| Точно магнитом тянуло мысль мою при этом к Востоку. Повидавши Эпир, естественно было пожелать видеть и Фессалию. Детское воображение, в первый раз знакомившееся (по Шрекку) со всем, что зовется „классическим», помню, готово было принимать Эпир и Фессалию за родных брата и сестру. Чем-то похожим на обиду последней казалось и теперь проехать мимо нее. Предположение, что мы ее отчасти видели в минувший четверток со снеговых вершин Пинда, никого не удовлетворяло. Запугивавший аргумент от имени „целой жизни» брал верх. „Ведь целую жизнь будем все раскаиваться, что были так близко к пресловутой „отчизне богов» и не заглянули в нее, говорилось внушительно. Правда, что от целой-то жизни осталась уже небольшая частичка, а “богородная» земля, вероятно, очень похожа на какую-нибудь негодную к труду человеческому пустошь, но слово: Фессалия зашивало все прорехи. Ехать! Но – куда, до коих мест, в какой прибрежный пункт Эгейского моря? В Воло? Далеко. В Солунь? Не ближе. А главное, местности-то все малопроездные и небезопасные представляются на пути сем, фатально-„восточном». Мне лично желалось остаться верным раз принятому западному направлению и проехать Балканский полуостров от моря до моря. Звеном, соединяющим крайности, явился, как-бы по вдохновению, предложенный хозяином план: съездить в Метеоры и возвратиться в Янину! Чуть не раздались рукоплескания при таком блестящем проекте, озабоченные лица вдруг прояснились, что-то тихо убаюкивающее как будто послышалось в воздухе; будь мы спириты, нам оставалось бы осмотреться в комнате и поискать, не сделана ли какая-нибудь мебель из вещего дуба Додонского, подсказавшего такую комбинацию... Карта действительно указывает место пресловутым Метеорам (т. е. Метеорским монастырям) в Фессалии. На счете расстояний тут-же получены самые успокоительные сведения: оказывается, всего 12 часов пути между двумя пунктами. Наконец, самое важное – отличный Терпко объявил, что он едет с нами, и что ни в ком другом, кроме него, мы не имеем нужды. Чего-же еще более? Итак, решено: завтра же мы в Фессалии! |
| —257— Евагрий писал ту физику, которую я читал в Иверском монастыре на Афоне, и пр. пр. А если кто с помощью стола станет отвечать на такие вопросы; то ответы его будут неверны, ложны, вроде тех снов, которые душа порождает в насмешку над своими же мечтами, или страстишками. Наоборот, дадутся верные, или хотя приблизительные к истине ответы на такие напр. вопросы: выздоровеет ли Эдитта? Выйдет ли замуж Сталь, и когда именно? вменят ли госпожу Бакунину? Любит ли меня такой-то граф? Прилично ли царю устроить кузницу подле тронной валы? Пристойно ли Великой Княгине напускать в свой дворец башмачниц, прях и швей? Не заразятся ли от тих чесоткой чистенькие фрейлины? На такие и подобные вопросы душа сумеет кое как отвечать, осмыслив свой магнитный ток. Когда возразят Вам, что стол Юма пишет такие слова., коих не знала совопросница: отвечайте, что эти слова были известны ей из книг, или из разговоров, но давно забыты, а теперь воскрешены памятью, которая на страшном суде даст отчёт за всякое праздное слово. Итак не советую Вам ездить туда, где бывает Юм. Лучше пусть пожмёт Вам руку Маша, которая в известном Вам сновидении моём дала мне почувствовать, что я ленив молиться. Лучше, пусть пощекочет Вас горничная девушка, или жених перед свадьбой. А самой спрашивать Юмов стол кое о чём полуизвестном, или сердечном, а самой же отвечать с помощью своей же магнитной сущности, значило бы дурачить себя саму и ловить свои грёзы и думы, добро бы в своём тереме, а то под столом нездорового Шотландца. И что за охота заражаться болезнью его, т. е. насильственным раздвоением души? Не для заразы этой, и не для любопытства надлежало бы Вам призывать Юма в чертоги, а для того, чтобы уврачевать его. Но кто из вас силён подать ему здравие? Не теряйте же времени, ловя грёзы, или думы свои под столом Юма: а лучше употребите его, усевшись за письменный стол свой и ответив мне на это послание. 22 марта. Пройдут ещё девять дней; и я отправлюсь из Солуня в Метеорские монастыри. Говорят, что они построены на |
