| Валентин Феликсович предложил ряд мероприятий для поднятия профессионального уровня врачей в Балашовском уезде, в частности, публиковать на средства Балашовского земства ежегодные отчеты о деятельности больницы, что способствовало бы сохранению богатого и разнообразного клинического материала, создать уездную медицинскую библиотеку, собрав в ней лучшие труды по медицине и медицинские журналы, и создать патологоанатомический музей, где были бы собраны препараты, иллюстрирующие случаи, редко встречающиеся в практике земских врачей, что способствовало бы предотвращению многих ошибок; однако большая часть этих предложений не была принята, и он оставил свою службу в этой больнице, хотя ему некуда тогда было ехать. Далеко не всегда его предложения находили поддержку администрации, но он готов был лучше отказаться от службы, чем от принципов. А за земное благополучие он никогда не держался. В то время для хирургов «оставался сомнительным способ обезболивания, который следовало применить... чтобы... предупредить страдания больного... Выбор обезболивающих средств был ограничен, как правило, эфиром или хлороформом» , которые «нередко приводили к... передозировке, являвшейся... причиной гибели оперируемых больных...» . «...Земские врачи и их помощники были вынуждены учиться... на собственном опыте, который достигался дорогой ценой, методом проб и ошибок. Эти печальные результаты приводили к выводу, что проведение наркоза может стать опаснее хирургической операции. Отсюда рождались отказы земских врачей либо от хирургической деятельности вообще, либо от применения наркоза при оперативных вмешательствах...» Молодой земский врач стал изучать европейскую литературу, касающуюся этого вопроса. Идя по пути совершенствования знаний с помощью самообразования, Валентин Феликсович подробно фиксировал результаты своего врачебного опыта. В течение двух с половиной лет – в 1906-м, 1907-м и части 1908 года – он выполнил шестьсот семьдесят шесть больших и малых хирургических операций, причем только 18 % их были выполнены под общим наркозом, в тех случаях, когда операция без него была невозможна. |
| Главный редактор православного СМИ должен ставить перед собой по-хорошему амбициозную задачу — сделать собственное СМИ по-настоящему массовым и выйти на широкую аудиторию. Работать на тех, кто уже в церковной ограде, также очень важно — мы нуждаемся в профессиональной внутрицерковной коммуникации. Кстати, отсутствие профессионализма в среде церковной коммуникации и порождает некоторые проблемы, некую вялость и неспособность нашей журналистики реагировать на проблемы и вызовы, которые сегодня обращаются к Церкви. Поэтому одна из задач церковной журналистики и представителей пресс-служб на всех уровнях заключается в том, чтобы участвовать в формировании общего информационного пространства, обеспечивая высокий уровень внутрицерковной коммуникации и координации действий. Но нужно помнить также, что сегодня в слове нуждаются все наши соотечественники, в какой бы стране они ни жили, — люди светские, маловоцерковленные, сомневающиеся и вообще неверующие. Когда мы произносим свое слово публично, мы всегда должны понимать, что нас слышат и люди вовсе не церковные, и это слово не должно формировать искаженное, неправильное представление о нашей вере, о нашей надежде, о нашем уповании и о нашей миссии. Сегодня в этом зале присутствуют представители пресс-служб новых епархий — тех, которые были созданы Синодом нашей Церкви в 2011-2012 гг. Сегодня большинство архиереев исходит из того, что информационная работа, деятельность епархиальной пресс-службы — это не дополнение к основным послушаниям, но предпосылка успеха церковной миссии в регионе. Если кто-то думает иначе, то последствия таких ошибочных суждений становятся незамедлительно известны, так как приносят негативные результаты. В связи с этим хочу с удовлетворением отметить, что ряд новообразованных епархий принял активное участие в конкурсе епархиальных пресс-служб, итоги которого будут сегодня подведены. Не знаю, какое решение приняло жюри, но я хотел бы просто отметить замечательный факт участия в этом конкурсе целого ряда вновь образованных епархий. Я хотел бы поименно назвать эти епархии: это Белёвская епархия Тульской митрополии, это Балашовская и Покровская епархии Саратовской митрополии, это Валуйская епархия Белгородской митрополии, Волгодонская епархия Ростовской митрополии, Каинская епархия Новосибирской митрополии и Канская епархия Красноярской митрополии. Представителей этих пресс-служб я хотел бы сердечно поблагодарить за участие в конкурсе и за ту работу, которую вы так активно начали, несмотря на то, что сами епархии были созданы сравнительно недавно. |
