| Для игры понадобится небольшой мяч и крепкая палка (лапта). Игроки делятся на 2 команды. Играть нужно на ровной площадке, по краям которой параллельными линиями обозначают кон и город. Играющая команда забирает лапту и направляется в город. Задача команды – бить по мячу и бегать из города в кон и обратно. Игроки «служащей» команды становятся в поле. Они подбирают пробитые мячи и пятнают ими игроков, перебегающих из города и обратно. Один из игроков города – подающий, он всегда находится в городе. Его задача – подкидывать мяч под удары. А остальные игроки этой команды по очереди бьют лаптой по мячу, чтобы мяч как можно дальше улетел в поле. После удара каждый игрок обязан сбегать в кон и вернуться обратно. Право повторного удара дается только игроку, сбегавшему в кон. Игроки, стоящие в поле, стараются завладеть мячом – поймать его на лету и бросить в перебегающего игрока из города. Когда кто-нибудь из игроков «служащей» партии завладеет мячом, команды меняются местами. Цель игры – борьба за город. «Без соли соль» Число участников не ограничено. По жребию выбирают участников, которые будут сидеть. Посереди игрового поля садятся 2 человека напротив друг друга с протянутыми ногами. Остальные встают по одну сторону от сидящих. Руки у сидящих игроков должны быть сомкнуты за спиной, глаза зажмурены. Участники, проходя через ноги сидящих, один за другим говорят: «Без соли соль». Сделав 3 перехода, они останавливаются. В это время участник мгновенно перепрыгивает через ноги сидящих, за ним все другие. Сидящие пытаются поймать их за ноги. Пойманный участник подменяет одного из сидящих, игра начинается снова. «Чет-нечет» Один из игроков берет в руки горсть камешков (игральных кубиков, пуговиц), бросает их вверх, развернув руку ладонью вниз, ловит их тыльной стороной одной руки. Прикрывая пойманные камешки другой рукой, спрашивает по очереди игроков: «Чет или нечет?» Игрок, который не угадал, отдает фант. Участник, у которого закончатся фанты, выбывает из игры. «Обменяй-ка» Для игры вам понадобятся пуговицы или камешки. |
| Некоторые учителя, опираясь на эту особенность, рекомендуют учащимся правило: если к прилагательному можно присоединить наречие очень, то это качественное прилагательное. Это правило, естественно, имеет исключения, но во многих случаях оно действует безупречно. И, наконец, еще одна замечательная особенность качественных прилагательных: они могут иметь антонимы (хороший — плохой, широкий — узкий, длинный — короткий, острый — тупой) и синонимы (активный, деятельный, энергичный, инициативный; вежливый, учтивый, корректный, деликатный; большой, крупный, значительный). Как видите, признаков много. Но не обязательно одновременно пользоваться всеми. Достаточно какого-нибудь одного из всех перечисленных, чтобы считать прилагательное качественным. Прилагательные, обозначающие признаки через отношение к предмету, называются относительными. Признаки эти постоянные, не способные изменяться, поэтому всех грамматических и лексических особенностей качественных прилагательных они не имеют, т. е. характеризуются отрицательно: у них нет степеней сравнения, кратких форм, синонимов и антонимов и т. д. Однако и у них есть свои особенности. Назовем главную. Так как относительные прилагательные образуются от имен существительных, наречий, глаголов, числительных, то их можно «вернуть обратно»: золотое кольцо — кольцо из золота, молочная каша — каша на молоке, сельский житель — житель села, сегодняшние новости — новости, которые передавали сегодня. Таким образом, эти предложно-падежные обороты можно рассматривать как своеобразные синонимы к относительным прилагательным. Различаются качественные и относительные прилагательные и по признакам, которые они обозначают. Качественные обычно обозначают цвет (белый, красный, оранжевый, синий), размер (широкий, узкий, огромный, маленький), внутренние качества (добрый, злой, храбрый, трусливый, торопливый), внешние качества (красивый, некрасивый, кудрявый, бледный), оценку (хороший, плохой, вредный, полезный) и еще много других признаков. Относительные обычно обозначают признаки, связанные с временем (майский, летний, зимний, утренний), с местом (городской, сельский, московский, американский), с материалом (железный, шелковый, фарфоровый, пластмассовый). |
