| Так, напр., в 1701 г. ему был сделан верхний кафтан, крытый сукном кармазиновым на исподе из лисьих черев, опушённый бобровым пухом, с пуговицами и снурками, исподний кафтан – атласный, подложенный киндяком, с пуговицами и снурками, штаны атласные – „стежные“ и шапка бархатная с соболем 2329 . Глубоким образованием, Вяземский не отличался, но среди других певчих дьяков он, несомненно, слыл за выдающегося грамотея, почему и был избран в учителя для первоначального обучения царевича. И своими письмами, в которых Вяземский извещал государя относительно хода обучения его сына, он, действительно, оправдывал сложившуюся за ним репутацию искусного грамотея своего времени. Так, в письме своём от 27 июня 1696 г. Вяземский красноречиво извещал государя о начале обучения царевича: „приступил, писал он, к светлой твоей деннице, от тебе умна солнца изливающе свет благодати, благословенному и царских чресл твоих плоду, светло порфирному великому государю царевичу, сотворих о безначальном альфы начало, что да будет всегда во всем забрало благо“ 2330 . В должности уже некоторым образом гувернёра оставался Вяземский при царевиче и в то время, когда дело обучения его перешло в руки других лиц, причём Вяземский продолжал извещать царя о ходе образования царевича. Так, в письме от 14 января 1708 г. он писал царю: „сын твой начал учить немецкого языка чтением истории, писать и атласа рассказанием. в котором владении есть знаменитые народы и реки, и больше твердил в склонениях, которого рода и падежа. И учитель говорит: недели две будем твердить одного немецкого языка, чтоб склонениям в твёрдость было и потом будет учить французского языка и арифметики. В —293— канцелярию в положенные 3 дня в неделю ездит и по пунктам городовое и прочие дела управляет, а учение бывает во вся дни. Ещё ныне радетельно, и что будет впредь чиниться, вашему величеству доносить буду“ 2331 . Что касается воспитательного влияния Вяземского на Алексея Петровича, то по мнению, кажется, всех историков, касавшихся дела несчастного царевича, и основывавшихся на показании, данном им на допросе под пытками, оно было вредное для него. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 28 голосов: 3.9 из 5) Приложения Рассказы Е.П. Яньковой, записанные Д.Д. Благово — Т.И. Орнатская Известный русский поэт Петр Андреевич Вяземский заметил однажды, что он «большую часть так называемой изящной словесности нашей отдал бы за несколько томов записок, за несколько несторских летописей тех событий, нравов и лиц» коими пренебрегает история». «Наш язык, — утверждал он, — может быть, не был бы столь обработан, стих наш столь звучен: но тогда была бы у нас не одна изящная, но зато и голословная, а была бы живая литература фактов, со всеми своими богатыми последствиями». Вяземский П. Л. Эстетика и литературная критика. М., 1984, с. Вяземский ссылался на Пушкина, на его беседы с Натальей Кирилловной Загряжской. «Пушкин, — вспоминал он, — заслушивался рассказов Натальи Кирилловны, он ловил в ней отголоски поколений и общества, которые уже сошли с лица земли; он в беседе с нею находил прелесть историческую и поэтическую, потому что в истории много истинной и возвышенной поэзии, и в поэзии есть своя доля истории». Вяземский П. А. Старая записная книжка. — Полн. собр. соч. князя П. А. Вяземского. СПб., 1883, т. 8, с. Со времени, когда были написаны эти строки, минуло почти полтора столетия, и русская мемуарная литература получила в этот период мощное и оригинальное развитие. Воспоминания, дневники, записки, не говоря уже о том ярком и своеобразном ответвлении мемуарной литературы, каким явилась так называемая автобиографическая художественная проза, — все это составило тот широчайший и богатейший историко-культурный фон, ту «живую литературу фактов», о которой говорит Вяземский. Огромное культурно-познавательное значение всех этих