| Ослепнув от старости и горя, Андроник II Палеолог принял монашеский постриг под именем Антоний, а под давлением патриарха Исаии отказался от всяких притязаний на царскую власть. Архиерей, вновь взошедший на столичный престол, отравлял Андронику II Палеологу последние дни, то угрожая смертью, то составляя такую унизительную формулу величания бывшего царя, что ее не осмелились привести и современники. Столичный архиерей донимал Андроника III Младшего требованиями ужесточить содержание деда и кое в чем преуспел. По крайней мере под конец жизни монах Антоний безнадежно пытался достать в зимнее время шубу, чтобы согреть свое старое тело. Воду ему запретили употреблять врачи, а духовник по приказу патриарха воспретил бывшему василевсу употребление вина; пришлось перейти на египетский щербет, который стоил больших денег. Как говорят, бывший царь не без труда добывал 3–4 золотые монеты, чтобы обеспечить свой рацион питания. Но когда его бывший слуга оказался в затруднительном положении, Андроник II Палеолог тут же отдал ему свои последние средства 555 . 13 февраля 1332 г. Андроник II Палеолог скончался на 72-м году жизни. Ровно через месяц, 13 марта 1332 г., в монастыре Хора умер его друг и товарищ Феодор Метохит 556 . Похоронили Андроника II Палеолога в монастыре Лива, который восстановила его мать царица Феодора. Андроник II Палеолог ушел, и его уход ознаменовал собой начало новой, увядающей эпохи – последней в истории Византийской империи. Западную экспансию удалось локализовать Балканами и областями Греции, но уже встал у границ страшный враг, через столетие похоронивший великую Римскую империю, – турки-османы. Не только Андронику II, но и его преемникам по власти останется только бессильно взирать на то, как одни за другими будут отходить цветущие области Малой Азии, навсегда потерянные для христианской государственности. Личность и плоды 46-летнего царствования Андроника II Палеолога оцениваются не очень высоко, и, возможно, безосновательно. Легко сказать, как это нередко бывает, что византийцы «привыкли» к Палеологам, а потому василевс царствовал долго и относительно спокойно. Едва ли только «привычкой» можно объяснить его многолетнее правление в очень беспокойные дни, где внутренние опасности зачастую превосходили внешние. При всех просчетах и ошибках императора народ чувствовал в нем своего защитника, главу, настоящего Божьего избранника, тихо и незаметно несущего крест власти. А потому и многое прощал василевсу. |
| Лишь первые три диалога обнаруживают в себе однородность и предполагают для себя одного автора. Древность не сохранила прочных и обстоятельных сведений об авторе этих диалогов. Средневековые греческие писатели цитируют их редко и под различными именами: так, Георгий Метохит и Иоанн Векк усвояют их св. Афанасию, а Андрей Коматир и Димитрий Сидоний – св. Максиму Исповеднику . Точно также нерешительны и указания рукописей: в манускрипте Безы прямо имелась приписка: τν παρντα (πρτον) διλογον ο μν θανασου ο δ Μαξμου εναι λγουσιν. Еще более колебаний относительно автора диалогов замечается во мнениях ученых. Первый издатель их Беза нашел в них nihil Athanasii nomine indignum, и признавал за более вероятное приписать их этому отцу 1550 . Издатель же творений св. Максима Исповедника , Комбефиз, опираясь на свидетельство некоторых рукописей и другие соображения, сочел за лучшее усвоить их авторству этого знаменитого деятеля времен монофелитства 1551 . Гарнье, присоединивший к пяти диалогам еще два других, извлеченных им из числа Sermonum Athanasii contra diversas haereses, выступил с подробными доказательствами принадлежности всех семи диалогов Феодориту Кирскому 1552 . Однако, ни одна из упомянутых гипотез не нашла себе широкого приема в науке: в последнее время Мёлер, еще раз подвергший изследованию вопрос о происхождении диалогов, решительно утверждал, что автором их не может быть ни Феодорит, ни Максим Исповедник 1553 , не говоря уже об Афанасии. На разчищенном таким образом поле Дрэзеке и построяет свою гипотезу о принадлежности диалогов Аполлинарию Лаодикийскому. Дрэзеке прежде всего ставит вопрос: к какому времени должно быть отнесено составление трех диалогов? – и решает его на следующих основаниях. Во втором диалоге 1554 с аномеем православный полемист – автор читает отрывок из письма Аэция, находящийся у св. Епифания в более подробном виде 1555 . Здесь значится: „поскольку во время гонения, открытаго против нас временщиками (π τν χρονιτν), некоторые из них, захватив себе вместе с многим другим нарочно написанное нами сочинение о нерожденном и рожденном Боге, испортили его вставками и сокращениями и издали, изменив веденный там