| Фет Афанасий Афанасьевич (1820–1892) – поэт. Лучшие свои стихотворения, ставшие шедеврами русской лирики и романсов («На заре ты ее не буди…», «Я пришел к тебе с приветом…»), он опубликовал в «Москвитянине» в 1842 и 1843 годах, еще будучи студентом Московского университета. Готовясь к поступлению в университет, он жил в «пансионате» издателя «Москвитянина» и университетского профессора истории М.П. Погодина, а затем переехал во флигель дома своего однокурсника Аполлона Григорьева на Малой Полянке, где и прожил почти весь студенческий период. Оба они, по словам Фета, успели к этому времени «заразиться страстью к стихотворству». По свидетельству еще одного их сокурсника Якова Полонского (он тоже, как Фет и Аполлон Григорьев, свои первые стихи опубликовал в погодинском «Москвитянине»), «Григорьев верил в поэтический талант своего приятеля, завидовал ему и приходил в восторг от лирических его стихотворений». После окончания университета их жизненные пути разойдутся, но через много лет Аполлон Григорьев напишет Фету из Италии: «…Дело в том, что ты меня понимаешь и я тебя понимаю, и что ни годы, ни мыканье по разным направлениям, ни жизнь, положительно-мечтательная у тебя, метеорски-мечтательная у меня, не истребили душевного единства между нами». Фет действительно не испытал мыканья по разным направлениям, которое, по сути, сгубило самого Аполлона Григорьева, побывавшего даже в масонах. В середине 50-х годов несколько стихотворений Фета появилось в некрасовском «Современнике», но затем, по выражению современника, «он бросился из литературы в фермерство», весьма преуспев на этом новом поприще. Владимир Соловьев писал о своем литературном наставнике: «А.А. Фет, которого исключительное дарование как лирика было по справедливости оценено в начале его литературного пути, подвергся затем продолжительному гонению и глумлению по причинам, не имеющим никакого отношения к поэзии». Причины эти известны. В 1861 году он попытался обобщить свой практический фермерский опыт, опубликовав в катковском «Русском Слове» цикл статей о сельском хозяйстве. О последовавших глумлениях можно судить по фельетонному отзыву Салтыкова-Щедрина: «Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расселины, и Фет скрылся в деревне. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает; сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, и все это для тиснения направит в «Русский Вестник». Как это ни парадоксально, но Салтыков-Щедрин оказался почти прав. Не по отношению к человеконенавистничанию Фета, описывавшего реальные проблемы, с которыми столкнулись русские фермеры после освобождения крестьян, а по отношению к романсам. Упомянутые земные расселины спасали в древности крестьян от военных нашествий. Романсы, не подвергшиеся идеологизации, оказались подобным же спасением для русской поэзии, став отдушиной, глотком чистого воздуха как для поэтов, так и для композиторов. |
| П.В. Безобразов Князю Лобанову-Ростовскому от 26 августа 1861 г. Письмо ваше от 22 февраля месяца текущего года, которым вы уведомили меня о препровождении к вам консулом Мустоксиди древней греческой рукописи Салоникского монастыря, называемого Влантион-Чауш, и спрашивали меня, куда следует доставить ее мне, это письмо получено мною в Одессе 20 августа, так поздно потому, что правление здешнего архиерейского дома задержало его в ожидании возвращения моего с Востока. Сожалею об этой обстоятельственной запоздалости, по которой сказанная рукопись оставалась без рассмотрения в течение шести месяцев, тогда как она выдана нам сроком на один год. Но есть еще время заняться ею ученым образом, и я надеюсь рассмотреть и оценить ее в течение пяти месяцев и, если будет нужно, отподобить ее посредством фотографии. Посему покорнейше прошу вас доставить ее мне в Одессу с первым отходящим от Цареграда пароходом, если она не отослана вами в св. синод наш. Деятельное участие, которое вы принимаете в