| Я не предлагаю вернуться к пейсам, талесу, запрету на свинину и некоторые морепродукты. Однако я уверен, что мы должны многому научиться у народа, чья повседневная жизнь была так тесно связана с Богом. Когда мы из своего времени оглядываемся на завет, заключенный между Богом и древними евреями, нас в первую очередь поражает его суровость, а также произвольность или избыточность (на наш взгляд) некоторых предписаний. Однако сами евреи ничего подобного не чувствовали. Мало кто из них просил Бога снять пищевые запреты или освободить их от части религиозных обязанностей. Кажется, они были даже довольны тем, что их Бог в отличие от языческих богов соседних народов пожелал дать им столь конкретные указания. Как сказал ученый пуританин Перри Миллер, заключив договор с Богом, ты уже имеешь дело не с неведомым, далеким, непостижимым божеством, а с личностным Богом, на Которого можно положиться. Евреи и Бог оказались персонажами одной и той же истории. Все, что происходило с ними, связано с этим первоначальным сюжетом, а сюжет–то оказался любовным. С самого начала Бог избрал это племя не потому, что оно было сильнее или многочисленнее соседних, и не потому, что оно отличалось какими–то моральными качествами. Бог избрал евреев потому, что Он их полюбил. Как всякий влюбленный, Бог желал взаимности. Все заповеди, полученные евреями, проистекают из одного–единственного требования — любить «Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим». Разумеется, евреи то и дело нарушали это предписание. Но ныне христиане вправе именовать три четверти Библии Ветхим Заветом только потому, что, сколько бы евреи ни подводили Бога, Он был верен им. Любовь Бога нашла новый путь и выразила себя в Новом Завете. Серен Кьеркегор дал два совета читателю, наталкивающемуся на трудные места в Библии. Во–первых, воспринимать эту книгу как любовное послание. Продираясь сквозь языковые, культурные и прочие различия, не забывать о цели своего труда: проникнуть в суть, в чрезвычайно важное сообщение от Того, Кто вас любит. А далее поступайте в соответствии с тем, что сумели понять. На жалобы, что в Священном Писании, дескать, столько трудных мест, что целые книги кажутся просто непостижимой загадкой, Кьеркегор отвечает: на подобные рассуждения имеет право только тот человек, который сумел полностью применить к себе понятые им страницы Библии. Можно ли назвать Бога благим? |
| Я со своей стороны обещал настоятелю, что скоро он увидит меня в Мальтаверне: моя мать в конце концов добилась от меня согласия на отъезд, но с оговоркой. Я заявил, что прежде я должен сделать необходимые для своей диссертации выписки в городской библиотеке. Вряд ли кто-нибудь мог похвалиться, что видел меня там хоть раз за все это время... Два месяца я не открывал этой тетради. То, что я пережил, не поддается никакому описанию, не укладывается в обычные слова: есть стыд, который невозможно выразить. То, что я смогу рассказать здесь об этом, будет, как и все остальное, лишь изложением событий в определенной последовательности и порядке. Итак, попытаюсь: я должен выполнить обещание, данное Донзаку... Говоря откровенно, зачем мне этот предлог? Словно сам я не испытывал горького удовольствия, снова и снова переживая этот стыд, час за часом, до самого конца моей истории, вернее, до конца одной главы моей истории, которая только еще начинается! Я пишу это 20 октября, держа тетрадь на коленях, в нашем охотничьем домике, в урочище шикан, затерянном в глуши, далеко от всех ферм. Стоит мягкая погода, туман, в этот день ждали большого перелета, но вяхири не летят: сегодня тепло, они прячутся в ветвях дубов и объедаются желудями. Я вижу остроносый профиль Прюдана Дюбера, его тяжелый подбородок, он высматривает сквозь вершины сосен небесные пути, по которым должны потянуться летящие стаи, если только они появятся Раздается свист, к Прюдану присоединяется какой-то фермер, спрашивает: — Rassat palumbes? Под могучими кряжистыми дубами, укрывшими нашу хижину, я всегда всем своим существом ощущаю вечность, так же как на берегах Юра проникаюсь сознанием бренности нашего