| Степан Федорович Прокопенко, подполковник войск ПВО в отставке, житель Саратова: -Предчувствие Победы у меня появилось еще в 1941 году, когда я служил старшиной в стрелковых войсках на Северо-Западном фронте. Шли ожесточенные бои за Старую Руссу. Город подвергался массированным ударам фашистской авиации. Она буквально сравняла его с землей. Были большие потери с нашей стороны. Но мы выстояли и дальше немцев уже не пустили. И эта локальная победа вдохновила всех нас! Ни у кого из наших бойцов уже тогда не было сомнений, что фашистов мы одолеем. Потом я был ранен, контужен. После госпиталя участвовал в боях за Воронеж, затем проходил учебу в Саратовском танковом училище. Закончил его с отличием и был оставлен преподавать. Весть о Победе услышал в Саратове. Это действительно была радость со слезами на глазах. Незнакомые люди на улицах поздравляли друг друга, обнимались, делились впечатлениями. Я радовался, что тоже внес свой вклад в Победу. За несколько месяцев подготовил 26 танкистов, которые успели повоевать. Радость с привкусом горечи Мария Анисимовна Красичкова, жительница Саратова: -Помню, что 9 мая 1945 года было очень холодно. Я тогда жила в деревне Малый Мелик Балашовского района. Шла посевная, работала вместе с другими женщинами из нашего села в поле на сеялке. Вдруг бегут из деревни ребятишки, кричат что-то, а что - не разобрать, ветер слова относит. Но сердце радостно забилось - ждали ведь мы этих слов: «Война кончилась!». Все бабы - сразу в рев. И у меня слезы ручьем, ничего толком не вижу, но продолжаю желобки прочищать. Никто из нас не посмел работу оставить. До конца дня с поля не ушли. Из нашей деревни много мужиков на войну забрали. В три приема увозили. Сначала молодых - три подводы, потом те, кто постарше, ушли. В конце войны уже чуть ли не стариков забрали. А вернулись - полтора мужика. Один целый, другой - инвалид без ног. Мой муж Василий погиб под Тулой. Были там тяжелые бои - мужичок из соседнего села, который с Васей моим воевал, мне потом рассказывал, как все было. Ноги мужу пулеметной очередью перебило. Много людей тогда полегло: бойцы как снопы на поле лежали. Где наши, где немцы - не разберешь. Раненых потом собрали, увезли в ближайшую деревню, в сарае выгрузили, а помощь оказать некому было. Там он и умер, либо от ран, либо замерз - холодно было очень. Поэтому радость от Победы была для меня и для всех наших деревенских вдов с привкусом горечи утраты. |
| — Когда все это началось, мы думали, что трудно теперь будет находить добровольцев с автомобилями, чтобы развозить помощь,— у людей своих проблем хватает,— делится с нами координатор кризисного центра «С верой в жизнь!» психолог Ирина Малюченко. — Но оказалось, что не трудно. И найти спонсоров — тоже не трудно. Возросло количество просьб — и увеличился объем пожертвований, хотя по обстоятельствам вряд ли можно было это предположить. Кому-то это покажется странным, но мы ведь знаем, что Господь все видит. Раньше мы часто обращались в Москву , в Ассоциацию организаций по защите семьи, в которой состоим, просили помочь нам чем-то, так как у нас маленький город и далеко не самый обеспеченный регион. А этой весной, летом как ни обратимся к местным предпринимателям — они откликаются, да еще и знакомых своих привлекают. Так что труднее всего оказалось убедить некоторых подопечных принять помощь: они отказывались, полагая, что есть более бедствующие. Все это время Ирина Юрьевна продолжала проводить так называемое доабортное консультирование. По ее словам, в ситуации, когда будущая мама очень боится неизвестности — а этот страх у многих женщин, стоявших на пороге абортария в период пандемии, безусловно, присутствовал — важно сразу дать ей что-то осязаемое — например, продуктовый набор — или сводить на гуманитарный склад и показать, как много там вещей — хватит и еще останется. Это помогает женщине ощутить, что помощь на самом деле рядом, она реальна, и в решении вопроса о сохранении жизни ребенка этот момент бывает решающим. И конечно, в любых обстоятельствах важно сохранить понимание, что мы не слепые, лишенные воли и собственных сил жертвы — как ни тяжела ситуация, многое зависит от нас самих. — Наши подопечные — мамы, и мы говорим им о том, что если мама отчается, потеряет веру, детям придется совсем нелегко,— говорит Ирина Юрьевна. — И конечно, даем почитать церковную литературу, говорим о том, что нужно искать помощи у Бога, и Он не оставит. В дни Пасхи в Балашове прошла благотворительная акция: малоимущие и многодетные семьи получили подарки от благотворителей — фрукты и овощи, куличи, бытовую химию, книжки и раскраски. Спонсорами акции стали несколько местных индивидуальных предпринимателей, помощь оказала также сеть магазинов «Детский мир». Помимо этой акции на Светлой седмице по благословению Епископа Балашовского и Ртищевского Тарасия подарки к пасхальному столу получили 28 нуждающихся семей. |
