобицы и уличной резни». |
| Мельник слушал князя и боялся. Он опасался его буйного нрава, опасался за жизнь свою. – Что ж ты молчишь, старик? али нет у тебя зелья, али нет корня какого приворотить ее? Говори, высчитывай, какие есть чародейные травы? Да говори же, колдун! – Батюшка, князь Афанасий Иванович, как тебе сказать? Всякие есть травы. Есть колюка-трава, сбирается в Петров пост. Обкуришь ею стрелу, промаху не дашь. Есть тирлич-трава, на Лысой горе, под Киевом, растет. Кто ее носит на себе, на того ввек царского гнева не будет. Есть еще плакун-трава, вырежешь из корня крест да повесишь на шею, все тебя будут как огня бояться! Вяземский горько усмехнулся. – Меня уж и так боятся, – сказал он, – не надо мне плакуна твоего. Называй другие травы. – Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает роды и подарки приносит. Есть голубец болотный; коли хочешь идти на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из земли выдергивать, она стонет и ревет, словно человек, а наденешь на себя, никогда в воде не утонешь. – А боле нет других? – Как не быть, батюшка, есть еще кочедыжник, или папоротник; кому удастся сорвать цвет его, тот всеми кладами владеет. Есть иван-да-марья; кто знает, как за нее взяться, тот на первой кляче от лучшего скакуна удерет. – А такой травы, чтобы молодушка полюбила постылого, не знаешь? Мельник замялся. – Не знаю, батюшка, не гневайся, родимый, видит Бог, не знаю! – А такой, чтобы свою любовь перемочь, не знаешь? – И такой не знаю, батюшка; а вот есть разрыв-трава; когда дотронешься ею до замка али до двери железной, так и разорвет на куски! – Пропадай ты с своими травами! – сказал гневно Вяземский и устремил мрачный взор свой на мельника. Мельник опустил глаза и молчал. – Старик! – вскричал вдруг Вяземский, хватая его за ворот. – Подавай мне ее! Слышишь? Подавай ее, подавай ее, леший! Сейчас подавай! И он тряс мельника за ворот обеими руками. Мельник подумал, что настал последний час его. Вдруг Вяземский выпустил старика и повалился ему в ноги. |
| В письме к А.И. Тургеневу от 11 июля 1819 года Вяземский предается совершенно магическому размышлению: «Вот пришлось сказать: “Глас Божий – глас народа”. Заметил ли ты, что “vox populi – vox Dei” у нас совсем навыворот? Для ясности непременно надобно было бы сказать: “Глас народа – глас Божий”. Не народ подслушивает Божий голос, а Бог вторит голосу народа» . По Вяземскому, сам народ должен понять, что он – могущественный, божественный источник собственной свободы, а растолковать ему это должны новые «боги» – новые писатели, олицетворяющие в себе божественную сущность человечества. Любопытно, что спустя много лет Вяземский истолкует русский изворот поговорки противоположным образом: как благое торжество отечественного правоверия – Православия. Магические настроения в мечущемся сознании поэта не могли устойчиво преобладать. В послании «Сибирякову» (1819) он пытается обосновать христианской мистикой просветительские представления о личной и общественной свободе: Свобода в нас самих: небес святой залог, Как собственность души ее нам вверил Бог! Около 1819 года в стихотворении «Петербург» Вяземский возвращается к православно-державным настроениям 1814 года – с надеждой, что «слепое самовластье» превратится в ближайшее время в просвещенную державность, которая частично проявлялась уже при Петре I, Екатерине II и вновь наметилась при Александре I: И просвещение взаимной пользы цепью Тесней соединит владыку и народ. «Просвещение» выглядит здесь воинственно православным. Оно обеспечивает овладение «полсветом» при Екатерине и продвижение России «на пути в Стамбул» (то есть к освобождению былой столицы православного мира – Константинополя). Это просвещение так обустраивает русскую