| 16/29 июня 1900. Пятница. Утром на экзамене в третьем классе Семинарии; всего десять учеников; плохенький состав; до окончания курса достигнет ли кто? Письма из Церквей незначительного содержания. Илья Накагава просит поставления священника для местности, где проповедует – в провинции Акита, что невозможно, довольно там его одного; Илья Танака просит назначить Василия Ямада в Касивазаки – это можно; Петр Ямада просит принять одного мальчика в Семинарию, но не обозначает ни лет его, ни желания родителей отдать его на службу Церкви и подобное. Тревожит всех положение дел в Китае: что сталось с посланниками европейских держав в Пекине? Дней пятнадцать уже никаких известий; живы ли они, или перебиты? В Пекине ли, или инде (так как из Пекина, по слухам, китайское Правительство их выслало)? Тяньцзин, кажется, освобожден от инсургентов, и европейцы там остались целы, вопреки прежним телеграммам, что все перебиты. Китайцы, кажется, наконец, рассердились и начинают двигаться, вопреки глупому мнению, столь распространенному, что это народ совсем замерзший, с которым можно производить какие угодно операции. Вон они теперь, обратно, производят операции над европейцами: у англицкого адмирала Сеймура, сунувшегося с наборным из войск разных наций отрядом освобождать посланников в Пекине, перебито и ранено около четырехсот человек, и еле-еле уплелся он с половины дороги обратно в Тяньцзин, и то благодаря подоспевшей из Тяньцзина подмоги. Жаль, что бьют больше всего русских, за то, должно быть, что суются больше всех вперед. 17/30 июня 1900. Суббота. На экзамене в четвертом классе Семинарии по Логике. Отвечали порядочно. Когда преподаватель, Тимофей Секи, пришел потом за получением жалованья, советовал ему перевести Логику Светилина для напечатания на японском. Но, увы! Он в душе уже изменил своему долгу; спустя три часа начальник Семинарии Иван Акимович Сенума приходит и говорит, что Секи уходит со службы Церкви в Нагасаки переводчиком куда-то по найму – дают больше, чем жалованье его здесь – 28 ен. Так- то, бессовестные японцы! С малых лет воспитан на церковный счет, по обещанию его и родителей, что всю жизнь будет служить Церкви; у этого Секи еще и жена мало не с пеленок воспитанница Церкви, тоже на весь церковный счет – и вот благодарность за все! Поманили несколькими енами, и бросается, как пес, на кусок хлеба, хотя во рту у него кус, которым вполне сыт с семьей! |
| Ничего исправить было так или иначе нельзя. Хотя нос, не приклеивающийся, был в руках маиора Ковалева, т. е. физически не мог сам передвигаться по городу, он стал существовать исторически как петербургская новость. Она собирала целые толпы народа, желавшего видеть нос. Хотя наблюдать его было нельзя, толпа всё равно не расходилась. Событие было необратимо еще и в другом, более важном смысле. Именно тогда, когда нос восстановился на лице маиора, это случилось утром 7 апреля, его история как петербургская повесть Гоголя навсегда и безвозвратно отслоилась от писателя. Гоголь остался с носом в двух смыслах, ни при каком своем желании он уже не мог себе обратно забрать свой «Нос» из своей литературы, даже если бы очень захотел, и никаким своим усилием он уже не смог бы свою повесть разгадать, т. е. придать ей какую-то другую словесную