| Святыи же вселенскии четвертыи собор, иже в царех благочестивого Маркиана, спредстояща и сдышуща имея, истинных убо догмат, слышательника, освящаше Халкидона града Вифинийского, суща нарочита. в тридесять же и шесть сот число протязашеся. Его же избраннии беша Анатолии царьствующего града архиерейских закон врученныи. Еще же и Паскасии, и Ликинсии, епископским блистаящася саном, с Нифантием презвитером, место держаще Льва святейшего папы Римского, его же слава велика и многа, и яже о благочестии ревность. С ними же Максим Антиохийскии. И Иеросалимскии же Иувеналии. иже Евтиха злочастного, и поборника его презоривого Диоскора, о злочестии вины истязавше. ибо и тии еже от разделения, Несториево заблуждение усвоивше, в подобное оному впадоша окаянство. Единого бо Господа нашего Исуса Христа, от Божества же и человечества разумеваемого, и в сих двоих поклоняемого естествох, во едино естество дерзостне и безумне смешаху сии и сливаху. от них же отеческого существа, ино естествена, и человеком иноплеменна, неразумне окаяннии сотвержающе. Аще бо едино Христово естество, или божествено всячески, или человеческо будет. или аще убо едино божествено, где человеческое. аще же человеческое, како не отвержени Божества бывают. аще же ино что кроме сих, сие бо оставляется, и к сему паче их имеется мудрование. како не иноестествено тем Христос, и Отца и нас вообразися. его же что убо злочестивейше, или безумнейше, человека быти, глаголати Божие Слово и Бога, о растлении его Божества, и о отъятии приятого человечества. сие бо последует всячески, не единого естества, но иного кроме сих Христа рещи дерзнувшим. тем же и такового злочестия, иже христоборных сих догмат вводницы, достойную казнь пострадавше, отъяти быша священства, и от всея церкве быша прокляти, со отгнанобывшими христоборней ереси. Правое же и непревратное православия мудрование, еще паче писательными же отеческими свидетельствы проповедася и облиста, единого Христа, сиречь едину Его ипостась, и два естества, Божество же и человечество, несмесне и нераздельне зримых и разумеваемых, треблаженным архиереом пресветле, богословившим и предавшим несомненне исповедовати во вся вселенные концы. Явлено же есть и отсюду, яко ими же убо хромым стопы исправляхуся, и слепым страсть во очесех протяжения возражашеся. мертвии же от врат ада возвращахуся, и к еже жити прелагахуся. и прочая богознамения, яже неудобно числити, свершахуся и показовахуся, божественого естества, явствене показовашеся достоинство; а ими же труды и болезни, и алчбу и жажду, и яже сим страдаше сродственая подобная, человеческого существа изъявляшеся свойство; от них же, ова убо боголепне, ова же человеколепне, той же Христос истинныи Бог наш совершив и соделав. едину убо его и естественую ипостась, двоя же и различная естества [существа] в неслиянне совокуплении, явствене же и не пререкованным словом показа и увери. и то о сих деяния, иже четвертого собора. Собор пятыи, на Оригена и иже тая мудрствующих злославных |
| тем же, ниже верующих тебе ратников лестию ухищряй. аще бо и ратницы, но обаче ничим же менши прелестник и льстец веровавших, прельстивыи возмнится. предателя яко множицею человецы, предаемого убо любят, предавша же ненавидят. ты же разсмотряй, аще убо и наветовався от домашних, и лютая страдав предаде, не ненадежно есть друга и добра быти. аще же ничто же и себе, ни единем же менше непщуй предателя. еже убо воздарити злыми опечаливших, человеческая страсть. а еже толикого начати злодейства, неисцельные злобы есть. злато вся человеческая превращает. сохраняй убо отеческии не досажден обычай. непотребно непщуя и всем показуя, любящым крепка наветника злато. подобает яже убо особь сприпадающая, благодарне и доблествене терпети. а яже подвластных, сострадтельне и болезнене. ово бо терпения и мудрования божественого. ово же малодушия, и недостойно начальственого промышления и настоятельства. врагом единоколенным не отмщати. есть убо божествен и человеколюбив закон. есть же и многопотребное в самех вещех подая. отмщаяи бо имать паки лютейша врага. благодеяи же, или друга устроит вместо врага, или отнюд кротчайша врага. Ничто же о них же иным умыслил еси завещати, являйся преступая. еже бо в неких лжесловесие всего нрава неверна показует. и прельщеным несть срам воздарити подобными. всякому убо человеку