| 21, середа. Перед полуднем небо прояснилось. Дождя уже не было. 22, четверток . У меня посидел недолго секретарь здешнего консульства нашего, Залеман, русский немец, протестант. Я спрашивал его, что и что особенное слышно в среде здешнего духовенства православного. Здесь жалеют, молвил он, об утрате Синайской рукописной Библии, увезенной Тишендорфом в Россию, и бранят господаря Кузу, посягнувшего на присвоение церковных имений. Услышав это, я высказал ему об этих двух злобах дней то же самое, что говорил и патриарху Александрийскому в Константинополе. По уходе Залемана явился ко мне векиль, – наместник сего патриарха, молодой архимандрит Евгений, которого я видел на Афоне, в монастыре Ксиропотамском и в Руссике. Этот греко-французик, приютившийся у александрийского владыки Каллиника, говорил мне, что он много содействовал обращению александрийских униатов в Православие, но не надеется на их стойкость, потому что арабы непостоянны, ραβες κατστατοι, и что французы уже поколебали многих из них. От него я узнал, что в больших селениях на египетской дельте, Мансуре и Танте, находятся православные христиане. Он обещался писать в Каир, чтобы в тамошней патриархии приняли меня достодолжно. Декабря 23, пятница. Сегодня я кончил систематическое составление каталога рукописей, кои рассматривал в библиотеках монастырей метеорских и оссоолимпийских в Фессалии. А составлял его по путевым записям своим, потому что нечего было делать здесь в прошедшие дождливые дни. Время у меня дорого. Не люблю тратить его непроизводительно 24, суббота. Пора мне ехать в Каир. Пора видеться там с коптским патриархом Кириллом и начать свои переговоры с ним о тайном или явном воссоединении его и всей паствы с Православной церковью, воссоединении лишь догматическом. Господи, помоги! Господи, просвети! Обаче да будет воля Твоя! В девять часов пополуночи чугунка покатила меня в столицу Египта и прикатила в пять пополудни. Из патриархии за мной прислали к вокзалу великолепную карету, а когда я приехал туда, поместили в темноватой и душной комнате у ворот, где встретили и приняли меня сухо архидиакон Мелетий и какая-то баба Катерина. К постному ужину, какой только мог быть изготовлен в Рождественский сочельник, явился, кроме реченного Мелетия, диакон и учитель Никанор, не кончивший курса богословских наук в афинском университете, самый лихорадочный грек, да уж и угостил меня своими дерзкими речами, говоря неустанно: |
| Иосифе оказывается сильным в деле издания учительных книг и слабым в справе книг богослужебных. Греческое влияние в истории той же справы испытывало на себе борьбу двух противоположных взглядов в России на греков. В высших правительственных официальных сферах на Москве XVII века никогда не сомневались в православии восточной греческой церкви и ее чиноположений; хранить единение с нею, при случае обращаться к восточным патриархам за советами, пользоваться руководством их считалось всегда основным правилом русских первосвятителей. На московском соборе 1620 года п. Филарет открыто свидетельствовал, что он со всей русской церковью ни в чем ни мало не отступил от единения с соборной греческой церковью и с вселенскими патриархами; а в болшом катихизисе (1627 г.) прямо утверждалось, что греки и до сего времени хранят свою православную веру целой и неповрежденной. Во время прений с датскким королевичем Вольдемаром п. Иосиф настойчиво доказывал ему, что восточные патриархи «свидетельствованы в вере» (т. е. несомненно строго православны) и что русские, «с четырьми православными патриархи и до днесь о православии ссылаются» 147 . Наглядным знаком единения русских с греками служило и то, что, для участия в прениях с Вольдемаром, в помощь главным русским книжным справщикам приглашены были по царскому указу и два греческих архимандрита, бывшие тогда в Москве, иерусалимский Анфим и метеорский Парфений 148 . Но дружелюбный правительственный взгляд на греков не был распространен в русском обществе; при частных сношениях с греками москвичи подозрительно смотрели на них и, при приеме греков на русскую службу, считали нужным предварительно испытывать чистоту их веры и порядков религиозной жизни. Хотя в изданных при п. Иосифе уважаемых учительных книгах, книге Кирилловой в книге о вере, и проводятся мысли в защиту греческих патриархов, что они сохранили веру и порядки церковные «ни в чем не разрушая, ни прикладая, ни в малейшей части от православия не отступая, аще и в неволи пребывая»; но в своих собственных сочинениях и частных отзывах русские книжники, в числе их и наш справщик Иван Наседка, ставили свои церковные порядки выше греческих и о греках говорили, что они «по греху позакоснели от первого преданного им чина», они «в неволи пребывают, того ради поизменишася» 149 . |