порядок, то... я признал необходимым, очистив это сочинение, послать оное к вам, и т. д.» 1556 . Под „хронитами» Аэций, строгий арианин, здесь разумеет ту арианствующую партию, которая из политических видов и в угоду императора выработывала нейтральные формулы, разсчитанные на общее согласие и уклоняющиеся от учения аномейства. Гонение, упоминаемое Аэцием, таким образом, будет означать изгнание его в Попузу во Фригию, – изгнание, которое было делом Василия Анкирского, главы полуариан, – и след. сочинение Аэция, цитируемое диалогистом, должно падать на конец пятидесятых годов века. Отсюда следует, что самые диалоги не могли быть написаны ранее этих годов; более же точное определение времени их появления дает 3-й диалог. Здесь происходит такой разговор между православным и македонианином. |
| Зато похороны императора, если только он не был свергнут заговорщиками, превращались в значительную церемонию. Во время ее тело усопшего выставляли со всеми регалиями царской власти в Зале 19 акувитов Большого дворца. К примеру, тело Константина Великого , умершего на Троицу 22 мая 337 г. три с половиной месяца, пока наследник не занял трон, оставалось выставленным в главном дворцовом зале на высоком помосте в золотом гробе, задрапированном пурпурной тканью, и все это время продолжал проводиться дворцовый церемониал в честь и во имя императора. Духовенство Великой церкви устраивало длительное похоронное бдение при свете свечей, пели поминальные молитвы, псальмы. В целом, это производило довольно тягостное впечатление. После троекратного крика «Иди, император: Царь царей, Бог богов призывает тебя», императорская охрана переносила тело в дворцовый вестибюль Халки. Оттуда его в сопровождении вооруженных солдат несли к месту последнего покоя, в одну из церквей, как правило, в любимый монастырь или храм почившего царя, нередко основанный им, который становился мавзолеем. Когда погребальная процессия достигала гробницы, распорядитель вновь возглашал: «Входи, император: Царь царей, Бог богов призывает тебя». Потом он выкрикивал: «Сними венец свой». С этими словами с головы умершего снимали драгоценную стемму и взамен ее надевали пурпурный венец. После чего гроб закрывали и на этом завершали погребение. Впрочем, изредка бывали случаи последующей канонизации умерших, то есть приобщения их с помощью Церкви в загробном Божьем царстве к лику святых. В руках крупных чиновников, управлявших страной, порой скапливались огромные богатства. Поэтому вельможи могли строить для себя церкви или часовни, которые тоже должны были служить мавзолеями. Прекрасный пример такой постройки, вошедшей в сокровищницу поздневизантийского искусства, являет идеально гармоничная константинопольская церковь Христа Спасителя в Хоре, возведенная в начале XIV в. великим логофетом императора Андроника III, прославленным философом и выдающимся ученым-энциклопедистом Феодором Метохитом около Влахернского дворца и примыкающая к монастырю. На нее он потратил значительную часть своего состояния, украсив изысканной настенной мозаикой, фресками и мраморными панелями. В наши дни это сокровище византийского искусства эпохи Палеологов является одной из самых красивых достропримечательностей Стамбула и называется Кахрие-Джами. Впавший в немилость после свержения василевса Андроника II в 1328 г., потерявший все Метохит, на которого взвалили все прегрешения его повелителя, а богатый дом сожгли, в итоге закончил свою жизнь монахом возведенного им монастыря, приняв после пострига имя Феофлет. |
| Христос – в голубом хитоне и в гиматии того же цвета. На первом – широкие золотые клавы, идущие от правого плеча; гиматий окутывает верх фигуры. Над царскою дверью находится другое изображение Спасителя. Он во весь рост представлен на престоле, держа в левой руке евангелие и благословляя правой; на Нем одежда того же цвета, как и в предшествующем примере, но фигура Его отличается худобою и удлиненными размерами. Перед Спасителем стоит на коленях, поднося модель храма, его украситель – Феодор Метохит. В той же церкви представлены сюжеты из жизни Христа и Богородицы. Замечательны, особенно: благословение тремя сидящими священниками – группа символического характера и, может быть, изображающая Троицу; Младенца Марии, принесенной Иосифом; сцены, скачущих за звездою и появляющихся перед Иродом, волхвов; путешествие Иосифа и Марии в Вифлеем; Благовещение и рождение Спасителя с, сопровождающими этот сюжет, подробностями 963 . Остатки мозаик сохранились и в церкви Рождества Христова в Вифлееме 964 ; они были исполнены в царствование Эммануила Комнена (1143–1180) и покрывали всю внутреннюю часть церкви и даже крипт. Фигуры в них довольно