сего ради бегати подобает лжи, наипаче же сущым в могутстве. иным бо есть егда бывает ответ неможение, сим же несть прибежища, не невсяким образом злых разумы обличатися. яже с зельностию обещания блюстися подобает. аще бо и подаси, множайшую предъотъял еси благодать, зельностию обещания сию предразделив, и в два един дар умалив. аще же не подаси, сугубу приял еси срамоту. и яко зельне обещал еси. и яко ничто же от них же обеща подал еси, и враг явился еси вместо друга. отъял бо еси еже пождаша надежи. инако же и зелная обещания пристоят не зело веруемым. обличаютжеся и яко не промышления паче, нежели потребы простирающи благодать. достоин благодати есть, почитаяи тоя и естество и наречение, и непрестая поучаяся, дóндеже ту воздаст. |
| 18. Как нужно понимать Да не явишься предо Мною пуст (Исх 23:15)? Некоторые говорят, что следует пойти и поклониться Богу и принести те дары, которыми располагаешь, не потому что Бог имеет нужду в них (ибо чего может недоставать Богу?), но поскольку приносящий и от этого получает благодеяние. Ибо разве не будет вкушением дивного попечения и благодеяния то, в чем кто-либо удостаивается плодоносить Богу, и открывать через внешние [проявления] внутреннее благочестие, и посредством умилостивлений связывать себя как создание с Создателем, когда одно верно и усердно приносит, а Другой милостиво принимает? И что иное, если не это, может быть важнее и драгоценнее для разумного существа в смысле благодеяния и попечения, что приятнее и милее? Но более подходящим было бы подразумевать здесь добродетель и благочестие, без которых никогда не следует являться перед Богом — ибо лишенный добродетели и благочестия, даже если он по видимости приходит к Богу, не увидит Его и не будет видим Ему — ибо нечестивый не увидит славу Божию и грешник не поведает оправдания Его (ср. Пс 49:16), но и Господь не знает делателей беззакония и не взирает на них благосклонным и дружественным оком. Посему следует приходить к Богу, лишь неся в душе добродетель и благочестие как дары, и исполнить Владычнее повеление, гласящее: Да не явишься предо мною пуст. Следовало бы и в изысканиях о Боге и Божественном не быть лишенным благоговения и духовного суждения, ибо душевный человек не принимает того, что от Духа (1 Кор 2:14), и опрометчиво бросающийся на исследования о Боге никоим образом не отыщет истину (ибо сказано: Просите и не получаете, потому что просите не на добро (Иак 4:3) 6 ), однако рассматривающий и исследующий то, что от Духа, духовно и с благоговением, придет к обретению истины и не обманется в своих стараниях — ибо неложен Тот, Кто обещал: Просите, и дано будет вам; стучите, и отворят вам (Мф 7:7). 19. Каким образом не противоречит одно другому, сначала сказать: И вот, все хорошо весьма (Быт 1:31), а потом разделить и назвать одних животных чистыми, а других нечистыми? |
| Если же кто-нибудь скажет, что рай был дан ему как некий предварительный дар и залог Царствия Небесного, и что он не будет лишен и Небесного Царствия, то вот это совершенно ни в чем не противоречит рассуждению, однако точнее мы узнаем при общем воскресении и разделении, и воздаянии за прожитое — а пока Сам Судия ведает доподлинно. Но у Моисея не было ни нужды, ни намерения распространяться о Царствии Небесном — ибо он, как мы сказали, описывая возникновение мира, умолчал о многих сверхчувственных вещах. Если же кому-нибудь будет угодно говорить, что он прообразовательно и намеком указал на то же Царствие Небесное в словах В начале сотворил Бог небо и землю (Быт 1:1), то мы ничего не возразим — ведь мы же не то говорим (как можно!) что Моисей, сподобившийся столь великого зрелища богосозерцания, не знал об этих вещах, но что он хранил их недоступными большинству и весьма щадил случайный слух, а для более возвышенных и совершенных, быть может, закладывал семена более высоких и дивных умозрений. Именно поэтому, говорят, он, рассказывая о создании чувственного мира, подробно описывает его и то, что его составляет, а повествуя о возникновении неба, те его части, которые относятся к земному миру, тоже разбирает сходным образом, охватив сущность и природу солнца и луны, и звезд; о том же, что далеко от земного устроения и принадлежит к высшей области, он так не рассказывает. А если об этом, то тем паче и о том, что выше. Ясное же и отчетливое повествование об этом он предоставляет Создателю и Владыке всего Христу Богу нашему, Который, посетив нас на земле и передав небесные и божественные научения и таинства, разъяснил и о Царствии Небесном. Потому что и прочее, законоположения, обетования, проклятия и благословения у Моисея везде понимаются в более телесном смысле, тогда как всеобщий Спаситель нашего рода, намереваясь всецело освободить человека от заблуждения, обещал нам, послушным Ему, пренебесные и божественные блага, а непослушным показал, что их ожидают не временные и убывающие со временем скорби, но мучения, длящиеся на протяжении беспредельной вечности. |