государственность, что каждый подданный вполне обретает право священной, богоданной свободы личности, провозглашенной христианством. В этом поэт видит залог чудесного процветания народа. В стихотворении «Услад» (1819) Вяземский творчески осваивает духовное состояние русских славян при их переходе от язычества к христианству. Воин с еще нехристианским славянским именем в смирении исповедует Православие, а мистическая смиренность Православия вдыхает в него победоносную силу для защиты от врагов и освящает его брак с прекрасной девицей во имя продолжения рода православного. Здесь же впервые у поэта появляется стихотворная молитва, правда, пока еще не своя, а услышанная со стороны: |
| Владимир Соловьев: Можно, кстати, еще один вопрос: а где свет, где тень? Юрий Поляков: Народы надо судить по историческим вершинам Юрий Поляков: Где свет? Я думаю, что все-таки народы надо судить по их историческим вершинам, а не по их историческим падениям. Владимир Соловьев: Подобно запуску спутника или по человеческим жизням, которые это стоило? Юрий Поляков: Минуточку. История – вещь кровавая. Если любой народ мы будем рассматривать… Иосиф Райхельгауз: В этом все и дело. Владимир Соловьев: Вот это и есть водораздел. Юрий Поляков: Если мы будем рассматривать только про пролитую кровь, то мы воспитаем ненавистников отечества. Николай Сванидзе: Про каналы, про каналы. (аплодисменты) Владимир Соловьев: Спасибо. Юрий Поляков: Вы плаваете по этому каналу или вы принципиально не плаваете по нему? Я думаю, что плаваете. Юрий Вяземский: Короткий ответ. Вы спросили, где свет, где тьма. Свет – это самоуважение. Николай Сванидзе: О! Правильно. Юрий Вяземский: Чтобы народ себя уважал и уважал свою историю. Владимир Соловьев: Естественно, могут быть исключения. Тьма? Юрий Вяземский: Тьма – это когда он себя не уважает. Об этом написана масса и у Соловьева, и у Бердяева. Соловьева – это имеется в виду, понимаете? Владимир Соловьев: Я понимаю, да. Юрий Вяземский: Владимира Рудольфовича. У Соловьева написано. Архимандрит Тихон (Шевкунов): Школьникам нужна определенность Архимандрит Тихон (Шевкунов): Давайте вернемся, представим себе, школьников, о которых мы сейчас говорим, 12-13-летние дети. Владимир Соловьев: Одного обсуждения. Архимандрит Тихон (Шевкунов): Абсолютно. Им нужна какая-то определенность. Потом, понимаем, что в одном возрасте человек способен воспринять так. Вы упомянули эту фразу Пушкина «Угораздило меня родиться». Чуть больше 20 лет, мне кажется, ему было, когда он это сказал. А вот то, что я сказал: «Не хочу сменить отечество и историю» – прямо перед смертью в письме к Чаадаеву. Иосиф Райхельгауз: После этого сказал, могу поддержать, процитировать. Архимандрит Тихон (Шевкунов): Все растет. |
| Епископ Смоленский и Вяземский Феофилакт принял участие в торжественном приеме по случаю 19-й годовщины независимости Туркменистана 5 ноября 2010 г. 14:17 3 ноября 2010 года в зале приемов посольства Туркменистана в Российской Федерации состоялся торжественный прием, посвященный 19-й годовщине независимости Туркменского государства. В числе почетных гостей вечера были епископ Смоленский и Вяземский Феофилакт , управляющий приходами Патриаршего благочиния в Туркменистане , и первый заместитель министра иностранных дел Российской Федерации А.И. Денисов. Владыка Феофилакт передал слова поздравления, адресованные Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом Президенту и народу Туркменистана в связи с 19-й годовщиной независимости страны . Обращаясь к участникам торжественного вечера, архипастырь особо подчеркнул верность туркменского народа своим духовным и нравственным корням, его мудрость и миролюбие, а также выразил благодарность властям Туркменистана за поддержку деятельности Русской Православной Церкви в стране. 