| P.S. Чтобы выгадать время для регентских занятий, следует уроки сольфеджио в 6–9 классах заменить чтением хоровых партитур на хоре (?) всех учеников этих классов совместно, причем по очереди ученики восьмых и девятых классов обязаны смотреть за верностью чтения, для чего готовить назначенную каждому преподавателем пьесу и доводить исполнение лучших произведений до возможного совершенства. Таким образом, на это дело пойдут все уроки сольфеджио. Вместо двух занятий по чтению партитуры за фортепиано довольно одного (?), а другое на хоре. Сольфеджио в младших классах должно быть соединено с чтением обихода, которое в этих классах не может быть (??) не чем иным, кроме простейших сольфеджий (!!). Совершенно отсутствует в программах училища очень важный предмет: разбор музыкальных произведений во всех отношениях. (Ну, уж будто и отсутствует? Что же преподаватели-то, молчат, что ли? Экая прелесть!) Без него не может быть развития вкуса у будущего регента и учителя. Он должен быть веден устно и письменно. Фортепьяно как таковое и скрипка могут быть сохранены в старших классах или совсем опущены. (!!!) Вместо сего способные могут брать уроки в консерватории (??), что будет дешевле (?) и целесообразнее. (??) А это время (?) должно быть посвящено регентству и постановке голоса. (Это тоже недурно!) Уроки алгебры и пасхалии и в семинарии – по три в первый год и одно (?) в третий год (??). А на геометрию трех уроков мало. Алгебру, физику (с обязательным подробным отделом акустики) и геометрию можно передвинуть на класс ранее, сократив общее число уроков арифметики, окончив ее в первых четырех классах. То же можно сделать и относительно гражданской истории. Изучение крюковой семиографии можно начать с шестого класса, закончив сольфеджирование обихода пятым классом. Это дело очень простое (?), как обычно ведется (?), и очень трудное, если добиться музыкального понимания». (??!! Браво! Ш 2 уже и тут компетентный судья!) Вот эта столь складная бумага могла свидетельствовать лишь о том, что Ш 2 грамотен, самоуверен и совершенно не способен понимать даже то, что у него было под носом восемь лет. Желание быть хозяином и распорядителем, при ограниченном уме ведет к упрямству и настойчивости. Время появления этого документа, то есть сейчас же после ревизии Нечаева, также дает колорит всему делу. С.Н. Кругликов, вполне понимая меру нелепого разгрома Синодального училища, который задумал Ш 2 , и меру надобной осторожности подле такой выросшей после ревизии фигуры, как тот же самолюбивый Ш 2 , долго обдумывал ответ и, наконец, послал его 14 января 1901 года, передав мне его копию. Вот этот ответ, полный достоинства, ума и искреннего желания спасти хор и училище от нелепых «мечтаний» Ш 2 . |
| 1-го января 1837 года Глинка уже вступил в должность капельмейстера придворной певческой капеллы, директором которой в то же время был назначен автор гимна: „Боже Царя храни“ А.Ф. Львов. В первый же год своей службы в капелле Глинка написал для своего хора шестиголосную Херувимскую – произведение высокой музыкальной ценности, но совсем не русское по своему характеру. Очевидно, Глинка не уловил еще в это время особенностей и свойств русского церковного напева. Сам автор был недоволен этим им произведением и назвал херувимскую –„неудачной“. Служба Глинки в капелле была непродолжительна. Семейные обстоятельства заставили его в 1839 году выйти в отставку. С тех пор он почти 14 лет не занимался церковным пением. В 1833 году под влиянием исполнения Шереметьевским хором, управляемым Ламакиным, духовно-музыкальных произведений западной церкви XVI и XVII веков, Глинка занялся изучением древних церковных тонов, чтобы приложить их к нашему церковному пению. Строго диатоническая гармония, с успехом примененная Палестриной —235— к западной церковной музыке, подала мысль Глинке применить туже гармонию и к нашим