материалов, те «богатые последствия», которые, по выражению того же Вяземского, они имеют и могут иметь в развитии литературы, ныне ни у кого не вызывают сомнений. Прекрасно понимал это и Д. Д. Благово, создатель книги «Рассказы бабушки…» Он писал: «Все те мелочные подробности ежедневной нашей жизни, которыми мы пренебрегаем в настоящее время , становятся драгоценными по прошествии столетия, потому что живо рисуют пред нами нравы, обычаи, привычки давно исчезнувшего поколения и жизнь, имевшую совершенно другой склад, чем наша» (с. 8). и далее в тексте статьи и примечаний в скобках указаны страницы настоящей |
| «Недоросле» роль Еремеевны. Вероятно, именно в Остафьеве читал он хозяину «Горе от ума» и, как вспоминает Вяземский, сделал по его замечанию одно незначительное исправление в тексте комедии. В 1827 году гостем Остафьева был Адам Мицкевич. О дружбе его с Пушкиным известно достаточно. Можно припомнить только, что именно князь Вяземский рассказал позднее эпизод, характеризующий взаимоотношения Пушкина и Мицкевича: «Пушкин, встретясь где-то на улице с Мицкевичем, посторонился и сказал: «С дороги, двойка, туз идет». На что Мицкевич тут же ответил: «Козырная двойка туза бьет»55. Бывал гостем Остафьева и Н. В. Гоголь. В дневнике М. П. Погодина читаем запись за 5 июня 1849 года: «К Вяземскому в Остафьево, по Серпуховской дороге, по которой ездил с таким бьющимся сердцем. С Гоголем о Европе, о России, о правительстве... Вяземский очень рад»56. П. А. Вяземский, будучи в молодости человеком передовых, свободолюбивых взглядов, так что прочно пристало к нему меткое определение «декабрист без декабря» (над ним одно время был установлен даже негласный надзор полиции), постепенно все более изменял прежние убеждения, переходя на консервативные позиции. Как отмечают биографы Вяземского, окончательный поворот в его мировоззрении произошел под влиянием европейских потрясений 1848 года. Служебная карьера Вяземского, впрочем, стала складываться удачно: он был назначен товарищем (по-нашему, заместителем) министра просвещения, позднее — сенатором. Во время министерской службы Вяземского под его управлением находилась цензура, что, разумеется, не могло вызывать к нему приязнь революционно-демократического лагеря, у многих представителей которого он пользовался незавидной репутацией. «Князь Вяземский, — писал о нем А. И. Герцен, — так гнусно управляющий министерством народного просвещения...»57. Поэт-сатирик В. С. Курочкин пародировал известные строки Пушкина: «Судьба весь юмор свой явить желала в нем, Забавно совместив ничтожество с чинами, Морщины старика с младенческим умом И спесь боярскую с холопскими стихами»58. |
| Такая жизнь затягивала все сильнее. Валерии было 27 лет, когда она, очередной раз попав в больницу с интоксикацией, ощутила, что всё — пришла смерть, а вместе с этим появилась боязнь ада и вечного небытия. «Попросила одну свою подругу, которая часто ходила к одному необыкновенному батюшке, меня отвести. Потому что пора писать завещание». Общение с этим священником многое в ней изменило: «Стало спокойнее. Я нашла путь к вечной жизни. То, что человеку, который вечно думает и рефлексирует, необходимо». По словам Валерии, вера для нее — это возможность быть счастливой и жить в гармонии. «Когда ты просто живешь с Богом, ты не должен быть хорошим, сразу переодеться, стереть с себя татуировки, содрать всю кожу. Бог этого не хочет. Это такой стереотип. Бог не хочет того, чтобы я была не я. Он меня создал такой. Я осталась таким же панком в душе. Я насильно его не изживаю, а просто меняюсь». Юрий Вяземский, кандидат исторических наук, педагог, писатель, философ, телеведущий Юрий Вяземский к Богу пришел уже взрослым: «Движение к вере у меня началось через литературу и искусство. Был впечатлен, когда впервые посмотрел рок-оперу “Иисус Христос — суперзвезда” в записи, которую