| Однако декабрь «выдался» не совсем удачный: портье, когда с ними говорили о погоде, только виновато поднимали плечи, бормоча, что такого года они и не запомнят, хотя уже не первый год приходилось им бормотать это и ссылаться на то, что всюду происходит что-то ужасное: на Ривьере небывалые ливни и бури, в Афинах снег, Этна тоже вся занесена и по ночам светит, из Палермо туристы, спасаясь от стужи, разбегаются… Утреннее солнце каждый день обманывало: с полудня неизменно серело и начинал сеять дождь, да все гуще и холоднее; тогда пальмы у подъезда отеля блестели жестью, город казался особенно грязным и тесным, музеи чересчур однообразными, сигарные окурки толстяков извозчиков в резиновых, крыльями развевающихся по ветру накидках – нестерпимо вонючими, энергичное хлопанье их бичей над тонкошеими клячами явно фальшивым, обувь синьоров, разметающих трамвайные рельсы, ужасною, а женщины, шлепающие по грязи, под дождем с черными раскрытыми головами, – безобразно коротконогими; про сырость же и вонь гнилой рыбой от пенящегося у набережной моря и говорить нечего. Господин и госпожа из Сан-Франциско стали по утрам ссориться; дочь их то ходила бледная, с головной болью, то оживала, всем восхищалась и была тогда и мила, и прекрасна: прекрасны были те нежные, сложные чувства, что пробудила в ней встреча с некрасивым человеком, в котором текла необычная кровь, ибо ведь в конце концов и не важно, что именно пробуждает девичью душу, – деньги ли, слава ли, знатность ли рода… Все уверяли, что совсем не то в Сорренто, на Капри – там и теплей, и солнечней, и лимоны цветут, и нравы честнее, и вино натуральней. И вот семья из Сан-Франциско решила отправиться со всеми своими сундуками на Капри, с тем, чтобы, осмотрев его, походив по камням на месте дворцов Тиверия, побывав в сказочных пещерах Лазурного грота и послушав абруццских волынщиков, целый месяц бродящих перед Рождеством по острову и поющих хвалы деве Марии, поселиться в Сорренто. В день отъезда, – очень памятный для семьи из Сан-Франциско! – даже и с утра не было солнца. |
| Кир. библ. 100–1336, л. 584 об.). Но здесь, быть может, разумелись только помещения для жилья (сравн. там же, л. 584 об.–585). В той же описи при перечислении предметов, хранившихся в казне, упоминаются следующие ее помещения: «верхняя задняя полата” (л. 528 об.), ,другая задняя полата верхняя же” (л. 531), «средняя верхняя палата” (л. 533 об.), «нижняя средняя полата”, (л. 534) «келья” («в казне в келье,” л. 534 об.), «полатка рядная без полу” (л. 535), «нижняя полата, что словет дровеник” (л. 535), «пред казною чюлан” (л. 535 об.), «переднее верхнее сушило” (л. 536 об.), «казенная келья” (л. 537 об., сравн. л. 534 об.), ее «сени” (л. 537 об.), «комната и засенья” (л. 539), «казенная задняя келья против казначейской и комната” (л. 541 об.), «казенная подьяческая келья” (л. 543 об.), «казенная задняя келья против подьяческой” (л. 544) и «чюлан” («в той же келье в чюлане”, л. 544). Кроме того в той же монастырской описи упоминается меньшая казна, состоявшая, из кельи, чулана «засенного”, (казны?) и сушила (л. 546). – Все это не дает однако никакого представления о распланировке этих палат и не уясняет отношения их в современному плану «казны» (сравн. рисунки XXVI и XXVIII), который не знает указанной дробности внутренних ее комнат. Но в таком приблизительно виде застает казну уже монастырская опись 1773-го года, произведенная после пожара казенных палат (1764 года,) который, быть может, и уничтожил указанную дробность: «В ряду вышеписанной в 1 статье под 13 полуночной нутряной стены в востоку (говорит опись 1773 года) казенные кладовые полаты о двух апартаментах, по наружной мере в длину семнадцать сажен с полусаженью, в ширину пять сажен два аршина, в ысподную прихожую кладовую полату дверь; в ней снутри полаты щит на крюках и петлях железных, деревянной, с наличной сторона обит жестью с нутряным двоевалешеным замком, да в оных дверях снаружи железной затвор. (В) кладовых полатах в исподнем апартаменте тритцеть окошек без оконниц, в верхнем апартаменте дватцать два окошка, в том числе с оконницами слюдными ветхими восмнатцать окошок, а четыре без оконниц. |