церковным напевам. Он начал подготовлять материалы для этой цели: выписывал мелодии из обихода и гармонизовал их в духе вокальных произведений Западной церкви. Плодом этих его занятий явились: «Великая ектения“ и „Да исправится молитва моя“. Великая ектения написана для четырех голосов, но без дисканта: верхним голосом является альт. В трехголосном „Да исправится молитва моя“ – мелодия греческого распева. Она взята из Обихода и буквально выдержана в верхнем голосе (теноре). Голосоведение плавное и красивое и вообще вся пьеса может служить образцом диатонической гармонизации. Произведения эти, хотя и были очень близки к духу и характеру нашего церковного пения, тем не менее не разрешили поставленной композитором задачи: создать национально-церковную музыку. Будучи озабочен разработкой и выяснением законов гармонии, наиболее соответствующей нашим церковным напевам, Глинка в 1856 г. |
| Это утверждение нашего автора – не что иное, как результат своего рода оптического обмана. Нет нужды в том, что духовные вожди интеллигенции занимались по преимуществу общественными сюжетами; вопрос в том, как они подходили к этим сюжетам? Крупнейшие полосы в развитии нашей интеллигентской мысли как раз заключались в постоянном стремлении свести вопросы общественности к вопросам личной морали. Общественная работа интересовала не столько как путь к усовершенствованию общежития, сколько как средство упражнения и обнаружения своих личных душевных доблестей. Как древнерусский благотворитель раздавал милостыню не для того, чтобы уничтожить нищих, а для того, чтобы, пользуясь существованием нищенства, заслужить себе самому душевное спасение актами благотворительности, точно так же и русская интеллигенция привыкла интересоваться общественным делом не столько с точки зрения возможности достигнуть прочных осязательных результатов для самого этого дела, сколько с точки зрения возможности обнаружить при этом свою личную доблесть, свой личный героизм. Это – результат того, что мы как раз привыкли смотреть внутрь себя гораздо более любовным взором, чем окрест себя. Гершензону не нравится то обстоятельство, что проблемы общественного блага совершенно вытесняют из нашего умственного обихода проблему личной морали. Но он совершенно проглядел отмеченное нами важное явление: самая проблема общественного блага сплошь и рядом чуть ли не сполна сводится нами к проблеме личного героизма. Вот почему мы так скудны интересом к молекулярной, последовательной, будничной общественной работе, несмотря на всю ее громадную важность и необходимость в интересах общежития, а в крупных общественных делах, способных воспламенить нас, – мы с таким легким сердцем бываем готовы поставить под риск конечный исход всего дела, лишь бы не упустить случая отвести свою собственную душу на актах личной отваги и личного самопожертвования. Не в том ли и заключается источник всех подобных явлений, что мы еще слишком мало привыкли считать себя членами общественного целого, что вопросы нашего личного духовного обихода стоят для нас всегда и во всем на первом плане. |
| В XVII веке демественное пение в репертуаре хоров занимало более видное место, чем строчное. Демественные партитуры содержат не только песнопения обихода, но и праздников: величания ( 109) стихиры (110) ирмосы (111) песнопения архиерейского богослужения (114). Появились песнопения с отражением местных певческих традиций – вологодской (112) тамбовской (113) и др. Строчное пение довольно скоро уступило место партесному, тогда как демественное продолжало существовать еще в первые десятилетия XVIII века. Д. Разумовский сообщает, что оно употреблялось по нотнолинейным книгам в Москве, в Космодамиановской церкви, что в Таганке, в 1737 году. 43 С появлением «Ключа» Тихона Макарьевского крюковые демественные партитуры переводились на пятилинейную нотацию, тогда как строчные оставались