| Хотя и упоминается что он был женат, но это не мешает ему быть напоследок дней своих и монахом. Он-то и был „третий“ Иоасаф разбираемой эпохи, променявший венец на кукуль и, в некотором роде, тоже конкурент Кантакузина на метеорское ктиторство, хотя в 1388 году ему насчитывалось бы всего 18 лет, а в год передаточного акта Царицы Марии, еще менее двумя годами 284 ! Итак, на основании того, что подручно нам в настоящие минуты, не доследившись ничего верного и совершенно ясного о метеорском Иоасафе, мы предоставляем это сделать досужему преемнику нашему по исследованию, который решится провести, по крайней мере, неделю времени в надземной обители, и пересмотрит все рукописные книги библиотеки ее со всеми их заметками, и перероет все полки, вышки, углы и подвалы монастыря, а равно пересмотрит с увеличительным стеклом все иконы, кресты и разные сосуды церковные. Нам думается, что для него не составит не только исторической загадки, но и простого вопроса личность, над уяснением которой мы напрасно столько времени трудимся. Наше занятие актами обители продолжалось до самой ночи. Утомились и зрение, и внимание. Столпники уготовали нам вечерю царскую, как и следует ожидать от Царской обители. Болевший с самого полудня Игумен, разделил с нами трапезу нашу, венцом которой было кушанье ревани, имевшее задачею своею затмить памятную Буковалу. Состояло оно из муки с медом, жареной на сковороде. О. Каллиник с младенческой простотой выхвалял его сладость при всякой новой ложке и под воздействием ее, был весьма любезен с гостями. Но... дружба дружбой, а служба службой! Чуть я замолвил ему словечко о том, чтобы две, намеченные мною и оставленные, так сказать, на верхосытку, рукописи остались в комнате нашей на всю ночь для более досужего и покойного осмотра их, он, точно очнувшись, сказал: – а они еще здесь! – и приказал сейчас же отнести их на свое место. Ничто не помогло. Признаюсь, от этого обстоятельства сладость ревани значительно для меня поубавилась, а товарищу моему она даже напомнила, по созвучию, прием ревеню. |
| На обороте передней дощечки ее читается одно и единственное слово: ωσαφ. Вот и все! Какой Иоасаф, ищи, где хочешь! По характеру письма Евангелие точно могло принадлежать императору, даже быть писано его рукою иноческою, но принадлежало-ли? Было-ли писано? Вопрос, значит, все-таки упирается в личность Метеорского Иоасафа-ктитора. Жаль мне остановиться на таком неудовлетворительном выводе, но что делать? Плохим подспорьем императорству Иоасафа может служить обстоятельство, что чей-то автограф стоит совершенно одиноко, как привычно писать царям и что всякий другой Иоасаф не император прибавил бы непременно что-нибудь к своему имени, определяющее его социальное положение. Да наконец, почему знать, не занесена-ли книга в Метеоры и отинуда? Другое подобное же, но еще меньшего объема Евангелие оказалось с припискою: настоящая книга принадлежит Неофиту иеромонаху от страны Этолии из города Ф... и архимандриту 259 . Года нет. – А кроме этих двух книжиц, будто бы уже и нет никаких других? – робко спрашиваю я. – Найдется и еще несколько, – вяло отвечают мне, – да только хлопоты с ними! Вот тут бывали когда-то, – прибавляют, указывая на целый ряд сундуков с крепкими затворами. Явно, что это своего рода книжное кладбище, в котором мирно покоятся отжившие мемвраны до невесть какого радостного утра. На усиленное желание мое взглянуть на запрятанные сокровища хотя одним глазом, мне оказали благосклонность – открыли один из сундуков. Как и следовало ожидать, попались под руку отеческие писания, и всего более Златоуст, Лествичник, Метафраст, все, конечно, пергаменты, и в большинстве – фолтанты 260 . Порывшись в них минут 5–6 и видя, что становлюсь предметом общего ожидания и, вероятно даже, нетерпения, я пожелал вечного покоя погребенным мемвранам и безнадежно отошел от их могилы. И было кстати. Меня ожидали другие предметы любопытства и, конечно, прежде всего, множество ковчежцев со св. мощами, между коими первенствовал содержавший в себе так называемые: Святыя Страсти. Я приложился к ряду маленьких отверстий, но положительно не мог дать себе отчета, что именно означается этим странным именем. |
