| Фет Афанасий Афанасьевич (1820–1892) – поэт. Лучшие свои стихотворения, ставшие шедеврами русской лирики и романсов («На заре ты ее не буди…», «Я пришел к тебе с приветом…»), он опубликовал в «Москвитянине» в 1842 и 1843 годах, еще будучи студентом Московского университета. Готовясь к поступлению в университет, он жил в «пансионате» издателя «Москвитянина» и университетского профессора истории М.П. Погодина, а затем переехал во флигель дома своего однокурсника Аполлона Григорьева на Малой Полянке, где и прожил почти весь студенческий период. Оба они, по словам Фета, успели к этому времени «заразиться страстью к стихотворству». По свидетельству еще одного их сокурсника Якова Полонского (он тоже, как Фет и Аполлон Григорьев, свои первые стихи опубликовал в погодинском «Москвитянине»), «Григорьев верил в поэтический талант своего приятеля, завидовал ему и приходил в восторг от лирических его стихотворений». После окончания университета их жизненные пути разойдутся, но через много лет Аполлон Григорьев напишет Фету из Италии: «…Дело в том, что ты меня понимаешь и я тебя понимаю, и что ни годы, ни мыканье по разным направлениям, ни жизнь, положительно-мечтательная у тебя, метеорски-мечтательная у меня, не истребили душевного единства между нами». Фет действительно не испытал мыканья по разным направлениям, которое, по сути, сгубило самого Аполлона Григорьева, побывавшего даже в масонах. В середине 50-х годов несколько стихотворений Фета появилось в некрасовском «Современнике», но затем, по выражению современника, «он бросился из литературы в фермерство», весьма преуспев на этом новом поприще. Владимир Соловьев писал о своем литературном наставнике: «А.А. Фет, которого исключительное дарование как лирика было по справедливости оценено в начале его литературного пути, подвергся затем продолжительному гонению и глумлению по причинам, не имеющим никакого отношения к поэзии». Причины эти известны. В 1861 году он попытался обобщить свой практический фермерский опыт, опубликовав в катковском «Русском Слове» цикл статей о сельском хозяйстве. О последовавших глумлениях можно судить по фельетонному отзыву Салтыкова-Щедрина: «Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расселины, и Фет скрылся в деревне. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает; сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, и все это для тиснения направит в «Русский Вестник». Как это ни парадоксально, но Салтыков-Щедрин оказался почти прав. Не по отношению к человеконенавистничанию Фета, описывавшего реальные проблемы, с которыми столкнулись русские фермеры после освобождения крестьян, а по отношению к романсам. Упомянутые земные расселины спасали в древности крестьян от военных нашествий. Романсы, не подвергшиеся идеологизации, оказались подобным же спасением для русской поэзии, став отдушиной, глотком чистого воздуха как для поэтов, так и для композиторов. |
| А вот же, честные руки Златоуста, Нифона и обоих ктиторов обители, которым мы вчера покланялись, не сотлели! Помысл об этом долго занимал меня в тишине ночи. Значит, у медали, как говориться, есть и обратная сторона. Едва ли есть какая-нибудь надежда отыскать хотя одну, собственноручно писанную Златоустом, букву. Все сотлели. А рука, сотни тысяч их начертавшая, еще зрится в своем составе и отчасти даже образе. Как объяснить это? Приемом Пуквилевским? Но, кстати отличный исследователь, исколесивший весь край, не зашел ни в один из Метеорских монастырей, чтобы не скромпроментировать „калойеров“ в глазах тирана Али-паши, как он сам свидетельствует. Мы воспользуемся этим случаем, и тоже обойдем его с его взглядами, чтобы не скромпроментировать его перед калойерами... Довлеет, и без него, дневи нашему злоба его. От апологии перейдем к метеорологии, о которой громогласно говорит имя места. Мы уже коснулись выше этой номенклатуры и отозвались о ней неведением. Теперь, находясь на высоте, и пытаясь высокая мудрствовать, позволим себе предположить истинный геологический смысл в навеянном, как-бы с ветра, имени. Почему эти два-три десятка лжеименных метеоров не могли быть настоящими „метеорами“, по-нынешнему: „аеролитами“? Что они слишком громадны, это не причина небыть им таковыми. Может быть, пройдет еще какой-нибудь десяток лет, и наука окончательно признает все, падающие к нам из воздуха камни порождением „меланхолической спутницы” планеты нашей, как отзывается о луне мечтательная поэзия иди единородного чада ее, как думает о ней мечтающая наука. Тогда и здешние все метеоры тоже сочтены будут за лунные извержения, происшедшие в дочеловеческие