| В настоящем же случае мы принуждены были неустанно работать, составляя вьюки и затем обертывая их сверху выкроенным просмоленным холстом, ибо время было зимнее и снег покрывал землю, а мулы не могут нести более семидесяти ок клади. У нас был тюк соболей, состоявший из восьми больших мехов, восьми лапчатых и двух с половиною горловых. Опасаясь за их целость, я уложил их в мешок из грубого холста, поверх его надел мешок из навощенного полотна, и все это вложил в кожаную сумку. Подобным же образом я поступил с тюком цельных беличьих шкурок, заделав их в один вьюк, и с ящиком с кусками парчи, венецианского бархата, атласа и тому подобного. На всех этих тюках были надеты кожаные мешки, при чем внутренние мешки были старые или из грубой дерюги; мы надевали на них первые и зашивали их, так чтобы никто не мог рассмотреть, что это такое, или позариться на них в мыслях. Дабы они производили противоположное действие, я придал им дрянной и жалкий вид, и если бы кто-либо взглянул на, них, они, наверное, не остановили бы на себе его взоров. Точно так же, чтобы уложить разную утварь, я сделал для нее, соответственно форме и размерам, сумки из навощенного полотна; все это делалось из опасения, чтобы дождь не коснулся их. Но так как без особой уловки мне невозможно было бы отличить один вьюк от другого, или знать, что в каком находится, я вышил на каждом красною или желтою шерстью одно-два слова, чтобы показать, что в нем содержится; но таким образом, что сам не мог на близком расстоянии разобрать, что это такое, а тем более, разумеется, кто-либо другой. Остальную одежду, утварь и всякую всячину я уложил таким же образом. Ящик, в коем находилось облачение нашего владыки патриарха, который я заказал по образцу сундука для облачений патриарха московского и который был обит кожею и жестью и запирался замком на ключ, где кроме того помещались его митра и кадило, облачения для священника и диакона и другие принадлежности богослужения, – ящик этот я уложил в один вьюк, так что если бы он понадобился, его легко было бы достать. |
| Книга всегда разговор личный, писатель и читатель всегда один на один. Сердце к сердцу, душа в душу. А разговор по душам, беседа душ ведётся языком лирики. Лиризм – уникальное свойство русской культуры. Это не сентиментальность германцев, не сплин англичан. Не испанская романтика. Русская лиричность непереводима, она непередаваемо тонка, тиха, она только наше и только для нас. Лиричность выше смысла, выше тона, она – русская душевность . Лиризм – второй признак русскости литературы. Да, многие элементы культуры объективно обусловлены исторически. Так нашей сей -историей (не новейшей, а сегодняшней, нынешней, текущей, оной – сей ) объясняется общественный заказ на «старение» писателя. Современный читатель, переживший 20-летие великих потрясений, ищет в литературе авторов не безответственно революционных и модерновых, а умных и совестных, с которыми есть о чём посоветоваться, у которых есть чему научиться. Лицедейский нигилизм в контексте реальной национальной трагедии давно уже всех утомил, да и «открытия» в девяностых «рисковых молодых» с их декларативной жестью и патологиями оказались не более чем культуртрегерскими играми рынка. Поэт юридически не обязан быть гражданином – и социальность не единственный источник его вдохновений, да и «правящий режим» ему, ох, как зачастую чужд. Не обязан поэт быть и учителем: менторство убийственно для творчества. Но есть любовь, есть сочувствие…. Читатель всегда ищет в большой, настоящей литературе свидетельств и толкований своему бытию – внешнему и внутреннему. А сегодняшний читатель, участник и жертва затянувшейся смуты, ищет в книгах особенной мудрости. Мудрости, что не увязывается ни с жизненной опытностью, ни с учёностью, а принадлежит области религиозной. Ибо мудрость определяется нравственностью : «Начало премудрости есть страх Божий». Знания лишь придают изначально культовой данности дополнительную культурную устойчивость. Третий признак русскости – нравственная неколебимость. Почти уж два века тому назад, Николай Васильевич Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»: Если писатель станет оправдываться какими-нибудь обстоятельствами, бывшими причиной неискренности, или необдуманности, или поспешной торопливости его слова, тогда и всякий несправедливый судья может оправдаться в том, что брал взятки и торговал правосудием, складывая вину на свои телесные обстоятельства, на жену, на большое семейство, словом – мало ли на что можно сослаться. |