| 1996) и отдельно XIII в., или периоду лат. королевств в К-поле, на материке и островах, или охватывающие конкретные зоны поздневизант. культуры, такие как ключевой для контактов слав. и визант. миров г. Фессалоника, монастырские комплексы Афона, Метеорских мон-рей и др. Увеличивается количество работ по отдельным типам артефактов средневизант. периода: амвонам, капителям, саркофагам и т. д. После сводов О. Фельда по средневизант. саркофагам и Грабара по скульптуре в целом, вышедших в 70-х гг., появились каталог Ф. Пазараса средне- и поздневизант. надгробий и саркофагов с резьбой (1988), работы М. Деннерта (1995) и Й. Отюкен (1996) по амвонам и фрагментам резьбы на территории М. Азии; серия статей Э. Ивисона, к-рый ведет большую работу по собиранию надгробий XIII-XV вв. в Вост. Средиземноморье. Византийская археология и проблемы византиноведения I. Основные данные по визант. археологии получены за счет сплошного обследования местностей (археологическая разведка), и лишь отчасти их составляют (напр., в Нихории: Excavations at Nichoria in Southwest Greece/Ed. G. Rapp e. a. Minneapolis, 1978-1992. Vol. 1-3) результаты раскопок, к-рыми трудно охватить большую площадь. Эти обследования имеют длительную традицию, их проводили путешественники на Восток с XVIII в., и, хотя в основном фиксировались классические памятники, была собрана информация и по археологии В. и. К нач. ХХ в. изучение исторической географии и провинциальной топографии Византии сложилось в специальную дисциплину, в развитие к-рой внесли вклад У. М. Рамсей , Й. Стржиговский , У. М. Кальдер , А. Грегуар и др. ученые. Важными вехами в ее развитии стало создание в 70-х гг. Международной ассоциации по изучению Византии (Association Internationale des Etudes byzantines) (см.: Association Internationale des Etudes byzantines//Bull. d " information et de coordination. Athènes, 1976. Vol. 8/9: (1977/1978). P. 27-37), начало выпусков Tabula Imperii Byzantini и выход ряда монографий, связанных с изучением исторической географии и отдельных церковных памятников (см.: Robert L. |
| 2, 19). Видя такое чудное дитя, родители его прославляли Бога и радовались о нем. Когда исполнилось отроку 6 лет, отдали его учиться начаткам как внешнего образования, так и Священному Писанию. Прилежание и природные дарования, существенно же благодать Святаго Духа до такой степени открылись в юном Дионисии, что он в короткой время, изучив все необходимое для ума, образовал и свое сердце в строгих правилах христианской нравственности, так что был дивом для многих, видевших, как он хранил себя от дурного сотоварищества и свойственных юному возрасту игр, как постоянно упражнялся в чтении Божественных книг и во всенощных молитвах и как, наконец, подавлял в себе всякое неприязненное чувство плотского мудрования и томил свое тело, возвышаясь таким образом над всем чувственным и окрыляясь Божественным желанием духа молитвенного. В то время родители его умерли. Вследствие сего, по своей нестяжательности и по бедности родителей не имея даже необходимого, юноша брал детей и обучал их грамоте и чистописанию, и это было источником жизненного его продовольстия. Между тем, видя, как все временное суетно, как все в мире отвлекает человека от существенных его занятий своим спасением, юный Дионисий решился оставить все и посвятить себя иноческой жизни. Тогда как занимала его эта спасительная мысль и не давала ему покоя, прибыл в селение то, где пребывал Дионисий, один священноинок из метеорских монастырей, именем Анфим. Дионисий познакомился с ним, подробно выведал от него о правилах подвижнической их жизни и наконец решился отправиться с ним, не взяв из родительского стяжания ничего, кроме одного серебряного стакана, который подарил сему самому Анфиму. По прибытии в Метеоры он подчинил себя известному тогда по добродетельной жизни старцу, именем Савва, и повиновался ему с великим смирением, видя в нем для себя образец подражания в исполнении иноческих обязанностей. Впрочем, не долго пребыл там Дионисий. Зная по слухам о чрезвычайных удобствах святой Афонской Горы для безмолвия и пустынного подвижничества, он просил позволения у старца удалиться на Афон. |