времена, – какие или которые, об этом некому знать. Мы же, выходя от упомянутого принципа высокомудрствования, можем прибавить от себя: в тот именно микро-космический момент, когда спутник земли, сперва, конечно, подобно всем членам солнцева семейства, имевший вращательное движение кругом родившей его, потерпел фатальное ущербление массы с одной стороны, и не могши вследствие сего переворотиться на спину, потянулся парализованно по орбите своей, всегда стоя к нам передом... Памятником этой катастрофы за-воздушной ( μεταριος) и служили бы эти странные и дикообразные формации, в которых знатоки дела находят оба вида гранита – красный и серый, аспидник, гнейс, хлорит, сиенит, тальк и кварц... Мало разве этих особенностей, чтоб иметь право считаться нашим Метеорам инородцами на земле? Если бы это каменовержение совпало еще с титаномахией мифологии, то лучшего бы и желать ничего не оставалось. Такие и другие, им подобные, фантази сопутствовали мне, когда я, рано утром бродя по темени Варлаамова метеора, на сколько его остается еще свободного от монастырских построек, впитывал в себя редкие, и, конечно, уже более не повторимые, воздействия на душу странного места. |
| П.В. Безобразов С.-Петербургскому митрополиту Исидору от 10 января 1863 г. Ваш предшественник митрополит Григорий 24 апреля месяца 1858 года сообщил мне постановление св. синода следующего содержания: Святейший синод постановил 1) архимандрита Порфирия уволить в отпуск за границу на Восток сроком на один год для посещения разных священных мест с набожной и ученой целью и 2) поручить ему, чтобы он представил духовному начальству, какие соберет ученые сведения о церковной архитектуре и живописи, с присовокуплением описания церковных утварей, библиотек и архивов, и чтобы в Египте возобновил свои сношения с коптским духовенством, которого внимание к церкви нашей привлек в прошедшую (1850 г.) свою поездку. Вследствие сего постановления я в начале мая месяца того же года отправился на Восток и там, на Афоне, в Метеорских монастырях, в Иерусалиме и Египте, по особым разрешениям св. синода провел три года и три месяца с половиной и возвратился в Петербург в конце октября 1861 года. Оставалось мне дать отчет в возложенном на меня поручении, кроме того отчета о сношениях моих с коптским духовенством, который уже послан был мною из Константинополя 17 марта 1861 года к бывшему обер-прокурору св. синода графу Александру Петровичу Толстому. Но исполнение других поручений того же обер-прокурора и преемника его и благочестивейшей императрицы Марии Александровны отвлекло меня от составления требуемого отчета. Эти другие поручения, по которым однако требовались от меня почти те же сведения, какие должен я представить духовному начальству, исполнены мною своевременно в течение прошлого года. По исполнении их я по прежним примерам написал отчет о деловых, ученых и художественных занятиях своих с 1855 года по 1863 г. Представляю его вашему высокопреосвященству и покорнейше прошу вас, милостивейший архипастырь, препроводить его по прежним примерам в св. синод. Читать далее Источник: Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. Том 2/П.В. Безобразов. Типография В.Ф. Киршбаума, Санкт-Петербург, 1910 г. Поделиться ссылкой на выделенное |
| Запад вообще наводит меланхолию на душу. Может быть, это единственная причина нелогического предпочтения восточных частей горизонта западным, зачастую замечаемая у детей, и, в свое время, отразившаяся на моих понятиях. Особенно не мог блестеть перед моим воображением Эпир в настоящие минуты, когда предстоял нам громадный, крутой и опасный спуск в него с Зиго. Мы подъехали к нему и инстинктивно слезли с лошадей, охваченные почти ужасом, при виде той глубины, в которую предстояло нам спуститься. Каждый ведя своего коня, начали мы трудную операщю, и не менее 40 минут употребили пока достигли ровного места и могли опять сесть на лошадей. Никому из нас заблаговременно не пришло на мысль от спуска повернуть вправо, и поехать присолнечною стороною на Меццово. Когда вспомнили об этом, было уже поздно. Часов около 8-ми мы снова отдыхали в тени памятного хана, в коем ночевали под минувшую среду. Странное впечатление! Не верилось, что бы всего прошло 4 дня, как мы были тут. Длинный ряд пережитых нами своеобразных ощущений, подаренных нам метеорскими дивами, делал для нас минуты часами. Свое бывшее убежище мы нашли опустевшим. Хозяин его, как „добрый христианин“, был в церкви на обедне ради воскресного дня, про который мы совсем было и забыли. И нам легко было последовать его примеру, но предложить это