| Романова, из белого духовенства, знающего много излишних языков (до 16-ти)». 105 «Кажется, писал я вам, – говорится в другом письме графа Игнатьева, – что мне прислали на заключение новую инструкцию для настоятеля посольской Миссии в Константинополе. Хотели поручить установление (по нашей мысли) прямых сношений между восточными иерархами и нашим Св. Синодом ученому священнику, который бы сносился с обер-прокурором. Разобрал я по косточкам инструкцию, выставил несообразность круга деятельности духовного представителя (ему поручалось, между прочим, объезжать монастыри и церкви в Турции с заявлением, что «ему поручено Св. Синодом, разведать о нуждах и потребностях Восточной Церкви» и отстаивать черное духовенство против белого, и достоинство Св. Синода против вмешательства обер-прокурора. Не знаю, скажут ли мне спасибо члены Св. Синода, но говорят, что обер-прокурор рассердился не на шутку данному уроку. Не люблю я вмешиваться в дела, до меня не относящиеся, но на беду запросили мое заключение» 106 . Главная причина недовольства графа Игнатьева инструкцией обер-прокурора и всеми петербургскими толками об апокрисиарие Русской Церкви заключалась в личности апокрисиария, каковым он единственно желал видеть в Константинополе только о. арх. Антонина. «Я не теряю надежды видеть вас здесь в качестве апокрисиария, – писал граф Игнатьев о. Антонину. – Мне дали на разбор инструкцию, заготовленную для представителя нашего Св. Синода при Восточной Церкви, и я разобрал по косточкам. Воспользовавшись сим случаем, чтобы описать все качества, необходимые для успешного исполнения трудной задачи избранного лично мною, да так направил речь, что тот, кому я дал переписывать мою черновую, заметил мне: «Ваше превосходительство желает, вероятно, чтобы о. Антонина назначили, ибо тут всякий поймет, что портрет его описывается». После моей (смею вас уверить, справедливой) критики петербургской, затейливой, но не подходящей к делу инструкции, дело село временно на мель, но снова всплывет и, я надеюсь, пойдет плавно» 107 Надеждам графа, однако же, не суждено было сбыться, хотя он и упорно настаивал на необходимости иметь в Константинополе апокрисиария. |
| В то же время автор очень резко критикует епископат и монашество вообще, ибо оно и внешне, и внутренне отдалилось от духа древней Церкви . Это анонимное сочинение, распространявшееся среди духовенства, исследователи приписывают протоиерею Петру Алексееву, клирику Архангельского собора Московского Кремля. Он известен своим оппозиционным отношением к Московскому митрополиту Платону и вообще к епископату и монашеству, что видно из его переписки с духовником императрицы Екатерины влиятельным протоиереем Панфиловым. Алексеев написал еще одно сочинение под названием «Можно ли достойному священнику, миновав монашество, произведену быть в епископа», которое по своим доводам весьма близко к «Сочинению против епископов» . Такого рода рассуждения можно объяснить различиями в социальном и материальном положении между белым духовенством и быстро шедшим в гору во 2-й половине XVIII в. так называемым ученым монашеством, которое вместе с епископатом и монастырским монашеством составляло черное духовенство . Ученое монашество составляли лица, получившие высшее образование в духовных академиях и постригшиеся после этого в монахи. Ученые монахи приходили в Московскую Русь уже в XVII в. из Южной России, то есть из Киевской митрополии, и из Западной России. Почти все они были тогда выпускниками Киевской Духовной Академии. К их числу принадлежал, например, уже известный нам Симеон Полоцкий. Во 2-й половине XVII в. они приезжали в Москву и ввиду недостатка в образованных богословах забирали в свои руки всю педагогическую деятельность, вначале в московской Славяно-греческой Академии, а в XVIII в.— и в новооснованных духовных семинариях. «Объявлением о монашестве» 1724 г. разрешалось постригать в монахи выпускников духовных академий, занятых преподавательской деятельностью, по достижении ими 30-летнего возраста . Они получали более высокое жалование, чем монастырские монахи, и обычно сразу рукополагались в иеромонахи. Если потом они служили ректорами духовных семинарий, то их одновременно назначали настоятелями монастырей, и тогда они получали два оклада. |
