| Одновременно с сею резолюциею не оставили мы помыслить как о способах предварить оную в исполнении чрез отвращение самой побудительной причины, так и о мерах прямого исполнения ее тогда, когда б уже те способы не произвели желаемого плода. В первом виде препоручили мы нашему министру кн. Голицыну учинить в Вене дружеское, но тем не меньше сильное на письме представление. Приглашая императрицу-королеву внять гласу собственного ее человеколюбия и прекратить неправедную войну, не скрыли мы тут от проницания ее, что инако не можем остаться равнодушными зрителями оной по тем самым политическим правилам, которые пред сим употребил венский двор противу нас в течение нашей войны с Портою Оттоманскою; а дабы такому представлению придать более лица и доказать австрийскому дому, что мнение наше о его неправности есть мнение общее, признали мы за нужно отозваться ко дворам версальскому, лондонскому, датскому и шведскому, также и к имперскому в Регенсбурге сейму с требованием, дабы оные учинили и с своей стороны таковые же внушения и представления, и особливо Франция в качестве ручательницы вестфальских трактатов, следовательно же, и баварского наследства в пользу пфальцской линии». «Если Франция и не согласится на сообразование отзывов своих нашему представлению, так по крайней мере оказанною ей от нас откровенностью будет она обязана изъявить во оборот нам и всей публике истинные свои о войне мнения, коих познание, с другой стороны, нужно для развязания рук королю аглинскому в рассуждении германских его областей, ибо, доколе она не отречется формальным образом от употребления в пользу австрийского дома гарантии своей, до тех пор нельзя королю-курфирсту взять деятельную сторону дворов берлинского и дрезденского, дабы инако не вовлечь неприятеля в те области. В равном сему положении находится много других княжеских домов, кои с нетерпеливостью ожидают решения Франции, чтоб дать свободное течение своим склонностям противу австрийского насильства. Мы будем, таким образом, иметь пред всею Германиею честь сей нужной развязки, а может быть, и соединения по ней в одну систему разных принцев, из чего далее может для России произрасти давно желаемое преимущество – учиниться ей на будущее время ручательницею германской конституции – качество, которому Франция обязана своею превосходною в делах инфлюенциею». |
| Оставалось немного дней до сейма, назначенного на 24 сентября, а об короле, об его отношениях к сейму не было слышно, хотя послу было известно, что Станислав-Август, обрадованный превосходством своей партии, хочет, чтоб этот сейм был похож на сейм 1766 года. Король скрывал свои намерения от великого канцлера и маршала Ржевусского, которых Штакельберг прямо называл своими представителями при короле; последний даже жил при дворе для наблюдения за маленькою политикою передней. Станислав-Август не говорил ничего Штакельбергу о ходе дел вообще, даже о выборе сеймового маршала; и посол молчал, чтоб вмешательством в дела не давать чувствовать русской опеки. Но многие вожди прежней оппозиции явились к Штакельбергу с просьбою о помощи против выбора сеймового маршала, которым в публике назначают Вольмера, депутата из Литвы, низкую креатуру государственного казначея Тизенгаузена, органа королевского, а притеснения и злоупотребления последнего в великом княжестве очень хорошо известны. Штакельберг отвечал, что в известных чувствах императрицы они найдут твердую опору против притеснений и деспотизма; посол прибавил, что выборы в маршалы еще не произведены и он надеется на возможность избежать Вольмера. Сейчас же после того при дворе разнесся слух, что русский посол принимает роль посредника между королем и нациею; тон речей многих депутатов вследствие этого переменился, и король пригласил к себе Штакельберга. Посол начал доказывать Станиславу-Августу всю недостаточность плана установить неограниченную власть в провинциях с помощью духа партии, отличающегося нетерпимостью, преследованием, судебными злоупотреблениями, тиранией чиновников, чему, между прочим, поразительным примером служит г. Тизенгаузен. Посол указывал другую систему правосудия и справедливости. Тогда не будет больше партий, с которыми королю приходилось бы бороться; исключительно занятый великими интересами России и Польши, король освободился от всех этих провинциальных дрязг, которые делают ему столько неприятелей. Посол окончил свою речь заявлением, что императрица, в обширном управлении своею империею поставив самым дорогим предметом покровительство правосудию и собственности, будет наконец принуждена объявить в Польше, что ее участие в делах этой страны нимало не содействовало злоупотреблениям, вкравшимся в судебные отправления провинций. Король обещал торжественно следовать советам посла, и между ними заключен был маленький договор в следующих статьях: 1) исключение Вольмера из кандидатов в маршалы; 2) назначение в эту должность Тышкевича, честного человека; 3) принятие новой системы, состоящей в поддержке самого строгого правосудия. |