форму. Повесть появилась как эпизод войны Гоголя за самого себя. «Нос» захватил Гоголя загадочной близостью описанного в нем события, заведомая физическая невероятность которого лишь подчеркивала его какую-то другую правду. Какую? Создания поэтов самостоятельны. Не в большей мере поэты их делают чем они делают — а могли бы не сделать — поэтов поэтами. Поэт расслаивается в своем создании так же наивно как расслаиваются дети, которые не случайно вначале не умеют назвать себя я и обозначают свое существо именем, которое им дали взрослые. Тот, кто в ребенке называет самого ребенка в третьем лице по имени, это не требующее себе местоимения лицо такого же рода как то лицо, которое у поэта держит вместе его и его создание, не дает им распасться в итоге, заботится о том чтобы они ведали или помнили друг о друге. Нет однако никакой гарантии что будут помнить. Это очень хорошо и важно, что маиор Ковалев энергично стремился воссоединиться со своим носом и не послушался доктора, который советовал ему лучше так и остаться без этого выступающего элемента лица, потому что-де теперь, раз он сам отслоился, приставить его обратно будет даже хуже. Гоголь с неменьшей тревогой добивался приращения своего «Носа», и не будь этой его заботы, мы так никогда не узнали, а сам Гоголь забыл бы, что его двойник от него ушел, и благополучно прожил бы в должности остепенившегося безвестного чиновника до конца XIX века. |
| 38 . (Ульпиан). Эдилы говорят: «Те, кто продает рабочий скот, должны ясно и правильно сказать, какие болезни и недостатки имеет каждое животное. Как животные были наилучшим образом украшены (В каком уборе они были на рынке), так они и должны быть переданы покупателям. Если этого не будет сделано, то мы дадим иск в течение 60 дней о выдаче убора (О выдаче украшений, упряжи) или о возвращении животных продавцу по причине убора (Вследствие отсутствия убора, украшения, упряжи), в течение шести месяцев – о расторжении купли вследствие болезни или недостатка, в течение года – о том, что они стоили дешевле, (чем за них было заплачено) во время продажи (Речь идет об иске о снижении покупной цены). Если были проданы вместе парные животные и одно из них подлежит возвращению обратно, мы дадим иск о возвращении обоих». § 1. В этом эдикте эдилы говорят о возвращении (продавцу) рабочего скота. § 2. Причина (издания) этого эдикта та же, что эдикта о возвращении рабов. § 3. И что касается болезни или недостатков, то к нему (к рабочему скоту) применяется почти то же, что к рабам; поэтому то, что мы сказали там, должно быть перенесено сюда. И если животное пало, то оно может быть возвращено обратно так же, как может быть возвращен раб. § 4. Рассмотрим, объемлется ли названием «рабочий скот» (iumenta) (Имеется в виду вьючное или упряжное животное) всякий скот (pecus). Трудно допустить, чтобы это было так: ибо одно обозначается названием «iumenta», а другое – названием «pecus». § 5. Поэтому к настоящему эдикту сделано добавление в следующих словах: «что мы сказали о здоровье рабочего скота, то должны сделать все продавцы и в отношении другого скота»... 40 . (Ульпиан)... § 1. Наконец, эдилы говорят: «Никто не должен собаку, свинью, кабана, волка, медведя, пантеру, льва» 41 . (Павел) и вообще «другое вредоносное животное вне зависимости от того, находится ли оно не на привязи или же привязано, но так, что эта привязь не может воспрепятствовать ему причинить вред», 42 . (Ульпиан) «держать там, где обычно пролегает путь, так что (животное) может кому-либо причинить вред или ущерб. Если кто-либо поступит вопреки этому и если вследствие этого погибнет свободный человек, то (лицо, нарушившее эдикт), присуждается к уплате 200 солидов; если же причинен вред свободному человеку, то присуждается к уплате сумма, которая представляется судье правильной и справедливой; если причинен ущерб прочим вещам, (то присуждается) к уплате двойного размера причиненного ущерба». |