| 209 В указе от 31 декабря 1744 г. члены консисторий названы «присудствующими консистористами», а члены духовных правлений – «присутствующими управителями». Те и другие в том же указе названы: «судящими», «властями». Книг. указов л. 27, 28 на обороте. 210 По примеру приходского сельского духовенства и консисторские чиновники, а также чиновники духовных правлений, объезжали ведомство свое, собирая новь. Таковые сборы производились и в настоящем столетии, как приводилось нам лично это видеть. 215 15) Пункты от консистории с доклада: преосвящ. Афанасию с его резолюциями: 1. О разобрании ветхих церквей и вместо их о заложении и о строении вновь благословению в силу правил надлежит быть архиерейскому: об оных делах в отсутствии вашего преосвященства в случае прошениев консистории что чинить? Представлять нам и ожидать нашей резолюций. 2 Когда о освещении новоотстроенных церквей требовать будут благословения (которое зависит от вашего архипастырства) тогда консистории как поступать? И оное освящение кому именно чинить и святые антиминсы от кого получать? и колеблющиеся в церквах святые престолы по надлежащему чиноположению кому исполнять? О всем представлять нам, а антиминсы получать от ростовскаго протопопа. 3. О исправлении ветхостей церковных яко то перекрышка кровель, обитие глав жестью, переправка полов и протчаго к тому приличествующее, кроме святаго престола, дозволение по прошениям консистории чинить ли? Дозволяю консистории. 4. Требуют многих приходских и ружных церквей священники и прихожане выдачи для собрания в здешней епархии от христолюбцев доброхотнаго подаяния ради исправления разных церковных ветхостей сборных книг: оныя книги от консистории давать ли на коликое время? Давать по разсмотрению и по прошествии срочнаго времени щитать и на что употреблять будут деньги требовать известия. 5. Священникам случаются быть разные недоуменные случаи и духовныя погрешности, об оном наставлении и исправлении требовали от духовников и по случаю дела и с докладу архиерейскаго, а ныне оное кому поручено будет? |
| Когда они приближались к какой-нибудь деревне, он останавливал мула и подходил к хижинам, насколько хватало смелости, пешком – ведь тут могли сделать остановку полицейские, – а потом быстро проезжал дальше, ни с кем не заговаривая, а только бросая встречным «Buenos dias», и на лесной тропинке снова разыскивал след подков лейтенантской лошади. В голове у него было пусто – ни одной ясной мысли, хотелось лишь как можно дальше уйти от той деревни, где он ночевал. Спасенные из портфеля бумаги он по-прежнему сжимал в кулаке. Кто-то привязал ему к седлу гроздь бананов штук в пятьдесят, и еще у него было мачете и мешочек с запасом свечей; время от времени он съедал по одному банану – спелому, сочному, с коричневой шкуркой и отдающему на вкус мылом. На верхней губе от банана оставался след, похожий на усы. Через шесть часов он добрался до Ла Канделарии – деревушки, стоявшей на берегу одного из притоков реки Грихальвы: длинный ряд убогих домишек, крытых жестью. Он осторожно выехал на пыльную улицу – было уже за полдень. Стервятники сидели на крышах, спрятав от солнца свои маленькие головки; в узких полосах тени от домишек лежали в гамаках несколько человек. Устав после трудного перехода, мул ступал медленно. Священник сидел в седле, склонившись на луку. Мул по собственной воле остановился у одного из гамаков; в нем, опустив одну ногу на землю, лежал наискось человек и раскачивал гамак взад-вперед, взад-вперед, создавая легкое движение воздуха. Священник сказал: – Buenas tardes [добрый вечер (исп.)]. Человек открыл глаза и посмотрел на него. – До Кармен далеко отсюда? – Три лиги. – А тут можно достать лодку – переправиться через реку? – Где? Человек лениво махнул рукой, как бы говоря: где угодно, но не здесь. Во рту у него было только два зуба – два желтых клыка, торчавших по углам губ, точно у давно вымершего животного, из тех, что находят в глубинах земли. – Что здесь понадобилось полицейским? – спросил священник, и тут мухи тучей облепили шею мула. Священник согнал их палкой, они тяжело поднялись, оставив после себя топкие струйки крови, и снова облепили грубую серую шкуру. Мул, казалось, ничего не чувствовал и, повесив голову, стоял на солнцепеке. |