| В первой, сказав в общих чертах о нестерпимых обидах, вынудивших казаков поднять оружие против Польши, Хмельницкий уверял короля в их неизменной верности и преданности его королевской милости и просил простить казакам их невольный грех и оставить их при древних их правах и привилегиях. Во второй грамоте те же обиды излагались подробно, в четырнадцати статьях, и повторялась та же просьба. Но казацкие послы уже не застали в живых Владислава и представили принесенные грамоты бывшему тогда конвокационному сейму. Сейм от 22 июля отвечал казакам, что ввиду их раскаяния готов простить их вину, если только они возвратят пленных, выдадут виновников возмущения и прервут всякую связь с крымцами, и что посылает к ним своих комиссаров для подробных переговоров. Напрасно! Универсалы Хмельницкого, разосланные по Украйне, произвели страшное действие. Вся страна была в восстании. Жители бросали свои домы и шли в казаки; одни присоединялись к войску Хмельницкого, другие составляли особые шайки, избирали себе вождей и производили величайшие неистовства по селам и городам: везде избивали ляхов и жидов, кроме тех, которые решались принять православие, разрушали костелы, умерщвляли латинское духовенство. Все крестьяне поднялись на своих панов, грабили и разоряли их домы и имения, истребляли их самих с их семействами. Комиссары, во главе которых находился Адам Кисель, встречали на пути своем крайние затруднения среди таких волнений в стране и едва к концу августа могли войти в сношения с Хмельницким, но не имели никакого успеха . Не помогло им и участие Киевского митрополита Сильвестра Коссова, к которому обратились они с письмом и который находился тогда, по своему ли желанию или по поручению польского правительства, в казацком войске, убеждая казаков к заключению мира . В 20-й день сентября Хмельницкий, у которого было уже более ста тысяч войска, разбил поляков под Пилявцами и обратил их в постыдное бегство ; потом двинулся с войском и татарскою ордою к городу Львову и взял с него окуп , из Львова — к Замостью, где и остановился. |
| Тут принесли ленту с приказанием адмиралу от нового правительства: немедленно арестовать финляндского генерал-губернатора Зейна и ещё одного крупного царского чиновника. Светловолосый Непенин повёл бровями. Полицейское распоряжение, никак ему не по должности, не по службе. Но – есть и такая оборотная сторона, естественная черта революции. Придётся их – взять. И изолировать от города. На корабль. А потом в Петроград. Распорядился подать ему автомобиль, сопровождающих, и уехал в город на арест. А Черкасский и Ренгартен ждали его возвращения в канцелярии штаба. Гадали, как пройдёт операция. Ещё, ещё рассуждали обо всём. Просто – горели, не могли усидеть, Ренгартен вскакивал и всё ходил, в тесном просторе, два с половиной шага. Придумали и камеру для Зейна – пустующую каюту флагманского механика, велели её приготовить, – и тут же вскоре послышались шаги в коридоре, Черкасский пошёл навстречу показать, – Зейн двигался надутым изумлённым чучелом, покорно зашёл, дал себя запереть, – а саблю отдал Непенину ещё у себя во дворце, не шевельнувшись ни к возражению, ни к сопротивлению. Это – показатель и символ, что так гладко прошло. Так будет и дальше, так – всё! Непенин сказал, что пригласил сегодня на день финских деятелей сюда на корабль. После ареста Зейна естественно установить с ними дружеский контакт, обещать широкие права финскому сейму. Оставили Адриана отдыхать, сами пошли ещё выхаживаться по палубе. Ещё не рассвело. Лёгкий мороз, лёгкий вест, всё небо открыто звёздное, давление 764, будет ясное утро. Да оно уже и скоро, уже бесполезно идти спать, а лучше встретить его бодрствуя. Придумали с князем вот что: вдвоём привести в порядок, систематизировать все телеграммы и документы за эти дни, связанные с революцией, – за сколько дней? Да всего за четыре! А уже много набралось, потом всё это смешается, потеряется. С интересом занялись, не переставая изумляться этому топоту истории по собственным головам. Утро разгоралось ярко-солнечное, праздничное, от белых ледовых пространств жмурились глаза. |