| Разделы портала «Азбука веры» Здравствуйте! Прошу прощения за странный вопрос, но нигде не встречала упоминания об этом. Все говорят, что если человек обратился к целителю, нужно принести покаяние и искупить свой грех. Но меня смущает тот факт, что человек уже принял такую нечистую помощь. Нужно ли ему вызывать болезнь обратно? Или это будет ещё большим грехом — вредить себе? Спасибо за ответы. 7 Ответов (Я сначала, очевидно, не совсем поняла, о чём именно Ваш вопрос, поэтому добавляю часть ответа сейчас). Конечно, обязательно нужно принести покаяние. Телесное наше здоровье, как бы ни казалось оно в этом мире высшей ценностью — ничто по сравнению со спасением души, а душой-то обращающиеся к колдунам и рискуют. Но насчёт болезни: нет и не может быть таких чинов/молитв, которые бы «вызывали болезнь обратно». Надо положиться на волю Божию, ведь только Господь точно знает, что наиболее благотворно для покаяния человека — заболеть снова или остаться здоровым. (Ну и, конечно, если болезнь всё же проявилась, надо не только молиться о выздоровлении, но и лечиться у нормальных, не связанных с колдовством докторов. Врачебную практику Господь никогда не воспрещал — Церковью прославлен целый сонм святых врачей). “нечистая помощь” — разве нет в этом словосочетании внутреннего противоречия? Нечистая помощь это уже есть вред, не так ли? Сходите в храм, и принесите покаяние. Обращение в ворожеям обозначает отказ от Бога, это смертельных грех. Покайтесь и вверьте себя милосердию Божию. Все говорят, что если человек обратился к целителю, нужно принести покаяние и искупить свой грех Принести покаяние необходимо, а вот искупить грех Вы никак не можете. Искупитель у нас Один — Господь Иисус Христос. Покаяние должно быть сопряжено с реальными действиями, а не просто заключаться в осознании совершенного греха. Первое и необходимое действие — исповедь. Священником может быть назначена епитимья. Но меня смущает тот факт, что человек уже принял такую нечистую помощь Нечистой помощи не бывает. Могут ли бесы исцелять людей? |
| Во всякомъ случае безспорно, что савеллиане не принимали вечнаго бытия лицъ Св. Троицы. Какъ свое начало каждое лицо получаетъ во времени, такъ оно должно и исчезнуть въ определенный моментъ мировой жизни. Миръ не можетъ быть веченъ, а потому, не вечно и откровение Бога въ немъ. Если πρσωπον Отца сменилось лицомъ Сына, то πρσωπον Духа уничтожится при конце мира, а вместе съ темъ уничтожается и Логосъ, т. — е., та сторона монады, которой она обращена къ миру. Какъ при захождении солнца вместе съ солнцемъ исчезаетъ и истекший изъ него лучъ, и какъ бы вбирается солнцемъ обратно въ себя, такъ съ уничтожениемъ мира и монада перестаетъ проявлять себя въ немъ и вберетъ обратно въ себя Логосъ, родившийся изъ нея ради мира и человека. Миръ прекратится и монада возвратится къ первоначальному безмолвию. Что будетъ дальше, неизвестно: будетъ ли монада вечно молчать или снова заговоритъ и придумаетъ другой миръ: сотворитъ ли этотъ миръ инымъ или уже бывший воспроизведетъ, — и такъ будетъ действовать безконечно. Несмотря на чисто христианский, повидимому, характеръ савеллианской системы, въ основе ея, какъ и стараго модализма, лежитъ стоицизмъ, съ его разработанной логикой. Монада есть ε υποκεμενον, остающееся всегда неизменнымъ и тожественнымъ себе. Формы или πρσωπα,которыя это ιυποκεμενον принимаетъ въ отношении къ миру, относятся, очевидно, къ категории свойствъ, обозначаемыхъ какъ πς χων — это—случайныя качества υποκεμενον определяемыя чистовнешними обстоятельствами, «смотря по встречающейся нужде (καοττε παραπιπτονσας χρεας)» какъ выражается Василий Великий. Съ этой точки зрения система савеллианства въ ея позднейшемъ виде предста–вляется вполне понятною. Монада, единое Божество, какъ εν ποκεμενον, остается всегда тожественнымъ и неизменнымъ: те προωπα, въ которыхъ она проявляется для мира, суть лишь случайныя и не касающияся сущности ея формы бытия, зависящия отъ встречающейся нужды. Тотъ же Василий Великий ярко характеризуетъ значение лροσωπα—лицъ въ системе савеллианства, когда онъ называетъ ее «выдумкой безъ ипостасных лиц ννπστατος των προαπων νπλασις » . |