на общее обсуждение не достало духа. Тщетно припоминалось мне и мое обещание самому себе поговорить поподробнее об европейском Квито, т. е. Меццове, на обратном пути. После Метеор интерес его крепко поубавился. Роковое: едем, было произнесено, и мы чуть не со злорадованием поспешили оставить место, как это делаешь, бывало, с любою почтовою станцией у нас в России. На целый час легкий спуск в русло Пуквилева Инаха, а вернее Арахва – по-древнему, и потом повторение памятного виляния без числа и меры по его извилинам, с поминутным бродом через его шумные, но мелкие воды, пока в полдневный зной мы укрылись в том самом хане, где встретились во вторник с Кожанским владыкой. Всетелесное изнеможение заставило нас, прежде всего, прилечь и порядком вздремнуть в пополнение краткого сна минувшей ночи. |
| Откуда же взялось слово: Стаги? Читатель предчувствует, что мы забредем с ним в свою родную славянщину – последнее пристанище филологических гаданий исследователей нашего пошиба. Да! Славянское ухо сейчас узнает в слове наши стяги, а если не стяги, то стоги. И то и другое словопроизводство можно считать равно подходящим и даже – вероятными, имея перед глазами по соседству с ним такие диковинные предметы, как эти каменные глыбы, представляющиеся изумленному воображению чем попало – лесным частоколом, болотными кочками, снопами, копнами, возами, сапогами (по признанию одного современного чеботаря… книг) 215 , просвирами, если припомнит благосклонный читатель, одним словом, всякому – по его спещальности. Отчего же не прозреть было в них летавшей когда-то с Севера на Юг „Болгарской Саранче“ свои сенокосные или иные какие „стоги“ ? Но – довольно любословить. Тем более, что как мы уже сказали, Метеорским монастырем назывался сперва один только, у которого мы вчера останавливались. Почему знать, может быть, первый строитель его носил фамилию Метеора, от него перешедшую к камню, к месту, в книги, в головы и на язык подобных нам туристов. Тоже могло случиться и с средневековыми Стагами. Вон предместник наш по болтовне Пуквиль, не усомнился открыть в них Святых 216 , les Saints, да еще и навязал свое открытие Визатийцам, ставши через то plus catholique, que le Pape, как говорится. Где ж после него нам настаивать на стяге какого-нибудь воителя Самуила, доходившего с дружинами своими до Лариссы, или на тот какого-нибудь волопаса Терпка времен давних? О древнейших же клиньях или кольях, по-пеласгийски Гомфах, и говорить нечего. Тот же Пуквиль у самого Омира (Гомера) отыскал наши Метеоры под кличкою: Ифоми (ед. число), в которой и самый прозорливый филолог-географ не усмотрит ничего напоминающего диковинную природу Метеорскую. Договорившись до такой фантасмагории, возвратимся к действительности. «Доброе утро» фессалийское давно заглядывало в окна нашей опочивальни, оказавшейся тоже настоящей Метеорскою, т. |
| За свидетелями, как всегда, дело не стало. Смелость, с какою он отрицал их показания, раззлобила фанатиков. После разных жестоких мук, ему отсекли голову 18 Апреля 1526 г. В этот день и совершается местно в Янине его память. Честная глава его хранится, как святыня в Метеорском Варламовом монастыре. Мы спешили домой, чтобы застать в Митрополии официальное „славословие» (в роде нашего „Царского молебна») о здравии и благоденствии и победе над супостатами (!) державнейшего и тишайшего 187 Государя Абд-ул Азис-хана, но нашли квартиру свою переполненною гостями, и должны были остаться дома, слышали только вторичную каноннаду, ушедерную музыку военную, шум и гам народа поблизости (около Митрополии). В числе гостей наших были и два местных археолога, – давно известные мне своею книгою, г. Л. Аравандинос, автор стократно упомянутой мною Хронографии Эпира, и другой г. Цимури. Беседа с ними, разумеется, была самого оживленного свойства. Речь зашла, конечно, и о пресловутой Додоне с говорливыми голубками (по-нашему сказать бы: чечетками), вещим дубом, упомянутыми колокольчиками и пр. Хотя мне и хорошо была известна из сочинения первого попытка его искать Додону в самой Янине, и именно в крепости, где теперь высится мечеть с древними колоннами, и автор знал, что я знаком с его книгой, но он со смирением настоящего ученого, на вопрос мой о наиболее вероятном месте всесветного прорицалища древности, отвечал, что различные различно думают, и что большинство ученых приурочивают ему гору Кастрицу (как-бы: крепостцу), находящуюся на южном берегу озера, где есть еще остатки циклопских называемых построек, чем окончательно расположил меня видеть эту, и без того уже намеченную у меня, Додону. Оба владыки также почтили нас своим посещением. С ними всего лучше беседа клеилась о Его Величестве „народо (разумей: греко-) любивом“ султане, под сенью милостивого и правдолюбивого правительства которого все цветет и благоухает... Честью для нас также можно считать и визит учителей местной семинарии или официальнее Зосимовской Школы ( Ζωσιμαα Σχολ), – людей всех с весьма достаточным для места образованием. |