| Король отвечал сухо, что не получал. Волконский заметил, что если такие письма есть, то они заключают в себе обман, потому что принц Карл саксонский полагается на французский двор. Король и на это отвечал сухо: «Я знаю, чего принц Карл там ищет» – и начал разговаривать о посторонних делах, спрашивал, что делается с камнем, который должен служить подножием для статуи Петра Великого. Волконский писал Панину, что король действительно очень весел и, как видно, совершенно предался Франции. Станислав-Август сохранял вполне известную черту польского характера, необыкновенную впечатлительность, заставляющую быстро переменять поведение, возвышать и понижать тон, смотря по обстоятельствам. Жалуясь епископу куявскому на Волконского, что тот не хочет сноситься с его министерством, король сказал: «Волконский поступает точно так же, как и Репнин, с тою только разницей, что Репнин обманывал меня нагло, а Волконский обманывает под рукою, скрытно». Но в чем состоял обман, этого король не объяснил. Волконский говорил, что Россия возвела Понятовского на престол, – это была правда, а не обман; Волконский говорил, что Россия хочет поддержать его на престоле, – и это была правда; король верил этому и как этим пользовался! Станислав-Август забыл, что Репниным и Волконским нет нужды обманывать Понятовских; Понятовских обманывают Млодзеевские: великий канцлер коронный Млодзеевский взял у Волконского 1000 червонных и рассказал ему, что происходит у короля на тайных конференциях. В мае Волконский услыхал, что король разослал письма сенаторам по поводу сейма, который должно было созвать в этом году. Волконский отправился к королю и выразил ему свое удивление, что делаются приготовления к сейму, которого, кажется, ни начать без согласия, ни привести к концу без русского содействия нельзя. «Не думал я, – прибавил Волконский, – что советники в. в-ства и тут принудят вас от нас скрываться». «Я это сделал, – отвечал король, – не по принуждению от советников, но чтоб узнать мнение сенаторов по поводу сейма; всякий хозяин волен в своем доме, хотя и случается, что у него солдаты стоят постоем; делать все с вашего согласия, – значит быть у вас в подданстве». |
| Первому разделу Польши предшествовал ряд политических и церковных событий, имевших немаловажное значение. Мы уже упоминали о создании общественно-политических объединений – конфедераций, которые стали влиятельной силой в Речи Посполитой. В 1768 г. православная и протестантская конфедерации слились вместе в единую (Радомскую) конфедерацию и стали превалирующей силой в государстве, особенно после того, как русскому послу Н. Репнину удалось склонить примкнуть к ней самого короля Станислава Понятовского (известного также под именем Августа IV). К Варшавскому сейму 1767 г. у православных имелись хорошие условия для проведения на нём благоприятных для себя решений. Для верности «князь Репнин прибег к прямому воздействию силой. Русские войска были введены в Варшаву» (36). Сейм открылся 5 октября 1767 г., но затем по требованию Репнина (потребовалось время для необходимой подготовки) был перенесён на 1 февраля 1768 г. На этом сейме требования улучшения юридического положения православных и протестантов были почти полностью удовлетворены. Права православных были закреплены «ВЕЧНЫМ ТРАКТАТОМ», заключённым на сейме между Польшей и Россией. В нём со стороны России гарантировались Польше все её владения и основные законы, а со стороны Польши некатоликам даровались религиозные свободы и гражданские права. Все эти права и свободы были изложены в отдельном т.н. «Сепаратном акте». В нём, прежде всего, в первом артикуле, оговаривалось, что «католичество остаётся господствующей религией». Подтверждалось также, что «королём Польши может быть только римско-католик по рождению или обращению». «Переход из католичества в другую веру объявляется криминальным преступлением; позволивший себе это сделать будет изгнан (exui esto) из областей Речи Посполитой, а суд над таковым назначается в трибуналах Коронных и Великого княжества Литовского ex termino tacto...» (1,3). Вполне равноправными эти положения документа вряд ли можно назвать, скорее мы видим здесь дань национальному самолюбию и религиозному энтузиазму поляков. Но дальнейшие артикулы сформулированы вполне демократично. В отношении православных объявлялось, что все урегулированные (при обоюдостороннем согласии) до 1 января 1717г. спорные дела, возникшие у неуниатов с католиками, считаются закрытыми и возбуждать их в дальнейшем не позволяется. Учинённые в Торуне и Слуцке конфедерации признаются законными. «Греко- |