отец привез из Америки. О многом задумался после прочтения романа “Мастер и Маргарита”». Верующим Юрий Вяземский, как говорит, стал «по радости» — не было какой-то беды, болезни, но случались свойственные юношеству опасные ситуации. «Для меня вся моя жизнь — абсолютное чудо, потому что я в принципе уже раз сто должен был умереть или что-то должно было со мной произойти, но меня беспрестанно спасал Бог. Я, собственно, и верить начал всерьез в один момент, когда вдруг передо мной явилась череда страшных событий, которые могли бы меня изъять из этого мира, и я понял, что мне на протяжении всей жизни Кто-то помогал… А спасибо-то я Ему еще ни разу не сказал», — поделился Юрий Павлович в интервью «Фоме» . Юрий Вяземский пишет романы на евангельские темы, много говорит о религии со своими студентами в МГИМО, независимо от их мировоззрения и вероисповедания. Он убежден , что «одна из целей религиозного познания — осмыслить связь времен… Для человека яркого и взыскующего мысль о том, что его больше никогда не будет, в принципе ненормальна, болезненна и противоестественна. Для чего ты всю жизнь тогда трудился, ставил цели, прикладывал усилия? И точно также человеку очень не хочется, чтобы умирал его близкий… Человек внутренне хочет жизнь своего близкого продлить… Религиозное познание мира — в той или иной форме — заложено в каждого человека». |
| Подошел Суворов к Митьке и приколол медаль. Митька стоит, руки по швам, не знает, что и говорить. А Суворов подсказывает: — Говори: «Служу императрице и отечеству». — Служу императрице и отечеству! — повторяет Митька. — Дельно, — говорит Суворов, — дельно! Добрый из тебя солдат будет! Потом повернулся Суворов к Вяземскому, сказал: — Думал я тебя представить к высочайшей награде, а теперь вижу: зря думал. Негоже себя ведешь, поручик: приказа не выполняешь, командира обманываешь. Покраснел поручик, молчит. И вдруг блеснули хитринкой глаза, и выпалил: — Никак нет, ваше сиятельство! — Что — никак? — А как же я мог приказ выполнить, — говорит Вяземский, — коль дороги назад не было? — Ай-яй! Не было? — переспросил Суворов. — Может, и вралей не было? — Дорога солдату домой, — ответил Вяземский, — через Измаил ведет. Нет дороги российскому солдату домой иначе! Посмотрел Суворов на поручика, крякнул, ничего не ответил. А через несколько дней пришел приказ простить Вяземскому дуэль с Дубасовым и отправить назад, в Питер. Видать, понравился ответ поручика Суворову. Простились поручик и Митька с армией. И ехали они опять через всю Россию на перекладных от самого Черного до Балтийского моря. И снова менялись тройки, снова летели версты, снова проносились села и города. Митька сидел гордый и медаль щупал. Солдат с войны ехал. Прощай, Вяземский! — Митька, друг ты мой, никогда тебя не забуду, никому не отдам! — говорил Вяземский. Появился вскоре у поручика новый товарищ — капитан Пикин. Взглянул Митька на капитана: глаза навыкате, нос клювом, губы поджаты, на всех смотрит косо и даже ходит не как все, а как-то боком, правое плечо вперед. Соберутся, как бывало, у поручика приятели. Все смеются, кричат. А капитан сядет в стороне, молчит, не улыбнется. Начнут офицеры про политику спорить, про дела государства говорить, заведут речь о мужиках: мол, неспроста мужики волнуются, так и жди нового бунта. А капитан спорящих прервет, скажет: «Мало с них шкуру дерут! Мало помещики порют — вот и распустились мужики! Вон Митька твой — и не поймешь, где холоп, где барин». |