| Очевидно, именно этот дар предвидящего расчета заменил Барклаю (подобно Сперанскому) недостающие для продвижения регалии и восполнил недостаточную родовитость. В 1810-м он был назначен военным министром, спустя два месяца после вступления в должность подал записку «О защите западных пределов России», где окончательно сформулировал цель и средства «скифского плана»: «…избрать… оборонительную линию, углубляясь внутрь края по западной Двине и Днепру», имея Москву «главным хранилищем, из которого истекают действительные к войне способы и силы». 2 марта 1810 года записка была высочайше одобрена, и последовало распоряжение приступить к детальной разработке военно-стратегической стороны плана. О моральной стороне дела должен был позаботиться сам государь. Не знаем, позаботился ли. Во всяком случае, до шишковско-балашовского послания Александр Павлович воздерживался от окончательных идеологических формулировок, как бы по инерции довольствуясь политической эсхатологией Синодального объявления 1806 года. Но в том и дело, что «трясиноподобный» план Барклая, на первом этапе войны исключавший возможность славных реляций, сам собою обессмысливал и традиционную этику имперского милитаризма, и дотильзитскую мистику «современного Армагеддона». Лозунгу славы российского оружия он заведомо противополагал идеал жертвенности и самоотречения. Публицист Лезюр глубоко заблуждался: какой может быть всемирный заговор в проселочной пыли русских Дорог, в черноте родных пепелищ? Об Антихристовой сущности прокл я того (и пр о клятого) Буонапарте хорошо размышлять до скифской трагедии — и сразу после нее. Во время затяжного отступления, с боем или без боя сдавая свои города, лучше думать о чем-то более теплом, домашнем — и в то же время высоком, ради чего не так страшно умирать. Так железная логика Барклая-де-Толли, холодно сцепляя причины и следствия, подводила план к тому же смысловому рубежу, на какой с пафосом указывал русофильствующий Шишков: к идее войны — народной, национальной, Отечественной. |
| В 1907 году в Любаже родился мой первенец – Миша. А в следующем, 1908 году родилась моя дочь Елена. Должность акушерки мне пришлось исполнять самому. Из Фатежа я уехал в Москву и там немного менее года был экстерном хирургической клиники профессора Дьяконова. По правилам этой клиники всё врачи-экстерны должны были писать докторскую диссертацию, и мне предложена была тема «Туберкулез коленного сустава». Через две-три недели меня пригласил профессор Дьяконов и спросил, как идет работа по диссертации. Я ответил, что уже прочел литературу, но у меня нет интереса к этой теме. Умный профессор с глубоким вниманием отнесся к моему ответу и, когда узнал, что у меня есть собственная моя тема, с живым интересом стал расспрашивать о ней. Оказалось, что он ничего не знает о регионарной анестезии, и мне пришлось рассказывать ему о книге Брауна. К моей радости, он предложил мне продолжать работу над регионарной анестезией, оставив предложенную тему. 13 Так как моя тема требовала анатомических исследований и опытов с инъекциями окрашенной желатины на трупах, то мне пришлось перейти в Институт топографической анатомии и оперативной хирургии, директором которого был профессор Рейн, председатель Московского хирургического общества. Но оказалось, что и он не слышал и ничего не читал о регионарной анестезии. Скоро мне удалось найти простой и верный способ инъекции и к седалищному нерву у самого выхода его из полости таза, что Генрих Браун считал вряд ли разрешимой задачей. Нашел я и способ инъекции к срединному нерву и регионарной анестезии всей кисти руки. Об этих моих открытиях я сделал доклад в Московском хирургическом обществе 14 , и он вызвал большой интерес. Но не на что мне было жить в Москве с женой и двумя маленькими детьми, и я должен был уехать в село Романовку Балашовского уезда Саратовской губернии 15 работать в больнице на двадцать пять коек, где развил большую хирургическую работу и напечатал отчет о ней отдельной книжкой по образцу отчетов клиники профессора Дьяконова. Работу над регионарной анестезией я продолжал в Москве во время ежегодных месячных отпусков, работая с утра до вечера в Институте профессора Рейна и профессора Карузина при кафедре описательной анатомии. Здесь я исследовал триста черепов и нашел очень ценный способ инъекции ко второй ветви тройничного нерва у самого выхода из форамен ротундум 16 . К концу этой работы я уже не был в Романовке, а состоял главным врачом и хирургом уездной больницы на пятьдесят коек в Переславле-Залесском. 17 |