| 6 . Пифагорейцы воздерживались от поедания животных вследствие своей глупой веры в переселение, а также потому, что мясо дольше переваривается. Фасоль они также избегают, так как она вызывает метеоризм, пресыщенность, и по другим причинам. 8 . Пифагорейцы, говорят, предсказали множество вещей, и предсказания пифагорейцев всегда сбывались. 9 . Платон, говорят, изучал умозрительные и физические доктрины у италийских пифагорейцев, этические – у Сократа, а логические – у Зенона, Панненида и элеатов. Но все эти учения берут начало от Пифагора. 10 . В соответствии с Пифагором, Платоном и Аристотелем, зрение оценивает десять цветов, белый и черный будут крайними, все остальные между ними: желтый, темно–желтый, палевый, красный, синий, зеленый, голубой и серый. Слух оценивает голос, резкий и вялый. Обоняние оценивает запахи, хорошие и дурные, гниль, сырость, сухость и испарение. Вкус оценивает вкусы, сладкий и горький, а между ними пять: острый, кислый, холодный, соленый и горячий. Осязание судит о многих вещах между крайне тяжелым и наилегчайшим, таких как горячий и холодный; и тех которые между ним, твердым и мягким, и тех что между ними, сухим и мокрым, и тех что между ними. Тогда как четыре основных чувства привязаны к своим органам чувств в голове, осязание распределено по всей голове и всему телу, но применяется в основном руками. 11 . Пифагор учил, что на небесах есть двенадцать иерархий, первая и самая внешняя, будучи неподвижной сферой, согласно Аристотелю, является обиталищем высшего Бога и познаваемых божеств, куда Платон поместил свои Идеи. Далее следуют шесть планет: Сатурн, Юпитер, Марс, Венера, Меркурий, Солнце и Луна. Затем идут сферы Огня, Воздуха, Воды, и, наконец, Земли. На неподвижной сфере обитает Первопричина, и все чтобы то ни было, что находится ближе к ней, наилучше устроено и самое превосходное; тогда как то, что дальше от нее, наихудшее. Постоянный порядок сохраняется понижаясь к Луне, тогда как творения подлунные беспорядочны. Зло, следовательно, по необходимости присутствует в окрестностях Земли, которая была помещена на самый низ, как основа вселенной и в качестве вместилища вещей низменных. Все надлунные вещи управляются твердым порядком и Провидением Божьим, которому они следуют; тогда как подлунные управляются четырьмя причинами: Богом, Судьбой, нашим выбором и Фортуной. Например, подняться или нет на борт корабля, это в нашей власти; но штормы и бури, которые могут подняться в спокойном море, это следствие Фортуны; сохранность судна, плывущего по воде, находится в руках Провидения Божьего. Есть много различных проявлений Судьбы. Делаются различия между Судьбой, которая предопределена, упорядочена и последовательна, тогда как Фортуна капризна и случайна. Например, одно из проявлений Судьбы в том, как она ведет возмужание мальчика последовательно через все возраста к зрелости. |
| Как славный Варнава, поистине сосуд кротости и сострадания, по крови предков будучи иудеем, по месту рождения вел род с Кипра, и как ученый Аполлос, достигший с проповедью Эфеса и перешедший в Ахею, был иудейского племени по происхождению родителей, но по месту жительства считал родиной Александрию, так и священный Павел, происходивший из иудеев и принадлежавший к колену Вениаминову, имел родиной Таре, поскольку родители его поселились в эллинском городе. И опять-таки, как тысяченачальник, происхождением и отечеством очень далекий от рода римлян, по его собственному признанию, за деньги был возведен в их славу; и как город Филиппы, будучи главным городом провинции Македония и не имея никакого права на родство с римлянами, тем не менее сумел украситься его именем (ведь хозяева служанки, в которой