| Вследствие сего Ваше Высокопревосходительство письмом от 25 того же января за 533 изволили уведомить меня, что снесетесь с Министром Внутренних Дел о том, нельзя ли устранить эту драму на провинциальных театрах, особливо в Твери. Между тем, на минувшей недели в Твери распространена была печатная афиша, с объявлением, что в воскресение, 28 января, Товариществом русских драматических артистов, в зале Благородного Собрания, представлено будет: «Князь Юрий Смоленский и Княгиня Ольга Вяземская», драматический эпизод из русской истории. Сочинение Щелкова. По содержанию своему, этот драматический эпизод та же самая драма Аверкиева: «Ульяна Вяземская», с изменением только имени Ульяны на имя Ольги. К допущению представления этой пьесы на сцене Тверской Полицеймейстер руководствовался тем, что эта пьеса значится под 1688 в списке драматических сочинений, дозволенных к представлению безусловно (Спб. 1888 г.) К счастию, я заблаговременно узнал о предстоящем представлении означенной пьесы и немедленно обратился к Начальнику губернии с просьбою о недопущение оной до представления. Просьба моя была удовлетворена. Но между тем, ужели эта оскорбительная для религиозно-нравственного чувства не только православных обитателей Тверской области, но и всякого искренно-благочестивого христианина, пьеса: Князь Юрий Смоленский и княгиня Ольга (т. е. Иулиания) Вяземская» останется навсегда и безусловно дозволенною к представлению на театральных подмостках?... Прилагая у сего печатную афишу о помянутой пиесе, имею честь быть»... На письмо это Его Высокопревосходительство отвечал мне на другой же день (2 ч.): Преосвященнейший Владыка! Соглашаюсь с Вами вполне, что пиесу «Ульяна Вяземская» не следовало бы разрешать к представлению на сцене, и если б от меня зависело, я не допустил бы не только ее, но и великое множество пиес, которые вдесятеро соблазнительнее и тем не менее даются на сцене. Но это от меня не зависит и, не взирая на мои представления, я не в силах побороть в сем отношении господствующее направление: дай Бог успеть в делах, гораздо более сего важных, где требуется охранение интересов церкви и благочестия. |
| Рубрики Коллекции ...We trust... Юрий Вяземский о вере, творчестве и свободе 13 мин., 01.01.2008 Поделиться Юрий Павлович ВЯЗЕМСКИЙ - писатель, заведующий кафедрой мировой литературы и культуры МГИМО МИД РФ. Окончил МГИМО. Работал в журнале " Международная жизнь " . Член Союза писателей России. Автор ряда научных и художественных книг, среди которых " Происхождение духовности " , " Шут " , " Банда справедливости " и другие. Специалист по древнегреческой литературе и культуре. Владеет пятью языками. Автор и ведущий популярной телепередачи " УМНИКИ И УМНИЦЫ " , получившей в 1996 году приз " Тэфи " в номинации за лучшую детскую передачу. Корр.: Юрий Павлович, если условно разделить людей на верующих и ищущих веру, к какой категории Вы отнесли бы себя? Ю.Вяземский: Думаю, что я бы себя отнес к обеим категориям: и к верующим, и к ищущим веру. Недаром в молитве оптинских сказано: " научи меня молиться, ВЕРИТЬ, надеяться, терпеть, прощать и любить " . Старцы просили, чтобы Господь научил их верить, т.е. они искали веру, помощи в вере. Всякий, на мой взгляд, верующий человек, он еще и одновременно ищущий веру. С другой стороны, тот, кто ищет, уже желает верить, уже во что-то верит. Конечно, эта вера может быть в нем еще не сформулирована, он еще не понимает, во что он должен верить, но религиозное движение уже началось. Корр.: Как же тогда объяснить " крик души " , который часто можно слышать: " Я хочу верить, но не могу " ? Ю.В.: Трудно ответить. Человек настолько космос в себе, что нужно рассматривать каждый отдельный случай. Если, например, взять Ивана Карамазова, то там этот вопрос уже иначе сформулирован: " Я верю, но мира Божиего не принимаю. И поэтому билет, данный мне Господом, возвращаю " . Корр.: Карамазов - ищущий веру? Ю.