| М.М. – Поскольку он уже был между жизнью и смертью. Но это показательно. То, что было у него в подсознании, явилось перед кончиной. Так что мы в работах Бодрийара, при контент-анализе, что называется, не встречаем слова " Бог " . Т.е. он представитель той эпохи для западного сознания, западного интеллигента, для которого Бог как бы уже и умер. Т.е. он уже постклассический, и даже пост неклассический философ, и он эту тему даже не обсуждает. Поэтому, переводя эту мысль на философский язык, система моральных абсолютов, вообще абсолют как таковой его не интересует, поскольку, как мы уже сказали, для него все относительно, все стало симулякром, знаком, который обозначает только то, что он обозначает без реального содержания, и все, что мы наблюдаем, есть результат некоей конвенции, которая выстраивается благодаря системе рыночных отношений, где все не подлинно. Поэтому, для того чтобы полемизировать с ним, стоя на солидной основе, нужно противопоставить ему иную традицию, которая есть в русской философии. Мы уже указывали на великое произведение Федора Михайловича Достоевского " Легенда о великом инквизиторе " . Другое произведение " Три разговора " – последнее значительное предсмертное произведение Владимира Сергеевича Соловьева, где тоже есть подобное сочинение. Действительно, Соловьев продолжает мысли Достоевского, как известно, они были очень близки. Достоевский влиял на Соловьева и обратно, было взаимное влияние. Это сочинение называется " Краткая повесть об антихристе " , где уже в современном контексте, поскольку речь идет о современных событиях, а не о Севилье 16-го века, Соловьев развивает те же по сути дела положения, и опознанный как антихрист великий маг и чародей оказывается в конце концов посрамленным при помощи православного старца Иоанна и протестантского пастора Паули. Они его, так сказать, раскусили и на чистую воду вывели и т.д. И вот при прочтении этих двух великих сочинений, хотя вокруг них есть огромная литература, это особая тема русской философии, т.е. рассуждения о свободе, когда человек свободным является, при каких условиях, что есть свобода, что является основанием для суждения о свободе, является ли свобода материальной только стороной жизни, обеспечением материальных потребностей, а это и есть вещизм, система вещей, или есть нечто более высокое в нашем понимании свободы, т.е. свобода как духовное начало, духовная свобода. И вот для того, чтобы выработать в себе понимание духовной свободы, познать ее как духовную ценность, нужно выйти за пределы этого вещизма. Для этого нужно мужество, нужно пренебречь материальной стороной жизни, нужно стать выше расслабленного изнеженного отношения к жизни, нужно это преодолеть, и преодолеть на более высоком уровне. Вот это и есть духовная свобода, это и есть абсолют, к которому можно стремиться, другое дело достигли ли вы его или нет, но это и есть то, что является основой для выхода из этой системы вещей. |