бытия Человек — это даже не мыслящий тростник, а мыслящая мошка, но и в те немногие минуты, что отпущены ей для жизни, она находит время для совокупления — вот что ужасно. Из всего происшедшего я попытаюсь записать то немногое, о чем, мне кажется, можно сказать. Я не посещал городскую библиотеку вовсе не потому, что почти каждый вечер ходил на улицу Эглиз-Сен-Серен. С Мари я встречался только после закрытия магазина и легко мог примирить требования работы над диссертацией с требованиями своей страсти. Но в эти тяжкие тягучие дневные часы в отупевшем от жары городе я способен был только ждать... Что же тут такого? В чем, собственно, драма? Такова история всех и каждого в известном возрасте, в известный момент жизни. Вероятно, нужно быть христианином, как я, или быть им хотя бы в прошлом, как Мари, чтобы думать, будто речь идет о чем-то большем, чем наша земная жизнь, когда мы уступаем инстинкту размножения, свойственному всем видам живых существ. Или, вернее, надо принадлежать к тому виду нетерпимых христиан, к которым принадлежу я: сделав уступку, они не ищут себе оправдания. Если суждено им погибнуть, они погибнут с открытыми глазами. |
| Туман не рассеивался, но пробивавшиеся сквозь него солнечные лучи жгли невыносимо. Должно быть, днем будет гроза. Хоть бы пролился наконец дождь на жаждущие ланды, где каждый день то там, то здесь вспыхивали пожары: говорили, что виноваты пастухи, но достаточно было солнечного луча, упавшего на осколок бутылки... Какая таинственная алхимия преображает в моих воспоминаниях все ничтожные подробности, словно то, что они отошли в прошлое, дает им право на преображение! Лучше было дожидаться часа отъезда у Дюберов, там было прохладнее. Мы рассчитывали сесть в поезд на станции Низан, в десяти километрах от Мальтаверна. Туда мы доедем на двуколке Прюдана. Я предупредил Мари, что придется ехать сразу же после завтрака, в самый зной, когда даже скот не выходит на волю. «И даже Вошка», — прошептала Мари. Тряска в гремящей двуколке под палящим полуденным солнцем, среди роя слепней и мух, по выбитой пыльной дороге — вот каким кошмаром закончился наш сон в летнюю ночь. Я сидел на заднем сиденье между обливавшимся потом Симоном и Мари. Руку я прижал к спинке сиденья, чтобы предохранять Мари от толчков. Она держалась прямо, неподвижная, безмолвная, а я со своим даром угадывать тайные чувства других людей — я знал, что в ее душе волшебный Мальтаверн нашей ночи превращается в проклятую землю, от которой надо бежать не оглядываясь. Мы услыхали автомобильный рожок, потом шум мотора. Стелла, наша старая кобыла, встала на дыбы. Нас обогнал «серполле», где сидело за рулем какое-то чудовище в очках. Пыль поднялась такая, что Прюдану пришлось постоять на обочине дороги. Поезд запаздывал. Мы ждали его почти в полном одиночестве на раскаленной платформе заброшенной станции, среди клеток с подыхающими от жажды курами. ГЛАВА IX Мари умолила меня не приходить на улицу Эглиз-Сен-Серен в отсутствие ее матери, которая уехала в Сулак. Мы можем видеться сколько угодно в ее закутке в книжной лавке. Наша лестница на улице Шеврюс казалась раем. За те три дня, что мы с Симоном прожили вместе, поджидая ответа от мадам, мы не раз покидали маленькую гостиную и спасались от жары на ступенях этой ледяной лестницы. Ночами, еще более душными, чем дни, нас осаждали несметные полчища самых крупных, самых ядовитых москитов, какие только водились в наших широтах. У меня была кровать с пологом: прежде чем заснуть, мне следовало только проверить, не запер ли я в клетку вместе с собой и какого-нибудь хищника. Но на кровати Лорана полога теперь не было. На второй же день я увидел, что у Симона все лицо перекосилось: москит ужалил его в веко. Он был удивлен, что меня это огорчает. |