был дух прорицательный, негодуя на глашатаев истины и влача к начальникам освободивших это создание от беса, поскольку исцеление одновременно изгнало и их доход, говорили: «Сии люди, будучи иудеями, возмущают наш город, и проповедуют обычаи, которых нам, римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять» ( Деян. 16:20–21 ), – видишь, как филиппийцы величают себя званием римлян?), и вновь, как после этого Иосиф, произросший от подлинного еврейского семени, и унаследовавший в качестве родины сам Иерусалим, будучи священником от священников, однако же кроме звания римлянина получил и наименование Флавия, которое фамилия Веспасиана давала как почесть тем, кто мог похвалиться родством с римлянами, причем Иосиф, называя себя римлянином и Флавием, не только никогда не был уличен в присвоении гражданства, хотя многие из зависти нападали на него, но даже не был обвинен в этом; а если угодно, и как сам город Иерусалим, несколько поколений спустя получив по фамилии Адриана наименование Элии, вошел в римский род, так сказать, по постановлению – итак, как все они, принадлежа к иноплеменному роду и отечеству, были приписаны к римскому гражданству, так и родители боговещанного Павла, жившие по иудейским законам не в тайне, но в чем-то и превосходившие большинство, не были сочтены недостойными стать членами римской фратрии 72 посредством записи, отчего и премудрый Павел не был в неведении относительно римского благородства, доставшегося ему в наследство от отца. |
| Однако я не буду ставить тебе это в вину – итак, при том, что столь многое и существенное противодействовало, ты имеешь, как уже сказано, что просил, в сочинении, которое не разукрашено изысканным слогом, но очищает смысл вызывающих недоумение вещей словами подручными и не презирающими слух толпы. Ты же не только хорошо сделал, что попросил и получил, но да покажешь мне еще большее рвение в пользовании даром. Трактат 2. Если в седьмой день почил Бог от всех дел Своих (Быт. 2:2), почему спасительное Слово Отчее говорит: «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (Ин. 5:17)? Мы видим четыре делания Создателя. Первое из них есть само первоначальное произведение и создание сущего. В этом значении сказано: «И в седьмой день почил Бог от всех дел Своих», – ибо Создатель, завершив и восуществив природы всего сущего за семь дней, больше не являет творения никакой сущности. Второе есть творимое Им пребывание и сохранение доныне того, что однажды возникло, никоим образом не допускающее, чтобы весь вид погиб и ушел в небытие – а такое действие и сохранение называется промыслом и попечением Божиим. И у этого действия и делания, как ведомо истинному слову, никогда не бывает никакого прекращения, пока существует этот земной состав. Вадим мы еще и третье делание Создателя, по которому каждая природа, делая то, что ей положено, не производит ничего несхожего с ней или чуждого, но всякий раз, вылепляя и образуя порождение как собственное и себе подобное, обнаруживает непреложную преемственность. Такое делание, тоже, пожалуй, относится к промыслу и попечению. Итак, из упомянутых трех деланий одно направлено на восуществление, другое на пребывание, а третье на подобие. Сюда же можно отнести и неизменную и нерушимую преемственность порядка возникших вещей. Ибо нельзя уличить солнце и луну в том, что они переменяют восходы и закаты, схождения и расхождения и прочие действия, заложенные в них созидательным Словом, или извращают изначально закрепленное за ними упорядоченное круговое движение. И прочий звездный сонм нельзя уловить за изменением и нарушением изначально приданной ему последовательности обращения и порядка, появления и исчезновения. И ночи, сменяющиеся днями, и наоборот, дни, уступающие место ночам, соблюдают упорядоченное соответствие неприкосновенным и непреложным; точно так же и природы времен года, передавая очередь друг другу, не воспринимают никакого нововведения, но хранят эту древнюю и удивительную перемену неизменной и нерушимой. И ясно, что такую упорядоченность и соответствие сущего удерживает и устрояет промыслительное начало – и это тоже можно назвать деланием сотворившего все премудростью Бога. |