| Откуда же взялось ее итало-славянское имя? Что Меццо есть mezzo (половина, средина), это очевидно. Как же к нему пристало наше славянское: во или ово? Игнорировать эту приставку в пользу причин причины: „так“, нельзя. Разве признать в ово итальянское же uovo (яйцо), так что целое речение будет означать: поляйца? Правда, что появление такого предмета или понятия на Пинде было бы, как говорится, ни к селу – ни к городу, но припомним, что на днях нам указывали в этих же где-то местах снежную яйцевидную вершину: Авго ( υγν, по древнему ν – яйцо). Как-раз представлялась она нам опрокинутою половиною яйца 206 . Далее сей догадки мы не пойдем, по нашему незнакомству ни с цынцарским, ни с албанским языком. Всякое же другое рассуждение о полу-городе полу-деревне, полу-эпирской полу-фессалийской, полу-греческой полу-албанской, согласно своему обещанию, мы оставим до обратного пути, когда теперешнему напору фессало-метеорских мыслей не будет больше места и на досуге можно будет возвратиться и к Куцо-влахам настоящего времени, и к Мегало-влахам средних веков, и вообще к Волохам, и, в частности, к Меццовитам, о которых не мало говора слышится в Панэллинском мире и, вероятно, скоро пойдет речь в Панроманском 207 . Мой неблагоприятный отзыв о минувшем ночлеге совершенно сходился с таковым же, моего спутника. Не менее нашего озлобленным казался наш путеводитель и телохранитель. Но причина его дурного расположения духа была другая. Вышли какие-то недоразумения у него с хозяином по фуражным счетам. Скифу казалось, что „римлянин“ хочет содрать с него кожу. Мы старались успокоить единоплеменника, заметив ему в духе афинских панегиристов благотворителям „Рода“, что если бы, паче чаяния, и действительно произошло произнесенное им „обдирание“, то все же он может быть уверен, что оно пойдет на пользу общую. Ибо, почем знать, не останется-ли после ханджи капиталец тысяч во сто, и не будет-ли он отписан на какой-нибудь новый Политехнион или Панэпистимион in partibus fidelium? В почин доброго дела, мы уплатили хозяину за ночлег 12 пиастров. |
| Трудно было привыкать к таким полетам. Для ободрения себя я, согнутый в сетке в три дуги, пел разные священные стихи, но не перемогал ужасов своих. Они сдавливали сердце мое и выдавливали слезы из глаз моих в монастырских церквах пред ликами Спасителя и Богоматери. Это были горячие слезы благодарения за спасение жизни. Описывать ли вам Метеоры, эти ринутые Божиим огнем из недр земли глинисто-каменистые растворы и лавы, ринутые весьма высоко и огустевшие в виде волн, холмов, шатров, столпов, колонн, обелисков, пирамид, мачт, корабельных остовов, многостенных укреплений с зубцами и куполами и в виде птичьих, звериных и человеческих фигур в разнообразных положениях? Описывать ли вам эти дива дивные, эти каменные голые массы, высочайшие и приземистые, громадные и малообъемные, с пещерами внутри, с монастырями на вершинах и в отвесных боках их? Описывать ли вам постановку и расположение этих тьмочисленных волканических утесов, примкнутых к горам и отдельных от них, стоящих слитно и раздельно, прямо и наклонно, отвесно и навесно, и на малом пространстве построенных как бы в боевом порядке взводами и густыми массами, лицом к реке Пинию, тылом к горам Куклиоли и Жерчи, и составляющих правое крыло у монастырей Метеорского и Варлаамского, левое у обители св. Стефана, густой центр у селений Калабаки и Кастраки и за ним резерв по линии монастыря Русанского? Описывать ли все это? Не могу! Идите сами посмотреть на дивные Метеоры. Приближаясь к ним, вы увидите сперва громадного каменного митрополита в клобуке, согбенно сидящего на седалище задом к вам, и подле него – харю Нептуна на скале Алисо; потом в отрогах горы Куклиоли усмотрите на правом углу брадатого Девкалиона, на левом жену его Пирру и за ней служанку с водоносом на плече, перед ними два коровая, один на другом, которых не съесть и в тысячу лет, а повыше их, низверженных и израненых гигантов с их щитами, и обитель св. Стефана, втиснутую в верхние расщепы утеса, как бы каменный стакан, вставленный в горсть руки между поднятыми и растопыренными пальцами. У этой обители будет замечена вами голова человека, будто слушающего обедню. Идите сами посмотреть на Божьи Метеоры с тамошних высей. Вы взглянете на них и скажете: кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса един. Вы одним взглядом окинете все монастыри, поставленные на высочайших отвесных столпах и в боках их, и подивитесь крепости веры и самоотвержению древних отшельников, которые с помощью лома взошли на эти столпы, чтобы стать ближе к небу. |
|
|