| Итак, ничего не произошло. Это был мой последний год перед защитой диплома, поэтому при любом затруднении я оправдывался подготовкой к экзаменам. Мари и Симон уточняли план военных действий применительно к условиям летних каникул. Оба они в толк не могли взять, как это двадцатидвухлетний юноша боится отправиться в путешествие без матери, и не только потому, что не хочет ее огорчать, но и потому, что сам все еще остается ребенком, который, бывало, приходил в ужас, когда мать на минуту оставляла его одного в вагоне, чтобы купить газету во время поездок мама, еще больше чем в повседневной жизни, освобождала меня от всего. Но она никогда не помогала мне в моих занятиях, как это делала Мари, когда я готовился к письменным экзаменам и каждый день приходил к ней на улицу Эглиз-Сен-Серен после закрытия книжной лавки. Маму я уговорил перенести ужин на более поздний час. Так истек этот год, от которого мы ждали столько драматических событий, но который прошел без всяких историй, кроме истории нашей внутренней жизни; но об этой общей нашей истории, и даже о своей собственной, я не могу сообщить ничего, что не было бы придумано или приукрашено из желания заинтересовать Донзака. Мне кажется, моя душа как бы еле тлела — подготовка к экзаменам заставила меня все остальное, и даже бога, взять в невидимые скобки. Я больше не сомневался в Мари, потому что она страдала. И даже бога... Здесь Донзак снова обнаружит свое влияние. Он проповедовал, что иногда надо давать своим естественным влечениям передышку. Я знал, что Мари печальна, потому что между нами скоро все будет кончено, но со времен своей работы у отца X. она сохранила воспоминание об одном мистике, создавшем целую доктрину так называемого «таинства преходящего мгновения». Она говорила: «Эта минута принадлежит мне, ты здесь, я здесь, дальше я не загадываю». Не могу сказать, чтобы в течение этого времени ко мне порой не возвращались сомнения насчет Мари: один раз она уже солгала, она может снова солгать. Я считал, что она вполне способна разыгрывать роль страдающего из-за меня создания, она знала, что именно это и было мне нужно, чтобы не страдать самому. Может быть, она раскрыла мне свой план не до конца. Может быть, в нем таилась ловушка, о которой знала лишь она, и в один прекрасный день я окажусь связанным с ней перед богом и людьми. Но я достаточно осторожен, меня не захватишь врасплох, я буду принадлежать ей, только пока я этого хочу... Из нас троих один Симон был упоен надеждой. ГЛАВА VIII |
| — Это чудовищно. — Еще более чудовищно, чем вы себе представляете. Один из наших соседей по Мальтаверну — Нума Серис, дальний наш родственник, — владеет самым крупным поместьем в округе после нашего. Он вдовец, его жена умерла от горя, он ее уморил... — От горя не умирают, — сказала Мари с раздражением. — Как выдерживает Нума Серис аперитивы, коньяки и вина, которые поглощает с утра до вечера и считает единственной своей усладой, — эта тайна меня мало интересует. Но я всегда удивлялся, зачем к нему ездит мама. Она уверяла, что ей необходим его совет при продаже леса или в спорах с фермерами. Но в скором времени я открыл, что связывает ее с этим гнусным типом. У него есть препротивная дочка, которую мы ненавидели, Лоран и я. Зовут ее Жаннетта, но иначе, как Вошка, мы ее не называли. Помню, Лоран незадолго до смерти сказал: «Мне повезло, я слишком взрослый, чтобы жениться на Вошке. На Вошке женишься ты». И злая шутка неожиданно превратилась в прямую угрозу... — Почему же в угрозу? Ведь вы не маленькая девочка, которую силком выдают замуж. Признайтесь честно: в душе вы отчасти сообщник вашей матери, сам мечтающий об этом мерзком союзе, и его-то, этого сообщника, вы и боитесь. Мы стояли перед ее дверью. Она держала в руках ключ. Она сказала: — До свидания, Ален. Не приходите в лавку до пятницы. Накануне я увижусь с Симоном Дюбером. Может быть, все мне представится по-другому. Дверь захлопнулась. Я остался один на тротуаре, на этой узенькой улочке квартала Сен-Серен. Я примостился на ступеньке крыльца и, упершись локтями в колени, заплакал. Мое отчаяние было непритворным, но, строго говоря, все-таки было игрой. Я упивался собственной скорбью. И тем не менее настоящие слезы текли у меня между пальцев, настоящие рыдания я безуспешно пытался удержать. Дверь позади меня приоткрылась. Я вскочил. Мари появилась на пороге с лампой в руках. Она еще не успела снять шляпку. Она сказала: — Хорошо, что я увидела вас в глазок. Она повела меня за собой, предупредив, чтобы я не шумел, хотя спальня ее матери и выходит во двор. Мы вошли в узкую комнату, очевидно гостиную. Там было холодно и стоял нежилой запах. Кресла были покрыты чехлами. Даже люстра была затянута кисеей. Мари усадила меня рядом с собой на диван. Я продолжал плакать, и она сказала: |