4 ноября в Центральном выставочном зале «Манеж» открылась IX церковно-общественная выставка-форум «Православная Русь — к Дню народного единства». Впервые на форуме представлен стенд Патриаршего благочиния приходов Русской Православной Церкви в Туркменистане. На стенде, в частности, рассказывается о сайте Патриаршего благочиния «Православие в Туркменистане» , созданном по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Также экспозиция отражает исторический путь и современное состояние Православия в Туркменистане. Особое внимание стенду Патриаршего благочиния уделили архиепископ Егорьевский Марк , руководитель Управления Московской Патриархии по зарубежным учреждениям , и Чрезвычайный и Полномочный Посол Туркменистана в Российской Федерации Х.А. Агаханов с супругой. Гостей приветствовал епископ Смоленский и Вяземский Феофилакт. Глава дипломатического представительства высказался за проведение в будущем совместной выставки, которая позволила бы жителям России больше узнать о культуре и традициях Туркменистана. По материалам сайта «Православие в Туркменистане» Патриархия.ru Календарь ← 5 мая 2024 г. 5 мая 2024 г. |
| Юрий Вяземский: Самообразование – основа поиска себя для подростка Москва, 20 марта 2017 г. Поиск себя для подростка процесс непростой, подчас мучительный, по-настоящему помочь в котором может самообразование, считает писатель, профессор, зав. кафедрой мировой литературы и культуры МГИМО МИД России Юрий Вяземский. По словам Юрия Вяземского, «настоящий человек, как только рождается, начинает искать себя и пытается ответить, для чего он родился и кто он такой», сообщают «Известия» . — Этот поиск идет на протяжении всей жизни, но подростковый возраст в этом плане самый, пожалуй, мучительный. В этот период надо стараться, прежде всего, определить, что тебе интереснее всего, иначе жить становится скучно, — добавил он. Как считает писатель, в данной ситуации важно учесть, «где ты особенно способен, чем отличаешься от других», ведь если «в подростковом возрасте удастся уже совместить свой интерес со своими способностями, тогда отрочество уже будет не такое болезненное, тогда ты будешь понимать, на каком направлении себя искать». — При этом надо помнить, что основа всякого образования, а может быть, даже и его сердцевина, — это самообразование. Если ты сам себя не будешь образовывать, сам себя не будешь воспитывать, сам не будешь себя искать, то тебе никто не поможет, а то еще и поведут в другую сторону: туда, где тебе неинтересно, туда, где ты неспособен, — подчеркнул профессор. Юрий Вяземский выделил три подспорья для молодежи при самообразовании — это книги, интересные люди и работа. — Книги, причем все равно, в каком виде: бумажные, электронные, из интернета — главное, чтобы это была качественная литература и чтобы она помогала… Второй вариант — интересные люди… Люди должны беседовать друг с другом, поэтому образование совершенно необязательно только из книг получать — можно и от знающих, интересных, умных, мудрых людей… Третий элемент после поиска себя и учителя — это работа. Надо приучать себя к трудолюбию, — пояснил зав. кафедрой мировой литературы и культуры МГИМО. 20 марта 2017 г. скрыть способы оплаты Комментарии Наталья Богоявленская 22 марта 2017, 22:25 Михаилу диду: Ребёнка к учёбе должны подтолкнуть прежде всего родители. Такова их первая и главная обязанность. По-моему так. Михаил дид 20 марта 2017, 19:42 Кто натолкнет ребенка на учебу?Если не привить интерес к учебе,то будет то,что сейчас со многими подростками. Лариса Ром 20 марта 2017, 19:19 Помню себя подростком. Я начала читать самостоятельно поздно лет в 15. Потом меня понесло.Моими первыми книгами были произведения Чарлза Дикенса , биографии великих людей..А до этого vs читали все подряд с братом и сестрами ,с дракой и криками за книгу, принесенную неважно кем, из библиотеки. Самообразование и самовоспитание , по-моему, это удел неглупых людей. Подпишитесь на рассылку Православие.Ru Рассылка выходит два раза в неделю: Мы в соцсетях Подпишитесь на нашу рассылку |