| Нового-Чарчима, Кузнецкого уезда, сел. Сухой Терешанки, Хвалынского уезда (по 600 рублей), сел. Новой-Яблонки, того же уезда (1 200 рублей), и т. д. Жители сел. Арпадака, Балашовского уезда, просили устроить у них церковную школу и второклассную и готовы были дать для нее 2 000 рублей деньгами и 3 десятины земли; жители дер. Еременихи, того же уезда, готовы были дать 3 десятины земли и 3 000 рублей и т. д., – и это в годы обеднения народа и земельной тесноты в такой беспокойной губернии, как Саратовская. Чтобы не утомить внимание подробным перечнем сел и деревень, довольно сказать, что в 1905–6 гг. в 30 местах Саратовской губернии крестьяне строили на свои средства здания церковных школ и отводили для них земельные участки. Факт этот сам за себя говорит. Автор настоящей статьи потому и избрал Саратовскую губернию, что ему пришлось ознакомиться с церковными школами Саратовской епархии более или менее подробно. Несомненно, таковы же факты и по другим епархиям, ибо Саратовская епархия не имеет ровно ничего, сравнительно с другими местностями России, что заставляло бы население особенно дорожить именно церковными школами. То же явление, автор наблюдал в Самарской, Симбирской и Курской епархиях, на северном Кавказе и в Закавказье, в Сибири и т. д. В Закавказье центром революционного движения была Гурия, которая была ареной народного волнения в последние пять лет. Несомненными данными установлено, что в Гурии министерские училища и состоящие при них библиотеки-читальни принимали главное участие в революционной агитации, и учителя этих училищ арестовывались буквально десятками. В 1905–6 гг. движение охватило всю Гурийско-Мингрельскую епархию (Озургетский, Новосенакский и Зугдидский уезды Кутаисской губернии); всюду учителя министерских школ являлись главной революционной силой. В это время из церковных школ оказались замешанными в революционном движении не более 4–5 человек, и это при нищенском вознаграждении учителей церковных школ, при всеобщем бойкоте, который был объявлен им за отказ от участия в восстании. |
| Однако в Москве семье с двумя маленькими детьми было не на что жить, и Войно-Ясенецкие переезжают в село Романовку Балашовского уезда Саратовской губернии. Это было большое степное село на реке Хопер с двумя храмами и с четырьмя кабаками. В праздничные дни там было особенно неспокойно – начинались пьянки, драки, поножовщина. По рассказам старого медика Виктора Федосьевича Елатомиева, работавшего в Романовской слободе вскоре после Войно-Ясенецкого, болезни там тоже приобретали огромный размах: бытовым сифилисом могло болеть целое село, «пневмония – так ее на расстоянии видно, флегмона – так полведра гноя». Два врача, три фельдшерицы и фельдшер, работая без передышки целыми сутками, едва справлялись с наплывом больных. На прием в амбулаторию приходило по 100–150 человек. А после этого надо было ехать верхом или на телеге по деревням. Дел и там хватало, ведь на участке было двадцать сел и двенадцать хуторов, там на месте приходилось делать операции под наркозом, накладывать акушерские щипцы. Вот что представляла собой земская больница в Романовке по «Обзору состояния земской медицины в Балашовском уезде за 1907–1910 и отчасти 1911 года»: «Романовский участок. Площадь 580 кв. верст. Население 30506 человек. Более 70 % жителей расположено далее, чем за 8 верст от дома врача. Амбулатория – 31640 обращений в год. Участок в два раза превышает требования нормы по площади и в три раза по населению и количеству работы». Принимая за час 25–30 больных, можно было уделить каждому не более двух минут. Тут и осмотр и назначение. Приемы длятся по 5–7 часов в день. По подсчетам составителя «Обзора»: «…Только в 45 случаях из 100 можно поставить приблизительно точный диагноз, а 55 проходят мимо без диагноза. На долю одного врача нередко приходится принять до 200 человек… Помещение для амбулаторных приемов большей частью тесно и душно. В Балашовском участке, например, в одной комнате принимают три врача, двое из них – за одним столом. Тут же за ширмой гинекологические исследования, рядом, в перевязочной, делают разрезы, прививки детям, все это сопровождается криками, плачем. |