| В дальнейшем пусть твоей заботой станет не только недоумевать, но гораздо более искать и любить подходящие разрешения. Ибо если кто-то пытается решать диалектические вопросы с помощью неопосредствованных, первичных и непроизводных (τν καθ ’ ατ) [положений] 73 , то он, вызвав смех, не избежит и обвинения во лжи, как и требующий геометрических доказательств в риторике, и пытающийся в математических теоремах приводить обыденные и поверхностные обоснования – и нечто подобное, чтобы не сказать еще более безобразное, происходит с теми, кто подходит к историческим вопросам не исторически, а черпает надежды на познание истины в другой области. Трактат 205. Феодору игумену (Письмо 65) По твоим словам, те из иконоборцев, что понаглее и позловреднее, полагая мудростью хитроумие, задают вопрос: которая из икон Христа истинная – та, что у римлян, или которую пишут индийцы, или греки, или египтяне – ведь они непохожи друг на друга, и какую бы из них ни объявили истинной, ясно, что остальные будут отвергнуты. Но это их недоумение, а вернее кознодейство, о прекрасное изваяние православия, можно многими способами отразить и обличить как исполненное великого безумия и злочестия. Во-первых, можно сказать им, что они сразу же тем самым, с помощью чего решили бороться против иконотворения, даже против воли засвидетельствовали его существование и поклонение [иконам] по всему миру, где есть христианский род. Так что они скорее говорят в пользу того, что пытаются опровергнуть, и уловляются собственными доводами. Во-вторых, что они, говоря такие вещи, незаметно для самих себя становятся в один ряд с язычниками – ведь сказанное о честных иконах можно равным образом применить и к другим нашим таинствам. Ведь можно было бы сказать: какие евангельские слова вы называете богодухновенными, и вообще, которое Евангелие? Ведь римское пишется буквами одного облика и вида, индийское – другого, еврейское – третьего, а эфиопское – четвертого, и они не только пишутся несходными обликом и видом буквами, но и произносятся с разнородным и весьма непохожим звучанием и значением слов. Итак, пусть скажут (а вернее, почему же вы не говорите?), что никому не подобает повиноваться или приходить к Евангелию, потому что оно возвещается несходными начертаниями букв и звучанием и значением слов. Ведь и эта дерзость свойственна именно вашим доводам – ибо даже какой-нибудь эллин не мог бы легко выдвинуть против нас такие вещи, потому что и у них почитается много похожего. И как у них общая с нами природа, и ум, и слово, и одинаковое смешение души с телом, и тысячи других [свойств], так и относительно представлений о Божестве, хотя они очень во многом и самом важном с нами расходятся, тем не менее есть вещи, против которых даже они не осмеливаются возражать из-за очевидности общих понятий. Поэтому даже эллин не усомнится у нас в этом, но кто-то другой, совершенно безбожный и безверный, совсем не допускающий ни понятия о Божестве, ни служения Ему. |
| Вот таким-то образом существует много именований, и в священнословных наших сочинениях, но также и в тех, которыми гордится аттическая речь, которые разделяются по противоположным вещам. И я полагаю, что в этом они следуют закону, который умеет различать даже то, что не поддается легкому различению. Ибо каждое из вышеназванных имен, по природе выражающее противоположные силы и действия, позволяет желающему беспрепятственно и без принуждения распределять [их] между теми вещами, которым свойственно сводиться под одно обозначение. И ясно, что этот способ раздвоения имен не входит в учение об омонимах, потому что из них некоторым, так сказать, неведома причина, по которой они, будучи различны, получили одно название, а некоторые рождаются от некоего подобия. Здесь же речь не приемлет ни того, ни другого, но, говоря о противоположных и враждебных вещах, тем не менее, дает одинаковое наименование тем, чья природа несказанно различна. Но пусть это будет прибавлено ради приятности и облегчения к священнословному трудолюбию, которое сосредоточивает и обостряет разум. Трактат 35. Почему не противоречат друг другу увещание первоверховного из учеников, гласящее: «Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в нашем уповании, дать ответ» (1 Петр. 3:15), и Владычнее приказание, повелевающее тем, кого ведут на суд царей и правителей давать отчет за веру, не заботиться заранее об ответе (Мф. 10:18–20)? Потому, о наилучший из любителей священных слов, что и то, и другое