| Далее в повествование вплетается старинная песня, трактующая то же событие. Нагнав Малюту, Серебряный дает ему оплеуху и вступает в бой с опричниками, а на подмогу являются разбойники. Опричники побиты, царевич цел, но Малюта с Хомяком бежали. Вскоре к Морозову приезжает с опричниками Вяземский, якобы объявить, что опала с него снята, а на деле увезти Елену. Приходит и приглашенный ради такой радости Серебряный. Морозов, слышавший в саду любовные речи жены, но не разглядевший собеседника, полагает, что это Вяземский или Серебряный, и затевает «поцелуйный обряд», полагая, что смущение Елены выдаст ее. Серебряный проникает в его замысел, но не волен избежать обряда. Целуя Серебряного, Елена лишается чувств. К вечеру у Елены в опочивальне Морозов попрекает ее изменой, но врывается с подручными Вяземский и увозит ее, сильно, впрочем, израненный Серебряным. В лесу, ослабев от ран, Вяземский теряет сознание, а Елену обезумевший конь приносит к мельнику, и тот, догадавшись, кто она, скрывает ее, ведомый не так сердцем, как расчетом. Вскоре опричники приносят окровавленного Вяземского, мельник заговаривает ему кровь, но, устрашив опричников всякою чертовщиной, от ночлега их отвращает. Назавтра приезжает Михеич, ища у Ванюхи Перстня зашиты для князя, брошенного в узилище опричниками. Мельник указывает дорогу к Перстню, суля Михеичу по возвращении некую жар-птицу. Выслушав Михеича, Перстень с дядюшкой Коршуном да Митькою отправляются в Слободу. В тюрьму же к Серебряному приходят Малюта с Годуновым вести допрос. Малюта, вкрадчивый да ласковый, натешившись отвращением князя, хочет вернуть ему пощечину, но Годунов удерживает его. Царь, пытаясь отвлечься от мыслей о Серебряном, едет на охоту. Там его кречет Адраган, поначалу отличившийся, впадает в ярость, крушит самих соколов и улетает; на поиски снаряжен Тришка с приличествующими случаю угрозами. На дороге царь встречает слепых песенников и, предвкушая потеху и наскуча прежними сказочниками, велит им явиться в свои покои. Это Перстень с Коршуном. На пути в Слободу Коршун рассказывает историю своего злодейства, что уж двадцать лет лишает его сна, и предвещает скорую свою гибель. Вечером Онуфревна предупреждает царя, что новые сказочники подозрительны, и, поставив охрану у дверей, тот их-призывает. Перстень, часто прерываемый Иоанном, затевает новые песни и сказки и, приступив к рассказу о Голубиной книге, примечает, что царь заснул. В изголовье лежат тюремные ключи. Однако мнимо спящий царь призывает стражу, коя, схватив Коршуна, упускает Перстня. Тот, убегая, натыкается на Митьку, открывшего тюрьму безо всяких ключей. Князь же, чья казнь назначена на утро, бежать отказывается, поминая клятву свою царю. Его уводят насильно. |
| Заговорят офицеры про войну, про Измаил, Суворова вспомнят. А капитан и здесь слово вставит: «Суворов выскочка, счастливый, в сорочке родился. Вот и везет». «И чего это терпит его поручик?» — думает Митька. А терпел Вяземский капитана потому, что любил Пикин играть в карты. Уж никто не хочет, а капитан играет. На картах они и сдружились. Как и раньше, собираются у поручика молодые офицеры, да только Митьке уже перестали казаться хорошими прежние вечера. Митька уже и на дудке играет не так охотно, и вино разносит с опаской. Боялся Митька Пикина: чуял, что беда от него пойдет. Так оно и случилось. Сели как-то офицеры играть в карты. Вошли в азарт. Играли до полуночи и все проигрались. В выигрыше