| Прот. А. Степанов: Конечно, да. А. Крупинин: Потому что кроме доверия чисто, так сказать, рационального здесь еще должна быть любовь. Прот. А. Степанов: Да, и некоторое такое поэтапное приближение я хотел этими примерами выстроить, некоторую такую иерархию приближения. Именно в этом смысле Авраам называется «отцом веры» или, как Серен Кьеркегор называет его, «рыцарем веры». А. Крупинин: Господь говорит: «Кто будет веровать и креститься – спасен будет, а кто не будет веровать – осужден будет». Получается, что от самого человека зависит в какой-то степени, будет он веровать или не будет… Прот. А. Степанов: Конечно, конечно. И вот здесь, в этих евангельских словах, речь идет именно об этом дерзновении, которое человек обязан проявить, обязан явить. Без дерзновения невозможна вообще духовная жизнь. А. Крупинин: Ну вот, если человек, допустим, неверующий, он не верует. Он же должен, так сказать, для того, чтобы начать проявлять свое дерзновение к вере, иметь какой-то импульс для этого… Прот. А. Степанов: Я думаю, Господь дает эти импульсы нам в нашей жизни. Есть моменты, когда мы всерьез задумываемся над тем, как мы живем, куда мы идем. Иногда это может быть связано с тем, что нам надо кому-то что-то объяснить. То, что мы как бы для себя решали и действовали просто по обычаю, по воспитанию, не отдавая себе отчета, а почему, собственно, мы так делаем. Но в какой-то момент вдруг возникает необходимость объяснить наши действия, наши жизненные принципы кому-то другому. Но прежде всего мы это, рано или поздно, должны объяснить самим себе. И вот здесь ситуация какого-то внутреннего кризиса. Когда человек переживает ощущение или бессмысленности бытия, или какой-то безысходности, тоски в связи с мыслями о смерти, например. Наверное, у каждого человека это очень по-разному. Это может быть кризис отношений с окружающими людьми. Это кризис в семье. Для молодого человека это могут быть отношения с противоположным полом, какие-то удачные или неудачные. И вот здесь, вот на этих изломах, так сказать, нашей судьбы, встает вопрос. И перед нами стоит вот именно такая альтернатива – признать или не признать существование этого высшего начала. Т.е. человек свободно может это принять и начать жить так, как если бы это было так. И делая вот этот самый шаг, о котором я говорил, в некоторую пустоту, мы не знаем, собственно говоря, а есть Он там или нет. Но вот, делая такой шаг, первый шаг, мы вдруг с удивлением обнаруживаем, что да, нечто есть, есть какой-то ответ нам. Для человека неверующего нужно иметь решимость сделать этот шаг. Если ничто вообще не подвигает к тому, чтобы эти шаги делать, ну, значит, не пришло время. Но я бы сказал так, что всякий человек должен быть внимателен к своей жизни. Можно научиться проходить мимо, хотя когда начинаются переживания всерьез, наверное, не пройдешь совсем уж мимо. |
| Сыщик Диксон Бретт — персонаж романов и повестей английского писателя детективного жанра Стэнлиена Кинга, которые издавались в 20–30–е гг. Книги под названием «Диксон Бретт, Сыщик» установить не удалось. 22 «Коралловый остров» — наиболее известный роман Роберта Майкла Баллантайна (1825–1894), шотландского писателя, перу которого принадлежат многие приключенческие романы и повести. Капитан Гилсон — Чарлз Джеймс Луис Гилсон (1878–1943), английский морской офицер, участник нескольких войн, автор историко–приключенческих романов: «Пиратский аэроплан», «Пиратская яхта», «Потерянный остров» и др. Энтони Хоуп– литературный псевдоним Энтони Хоупа Хокинза (1863–1933) — английского юриста, автора исторических романов. «Софья Кравонская» опубликована в 1906 г. 23 «Изъясняется она словами Спенсера…» — Грин цитирует строки из поэмы видного поэта английского Возрождения Эдмунда Спенсера (1552–1599) «Королева фей» (1590–1596), песня IX, строфа LXIII. 