монотонны и не имеют индивидуальности; движения неестественны и тяжелы. Складки одежд означены тонкими золотыми штрихами. Декоративные мотивы, состоящие из фантастических фигур и арабесок, массивны и неграциозны. Техническое исполнение этой мозаики – не лишенной, впрочем, художественного смысла – очень тщательно, и имеет ту особенность, что в светлых частях ее употреблен перламутр. Известно также, что этот же император украсил несколько залов своего дворца в Константинополе мозаиками, изображавшими победы, одержанные им над варварскими народами. Это были последние работы мусивной живописи больших размеров в Византии. В следующие века появлялись памятники подобного рода, но уже не столь значительные, и императоры ограничивались исправлением уже существующих мозаик, иногда прибавляя к ним и свое изображение, как это сделал в XIV-м столетии Иоанн Палеолог в Софийском соборе; но стенная живопись в эту эпоху преобладала над мусивной. |
| Турки появились и в Фракии; в стычке с ними молодой царь был ранен и едва спасся бегством. Даже утрата Бруссы, ставшей, как будет изложено в следующей главе, столицею османского султана, не прекратила ни интриг Андроника Старшего против внука, ни расточительства последнего: он содержал охоту в 1000 коней и столько же людей, тогда как у казны не хватало денег на содержание 3000 конницы и 20 галер. Хуже того, в борьбе обоих Палеологов приняли участие соседи, природные враги империи, и обе стороны искали поддержки у южнославянских государей, не говоря о турецких наемниках, ставших неизбежными почти в каждой византийской армии. Неясно, кто первый вступил на этот пагубный путь. Андроник Старший и ранее искал опоры в Салониках и Македонии. Теперь он посылает туда паниперсеваста Иоанна Палеолога, сына захваченного Андроником Младшим салоникского деспота Иоанна и зятя великого логофета Метохита. Дочь Иоанна просватана за полуслепого краля сербского Стефана Дечанского, и заключается с ним тайный договор против Андроника Младшего; знатные зятья Метохита Д. Ангел и М. Ласкарь получают области на сербском рубеже и действуют в заговоре, душою которого являлся, по-видимому, Метохит. Перехватив гонцов паниперсеваста, Андроник Младший в свою очередь заключил договор со своим новым зятем Михаилом Болгарским, направленный как против Андроника Старшего, так и против Сербии. Паниперсеваст Иоанн уже открыто выступил в качестве претендента и вместе с сербами дошел до Серр (ныне Серес), грабя страну, и старый царь послал ему знаки кесарского достоинства. Даже смерть Иоанна не остановила старый двор: в Салоники был послан дядя Иоанна, деспот Димитрий Палеолог; вместе с родственником своим Андроником, с Михаилом Асенем и Мономахом с сербской помощью он должен был организовать поход на Андроника Младшего. Сын Метохита и придворный историк Андроника Старшего, друг Метохита, Никифор Григора, были посланы в Сербию, чтобы оформить соглашение. Младший Андроник имел много приверженцев и в Салониках, и в Константинополе, в том числе патриарха Исайю. |
| Но Афанасий поступил совершенно напротив. Поэтому и его поступок, как несообразный с правилами людей рассудительных, возбудил против него величайшее неудовольствие. Царь, послав Афанасию упомянутую бумагу, спрашивал о причине его поступка, кротко и снисходительно упрекая его за безрассудство и вместе осуждая за мелочность и недостаток любви к людям. Тот, проникнутый чувством раскаянья, смягчился и причину всего указал в своем малодушии и огорчении. Что было сделано и сказано, то, говорил он, отменено судом истины. Поэтому он и прощал и просил себе прощения. Так-то разыгралась сверх всякого ожидания эта драма. В то время прибыл из Созополя в столицу один монах по имени Иоанн; он прежде жил в супружестве и имел детей, а потом, по смерти супруги, облекся в монашескую мантию; он был уже в преклонных летах, имел характер простой и потому, можно сказать, по самой природе был расположен к жизни добродетельной, но в то же время вовсе не получил греческого образования. Он-то, по воле царя и определению священного собора, взошел на патриаршеский престол после Афанасия. Дурные монахи находили, что для них теперь после бурь и непогод настало затишье и после зимы наступила весна. Он между тем возложил царский венец на сына царя, Михаила. 8 . В это время прежде всего отправляет к царю посольство итальянский король, который имел у себя дочь от жены, бывшей, как сказано выше, дочерью Балдуина, изгнанного из Константинополя. Предметом посольства было бракосочетание этой дочери с молодым царем Михаилом. Затем отправляет посольство в свою очередь и царь Армении, смежной с Киликиею. У него была сестра, которой исполнилось тогда тринадцать лет. Так как посольство итальянского короля вследствие неумеренных требований потерпело неудачу, то в посланники были избраны лучшие из тогдашних ученых – Федор Метохит и Иоанн Гликис. Первый был логофетом двора ( τν ικειακν), а второй логофетом дрома. Избраны они были не потому только, что имели опытность в делах, но и потому, что далеко превосходили других редкою рассудительностью и обширною ученостью как по части духовных, так и по части светских наук. |