непереведенными, как потерявшие практическое значение. Более того, в стиле демественного пения с консонантным началом, диссонирующей вертикалью на акцентируемых слогах и с диссонирующим окончанием были изложены трехголосно песнопения обихода, обычно исполнявшиеся «говорком». Переложению подвергались напевы болгарского, киевского и даже знаменного распева. Отдельные краткие песнопения с их знаменной мелодией были «гармонизованы» по-разному, для всенощной и литургии (106, 107). В таком же плане были изложены все ектений всенощной и литургии (105) многолетствования (108), так что эти службы были как бы пронизаны диссонантной музыкой от начала их до последнего «аккорда». При этом большинство трехголосных песнопений заканчивалось квартой и секундой большой и даже двумя большими секундами. В. М. Беляев называет вертикаль демественного пения кварто-квинтовой аккордовой основой многоголосия и считает ее «совершенно законной и... характерной для более ранней стадии развития гармонического и контрапунктического стиля, чем «трехзвучная» стадия его развития». 44 Но как объяснить окончание музыки двумя секундами, которое так настойчиво применяется мастерами демественного пения даже там, где оно не вызывалось голосоведением? Для слуха, воспитанного на музыке в темперированном строе художественно-эстетическое значение этого явления непонятно. Остается согласиться с Б. В. Асафьевым, который писал В. М. Беляеву: «Очень трудно усвоить слухом интонационный смысл раскрываемого вами национального стиля квартово-квинтовой полифонии с изумительной красотой кадансовых секундовых ходов и всей системой кадансов. Но что ж. Надо приучить себя слышать (разрядка Б. В. Асафьева) музыкальные документы, а не рассуждать о них «наглазно» – таково мое убеждение». 45 |
| Лично для себя Святитель довольствовался самым необходимым. Его свитки шились из синей крашенины, одеяло – из овчин, крытых пестрою крашениною, подушки в крашенинных наволоках, теплая ряса из черных курпяков. Его келейная столовая посуда – «оловянные стаканы», «зеленые горшечки» и т. п. Его стол самый невзыскательный, почти без всяких прибавлений к обычному содержанию монашествующей братии. За три года, 1699–1703, вино покупалось кроме царских приемов, только два раза, но и то делалось для «архиерейских столов», т. е. для приема гостей 192 . И несмотря на такую скромность и даже бедность домашнего обихода, Святитель не оставил после себя сбережений, о чем заявил и в своем «Духовном Завещании», «а келейных моих денег у меня нет» 193 . Отсутствие личных сбережений при скромности домашнего обихода объяснимо только в том случае, если допустить расходование сбережений на дела благотворительности. Народная молва действительно сохранила память о св. Мнтрофане, как о щедром благотворителе, помогавшем и нищей братии, и острожникам, и бедным монахам. Праведный епископ, благотворивший по-христиански, не оставил никаких записей о своих личных даяниях. Характер его благотворительности можно восстановить на основании любопытных записей о расходах архиерейского дома. Кроме постоянных записей о раздаче денег нищим из средств архиерейского дома, записей, говорящих о привычном подаянии, есть много весьма любопытных записей, свидетельствующих, что святитель близко входил в нужды нищеты, которой так много было в Донской Украине. В своей архиерейской Крестовой Палате святитель устраивал для нищих «столы», во время которых трапезовавшим раздавались деньги 194 . Ежегодно для воронежской голытьбы на средства архиерейского дома покупались тулупы, зипуны, кафтаны и холстина на рубахи. «Служилым неимущим людям и нищим» раздавался зерновой хлеб 195 . Но особенно трогательна забота святителя об усопших. Опять-таки эта забота прочно засела в народной памяти и занесена была в житие Святителя по преданию. |