24 М арджори Боуэн — литературный псевдоним Габриэллы Маргарет Кэмпбелл (1886–1952), английской писательницы, перу которой принадлежит более полутораста книг для детей и исторических романов, выходивших под различными псевдонимами (Джордж Приди, Джозеф Ширинг). Роман «Миланская гадюка» опубликован в 1906 г. 25 А. Е. — литературный псевдоним английского поэта Джорджа Уильяма Рассела (1867–1935). Часть жизни Первая часть автобиографической дилогии Грина опубликована в 1971 г. 26 Кьеркегор, Серен (1813–1855) — датский теолог, философ, писатель, предшественник экзистенциализма. Знаменитые георгианцы — современники эпохи царствования Георга V в первые два десятилетия XX века. 27 «Тарзан» — первая кинематографическая версия цикла рассказов о «благородном дикаре» американского прозаика Эдгара Райса Берроуза (1875–1950) появилась в 1915 г. Генрих III — английский король (1207–1272) из династии Плантагенетов. 28 Зеленый Джек — участник традиционного весеннего карнавала, мальчик или юноша, украшенный ветками ивы и зелеными листьями. 29 «Сотби» — всемирно известная фирма — устроитель аукционов произведений искусства и предметов художественной ценности. |
| Истина, мол, должна быть видна людям, ее не полагается скрывать. Практически все экзегеты и толкователи указывают на то, что афоризм о светильнике связан с гонениями на христиан. Бывают времена, когда опасно говорить правду. Но настоящий христианин верен правде, невзирая ни на что. Светильник истины нужно держать высоко, а не скрывать его трусливо в интересах личной безопасности. Действительно, в ту эпоху ранней церкви показать свою принадлежность к христианству иногда было равнозначно смерти. Существовал культ, боготворивший императора, который считался олицетворением всего государства, и ему, как и государственной власти, поклонялись как богу. В определенные дни от людей требовалось приносить жертвы божественному императору, и это была настоящая проверка политической благонадежности. Человек, принесший такую жертву, получал удостоверение об этом, а получив удостоверение, он мог пойти и поклоняться какому угодно богу. До нас еще сохранилось много таких удостоверений. Например: «Уполномоченным по жертвоприношениям от Акея с детьми Эасом и Герой, проживающими в деревне такой-то. Мы регулярно приносим жертвы богам, а сейчас, в вашем присутствии, как того требует правило, принесли жертвы, совершили наши возлияния и вкусили наших жертвоприношений и просим вас дать нам соответствующее удостоверение. Всего вам наилучшего». А за этим следует подтверждение: «Мы, Серен и Герм, свидетельствуем ваше жертвоприношение». И христианину нужно было лишь совершить этот формальный акт, получить эту бумажку, это удостоверение, и ему уже ничего не грозило. Но тысячи христиан предпочитали умереть, нежели сделать это. Они очень просто могли скрыть тот факт, что они христиане, и могли продолжать оставаться христианами в частном порядке, без огласки, без хлопот и неприятностей. Но они считали, что должны засвидетельствовать свою принадлежность к христианству в присутствии людей. Именно им мы обязаны сегодня нашей христианской верой. Афоризм Иисуса Христа говорит о том, что христианская вера всегда должна быть подобна лампе, которую может видеть каждый. |
| Одним из мест размещения военнопленных и перемещенных лиц был район Льежа, где они работали на многочисленных шахтах. Еще до войны в Льеже, около местечка Серен, были построены бараки для поляков-гастарбайтеров , куда и привозили советских военнопленных, а позднее и угнанных на принудительные работы. Таким образом, это был самостоятельный лагерь, со своим кодовым номером (LG VIII Seraing) и со своей охраной. «Пропускная мощность» лагеря составляла 1100 человек, и, по мере уменьшения количества узников по причине смерти, неуклонно пополнялась заключенными из других лагерей. Некоторым военнопленным, впрочем, удавалось бежать и присоединиться к отрядам бельгийского Сопротивления. Условия жизни в таких лагерях и работы в шахтах были