изречение, хотя они и облечены в различные выражения, имеют в виду одно и то же. А то, что ведет к одному и тому же деянию и повелевает настраивать волю по одинаковым законам, не будет противоречиво – далеко до этого! Ведь быть готовыми означает нисколько не медлить с ответом на вопрос, и предполагает, что спрашивающим отвечают без сомнения в помыслах, – а не заботиться заранее и не превращать час дерзновения в час размышления, и не смущаться разминкой, когда уже идет состязание, сходится и сообразуется с той же самой мыслью. Ибо готовый свободен от заботы, и беспокойства, и сомнения – тому же, чей разум свободен от этого страстного расположения, нет никакой нужды заранее заботиться, или разминаться, или разделяться между наступившими соревнованиями и [предварительными] упражнениями. Но хорошо продуманная, не сдвигаемая размышлениями устойчивость, со временем и навыком дающая несомнительное суждение, – вот что несет в себе поборник благочестия, и при содействии благодати Пресвятого Духа он готов и доставить пользу наставления желающим научиться, и с твердостью и неколебимостью ума противопоставить пытающимся браниться и издеваться строгость учения, и обличение заблуждающегося мнения, и непорочность благочестия. Ибо твердость и устойчивость воли делает стремящихся к научению более внимательными и умеет отражать злокозненность и досадительность злоумышленников. |
| От составителя Впервые предлагаемое вниманию русского читателя произведение св. Фотия, патриарха Константинопольского в 858–867 и 877–886 гг., представляет собой несистематизированное собрание различных, иногда мелких, иногда более пространных, трактатов главным образом экзегетического содержания. Хотя из пролога явствует, что оно создавалось в ссылке, последовавшей за смещением Фотия с Константинопольской кафедры в 867 г. (скорее всего, в 873–875 гг.), это относится только к первой части, охватывающей вопросы 1–75. Все остальное 76–329) было собрано из архивов патриарха уже после возвращения в столицу, вероятно, его помощниками, причем к богословским фрагментам добавилось и некоторое количество статей светского характера. Колоссальная ученость и необыкновенно широкий интеллектуальный кругозор Фотия, глубина его богословской мысли, а также привлечение не дошедших до нашего времени источников делают «Амфилохии» исключительно интересным памятником отнюдь не только для специалистов. Полный перевод богословских сочинений Фотия на русский язык есть одна из важнейших задач, стоящих перед отечественной наукой, и настоящая публикация призвана сделать первый, пусть и совсем небольшой, шаг в этом направлении. Перевод с древнегреческого выполнен по изданию: Photii Epistulae et Amphilochia/Edd. В. Laourdas, L. Westerink. Lipsiae, 1986. Vol. IV. Поскольку порядок вопросов в оригинале существенного значения не имеет, в переводе он будет соблюдаться не всегда (при сохранении нумерации). Д. Е. Афиногенов Амфилохии, или изъяснения священных слов и вопрошаний к Амфилохию, преосвященнейшему митрополиту Кизика, испросившему во время искушений разрешения различных вопросов, числом простирающихся до трехсот. Уважая твое искреннее рвение, я решил удовлетворить твою просьбу, как ты и надеялся, хотя было много такого, что имело силу удержать это мое намерение, – во-первых, то, что большинство твоих недоумений было должным образом разъяснено изрядным числом живших прежде нас священных мужей; а во-вторых, что немало из этого мы и сами разрешили в других сочинениях. Кроме того, чтобы разобрать такое множество, требуется долгое время, хотя, по божественному гласу проповедника, «время коротко» ( 1Кор. 7:29 ) и вдет к концу, а для нас, как ты видишь, срок сокращается не только по общей для человеческой жизни, но теперь еще и по своей особой причине. Как же изобилие вопросов, составляющих вместе число триста (ибо настолько твоя щедрость в этом рассудила расширить нашу нынешнюю тесноту), может не занять длительное время и не истощить наш досуг? А то, что эти вопросы заданы вперемешку, и что ты слышал, как мы устно в твоем присутствии устраняли недоумения по поводу некоторых из них (зачем, если можно сохранить в памяти услышанное, ты требуешь от нас повторного труда?), и что писание получается пространным – все это не меньшие препятствия, чем вышеупомянутые, хотя другим хватило бы и тех. |
|
|