| «Брошенными валялись пузырьки и флакончики со святой водой и миром, вывезенные, как значилось по надписям на них, еще из Ливадии, Царского Села и костромских монастырей; разбросанными, изломанными и разломанными валялись повсюду шкатулки, узорные коробки, рабочие ящички для рукоделий, дорожные сумки, саквояжи, сундучки, чемоданы, корзины и ящики и вокруг них вывороченные оттуда вещи, предметы домашнего обихода и туалета. Но… ничего ценного в смысле рыночной ценности и, наоборот, почти все только ценное и необходимое для бывших обитателей этого дома. В спальне бывшего государя императора и государыни императрицы валялся на полу “Молитвослов”, с юношеского возраста не покидавшийся императором, с тисненным на обложке сложным вензелем из двух монограмм: “Н. А.” и “А. Ф.” и датой на оборотной стороне книжечки — “6 мая, 1883 г.”; вблизи “Молитвослова” брошена разломанная двойная рамка, где у государя были всегда портреты государыни невестой и наследника цесаревича, а от самих портретов валялись лишь порванные, совершенно обгоревшие кусочки. Неподалеку лежали неразлучные спутницы государыни императрицы — книги “Лествица”, “О терпении скорби” и Библия — все с инициалами “А. Ф.” и датами “1906 год” и с повседневными пометками в текстах и на полях, сделанными рукой ее величества; тут же валялись и остатки ее любимых четок; тут же и необходимая для наследника цесаревича, болевшего с апреля, машинка для электризации и его лекарства, его игрушки, его доска, которую клали ему на постель для игры на ней и занятий. И флаконы с одеколоном и туалетной водой, туалетные стаканчики, мыльницы, скляночки и коробочки от разных лекарств и масса пепла от обгорелых чулок, подвязок, материй, бумаги, карточек, шкатулочек, коробочек от различных рукоделий, иконок и образков. Этого пепла и обгорелых вещиц домашнего обихода и туалетного характера было еще больше в следующей комнате, служившей спальней для великих княжон. Сразу получалось впечатление, что все служившее раньше для туалета, что составляло одежду, белье, работу, рукоделие, развлечение, что хранилось дорогой памятью о близких людях и друзьях, — все было собрано в беспорядке, в спешке, скомкано, сломано, порвано и сожжено в двух печах, находившихся в этой комнате. Срезанные же во время болезни волосы великих княжон валялись перепутанные в мусоре в передней, близ комнаты Янкеля Юровского, а некоторые порванные письма к ним, фотографии и карточки, им принадлежавшие, оказались засунутыми за шкаф в одной из комнат нижнего этажа, где жили палачи внутренней охраны. |
| Дальнейшее развитие византийского богослужебного обихода вытеснило многострофные кондаки из употребления. В составе богослужения остались только кукулии и начальные икосы наиболее популярных кондаков – убогие остатки монументальных поэм, обильных действием и насыщенных образностью. Например, кондак Романа Сладкопевца содержит патетические монологи Девы Марии, ее диалоги с волхвами, ее заключительную молитву за всех людей; но в течение веков продолжали петь только кукулий: Вот, дева сегодня Пресущественного рождает, Земля же пещеру Неприступному предлагает; Ангелы с пастухами хвалы возносят, волхвы же со звездою свой путь свершают. Нас ради родилось Чадо младое – предвечный Бог! В конце концов, приходится сказать, что потомки отнеслись к поэтическому наследию Романа Сладкопевца не совсем обычно. Они причислили его к лику святых и рассказывали о нем легенды, но они не удержали в живой практике церковного обихода ни одной из его больших поэм. По-видимому, это как-то связано с возрастающим недоверием к наивной динамике повествовательно-драматического типа гимнографии. Конечно, Роман придает «священной истории» черты драмы, как бы разыгрываемой по готовому тексту, явленному от начала времен; и все же это как-никак драма, и она действительно «разыгрывается». Событие приобретает облик мистерии, но оно изображается именно как событие. Оно