| (Рассказ о предательстве в Римини записан мною со слов очевидцев, бывших там, но не попавших в проскрипционный список. Из числа попавших в него я не встречал ни одного человека и не слыхал, чтобы таковой был. Думаю, что не спасся никто. Две семьи, зачисленных в список, но уцелевших, были отправлены из Римини отдельно, под конвоем команды капитана Хильса, который за свой страх допустил их побег. Очевидно, порядочные люди попадаются даже в британской армии. Б. Ш.) Утром бго мая началась отправка на станцию, бывшую в пяти километрах от лагеря. Увозили на грузовиках, и каждый был окружен мотоциклистами-автоматчиками. Позади каждого шел джип с пулеметом. При посадке били. Место погрузки на станции было подготовлено заранее, тоже опутано проволокой и патрули не подпускали к нему никого ближе трехсот метров. Железнодорожники-итальянцы позже рассказывали, что там произошла схватка. В течение десяти минут слышалась сильная ружейная и пулеметная стрельба, разрывы ручных гранат. Посадочная площадка потом охранялась в течение трех дней. К ней не подпускали даже итальянцев. Очевидно, шла уборка трупов. Потом об этом рассказывали так. Майор Иванов вырвал гранату у одного из конвойных, метнул ее в стражу и безоружный бросился на нее. Ему удалось схватить карабин и сделать несколько выстрелов. За ним бросились на прорыв еще несколько человек. Они пробились к железнодорожным путям и засели под вагонами, имея несколько захваченных винтовок. Англичане открыли по ним пулеметный и ружейный огонь, которым они были поголовно истреблены. Такова легенда, но точность ее сомнительна. Очевидцев нет. Вполне достоверен лишь сам факт произошедшей схватки. Майор ли Иванов или кто другой первым бросился на прорыв, но попытка смертников погибнуть с честью и бесчестное уничтожение их сомнению не подлежит. Поезд с репатриируемыми был отправлен под сильнейшим конвоем и шел без советской охраны до границы. Передача состоялась вне Италии. Таможенный офицер, просматривавший вагоны на границе, рассказывал о виденных им лужах крови, мертвецах и умирающих, перерезавших себе горло и вскрывших вены жестью от консервных банок. Сообщение об этом глухо промелькнуло в итальянской прессе. В свободной печати страны классической демократии — Англии — ни один голос не прозвучал, обличая это гнусное дело своего социалистического правительства, от которого полковник Мартин получил награду за блестяще проведенную им операцию. |
| Бригадира всё нет. Павло окинул оком быстрым и так решил: – Шухов и Гопчик — со мной! Кильдигс! Як Гопчика до вас пришлю — ведить зараз бригаду! Места их у печи тут же и захватили, окружили ту печку, как бабу, все обнимать лезут. – Кончай ночевать! — кричат ребята. — Закуривай! И друг на друга смотрят — кто закурит. А закуривать некому — или табака нет, или зажимают, показать не хотят. Вышли наружу с Павлом. И Гопчик сзади зайчишкой бежит. – Потеплело, — сразу определил Шухов. — Градусов восемнадцать, не боле. Хорошо будет класть. Оглянулись на шлакоблоки — уж ребята на подмости покидали многие, а какие и на перекрытие, на второй этаж. И солнце тоже Шухов проверил, сощурясь, — насчёт кавторангова декрета. А наоткрыте, где ветру простор, всё же потягивает, пощипывает. Не забывайся, мол, помни январь. Производственная кухня — это халабуда маленькая, из тёсу сколоченная вокруг печи, да ещё жестью проржавленной обитая, чтобы щели закрыть. Внутри халабуду надвое делит перегородка — на кухню и на столовую. Одинаково, что на кухне полы не стелены, что в столовой. Как землю заторили ногами, так и осталась в буграх да в ямках. А кухня вся — печь квадратная, в неё котёл вмазан. Орудуют на той кухне двое — повар и санинструктор. С утра, как из лагеря выходить, получает повар на большой лагерной кухне крупу. На брата, наверно, грамм по пятьдесят, на бригаду — кило, а на объект получается немногим меньше пуда. Сам повар того мешка с крупой три километра нести не станет, даёт нести шестёрке. Чем самому спину ломать, лучше тому шестёрке выделить порцию лишнюю за счёт работяг. Воду принести, дров, печку растопить — тоже не сам повар делает, тоже работяги да доходяги — и им он по порции, чужого не жалко. Ещё положено, чтоб ели, не выходя со столовой: миски тоже из лагеря носить приходится (на объекте не оставишь, ночью вольные сопрут), так носят их полсотни, не больше, а тут моют да оборачивают побыстрей (носчику мисок — тоже порция сверх). Чтоб мисок из столовой не выносили — ставят ещё нового шестёрку на дверях — не выпускать мисок. Но как он ни стереги — всё равно унесут, уговорят ли, глаза ли отведут. Так ещё надо по всему, по всему объекту сборщика пустить: миски собирать грязные и опять их на кухню стаскивать. И тому порцию. И тому порцию. |