| Вал вышиною в 4? сажени. Вход во внутренность пространства, ограждённого валом – в 2 сажени. На площади, окружённой валом, при самом входе, по правую и левую сторону, стоят два кургана, длиною в 45 саженей, шириною в 4 сажени. Не вдали от этих курганов ещё два кургана, один от другого в 10 саженях. Между ними две ямы, по народному отзыву, бывшие погребами. По левую сторону дороги ещё пять курганов, но вышиною только в 3 сажени, шириною в 4 сажени, а в окружности 26 сажень Местные жители знают об этих курганах только то, что на них стояли караулы, наблюдавшие за Татарами. Но самое расположение их показывает, что они первоначально имели другое назначение и происхождением своим одолжены отдалённой древности. Если не ошибаемся, место, окружённое валом, было городом, где жили посадники черниговского князя, собиравшие дань с живших по реке Сейму, и откуда наблюдали они за Половцами и другими подобными неприятелями. Здесь-то, как думаем, посадники Ярополка, овладевшего Посемьем, в 1125 году остановили послов половецких, возвращавшихся от Всеволода черниговского. Лаврентьевский список, стр. 130. «Сташа (Половцы) у Ратьмире дубравы за Вырем, послали бо бяхуть послы к Всеволоду и не пропустиша их опять, Ярополчи бо бяхуть посадницы по всей Семи, – и изымаша послы их на Локне». О населении и названии черкасской Юноковки по документам юноковского Отчинного Правления и по преданию народному известно, что прежде на этом месте поселился сумского полка сотник Семён Андреевич Юнок; на земли, занятые им, по его приглашению, скоро поселились «вольные черкасы» – выходцы из-за Днепра. Так составилось поселение, по сотнику Юноку названное Юноковкою. Сотник Семён Андреевич продал Юноковские земли Михаилу Голицыну, знаменитому фельдмаршалу Петра Великого. Молва говорит ещё, что большие пространства земли, смежные с участками Юнока, полковник Кондратьев вынужден был подарить Голицыну, чтобы избавиться от беды за казацкую расправу с каким-то русским чиновником. Как бы то ни было, – при Голицыне совершилось самое сильное население Юноковки. |
| Переходное время породило много тяжб, но, по настоянию митрополита Могилы, в 1638 году сеймовой конституцией запрещено трибуналам утеснять разноверующих на судах, не затруднять для обидимых апелляции сейму. В 1641 году по жалобам греко-русских исповедников на притеснения и несправедливость трибунальных судов, все духовные дела, по силе учиненной тогда на сейме конституции, изъяты из трибуналов и перенесены в королевский реляцийный суд. 540 В 1647 году сеймовой конституцией определены комиссары для приведения в действие того, что постановлено пунктами на избирательном сейме в 1632 году, т. е. возвращения православным отнятых у них униатами епархий и церквей. Постановление это, однако ж, не было и теперь приведено в исполнение. Но – нужно отдать честь справедливости и великодушию короля Владислава IV, который четырьмя конституциями 1635, 1638, 1641 и 1647 годов старался защитить и охранить утесняемых неунитов, хотя сам за то подвергся неудовольствию гонителей и до ныне ими осуждается». 541 До сих пор по крайней мере не было сеймовых постановлений, прямо враждебных православным. Но с половины XVII века начинается поворот в другую сторону, т. е. правительственное, открытое, систематическое преследование православных, с целью привлечения их в унию или латинство. Казацкие войны. – Присоединение Малороссии к России Невыносимые притеснения русских поляками вызвали с их стороны двинжение в защиту своей народности, веры, свободы. Движение началось среди казаков. В короткое время своего подданства Польше они уже испытали всю тягость невыносимого гнета своей новой властительницы. Речь Посполитая тиранила казаков, объявляя их бунтовщиками и осуждала в рабство. Поляки обманом захватывали многих гетманов и других начальников казацких, отвозили их в Варшаву, где предавали ужасным казням. 542 У казаков отняли все права, какие дал им Стефан Баторий. Наконец, в 1638 году сейм постановил сравнять украинских казаков с польскими крестьянами и назначить для управления ими комиссаров, с неограниченным правом жизни и смерти. Но еще десять лет после этого Малороссия принуждена была переносить свою долю – попрание всех гражданских прав и рабство в полном смысле этого слова, – пока не явился вождь, который повел ее к свободе. |