имеет свое настроение, свой колорит, свою эмоциональную атмосферу, выраженную в речах действующих лиц или в восклицаниях «от автора», оно расцвечивается апокрифическими подробностями. Вкус последующих веков не был этим удовлетворен. Там, где Роман Сладкопевец предварял рассказ размышлением о его смысле, потомки отсекали рассказ и оставляли одно размышление. Время для картинных повествований и драматичных сценок прошло; наступило время для размышлений и славословий. Жанровая форма кондака вытесняется жанровой формой канона. Классиком последней был Андрей Критский (ок. 660–740). Он написал «Великий канон», где в нескончаемой череде проходят образы Ветхого и Нового Завета, сводимые к лапидарным смысловым схемам. Например, Ева – это уже не Ева; это женственно-лукавое начало внутри души каждого человека: |
| Немецкий стиль своего предшественника, Львова, он довел до крайности. Мелодию упростил, сократил, а самое главное – игнорировал церковный Устав. Потворствуя испорченным вкусам светской придворной «публики», повинуясь «этикету» тогдашнего интеллигентного общества, Бахметьев создал собственный «устав» церковной мелодии, известный под громким названием «Обихода образцового придворного церковного пения». Этот «военизированный» устав во многом явно противоречит богослужебному Уставу и тексту песнопений. Так, все каноны и трипеснецы Страстной седмицы имеют у него одинаковую, трафаретную мелодию, сходную с мелодией самоподобна 6-го гласа знаменного распева Тридневен воскресл еси. На этот же напев положены и стихиры в чине погребения мирян (стихиры последнего целования), которые Уставом положены на подобен Егда от древа 2-го гласа. Переложения подобного рода лишают песнопения их церковной назидательности. Припев 17-й кафизмы в том же чине погребения у Бахметьева самовольно заменен припевом, взятым из Последования великой панихиды. Вместо седальна 5-го гласа «Покой спасе наш» даны только одни его конечные слова в мелодии 8-го гласа киевского распева. Мелодия стихир второго гласа у Бахметьева – минорная. Бахметьев был композитором и певцом придворным в полном смысле этого слова. Не удивительно поэтому, что и задачи у него – придворные: военная четкость, краткость, подтянутость. По долгу своей придворной службы, он обязан был создать в области церковного пения такие условия, в которых светская полурелигиозная «публика» могла бы без скуки провести «оброчное» время присутствия при богослужении. Высокое положение Бахметьева позволило ему стать монополистом в области церковного пения всей Российской империи. «Пользуясь прерогативами цензора духовно-музыкальной литературы, – замечает Трубецкой, – Бахметьев не разрешал к печатанию и распространению тех музыкальных сочинений, которые были не в его духе, что в большой мере способствовало прочному укреплению его «обихода» на церковных клиросах» 1959, 65]. |
| «Свете тихий» киевского распева в синодальном изд. Обихода (М., 1772. Л. 20 об.— 21) «Свете тихий» киевского распева в синодальном изд. Обихода (М., 1772. Л. 20 об.— 21) Многоголосие К. р. известно во 2-й пол. XVII в. по демественным и знаменным партитурам, в кон. XVII - 1-й пол. XVIII в.- по партесным обработкам, в кон. XVIII-XX в.- по многочисленным композиторским гармонизациям и аранжировкам (см.: Лисицын. Обзор; Свод напевов). Во 2-й пол. XVII в. К. р. постоянно звучал на службах в присутствии царей и патриархов и поощрялся ими; этим, возможно, объясняется надписание «Достойно есть» именем царя Феодора Алексеевича (опубл. в сб.: Успенский. Образцы. 1971. С. 139-140). В 1772 г. подобны К. р. вошли в печатный синодальный Октоих, значительное число песнопений К. р.- в Обиход (см.: Захарьина. 2003. С. 141-142). К. р. стал неотъемлемой частью пореформенной русской певческой традиции, а с сер. XIX в.