| Но в то же время очень многие византийские богословы, особенно среди монахов, настаивали на принципиальной несовместимости «Афин» и «Иерусалима», Академии и Евангелия. Особенно враждебно относились они к платоновскому идеализму и спиритуализму, который считали несовместимым с христианским учением о Боговоплощении. Временами они добивались от церковных властей официального осуждения платонизма (ср. в особенности случай Иоанна Итала, 1075-1077). Вплоть до падения Византии ученые гуманисты (напр., Михаил Псёлл, Феодор Метохит, Никифор Григора, Виссарион, Гемистий Плифон и др.) стойко защищали наследие античности, но им постоянно приходилось преодолевать сопротивление. Это напряжение так никогда и не было снято, так что в этом смысле византийская христианская традиция явным образом контрастирует с современным ей латинским Западом, где со времен зарождения схоластики складывался новый синтез греческой философии и христианского богословия. Как византийское богословие избегало рационально оформленной систематизации, так Византийская Церковь никогда не связывала себя исчерпывающим кодексом церковных канонов. Соборы издавали правила, относящиеся к структуре Церкви и управлению ею, к церковной дисциплине, но все они отвечали на нужды конкретных ситуаций. Канонические требования считались абсолютными, поскольку отражали неизменные нормы христианского вероучения и христианской нравственности, но во многих случаях Византийская Церковь признавала и возможность сохранения тех же самых норм не буквой закона, но милостью и снисхождением. Такое применение закона называется οικονομα. В Новом Завете этот термин употребляется для обозначения Божьего замысла о спасении людей (Еф. 1:9-10, 3:2-3), а также для обозначения управления (домостроительства), вверенного епископам (1 Кор. 4:1, Кол. 1:24-25, Тит. 1:7). Библейское происхождение этого термина помогает понять византийское каноническое понятие οικονομα, которое означает не просто исключение из правил, но «подражание любви Бога к человеку» , и подразумевает покаяние прощенного грешника. |
| По возвращении послов из Лиона, Император приказал объявить унию с римскою Церковью, и поминать имя папы на церковных богослужениях. На престол патриаршества константинопольского возведен был Иоанн Векк, в дарованиях и энергичности которого Император надеялся найти сильную опору делу унии. Но народ и духовенство продолжали относиться к унии также неприязненно, как и прежде. Православные греки не хотели молиться в тех Церквах, где поминалось имя папы. В Константинополе возникли сильные смуты и распри между православною и униатскою партиями. Против Императора и патриарха стали распространяться недовольство и озлобление. Пользуясь таким замешательством народным, некоторые из сильных вельмож, ненавидевших Михаила Палеолога, стали возбуждать в провинциях открытые мятежи против императорской власти. Император хотел силою заставить народ повиноваться себе. Ссылки, пытки и казни усилились в чрезвычайной степени. С другой стороны патриарх Векк и другие ученые приверженцы унии (Константин Мелетиниом, Георгий Метохит и др.), старались действовать на народ мерами убеждения; они распространяли такия мысли, что уния есть дело в высокой степени нравственное и христианское, и в политическом отношения для греков весьма полезное, что римская Церковь такая же православная Церковь, как и греческая; что в самом важном пункте разногласия между греческою и римскою Церквами относительно исхождения Св. Духа легко примирить учение той и другой Церкви, если принять для выражения этого учения такую формулу, что Дух Святой исходит не просто от Отца, как читается в греческом символе, и не от Отца и Сына, как учит Западная Церковь , а от Отца чрез Сына, как учили будто бы многие древние учители церковные, Восточные и Западные 5 . Но ни деспотическая настойчивость Императора, действовавшего мерами насилия, ни убеждения униатской партии греческих богословов не подвигали вперед дела унии. Векк, разочарованный в своих униатских стремлениях и в народной к нему расположенности, оставил управление церковными делами; сам император, утомленный пытками и казнями, в последние годы своего правления предоставил успех унии на произвол судьбы. |