доставлении нам найденного в Салонике драгоценного перла, с одной стороны, вызывает мою глубочайшую благодарность вам, а с другой придает мне смелость возобновить мою просьбу к вам о поручении нашему агенту в Лариссе г. Хаджи Лазару, чтобы он постарался выпросить у игумена и братии Метеоро-Преображенского монастыря, что близ Трикалы, ту рукописную Библию, о которой я писал вам прежде, и выпросить сроком на один год с обязательством возвращения оной в неповрежденной целости. Надеюсь, что вы исполните эту просьбу мою, внушенную мне требованиями библейской критики и нуждаемостью нашей церкви в чистейших источниках ее верования. Дотечет ли до нас один из этих источников с Метеорских высот, или там заглохнет до времени, это не в нашей воле. Но просить ближних об утолении нашей духовной жажды позволяет нам взаимность той чудной любви, которая делится со всеми общим благом, однако и сама не лишается его. В случае успеха благоволите препроводить испрашиваемую рукопись в св. синод наш. Между тем простите. Читать далее Источник: Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. Том 2/П.В. Безобразов. Типография В.Ф. Киршбаума, Санкт-Петербург, 1910 г. Поделиться ссылкой на выделенное |
| Восстановлен г. Димитрийем Кирготи Иоанийцем и Ианном Ангелиди и всем... 1859. Вот до каких мест доходило волнение, возбужденное нашею крымскою войною. И здесь дело кончилось тем же, чем везде, т. е. разрушением и потом восстановлением. А кто же эти „мятежные пираты“? Не турки же, которые отбивались тогда от повстанцев-христиан. Значит, это свою же братью честят так ктиторы Кирготис и Ангелидис! Наскоро подкрепившись чаем и метеорским сухарем, мы заплатили ханджи по бешлыку с души за тихое пристанище, и весело стали подниматься в гору знакомою уже местностию. При подъеме, труд передвижки всею своею тяжестию падает на бедное животное. Седоку легко и привольно. Свежесть сил телесных и покой душевных, утренняя прохлада, свет, падающий на все предметы сзади, – все благоприятствовало наилучшему настроению духа на целые полтора часа. Вот взбираемся и на красную овальную горку с сосновым лесом. Еще и еще подъем под более острым углом. Обостряется с ним и горная прохлада. Чувствуется, что мы уже на Пинде. Открываются виды на далекую окрестность горную, но, чтобы услаждаться ими, необходимо оборачиваться, на что неспособною делается шея, одеревеневшая от постоянно согнутого положения тела. Еще мало, и перед нами открывается ровная площадь. А вот и военный пикет или „караул“ с колодцем. Мы, значит, уже на перевале. Даем себе минутный отдых, пьем воду, разминаем ноги и любуемся великолепной панорамой северных разветвлений Пинда. А Олимп еще раз в облаках. Не удается мне высмотреть его с западной стороны. Прощай Фессалия! Больше не увидимся. Простые эти задушевные слова сорвались с языка моего невольно. Моей симпатии, чуть не привязанности к „золотой“ Фессалии я объяснить себе не могу иначе, как допустивши какой-нибудь забытый эпизод ученической жизни, оставивший по себе глубокий след на сердце, и связанный с ее именем, – какую-нибудь картину, книгу, географическую карту, относящуюся к ней. Если она приурочила себе название золотой в моих „памятях“, то за Эпиром следовало бы остаться имени хотя серебряного, но и до этого он не дослужился. |
| Бычков и А.А. Куник предварительно рассмотреть и принять полученные бумаги. Они уже 3-го мая 1886 г. представили общему собранию Академии донесение, в котором объяснили, что, произведя «беглый разбор» бумаг преосвящ. Порфирия, пришли к убеждению, что «они заключают в себе такой богатый и ценный в научном отношении материал, большая часть которого заслуживает быть обнародованной». Комиссия, составленная из упомянутых академиков, распределила этот материал по следующим восьми отделам: «I. Материалы для биографии преосвящ. Порфирия. Сюда принадлежат: а) Официальные документы об его службе; б) обширная деловая и частная переписка