| 2. Образовать в административных границах Аркадакского, Балашовского, Екатериновского, Калининского, Красноармейского, Лысогорского, Романовского, Ртищевского, Самойловского и Турковского районов Саратовской области, — Балашовскую епархию, выделив ее из состава Саратовской епархии. 3. Епархиальному архиерею Балашовской епархии иметь титул «Балашовский и Ртищевский». 4. Образовать в административных границах Александрово-Гайского, Балаковского, Дергачевского, Духовницкого, Ершовского, Ивантеевского, Краснокутского, Краснопартизанского, Марксовского, Новоузенского, Озинского, Перелюбского, Питерского, Пугачевского, Ровенского, Советского, Федоровского и Энгельского районов Саратовской области, — Покровскую епархию, выделив ее из состава Саратовской епархии, с кафедральным центром в городе Энгельс, именовавшемся до 1931 года «Покровск» и вторым кафедральным центром в городе Пугачев, именовавшемся до 1918 года «Николаевск». 5. Епархиальному архиерею Покровской епархии иметь титул «Покровский и Николаевский». ЖУРНАЛ 106 СЛУШАЛИ: Рапорт Преосвященного архиепископа Иркутского и Ангарского Вадима с предложением об образовании новых епархий в Иркутской области. Справка: Архиепископ Вадим обратился к Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу с рапортом, в котором, в частности, сказано: «В настоящее время число храмов Иркутской епархии достигло 234 при населении Иркутской области около 2,5 миллионов человек и территории 774,8 тыс. кв. км (4,6% России). Количество клириков епархии — 181 человек. При столь обширной территории и удаленности некоторых приходов до двух тысяч километров от Иркутска совершенно очевидно: эффективно управлять епархией при нынешних ее масштабах стало весьма затруднительно, что негативно сказывается на всесторонней деятельности приходов. Следует заметить, что уже сейчас на территории области неформально образовались три центра, объединенные политической, экономической, этнической, культурной, коммуникационной, управленческой и духовной общностью. |
| Однако, в отличие от прежних балашовских мармулеток, Сабина оказалась гораздо предприимчивее, и очень скоро Балашов познал кислый вкус женской дисциплины. Поскольку никаких конструктивных предложений от сентиментального любовника не поступало, он перестал быть степным волком, а превратился в обыкновенного подлеца, обманувшего почти неопытную девушку и загубившего ее молодую жизнь на корню. Балашова эти речи утомляли нещадно, и он признался самому себе, что был бы рад, если бы все вернулось на круги своя и Сабина уехала в прекрасную даль. Но признаться в этом своей напористой и цепкой подруге не решался. Балашов лениво трепыхался в Сабинином садке, как хлебнувший воздуха лещ, и позволял делать с собой что угодно. Сабина же стала требовать от Балашова, чтобы он немедленно развелся с Антониной и создал новую благополучную семью с патриархальными основами. Однако инстинкт самосохранения, в отличие от другого инстинкта, срабатывал безукоризненно, и на все уговоры, нежности и угрозы Балашов заученными фразами отвечал, что никогда не посмеет предложить подобное этой святой женщине. Сабина пощипывала усики, обдумывая, как получше состряпать свое дельце, и в конце концов решила устроить очную ставку между заинтересованными сторонами и вынудить Антонину уступить — припугнуть, оскорбить, нахамить и как угодно отбить охоту считаться женой этого тюфяка. Балашову очень не хотелось идти к Антонине в Сабинином обществе, но тут уж степная волчица взревела на полную мощность. Подлец предстал перед Антониной затравленным и несчастным и начал, запинаясь, представлять Сабину, которая приехала к ним издалека и была так добра, так мила к нему… он глаза боялся поднять на Антонину, и добиться чего-либо толкового от него было невозможно. — Ну-ка помолчи, — прикрикнула на супруга Антонина, — а вы говорите, да живее. Сабина взяла Антонину под локоток и повела медовые речи: — Милочка, таки мы же с вами интеллигентные люди, мы же не будем устраивать никаких скандалов, зачем нам это? Константин Владимирович уже не молод, ему тяжело жить одному. Ему нужно, чтобы о нем кто-нибудь постоянно заботился, готовил обеды, ухаживал, да. У меня тоже была нелегкая жизнь, я вас чудесно понимаю, как вам нелегко приходилось, как вы страдали. Да, милочка, женская доля — тяжкая доля. Но кто, если не мы, будет растить детей, возиться с такими, как он, — и она сокрушенно кивнула в сторону навострившего уши Балашова. — Что же делать, я понимаю, он доставил вам много горя, но и он имеет право на спокойную старость. Ведь нельзя же его бросать одного. Вы с ним, конечно, после всего этого жить не сможете, я вас не осуждаю, нет-нет, а я уж как-нибудь… Антонина Сергеевна, отпустите его с миром. |
|
|