- предметом сравнительных исследований (чаще по печатному синодальному Обиходу 1772 г., чем по рукописям). Изучение песнопений рус. певч. источников выявило частые совпадения (или заметное родство) К. р. со знаменным и с греческим (а иногда и болгарским) распевами. В лит-ре содержится много примеров такого рода. Описывая современное ему церковное пение, архиеп. Курский и Белгородский Феоктист (Мочульский) отмечал: «...киевский, черниговский и новгородский напевы суть не что иное, как один и тот же греческий, но переиначенный по вкусу и характеру жителей городов российских» ( Феоктист (Мочульский). 1813. С. 9); прот. Д. В. Разумовский обратил внимание на полное совпадение напевов песнопений «Воскресение Христово видевше» греческого распева и псалма «Господи, воззвах» К. р. (см. в изд.: История рус. музыки. М., 1983. Т. 1. С. 219). Родство К. р. со знаменным отмечали Н. М. Потулов («По характеру своему он (К. р.- Е. Ш.), видимо, истекает из знаменного и местами до того бывает с ним сходен, что если бы над песнопением не стояло надписание киевского распева (каковому надписанию не доверять нет основания), то напев можно было бы назвать знаменным» - Потулов . 1884. С. 73), прот. Д. Разумовский («Воскресные тропари «Днесь спасение» и «Воскрес из гроба» с надписанием киевского распева суть, несомненно, большого знаменного распева. Прокимны утренние в большом знаменном и киевском распеве почти сходны по напелу гласов» - Разумовский. 1867. Вып. 1. С. 85), А. В. Преображенский («Киевский распев образовался под несомненным влиянием знаменного и есть его упрощение» - Преображенский. 1910. С. 23). |
| Да теперь в современной жизни эти отвлеченные вопросы о добре и грехе и не в моде. Давно уже умные люди стараются отделаться от них, выкинуть их, как негодный хлам, за борт человеческого обихода жизни, переоценивают их по своему и навешивают на них билетики низшей пробы в смысле производного характера всех этих моральных понятий, как продукта тех же все внешних экономических начал жизни. Можно сказать, пожалуй, без преувеличения, что теперь почти совсем уже изгнано, из общественного обихода жизни, понятие о грехе, о нравственно добром и злом. Говорят о полезном и вредном, о приличном и неприличном, о разумном и неразумном, пожалуй иногда о нравственном и безнравственном, в том же смысле, нарушения житейской благопристойности, но никогда почти не говорят о грехе и о спасении от него. Само собой понятно, что мало-по-малу эти последние понятия начинают терять свою жизненную, реальную силу, тем более, что редко кто борется со грехом, чаще уступает ему без борьбы, происходит, как бы атрофия в этом отношении и приходится уже в христианстве отыскивать другие стороны, так сказать, прикладные и их выдвигать на первый план, и пускать в жизнь, конечно, с своей же подделкой. Так ведь и распадается христианство у современных деятелей и мыслителей на множество отдельных, несомненно добрых идей, но только безжизненных, ибо нельзя этот цельный хитон Христов разрывать на лоскутки и ими прикрывать свою наготу, нельзя сделать отдельные христианские идеи живыми вне Христа и без живой, связи с ними. А это самое, кажется, теперь и хотятъ сделать. Если бы только люди почаще заглядывали в свою душу и борьбу со грехом сделали прямым своим делом, а не изгоняли этого понятия из жизни, то они узнали бы и силу греха в жизни, поняли бы почему и жизнь плоха, поняли бы, что в спасении от греха и только в этом одном, заключается и лучшее разрешение всех тех, так называемых, «проклятых вопросов» жизни, которыми мы мучимся в области социальной, государственной, семейной и личной. Если бы, мы принимали Христа в Его собственном разуме и в разуме церковном, а не в своем собственном, Христа пришедшего ради греха, и приняли цельностью все Им сказанное, мы, вероятно и поняли бы ту внутреннюю силу Его, которая пересоздавала жизнь и людей, и куда-то устраняла от них все эти «проклятые вопросы». |
|
|