| Исполнив этот скучный долг туриста-наблюдателя, и раскланявшись в последний раз зонтиками с надзиравшими за нами сверху двумя- тремя анахоретами, мы поплелись обратно к св. Стефану кратчайшим путем. О. Софроний попрежнему указывал нам дорогу. Беседа наша долго вращалась около того, каким образом мог взобраться на ту или другую высоту, отвесную и неприступную, первый пустынножитель? Предположение, что он вбивал один за другим и один над другим, в твердыни утесов гвозди или скобы, держась на которых все поднимался выше и выше, не выдерживает критики даже в кабинетном суждении a priori. При виде же самих твердынь с их крепчайшею массою, с их неровностями, трещинами и, всего более, выступами, иногда большими навесами – даже всякая попытка объяснить подобным образом дело кажется просто смешною. Пришла кому-то из нас троих фантазия предположить, что первоначально утесистые бока гор-камней не были так прямы и отвесны, что их такими сделали уже потом сами отшельники, и что еще и теперь там где-нибудь позади „за кулисами“ могут отыскаться такие неровности, по которым с малыми приспособлениями, возможен восход на верх. Но о. Софроний, вполне компетентный судья в этом деле, положительно заверил, что такое обстоятельство не могло и не может иметь места. Но и не Икаром же взлетел тот первый, кто поселился хотя, например, на этой „чертовой (пусть будет хотя – Вулкановой) наковальне“, какою представляется гигантская кокова, самая высшая точка Метеоров, теперь необитаемая – бывшая у нас на виду, и зовомая кратко: Ая (конечно: γα, подразумевается: μον)? Конечно, не взлетел на мифических восковых крыльях. Но он мог употребить для того более надежный материал -дерево. Мы порешили, что необходимо допустить возможность предварительной постройки лесов или подмостков в виде пирамид или козел в несколько этажей, по которым и взбирались со всем запасом нужных инструментов первые заселители метеорских столпов. Что какому-нибудь Кантакузину не только возможно, но и весьма свычно было подводить такие осадные „миханы“ (машины) в этом не может быть никакаго сомнения. |
| Один из иноков Великой Метеоры сказал: " Конечно же, нам больше хотелось бы жить в тишине и одиночестве, как на Афоне или в других уединенных монастырях, но если мы уйдем отсюда, местные жители устроят в монастыре гостиницу, как уже было после II Мировой войны, или Министерство культуры превратит его в нелепый аттракцион для туристов. Тогда наши святые будут преданы забвению, и люди уже не будут поклоняться здесь Богу. Мы не оставим своих святых. Это наш крест и наше благословение. Мы должны сделать все, что в наших силах " . Карта монастырей Метеоры На 2001 год в Метеоре действуют только шесть монастырей: Недействующие монастыри: Интересные факты В течение многих столетий до монастырей Метеоры можно было добраться лишь посредством целой системы веревочных и приставных лестниц. Однако у человека, пользовавшегося этими лестницами, возникало столь сильное головокружение, что со временем монахи стали подниматься наверх в больших сетях, сначала предназначавшихся только для подъема вещей и продовольствия. Братию и посетителей монахи тянули наверх вдоль отвесной стены при помощи деревянной лебедки. Такой подъем занимал более получаса. Это своеобразное восхождение даже было воспето древним монахом-гимнографом, писавшим: «Сеть говорит иноку: Будь бдителен; я не только поднимаю тебя от земли к вершине, но возношу тебя на Небо» . Утверждают, что за всю историю Метеоры почти 200 несчастных нашли свою смерть у подножия в результате падений и обрывов веревок . В 1920-х годах в скалах " каменного леса " были выбиты ступеньки и дорога, так что в наши дни паломники имеют возможность подниматься по каменным ступеням, сохраняя относительный душевный покой, что, однако, лишает их хорошего стимула к горячей молитве. Лебедки используются до сих пор для доставки продовольствия и стройматериалов, а также иногда для подъема благочестивых гостей из числа монашествующих. Информация для паломников Добраться до метеорских монастырей можно из Игуменицы и Салоник - через городок Каламбака ежедневно ходят автобусы. Из Афин и других частей Греции до Каламбаки можно доехать автобусом через Янину и Трикалу . Кроме того, от Каламбаки несколько раз в день ходит маленький местный поезд соединяющий Каламбаку с несколькими более крупными городами, откуда легко доехать до Афин или Салоник. |