его с разными административными деятелями и учеными лицами, как в России, так и за границей; в) поденные записки, носящие заглавие: «Книга бытия моего», с 1845 г. по 1878 г. включительно; г) дневники, веденные им во время поездок по Европе и востоку; д) официально подданные им мнения и бумаги по разным предметам; е) отдельные записки, имеющие отношение к его деятельности во время его пребывания в Киеве. Весь этот материал представляет богатые данные для биографии преосвященного Порфирия. II. Исторические описания некоторых Синайских, Метеорских, Олимпийских и почти всех Афонских монастырей. Эти описания сопровождаются огромным числом актов в копиях, на греческом и славянском языках, и выписками из разных рукописей. «Без преувеличения можно сказать, говорится в донесении, что все важные и наиболее существенные акты, касающиеся Афонских монастырей, извлечены преосв. Порфирием из монастырских архивов и снабжены примечаниями». Комиссия считает нужным прежде всего приступить к подробному описанию находящихся здесь актов. «Такая работа могла бы быть поручена молодому человеку, знакомому с греческим и славянскими языками, за известное вознаграждение, на которое можно обратить проценты с капитала преосвященного Порфирия». III. Каталоги греческих и славянских рукописей. Эти каталоги составляют подробное описание, с обширными извлечениями, рукописей, хранящихся в монастырях: Афоно-Иверском, Ватопедском, Есфигменовом, Афоно-Русском, Ставро- никитском, Кутлумушском, Дохиарском, Ксенофском, Святопавловском, Григориатском, Симоно-Петрском и Пандократор- ском, в библиотеке Святогробского монастыря в Иерусалиме и других Иерусалимских монастырях, в библиотеке Синайского монастыря, в тамошних архиепископских кельях и в Синае-Джуванийском подворье в Каире. |
| Заметив наше движение, сердобольный ханджи спешно останавливает нас, говоря: – как? Потным и усталым пить холодную воду? Не моги сего быть! Вместо воды, в тот же момент выносят нам из комнаты по стакану красного вина... не берусь описывать последовавшего за приемом его чувства физического вседовольства. Не только неуместный самовар, но самое солнце, с его все еще жгучими лучами, вызывали на безотчетный смех фальшиво подбодренную голову. Зато, ехалось скоро и как-бы совсем не чувствительно вперед на перевал позабытого за минувшие дни Томора. Наконец, вот и оно – Янинское озеро, со всею окружающею его котловиною! Рады были бесконечно такому ласкающему зрелищу. Избегая стропотного пути проезжей дороги, мы берем вправо и едем, куда глаза глядят, направляясь прямо к озеру, посылавшему нам в виде привета ослепительную полосу света, все тускневшую по мере приближения нашего к нему. Заозерная гора Оличка 303 , высившаяся двумя громадными пирамидами на западном небосклоне, готовилась упрятать за собою своего ежедневного гостя Аполлона. И давно пора ему отдохнуть. Когда мы спустились к самому озеру, его уже и следов не было на небе. Но зато, по земле разошлись удушливая гарь и сырой болотистый запах, эта антисолнечная демонстрация земного дола, освободившегося от надзора своего приставника и дядьки, и пустившегося „во вся тяжкия» преимущественно же во вся темныя... Приветствуем памятный Дура-хан и слезаем, точнее же, сползаем с лошадей, уставшие до мозга костей. Терпко отправляется с багажем и животными кругом озера, а мы нанимаем себе каик, заранее ублажая себя мыслию, какой покой нас ожидает впереди в прохладе, в тишине, при луне... Условие сделано за 16 пиастров доставить нас прямо в городскую пристань. Мой мореход в восторге. На лодке оказался и парус. – Вот посмотрите, как подмахнем в один момент к тому берегу, – грозит мне аргонавт. Махнули, но... на том берегу очутились только через два часа! Радушно встретил нас любезный хозяин, именно сегодня поджидавший нас. Он весьма сомневался, чтобы метеорские обители отверзли перед нами свои археологические сокровища и не расчитывал потому, чтобы мы засиделись долго без дела на пустых камнях. |