| Таково было начало исихастских, или «паламитских», споров. 3. Кем же был этот свт. Григорий Палама (1296-1359)? Родители его происходили из знатной малоазийской семьи, бежавшей в Константинополь от турецких вторжений. Знатность семьи св. Григория доказывается, например, тем, что у него была фамилия, что в то время являлось привилегией лишь самой высшей аристократии: простые люди обходились именами и прозвищами. Семья Паламы была очень набожной и религиозной. Отец св. Григория, Константин Палама, был сенатором и членом государственного совета. Будущий святитель вырос при дворе императора Андроника II - покровителя писателей и ученых, глубоко религиозного человека, но при этом, как уже отмечалось выше, очень плохого политика. Известен случай, когда император во время заседания государственного совета обратился с вопросом к Константину Паламе, но тот, глубоко погруженный в Иисусову молитву, не только не услышал вопроса, но даже не пошевельнулся. Император, увидев это, велел не беспокоить своего сенатора и не отрывать его от молитвы. До 20 лет будущий святитель обучался светским наукам в университете. Его учителем был знаменитый Феодор Метохит. Молодой человек весьма прилежно учился и даже прослыл знатоком Аристотеля. Но Платона он не стал изучать, посчитав его писания несовместимыми с христианской верой. Около 1316 г. Григорий решил стать монахом. Император уговаривал молодого человека остаться при дворе, но тот был убежден в правильности своего решения. К тому времени его отец уже скончался, перед смертью приняв монашеский постриг. Как старший в семье, Григорий нес ответственность за мать, двух своих сестер, двух братьев и всех слуг. Юноша решил эту проблему весьма простым и радикальным способом: он уговорил всех своих домашних также принять монашество. Сам Григорий вместе с двумя своими братьями направился на Афон - гористый, длинный и узкий полуостров на севере Эгейского моря. Он издавна был облюбован аскетами и отшельниками, но первый монастырь там был основан в 963 г. преп. Афанасием. Вскоре после этого друг Афанасия император Никифор Фока подписал указ о придании особого статуса полуострову. В течение следующих нескольких веков на Афоне было основано еще несколько крупных монастырей, которые объединились в своего рода «федерацию» под началом «протоса», председательствующего на совете игуменов. Такие монашеские федерации существовали и в других местах, например на горе Олимп в Малой Азии и на горе св. Авксентия, но они не пережили турецких завоеваний. |
| Первый – то, что чаще всего называют христианским гуманизмом или просто «византийским гуманизмом» (поскольку расплывчатости в терминологии избежать не удается) 52 . Речь идет не просто о знакомстве с богатством античной науки и образованности, не только о систематических занятиях studia humanitatis 53 , но об их превращении в фактор мировоззрения и – как следствие – о размытости религиозного сознания и толерантности; говоря кратко – о таком сочетании языческого и христианского элементов в миросозерцании одного деятеля культуры, когда античное поглощает и элиминирует христианское. К этому стану принадлежат Феодор Метохит, Никифор Хумн, Никифор Григора, Варлаам Калабрийский, Георгий Гемист Плифон, Виссарион Никейский, Фома Магистр и др. Представители этого направления добились определенных успехов в риторике, филологии и прочих науках, но «...в область философской проблематики византийские гуманисты, пожалуй, не внесли ничего особенно нового как по сравнению с предыдущими веками истории Византии, так и по сравнению с античностью» 54 . Поэтому данное течение «антично-христианского» гуманизма, быть может, было бы правильнее – вслед за Г. Хунгером 55 – назвать классицистическим (или классицизирующим). Кружкам гуманистов этого типа, при их определенной эзотеричности и элитарности 56 , не хватало ферментов духовной закваски, которая могла бы стать подлинно народной идеологией. Таковой в Византии оставалось традиционное Православие 57 . Деятельность же гуманистов – начиная, по меньшей мере, с Михаила Пселла и Иоанна Итала 58 – явилась апогеем развития второго из диалектически сопряженных в византийской культуре течений, ориентированного на светскую философию и науку. Это был своего рода «антитезис» по отношению к «тезису» традиционной православной культуры. Синтеза искали многие – это была проблема, поставленная самой эпохой... В памяти деятелей культуры той поры уже были прекрасные образцы: с одной стороны, деятельность Великих Каппадокийцев и Немезия в IV в.; с другой – более аскетический и упорядоченный в строго христианском духе свод богословия св. |
|
|