был лишь один капитан Пикин. Разошлись другие по домам, а капитана поручик не отпускает. — Играй, — говорит, — еще. — Как же с тобой играть, — отвечает капитан, — ты уже все проиграл! А поручик: — Нет, играй. Отказывается Пикин. — Играй, — настаивает поручик. — В долг, — говорит, — играть буду. — Нет, — возражает Пикин, — в долг не играю, хватит. Понял Митька, что дело плохим кончится, подошел к поручику, говорит: — Барин, спать пора. А поручик резко оттолкнул Митьку и опять к капитану: — Ставлю мундир! Ну, и снова проиграл Вяземский. Вошел поручик в еще больший азарт. Смотрит по сторонам, на что бы еще сыграть. А Митька опять подходит, говорит: — Барин, спать пора. Посмотрел поручик на Митьку, блеснул в глазах огонек, и вдруг говорит капитану: — Вот на Митьку ставлю. Митьку словно огнем обожгло. А капитан Пикин снова сдает карты и приговаривает: — Что ж, Митьку так Митьку. Вот он у меня узнает, кто холоп и кто барин! Сыграли, и снова проиграл поручик. — Митька! — закричал Пикин. — Собирай свои вещи, да медаль смотри не забудь. Будешь у меня при медали сапоги чистить. Митька не отозвался. Встал капитан, вышел на кухню: смотрит, а Митьки не видно. Вбежал Вяземский: — Митька! Никто не отзывается. — Митька! — снова закричал поручик. А Митьки словно и не было. Ушел Митька. Смотрит Вяземский — только дверь на улицу слегка приоткрыта да лежит в углу забытая Митькой дудка. |
| Старик вздрогнул, вскочил на ноги и чуть не обмер от страха, когда глаза его встретились с черными глазами Вяземского. – О чем ты, колдун, с Басмановым толковал? – спросил Вяземский. – Ба… ба… батюшка! – произнес мельник, чувствуя, что ноги под ним подкашиваются. – Батюшка, князь Афанасий Иваныч, как изволишь здравствовать? – Говори! – закричал Вяземский, схватив мельника за горло и таща его к колесу. – Говори, что вы про меня толковали? – И он перегнул старика над самым шумом. – Родимый! – простонал мельник. – Все скажу твоей милости, все скажу, батюшка, отпусти лишь душу на покаяние. – Зачем приезжал к тебе Басманов? – За корнем, батюшка, за корнем! А я ведь знал, что ты тут, я знал, что ты все слышишь, батюшка; затем-то я и говорил погромче, чтобы ведомо тебе было, что Басманов хочет погубить твою милость! Вяземский отшвырнул мельника от става. Старик понял, что миновался первый порыв его гнева. – Какой же ты, родимый, сердитый! – сказал он, поднимаясь на ноги. – Говорю тебе, я знал, что твоя милость близко; я с утра еще ожидал тебя, батюшка! – Ну, что же хочет Басманов? – спросил князь смягченным голосом. Мельник между тем успел совершенно оправиться. – Да, вишь ты, – сказал он, придавая лицу своему доверчивое выражение, – говорит Басманов, что царь разлюбил его, что тебя, мол, больше любит и что тебе, да Годунову Борису Федорычу, да Малюте Скурлатову только и идет от него ласка. Ну, и пристал ко мне, чтобы дал ему тирлича. Дай, говорит, тирлича, чтобы мне в царскую милость войти, а их чтобы разлюбил царь и опалу чтобы на них положил! Что ты будешь с ним делать! Пристал с ножом к горлу, вынь да положь; не спорить мне с ним! Ну и дал я ему корешок, да и корешок-то, батюшка, дрянной. Так, завалящий корешишка дал ему, чтобы только жива оставил. Стану я ему тирлича давать, чтобы супротив тебя его царь полюбил! – Черт с ним! – сказал равнодушно Вяземский. – Какое мне дело, любит ли царь его или нет! Не за тем я сюда приехал. Узнал ли ты что, старик, про боярыню? – Нет, родимый, ничего не узнал. Я и гонцам твоим говорил, что нельзя узнать. А уж как старался-то я для твоей милости! Семь ночей сряду глядел под колесо. Вижу, едет боярыня по лесу, сам-друг со старым человеком; сама такая печальная, а стар человек ее утешает, а боле ничего и не видно; вода замутится, и ничего боле не видно! |
|
|