| День 16. Это – день моего выезда из Афоноруссика в Фессалию. Так как мое путешествие по этой стране описано особо 73 , то в настоящем дневнике отмечаются только передвижения мои туда-сюда и моя переписка с разными лицами 74 . Вечером 18дня я приехал в Солунь и остановился в подворье Афонорусского монастыря, близ восточных ворот сего города. День 21. Из Солуня полетело к графу Толстому ходатайство мое о принятии в российское подданство иверского архимандрита Даниила, долго управлявшего Иверо-Никольским монастырем в Москве. День 22. Оттуда же ему же написано уведомление о предстоящем путешествии моем в монастыри метеорские и оссоолимпийские. В дни 20 , 21 и 22 оттуда же отправлено письмо к фрейлине Эйлер о действиях благодати в душах наших, о стологадании и о предстоящем мне путешествии по Фессалии. В дни 27 и 28 я ездил в недалекое от Солуня село Перистери и обозрел тамошние древности. В 29день писал Борису Павловичу Мансурову о выборе места на Афоне под странноприимный дом для наших богомольцев. А в 31день отправился из Солуня в Фессалию на еллинском пароходе «Панеллинион». Апрель, 1, середа. Этот пароход, постояв малое время в пристани острова Скиафо, быстро полетел в Пагасийский залив Фессалии и в половине первого часа пополудни бросил свой якорь не очень близко от крепости Воло, но в виду ее. Мои чемоданы потребованы были в местную таможню для осмотра. Но скоро я избавился от сего мытарства. Меня нашел тут и высвободил греко-влах Стамо, которому я рекомендован был нашим солунским консулом, и увел меня в греческую селитву, новую Димитриаду, отстоящую от Воло на полверсты. Опрятный дом его послужил мне удобным перепутьем. 2, четверток. Весь этот день мой проведен был в обозрении турецкой крепости Воло, новой и старой Димитриады, что на ближайшем холме Гурица, где однажды в год, именно в день Живоносного Источника, показывается из земли Святая вода. На обратном пути от названного холма, близ новой Димитриады, встретился со мною еллинский вице-консул Маргарити, служивший в Яффе, во время пребывания моего в Иерусалиме, с 1851 по 1854 год. Он узнал меня, и я узнал его. Оба мы, идучи в город, вспомнили лучшие дни, проведенные подле палестинских святынь, и лучших людей тамошних, говорили о войне Франции с Австрией, и не без радости предвидели освобождение Италии от ига немецкого. Г. Маргарити, как и все греки, не любит австрийцев, препятствовавших учреждению еллинского королевства и завидующих развитию морской торговли его. Когда зашла речь о неблагодарности их к русским, которой они удивили весь мир в последнюю войну турок с нами, тогда я рассказал умному собеседнику следующий анекдот. Некто спросил нынешнего цезаря Австрии: «Почему приветствуют вас: „апостольское величество”? Какой апостол основал австрийскую империю?». – «Не вспомню», – ответил цезарь. Но сзади ему подсказали громко: «Иуда предатель». |
| В минуты этих расспросов ей доложили, что какой-то сановник просит позволения видеть ее высочество. Она велела просить его в залу, а мне, встав с дивана, сказала: я поговорила бы с вами подольше, но гость отнимает у нас время. Я откланялся ее высочеству, взяв с собой рукопись ее для переписки и поцеловав ее ручку. И она поцеловала мою руку и слегка пожала ее. Великая княгиня еще свежа, но уже постарела. Из дворца ее я заехал к госпоже Татьяне Борисовне Потемкиной и просил ее представить августейшей председательнице академии художеств виды Метеорских монастырей в следующую пятницу. NB. Великая княгиня видела их. 9, Пятница . Сегодня я обедал у госпожи Потемкиной и между прочим слышал от нее, что в одной петербургской гимназии три ученика забрались в алтарь гимназической церкви, сели тут на св. трапезу, закурили папироски и выпили церковное вино, а запасные дары съели, но за то не были наказаны, хотя об этом знал государь. Такой пакости еще не бывало на Руси. За обедом подле меня сидел Андрей Николаевич Муравьев и обмолвился, что через полгода едва ли будет цело Русское государство. – Уцелеет! я сказал ему: ведь, простой народ наш еще не заражен тлетворными учениями. 