тяжёлыми, рабскими. Один из заключенных лагеря, советский военнопленный, позже вспоминал: «…При 12-ти часовой работе 375-граммовая пайка хлеба, да черпак бурды. Спасибо бельгийским шахтерам, украдкой подкармливавшим пленных. Шахтер Морис Жакке каждый день приносил бутерброд, хотя семья его под немецкой оккупацией жила тяжело…» . Известно, что в районе Льежа окормлял военнопленных русский священник Валент Роменский. Будучи настоятелем льежского храма святого Александра Невского он регулярно посещал многочисленные лагеря, расположенные в этом угольном бассейне и всячески помогал заключенным. В книге Жана Пюта «Советские военнопленные в Лимбурге в 1942-45 годах» упомянута льежская организация «L’Aide aux Prisonniers Russes», с которой отец Валент был очень тесно связан. Отец Валент делал все возможное, однако помочь удавалось далеко не всем. Списки заключенных, погибших и умерших за этот период, представляют печальное зрелище. В настоящее время они требуют большой и кропотливой архивной работы. Порой они не содержат никаких дополнительных сведений, не известны причины и обстоятельства смерти заключенных. Так, например, в списке бельгийского МИДа, составленного в 1959 году для советского посольства, место смерти большинства узников указано в общих чертах: «Военный госпиталь в Льеже» или просто «в Льеже». |
| Незаметный цветок в огромном лесу. О книге философа С.Кьеркегора Несчастьем в жизни, пожалуй, подавляющего большинства людей является то, что они никогда не замечают мгновения, так что вечное и временное в их жизни всегда оказываются разделены, — и почему? — потому что они не умеют молчать. 27 октября, 2009 Несчастьем в жизни, пожалуй, подавляющего большинства людей является то, что они никогда не замечают мгновения, так что вечное и временное в их жизни всегда оказываются разделены, — и почему? — потому что они не умеют молчать. 27 октября в Москве в Культурном Центре «Покровские ворота» состоится презентация книги Сёрена Кьеркегора «Беседы». Это издание впервые знакомит отечественного читателя с циклом кьеркегоровских «назидательных бесед» – толкований различных мест Священного Писания, которые Кьеркегор публиковал под своей собственной фамилией, в отличие от философских работ, публиковавшихся им под псевдонимом. «Незаметный Цветок в огромном лесу» — так называл свою небольшую книгу «Беседы» известный датский философ и богослов Серен Къеркегор. Она впервые издается на русском языке и касается тех евангельских образов, которые очень дороги христианам, но при этом воспринимаются все же не совсем откровенно. Полевая лилия и птицы небесные, мытарь, грешница и первосвященник гораздо ближе каждому из нас, чем, возможно, мы об этом думаем. Об этом и пишет, как бы по спирали приближаясь к самой сути вещей, этот мыслитель, необычный и для своего времени, и для нашего. Тем не менее, его богословие оказывается чрезвычайно актуальным. Это одна из возможностей «навести на резкость» восприятие известных евангельских истин, прислушаться к себе и попытаться понять, есть ли в нашей жизни место для Бога? Мы предлагаем вашему вниманию небольшие отрывки из недавно вышедшей в Свято-Владимирском издательстве книги «Беседы», предисловие к которой написал протоиерей Алексий Уминский. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его. Но что это значит, что я должен делать или к чему и как стремиться, чтобы можно было сказать, что я ищу, что я стремлюсь найти Царство Божие? Должен ли я стараться получить место, отвечающее моим способностям и силам, чтобы работать на этом месте? Нет, ты должен прежде искать Царства Божия. Должен ли я отдать всё своё имущество бедным? Нет, прежде ты должен искать Царства Божия. Должен ли я идти возвестить это учение миру? Нет, ты должен прежде искать Царства Божия. Но в таком случае то, что я должен делать, в известном смысле является ничем? Да, так и есть, в известном смысле это ничто; ты должен в самом глубоком смысле сделать себя самого ничем, стать ничем перед Богом, научиться молчать; в этом молчании и состоит начало, о котором сказано: прежде — прежде ищите Царства Божия. |
|
|