| Тучный бык стоил талер. Некоторым из поляков даже понравился такой торг, хотя от него поживлялись только богачи, а бедные, час от часу, приходили в скудное положение, особенно оттого, что в Замостье открылся падеж скота и лошадей 63 . Глава 5 Избрание Яна Казимира – Королевское приказание – Отступление Хмельницкого в Украину – Прибытие в Киев – Патриарх Паисий Наконец, Хмельницкий узнал, что избрание нового короля кончилось и кончилось так, как он хотел. Приступая к Замостью, казацкий предводитель отправил в Варшаву Яна Гирю, Гладкого, Сокольницкого и Дмитра Черкаского просить, чтоб к нему прислали комиссаров для примирения. Он велел им заявлять, что казаки желают королем Яна Казимира и если сейм выберет этого королевича, то Богдан Хмельницкий будет в его воле. Так должны были говорить казацкие посланцы и в таком смысле Хмельницкий послал с ними письма некоторым государственным людям. 15 ноября он послал на сейм ксендза каноника Гумель-Мокрского, вероятно, издавна ему знакомого, поручая ему письмо к целому сейму. «Бог всемогущий свидетель, – писал он, – что крайняя беда и неволя заставила нас оскорбить величие Божие и вас, милостивых панов. Всему причиною двое панов. Первый коронный хорунжий: он убивал наших товарищей, мучил, сажал на кол, отнимал нашу собственность, чуть не запрягал нас в ярмо, делал с нами, что ему нравилось. Второй пан – князь Вишневецкий; когда, по разгроме кварцяного войска, мы хотели воротиться на обычное место на Запорожье – он, не знаем, по собственной ли злобе или по совету других панов, нападал на нас со своим войском, хватал казаков и наших духовных, сажал на кол, буравил глаза и мучил их другими способами. Защищая свою жизнь, мы, рады не рады, должны были двинуться с войсками нашими и давать ему отпор, потому что с одной стороны паны комиссары Речи Посполитой присылали нам миролюбивые письма, с другой на нас шло войско. Преследуя князя Вишневецкого, мы достигли Замостья, получив верное известие, что князь Вишневецкий собирается воевать с нами. |
| Поляки отвечали: «Если бы курляндцы сами просили вашего государя о покровительстве и помощи, то была бы еще причина ему вступаться в это дело; но так как просьбы никакой нет, то удивительно, что посторонняя держава в наши домашние дела хочет мешаться; что же касается до комиссии, то она не имеет права что-либо установить в Курляндии, но должна о всем том, на чем согласится с курляндцами, донести сейму, который утвердит эти соглашения или не утвердит». В конце 1727 года Бестужев получил от своего двора приказание не предлагать ничего более польским министрам о курляндских делах, но дожидаться сейма. Но сейма не было в 1728 году по причине болезни королевской, и все дела остановились, кроме одного – о притеснениях православным от католиков. В начале 1728 года белорусский епископ князь Четвертинский прислал императору подробное описание бедствий, которым подвергалась его епархия после отзыва комиссара Рудаковского: «Повелено было моему смирению доносить о своих нуждах князьям Долгоруким, Василью Лукичу и Сергию Григорьевичу, бывшим тогда при польском дворе; они старательно предлагали королю и Речи Посполитой, чтоб нас оставили в покое, но ничего не воспоследовало, только одни декларации. На сейме 1726 года генерал Ягужинский прилагал неусыпный труд, чтоб православным была отрада, и получил декларацию, что наше дело должно окончиться на конференциях. Теперь министр Бестужев также всячески старается о нас, но получает один ответ, что дело решится на сейме, а на сейме о нем ни полслова, отлагают до конференций. Прежде всего прошу, чтоб г. Бестужев исходатайствовал позволение управлять по моей смерти Белорусскою епархиею назначенной от меня особе до тех пор, пока изберут другого епископа, ибо многие униаты уже теперь стараются получить привилегию и восхитить престол белорусский: чтоб выдан был королевский универсал, запрещающий обижать православных и отбирать у них церкви, пока не назначат к сейму комиссаров для рассмотрения обид: прошу о присылке в Могилев русского комиссара, потому что прежний был великою помощию для православных: прошу дать указ из св. |
|
|