15, Четверток. По повелению государыни императрицы Марии Александровны обер-прокурор св. синода граф Толстой при своем письме препроводил ко мне рукописное греческое Четвероевангелие на пергаменте 1272 года, подаренное ее величеству александрийским патриархом Иаковом, и просил меня наложить мое мнение о достоинстве этой рукописи для доклада ее величеству. NB. А 29 дня он отобрал ее от меня, не энаю почему, но 13 апреля возвратил мне по приказанию императрицы для подробного рассмотрения ее. NB. Описание этого Евангелия кончено было мной 28 июля 1862 года в субботу. 30, Пятница . Подаренное императрице Четвероевангелие при первом, беглом пересмотре его показалось мне заслуживающим особенного внимания, как рукопись церковная, на которой выставлен год появления ее, 1272-й. Мне жаль было расстаться с ней без всестороннего изучения ее. К тому же я подумал, что граф Толстой, возвращая ее государыне, может внушить ей, что у меня не достанет умения оценить эту древнюю редкость. Под влиянием такой думы и такого сожаления я решился письмом просить любимую фрейлину ее величества Тютчеву, чтобы она доложила царице о моем горе. Сохраняю это письмо. |
| ИЮНЬ. День 9-й. – Вот еще письмо Урусову. «Осмотрев экземпляр сочинения моего под заглавием: Библейская редкость, переплетенный в том виде, в каком Вы предположили представить его Государыне Императрице, не могу не выразить Вам, что переплет отменно хорош; но, как мне кажется, надлежало бы на лицевой доске его вытиснуть золотистую надпись: Библейская редкость 1272 года. и присоединить к этому сочинению моему введение его под заглавием: Священное Писание у христианских женщин, в одинаковом переплете с тиснутым на лицевой стороне заглавием его, потому что это введение в рукописи было у Ее Величества, и потому что с него начинается счет страниц, продолженный в Библейской редкости. Можете отринуть это мнение мое, а выше помянутый экземпляр, препровожденный к Вам при сем обратно, благоволите представить Государыне Императрице. Он послал его к ней заграницу. ИЮНЯ 14 дня я переехал из лавры в Ораниенбаум и в этом имении великой княгини Елены Павловны прожил до 17 сентября. Помещение было дано мне самое просторное и удобное в одном деревянном доме против оранжерей. Тут со мной жили две ласточки и вывели семь птенцов, потом в одно прекрасное утро всей семьей вспорхнули и улетели, куда хотели, оставив свое гнездо на следующий год. Я любил этих пташек, потому что они напоминали мне евангельские слова: «воззрите на птицы... ежели их питает Отец небесный, то тем паче пропитает вас, маловеры». 45 Этот урок дают мне пташки не в первый раз. На берегах Нила, в Фагомском оазисе песчаной Ливии, в пустынях Синая, на дубравных высотах Афона они по своему говорили мне: как и как питает их Творец и Промыслитель, и как надобно человеку верить, что Он существует, и любить Его всем сердцем. А в одном из метеорских монастырей пташки по своему пропели со мной Христос воскресе перед самой утреней светлого дня. Накануне игумен не позволил мне служить с ним обедню в самую Пасху и тем огорчил меня. Но за то, когда он с своими старцами вышел на паперть, дабы тут пропеть первое Христос воскресе, и когда тут же после него запел этот гимн я, вдруг зачирикали ласточки, гнездившиеся под крышей паперти, и пели со мною: ц17;ли, ц17;ли, црррли, а с игуменом петь не хотели. Это утешило меня так, что и в век я не забуду такой отрады. 46 |