В.: Безусловно. Из-за этого вся трагедия, вся проблема. В этом и сумасшествие. Талантливый, рвущийся к вере, мятущийся, страдающий человек. А иначе ни проблемы, ни характера, ни, наверное, и самого романа бы и не было... Я вообще глубоко убежден, что неверующих людей в природе нет, так как человеком можно назвать только того, кто верит. Весь вопрос в том, во что верит человек. Можно верить в свою машину: верить, любить, надеяться на свою машину. В деньги... В конечном итоге, это все равно какой-то бог. Другое дело, какой... Человек, верящий в машину, верит в некоего уродливого, механического божка... Историки религии утверждают (я не совсем уверен, что они правы), что когда-то, на очень древних ступенях развития сознания человека, существовал так называемый фетишизм - очень примитивная религиозная стадия -обожествление какого-то одного объекта. К сожалению, многие и сейчас находятся на этом уровне. |
| Я пришёл поздравить его с приобщением Святых Тайн. – А знаете ли вы, – сказал он мне, – что я сделал сегодня? (Видимо после Литургии, исповеди и Причастия – А.Ш.) Я уничтожил в записках своих всё, что было сказано слишком резкого и предосудительного о князе Салтыкове. Мне казалось неприличным (!), исполнив христианские обязанности, оставить на совести и на бумаге следы досады моей на того, кого я считал виновным предо мною. Вяземский, много лет друживший с Дмитриевым, считавший его оригинальным и милым перезревшим холостяком, не сентиментальничает, но очень корректно и духовно здраво оценивает своего собрата: Дмитриев не был в строгом смысле набожен; нельзя не признать в добровольном самопожертвовании авторского самолюбия и личного честолюбия (то есть в преодолении гордыни – А.Ш.) подвига, который свидетельствует об истинном его благодушии. Здесь не христианское раскаяние, предписанное церковными законами и всегда достойное почтения (!), а чисто и просто человеческое, истекающее из собственного побуждения (эссе «И.И. Дмитриев»). В Старой записной книжке, рассказывая о Дмитриеве, князь упоминает, что Иван Иванович не любил митрополита Филарета (Дроздова), критиковал язык и слог его проповедей… не был приверженцем Филарета. Как сам Пётр Андреевич относился к святителю Московскому – для меня вопрос ещё не разрешённый, но, например, Сергей Дмитриевич Шереметьев вспоминал, что Вяземский брал у него переписку митрополита Филарета с Андреем Николаевичем Муравьёвым и позднее возвратил с любопытными примечаниями. В том же эссе, памяти Дмитриева, Вяземский помещает одну из своих околоцерковных историй-анекдотов, которые он всю жизнь собирал и бережно редактировал: После умилительной проповеди одного церковного пастыря все слушатели были растроганы до слёз. Один из плакавших спросил соседа своего: «Отчего же вы не плачете?» – Да я не здешнего прихода, – отвечал он. Из Старой записной книжки: Добрая старушка, довольная участью своею, говорила с умилением: «Да будет Господь вознаграждён за все милости Его ко мне!». |
| Владислав Александрович Озеров (1769 – 1816), не принадлежавший кругу Карамзина-Дмитриева, раздражавший Пушкина, был симпатичен князю, а его трагедия «Фингал» (1805) была одной из любимых русских постановок Петра Андреевича, благодаря большому количеству пантомимы, танцев и хоров. Заядлый с юности театрал, он, как и весь тогдашний Петербург, знал наизусть монолог Моины: «В пустынной тишине, в лесах, среди свободы…», – и говорил, что «Фингал» не трагедия, а «трагическое представление». Но в этой вышеупомянутой работе обнаруживаются не только дифирамбы в адрес Озерова, но и «этно-культурологические» наблюдения Вяземского, которых не встретишь ни у Павла Катенина, ни у Аполлона Майкова, исследовавшего в 1897 году литературную критику своих поэтов-предшественников. См.: А. Майков. Князь Вяземский и Пушкин об Озерове. – СПб.: Типогр. М. Стасюлевича. – 1897. Пётр Андреевич пишет: «Воображение Оссиана (т.