| Августин. Пусть так; но не представляется ли тебе, что говорить — это нечто одно, а учить — совсем другое? Адеодат. Конечно, ведь если бы это было одно и то же, то учил бы только тот, кто говорит. А так как многому мы можем научиться не только со слов, но и при помощи иных знаков, то кто же станет сомневаться в различии между тем и другим? Августин. А различаются ли между собой понятия «учить» и «обозначать»? Адеодат. Думаю, что это одно и то же. Августин. А прав ли тот, кто говорит, что мы обозначаем для того, чтобы учить? Адеодат. Безусловно. Августин. Ну, а если бы другой сказал, что мы учим для того, чтобы обозначать, — не опровергалось ли бы это предыдущим положением? Адеодат. Опровергалось бы. Августин. Следовательно, если мы обозначаем для того, чтобы учить, а не учим для того, чтобы обозначать, то учить — это одно, а обозначать — совсем другое. Адеодат. Ты прав: я беру свои слова обратно. Августин. Теперь ответь мне на следующее: тот, кто учит тому, что значит учить, делает это при помощи знаков или как-нибудь иначе? Адеодат. Думаю, что только так. Августин. Значит, ложно то, что ты утверждал несколько раньше, т.е. что когда спрашивают, что значит «учить», то их можно научить без помощи знаков: ведь ты сам признал, что обозначать — одно, а учить — совсем другое. Если же то и другое различно, как это оказалось на деле, и одно может быть указано только другим, то, значит, они не могут быть указаны через самих себя, как это тебе показалось. Следовательно, мы до сих пор еще не нашли ничего такого, что могло бы быть указано само собою, за исключения разве что говорения, которое, означая иное, означает и само себя. Но так как оно и само есть знак, то, выходит, что нет решительно ничего, чему можно было бы научиться без помощи знаков. Адеодат. Полностью признаю твою правоту. Августин. Итак, решено, что мы ничему не учимся без помощи знаков и что само познание должно быть для нас дороже знаков, посредством которых мы познаем (хотя и не все, что обозначается, непременно лучше своих знаков). |
| Августин. Пусть так; но не представляется ли тебе, что говорить – это нечто одно, а учить – совсем другое? Адеодат. Конечно, ведь если бы это было одно и то же, то учил бы только тот, кто говорит. А так как многому мы можем научиться не только со слов, но и при помощи иных знаков, то кто же станет сомневаться в различии между тем и другим? Августин. А различаются ли между собой понятия «учить» и «обозначать»? Адеодат. Думаю, что это одно и то же. Августин. А прав ли тот, кто говорит, что мы обозначаем для того, чтобы учить? Адеодат. Безусловно. Августин. Ну, а если бы другой сказал, что мы учим для того, чтобы обозначать, – не опровергалось ли бы это предыдущим положением? Адеодат. Опровергалось бы. Августин. Следовательно, если мы обозначаем для того, чтобы учить, а не учим для того, чтобы обозначать, то учить – это одно, а обозначать – совсем другое. Адеодат. Ты прав: я беру свои слова обратно. Августин. Теперь ответь мне на следующее: тот, кто учит тому, что значит учить, делает это при помощи знаков или как-нибудь иначе? Адеодат. Думаю, что только так. Августин. Значит, ложно то, что ты утверждал несколько раньше, т.е. что когда спрашивают, что значит «учить», то их можно научить без помощи знаков: ведь ты сам признал, что обозначать – одно, а учить – совсем другое. Если же то и другое различно, как это оказалось на деле, и одно может быть указано только другим, то, значит, они не могут быть указаны через самих себя, как это тебе показалось. Следовательно, мы до сих пор еще не нашли ничего такого, что могло бы быть указано само собою, за исключения разве что говорения, которое, означая иное, означает и само себя. Но так как оно и само есть знак, то, выходит, что нет решительно ничего, чему можно было бы научиться без помощи знаков. Адеодат. Полностью признаю твою правоту. Августин. Итак, решено, что мы ничему не учимся без помощи знаков и что само познание должно быть для нас дороже знаков, посредством которых мы познаем (хотя и не все, что обозначается, непременно лучше своих знаков). |
|
|