| Казалось бы, что тут уже не до благотворительности, не до покровительства Востоку, казалось невозможным и крайне неразумным при таких обстоятельствах тратить большие суммы вконец истощенной казны на раздачу милостыни разным просителям с Востока. Не так смотрело на это дело московское правительство: отказаться от благотворительности православному Востоку значило бы из боязни лишних, хотя бы и тяжелых для государства, расходов отказаться от исторического призвания России, от той высокой роли, какая самим Промыслом назначена Руси относительно всего православного мира, значило бы порвать связь с прежними, самыми заветными и дорогими стремлениями и преданиями Московского царства, значило бы подвергать никем более не поддерживаемое Православие на Востоке крайней опасности и сделать ответственной Москву за его если не конечное падение, то умаление на Востоке. На такой шаг московское правительство, несмотря на все свои финансовые затруднения, было не способно, особенно же Филарет Никитич, строгий ревнитель русской чести и преданий Московского царства. Поэтому с воцарением Михаила Феодоровича, и особенно с приездом Филарета Никитича, прием в Москве просителей милостыни снова был восстановлен и число их все более увеличивалось, так как Филарет Никитич хотел во всей силе поддержать и продолжить старые московские традиции по отношению к православному Востоку. Просителей не только радушно принимали, но и одаряли милостынею ничуть не меньше прежнего времени, несмотря на крайнюю скудость государственной казны. Но так как число их увеличивалось с каждым годом, а вместе с тем росло и количество злоупотреблений милостынею, то явилась потребность в каких-либо определенных правилах, имевших в виду на первый раз не столько сокращение числа просителей или количества отпускаемой им милостыни, сколько предупреждение злоупотреблений. Одною из первых мер в этом роде была дача разным восточным обителям так называемых жалованных грамот. Такие грамоты уже выдавались раньше Иваном Васильевичем и Федором Ивановичем некоторым восточным монастырям, например: Пантелеймоновскому афонскому монастырю, Благовещенскому сербскому на реке Папраче, Всесвятскому Метеорскому. |
| Но нечего было делать. На целую ночь мы оставались без работы. – Следует глаза беречь, – сказал внушительно на проплате о. Игумен. Пришлось, таким образом, согласно с ораторскою фигурой Эллинской, „нужду сделать любочестием,“ т. е. показать вид, что мы сами первые заботимся о своих глазах, и затем сомкнуть их, довольствуясь и утешаясь тем, что им и без того удалось высмотреть многое, чего весьма легко могли совсем не видеть. Стоило только, например, Игумену “заболеть“ сегодня утром, а не после обеда, и мы не видели бы ни хрисовулов, ни скиптров, ни такого множества ковчежцев с св. мощами, в том числе и с главою самого ктитора обители Иоасафа. Занявшись именем и лицом сего второго из ктиторов, я совсем позабыл про первого, который назван в ктиторской заметке Афанасием! Надобно же познакомиться хотя несколько и с ним. На запрос мой о. Софронию, что тут в Метеорах известно о нем, меня просто-напросто отослали за справками к Никодиму – этой исторической паноплие нынешней церковной учености греческой, т. е. к сборнику синаксарей, составленному и изданному ученым и трудолюбивым святогорцем начала текущего столетия, старцем Никодимом. Книгу его имеет всякая, сколько-нибудь благоустроенная обитель Востока, потому что на каждой утрени неотменно и повсеместно читается в церкви по 6-й песне канона краткое житие на общепонятном языке чествуемого Святого дня, по его сборнику. Мне немедленно принесли из церкви столько известную книгу. Память Преподобных ктиторов обоих вместе торжественно правится в обители 20 Апреля. Действительно, под числом этим есть у Никодима Синаксарь „Преподобного Афанасия, создавшего обитель Метеора». Из него мы узнаем, что первостолпник Метеорский был, т. е. вероятно родился в 1310 году. Происходил из Патарджика по-нынешнему или Новых Патр по-древнему. Получил образование в Фессалонике, откуда перебрался на Афон, где сблизился с славившимися тогда безмолвниками ( ησυχαστα) Григорием Синайским, Исидором, Каллистом и другими, и поступил на послушание к некоему Григорию иеромонаху отшельнику. |
|
|