е. Макферсона – Авт.) грустно, однообразно, как вечные снега его родины. У него одна лишь мысль, одно чувство: любовь к отечеству, и сия любовь согревает его в холодном царстве зимы и становится обильным источником его вдохновения. Его герои – ратники; поприще их славы – бранное поле, алтари – могилы храбрых… Северный поэт переносится под небо, сходное с его небом, созерцает природу, сходную его природе, встречается в нравах сынов ея простоту, в подвигах их – мужество, которые рождают в нём тёмное, но живое чувство убеждения, что предки его горели тем же мужеством, имели ту же простоту в нравах» (Там же). В 1827 году Вяземский, очень внимательно анализировавший политические события вокруг развалившегося Священного Союза и общеевропейских перемен, пишет статью «Отрывок из биографии Каннинга». Министр иностранных дел Англии скоропостижно, в возрасте 58 лет, скончался 8 августа того же года, и Петр Андреевич, наблюдавший яркую пятилетнюю политическую карьеру Каннинга, восклицает: «Ныне смерть великого государственного человека, исповедующего правила политики великодушной и просвещённой, есть общая потеря. но благие семена, посеянные Каннингом, созреют и разовьются под сенью его преждевременного гроба» (ПСС, Т 2. – С. 1-9). Там же князь отмечает, что «Каннинг (Георг) ирландского происхождения, родившийся, по одним сведениям, в Лондоне, по другим – в Ирландии». Вяземский знал, что именно при Каннинге попытки ликвидировать «католическую ассоциацию» Даниэля О " Конннела в 1825 году были расстроены, так как министр «в отношении вопроса об эмансипации католиков проявил признак поворота к лучшему… После смерти Каннинга к власти пришли чистые тори во главе с «железным герцогом» Веллингтоном и Робертом Пиллем» (См.: Афанасьев Г.Е. История Ирландии. – 1907. – С. 165. Репринт. М., Красанд, 2010 г.). Ассоциацию О " Конннела закрыли, и Вяземский, сопереживая своим дальним сородичам, отмечает: «Внутри Англии – горестная для человечества тяжба католиков ирландских с мнимым и худо понимаемым законом государственной необходимости» (ПСС, Т 2. – С. 4). |
| Члены общества «Арзамас» нарочито шутили над масонской обрядностью во время своих заседаний. Однако насмешки эти были обоюдоострыми: обрядность унижалась, но дух масонства, точнее, родственный ему дух магического воображения, торжествовал. В «Моей исповеди» (1828–1829) Вяземский обобщенно определил свое отношение к любым тайным обществам, а следовательно, и к масонству: «Я всегда говорил, что честному человеку не следует входить ни в какое тайное общество… Всякая принадлежность тайному обществу есть уже порабощение личной воли своей тайной воле вожаков» . Показательно устойчивое отрицательное отношение Вяземского к настоящим «вожакам» масонства (а не к рядовым членам). Н.И. Новикова он хвалил только имея в виду раннюю, до-масонскую, его деятельность в качестве издателя сатирических вестников и «бича предрассудков» (это пишется в 1818 году в связи с замыслом арзамасского вестника). Однако в позднем Новикове Вяземский усматривает темную безнравственную сторону. В 13-й записной книжке в 1839 году он сообщает, как однажды уже освобожденный из крепости Новиков, испытывая нужду в деньгах, за «2000 рублей» «продает своего товарища» – «крепостного человека, который добровольно с 16-летнего возраста заперся с ним в крепость». Вяземский заключает: «Я и прежде слыхал, что Новиков был очень жесток с людьми своими» . Не менее укоризненно пишет он и о другом столпе русского масонства: «Лопухин (Иван Владимирович), мартинист, приятель и сподвижник Новикова, был также в свое время передовым человеком. Чувство благочестия и человеколюбия было ему сродно. Он был милостив и щедролюбив до крайности, именно до крайности. Одною рукою раздавал он милостыню, другою занимал он деньги направо и налево и не платил долгов своих; облегчая участь иных семейств, он разорял другие» . Если бы Вяземский хоть немного сочувствовал масонству, он не стал бы опровергать миф о просвещенной нравственности и гуманной благотворительности масонских вождей. В четверостишии «Картузов другом просвещенья…» (1812) поэт осмеивает деятельность масона П.И. |
|
|