| В 1510 году был покрыт жестью купол (глава) собора, что, по всей вероятности, сделал великий князь Василий Иванович в благодарность преподобному Сергию за счастливое подчинение им в сем году (20 января) своей власти вольного Пскова, ибо по возвращении из Пскова он поставил негасимую свечу у Сергиева гроба 233 . Когда потом была покрыта железом кровля собора – не имеем точных сведений, но или перед 1556 годом, или в этом самом году, ибо в этом году царь Иван Васильевич позолотил купол (главу) собора с его крестом, и невероятно было бы предполагать, чтобы при позолоченном куполе собора царь оставил деревянною его кровлю. Около 1720 года вся железная кровля собора была покрыта червонным листовым золотом, причем, вероятно, из старой пофронтонной она была переделана на нынешнюю четырехскатную (причем алтарные абсиды, или полукружия, сделаны были выше посредством надкладки на них, которая теперь над их карнизами, и причем теперь перед нами та загадочная для непосвященных архитектурная странность, что карнизы абсид не под самой их кровлей, но аршина на полтора ниже ее). В 1750 году позолота была возобновлена. В 1779 году стены собора с наружной стороны были росписаны под мрамор. В 1805 году кровля собора по прежнему железу покрыта медью, которая позолочена (с) особенным искусством (неизвестно в чем состоявшим) и обшита кругом подзорами из белого железа, или жести. О наружной окраске собора до 1745 года не имеем сведений. По книге планов и фасадов этого последнего года, не особенно, вероятно, давняя, не далее как Петровская окраска его – под темноватый мрамор 234 . В 1779 году она возобновлена была под тот же мрамор. В настоящее время надоконный верх остающейся открытою алтарной стены собора и простенки между дверями и окнами северной паперти покрыты священными изображениями, причем над окнами алтарной стены – так называемые клейма, или священные изображения в круглых и круглоовальных рамках (в две линии – под кровлей над карнизом, который по причине позднейшей надкладки довольно низко, и под карнизом над окнами), а в простенках между окнами паперти – изображения отдельных святых в натуральную величину, все же свободное пространство алтарной стены и папертных стен окрашено бледно-розовой краской 235 . |
| При этом руда делается жидкой, т. е. расплавляется, и на дно стекает, отделившийся от руды, чугун. Затем чугун поступает в переделку на железо и сталь. Чугун очень хрупок, но зато он легко плавится, и из него приготовляют горшки, котлы, заслонки, ядра и проч. Железо отличается от чугуна тем, что оно ковко, т. е. под молотом не раздробляется, а сплющивается, при том же оно и тягуче. Из железа делают земледельческие орудия, инструменты для ремесленников, машины для железных дорог, фабрик и заводов и т. п. Из железа же приготовляют листы, которыми в городах покрывают дома. Железные листы, покрытые тонким слоем олова, называются жестью и идут на приготовление посуды. – Сталь тверже чугуна и железа. Ее также можно ковать, и из нее выделывают самые прочные вещи: пилы, сабли, косы, стволы для ружей и проч. – После железа самый полезный для нас металл – медь, из которой приготовляют самовары, трубы, посуду, чеканят медные деньги и проч. Как железо так и медь в сыром месте изменяются: железо покрывается ржавчиной, – ядовитой зеленью. Вот почему железную и медную посуду надо лудить. Но есть металлы, которые в сыром месте не изменяются и редко встречаются в земле, это – металлы драгоценные: золото, серебро, платина. Из золота и серебра выделывают дорогие вещи и чеканят серебряную и золотую монету. Пословицы. Куй железо, пока горячо. В огне и железо плавко. Знать золото и на грязи. С нашим серебром – все ребром. И чрез золото слезы текут. Без денег всяк худенек. У кузнеца, что стук, – то гривна. 6. Золото и булат (Стих. А.Пушкина) «Все мое!» сказало злато; «Все мое!» сказал булат. «Все куплю!» сказало злато, «Все куплю!» сказал булат. 7. Деготь Деготь получается из сосны, ели, пихты, лиственницы и березовой коры, или бересты. Если дерево сожигать на воздухе, то дегтя не получится: тогда все те части, из которых он образуется, улетают в воздух. Если же дерево сожигать в закрытых местах, не допуская много воздуху, то нужные части задерживаются и переходят в пары; пары сгущаются в бурую маслянистую жидкость – деготь. |
|
|