| – 8. Палеография Греческая: III. Почерки канцелярские: картон в большой лист, со снимками с актов царских, патриарших, монастырских, судебных и межевых определенного времени. – 9. Палеография Греческая: XV–XVI вв.: картон в 4-у. – 10. Палеография Греческая: XVII в.: картон в 4-у. В этих двух картонах помещены отрывки из подлинных рукописей. – 11. Образчики Греческих нот: картон в большой лист: подлинные листы и снимки из рукописей X–XVII вв. с певческими крюками. Это собрание – не только самое большое из всех известных, но, можно сказать, единственное. – 12. Снимки с древних карт: картон в большой лист. Главное в этом собрании – снимки с прекрасного списка христианской палеографии Козьмы Индикоплова IX века. – 13. Живопись книжная: 715–1536: картон в большой лист: богатое собрание изображений святых и праведников в снимках и подлинниках из рукописей Греческих, Арабских, Славянских (Болгарских). Это собрание драгоценно для изучающего средневековую живопись христианского Востока. – 14. Древности: картон в очень большой лист. Здесь помещены подлинные листы Греческого и Славянского письма простого и живописного и снимки с рукописей неопределенного времени. – 15. 16. Очень любопытны два больших картона, заключающие в себе оттиски гравюр на дереве с изображениями Афонских монастырей и образов. Гравюры в том роде, как наши лубочные. Собрание очень большое и разнообразное. Два отдельных картона в большой лист рисунков и снимков принадлежат к особенному сочинению преосвященного Порфирия об Афоне, уже приготовленному к печати: – 17. Живописное обозрение Афона: виды и рисунки остатков языческой древности. – 18. Афон: живопись и архитектура – христианского времени. Другой подобный труд преосвященного Порфирия, также готовый к печати, – Путешествие в Метеорские и Оссо-Олимпийские монастыри в Фессалии. И к этой рукописи, в которой помещено множество рисунков, относится большой картон: – 19. Фессалия. Третий труд, приготовляемый преосвященным Порфирием к изданию в свет, есть Путешествие по Палестине. К нему относится большой картон: |
| За наступлением восточной войны 1854–1856 годов архимандрит Порфирий должен был оставить свой пост при Палестинской миссии и возвратиться на родину. Здесь, на полной свободе от всяких других дел, он занялся приведением в порядок богатых материалов, собранных им за эти последние годы в Св. земле и вообще на нашем православном востоке. Но вслед за окончанием восточной войны он снова получает командировку на восток для собирания сведений по церковной архитектуре и живописи, для описания церковных утварей, библиотек и архивов и для установления более близких сношений с коптским духовенством, которым он успел заинтересовать русское правительство еще со времени своей первой в эти края поездки. Для этой новой поездки архимандрита Порфирия на восток предназначался подлежащими ведомствами один только год; но взятое им на себя необыкновенно сложное дело вынудило его пробыть на востоке свыше трех лет, с 24 апреля 1858 года до 13 августа 1861 года. Иначе, он не успел бы со всей точностью определить достоинство подлежавшего его изучению материала, надлежащим образом описать его, отобрать из него все более важное и интересное для своих новых научных коллекций и хоть несколько распределить этот новый материал по отдельным категориям, соответственно его содержанию. Особенно много научного и вообще очень интересного материала давал архимандриту Порфирию Св. Афон, почему в 1858, 1859 и 1861 годах он и провел здесь самую значительную часть времени, отданного им вообще для этой последней поездки. Отсюда, со Св. Афонских гор, в 1859 году он предпринял поездку в соседнюю с Афоном Фессалию и на Метеорские острова. Отсюда же, простившись на время со святынями этих гор, он совершил в 1860 году очень продолжительную поездку в Константинополь, город, несомненно, очень больших достопримечательностей, а затем в Малую Азию и Сирию, в эти неисчерпаемые сокровищницы памятников древней христианской старины и древней святыни. К августу месяцу 1861 года он считал свою последнюю миссию уже вполне законченной, почему 13 числа этого месяца и возвратился уже в Петербург с очень богатым в научном отношении церковно-археологическим материалом, требовавшим, конечно, дальнейшей разработки и самого внимательного изучения, чему он и посвятил теперь весь свой неустанный труд и все свое время. |
|
|