| патриархи почти перестали появляться в Палестине и предпочитали жить в К-поле или святогробских имениях Дунайских княжеств. Это мотивировалось необходимостью отстаивать интересы ИПЦ перед Портой, эффективно управлять имениями и организовывать сбор средств на нужды Патриархата. Все черное духовенство Палестины к этому времени объединялось в своего рода монашеский орден - Святогробское братство, которое по своему политическому влиянию могло конкурировать с патриархами. Братство состояло преимущественно из греков, его уставы предписывали сохранять определенную замкнутость по отношению к араб. окружению. Арабы в ИПЦ могли становиться лишь приходскими священниками. Тем не менее источники XVII - нач. XIX в. неоднократно упоминают среди палестинского монашества и даже архиереев лиц негреч. происхождения - славян, румын, грузин и арабов. Так, в кон. XVII в. патриарх Досифей II Нотара (1669-1707) предпринял попытку учредить архиерейскую кафедру в Заиорданье (г. Аджлун). Этот регион, населенный преимущественно арабами-кочевниками, почти не контролировался османскими властями и церковной иерархией. В сан Иорданского митрополита был возведен митр. Фотий (Абд ан-Нур) араб. происхождения, к-рый через нек-рое время вернулся в Иерусалим. Ок. 1713 г. Фотий был поставлен на кафедру Птолемаиды, которая в это время была одним из центров католич. пропаганды в араб. среде, и святогробцы осознавали, что именно араб должен стоять во главе этой епархии. В 1740 г. митрополитом Птолемаиды был поставлен крупнейший араб. богослов Софроний аль-Килизи, впосл. занимавший Патриаршие кафедры Иерусалима (1770/71-1774) и К-поля (1775-1780). В 1788-1808 гг. ИПЦ возглавлял еще один араб: Анфим, уроженец Месопотамии, в детстве попавший в плен к бедуинам, выкупленный святогробцами и получивший греч. образование. Святогробцы готовы были считать «своими» тех людей негреч. происхождения, к-рые интегрировались в эллинистическую культуру (Там же. С. 37-44). В XVII - нач. XIX в. не существовало этнического антагонизма между православными арабами и фанариотским духовенством. |
| Вообще мы должны заметить, что семейная реформа Петра, освобождение женщины из терема, совершилась скоро и беспрепятственно – доказательство, что теремное заключение женщины коренилось не в умоначертании наших предков, не в каких-нибудь религиозных воззрениях, занесенных из Византии, а в известных неблагоприятных обстоятельствах: грубость нравов делала невозможным пребывание женщины в мужском обществе, ибо в человеке не умирает сознание, что женщина есть блюстительница семейной нравственности, семейного наряда и потому должна находиться в среде более чистой; с другой стороны, давно ли у нас явилась возможность для девушки выходить без провожатого из дому, да и явилась ли еще полная возможность? Итак, девушка, если у нее нет провожатого, должна оставаться дома; усильте неблагоприятные условия, по которым девушка, молодая женщина и вообще женщина, вообще существо слабое не может безопасно выйти из дому, и вы придете к необходимости для женщины сидеть по большей части дома; прибавьте сюда, что некуда и незачем ей выходить из дому, ибо общество не может предоставить ей приличных развлечений, и вы, естественно, дойдете до терема и не станете прибегать за объяснением явления к каким-нибудь небывалым византийским влияниям. Ни один современный писатель не говорит, что семейные реформы Петра встретили сопротивление со стороны каких-нибудь византийских влияний; где же основание предполагать эти влияния? Приобрел ли дворянин во время службы что-нибудь или нет, все же хотя под старость он должен был освободиться от службы, чтоб по крайней мере сохранить детям приобретенное или полученное от отца имение. Отсюда понятна для дворянства важность вопроса о сроке службы. Мы видели, что Татищев также хлопотал об определении этого срока. В своем завещании он начертывает картину деятельности помещика, приехавшего в деревню после отставки от службы. Если Татищев враждебно относился к духовенству, приписывая ему иногда и то, в чем оно вовсе не было виновато, то вражда его была направлена на высшее, черное духовенство, которое имело голос в управлении, в обществе и которое, несмотря на петровские ограничения, обладало большими еще материальными средствами. |
| Прежде всего, такое развитие замечается в тех пошлинах, которые взимались с духовных лиц за сообщение им известной церковной должности. В период самостоятельности Новгорода эти пошлины брались, кажется, единственно, за посвящение или ставленье; теперь же стали облагать ими отдельно каждый акт определения духовного лица на место, а именно, как совершение посвящения в известный церковный сан (ставленые пошлины), так и выдачу ставленных грамот (писчее и печатное), равно как и благословение ставленника владыкою на место при известной церкви (благословенная гривна). Пошлинами облагались даже челобитные, которые подавались об определении на место. По определению Стоглавого Собора, за акт посвящения положено брать от поповства и от диаконства, от каждого отдельно, по полтине, всего, след., рубль Московский 418 . За выдачу грамот ставленных и, несомненно, патрахильных и уларных, которыми вдовым священникам и диаконам предоставлялись некоторые права священства, бралось писчего и печатного по алтыну. Что же касается до благословенной гривны, то в практике она имела два вида: разделялась на новоставленную, или новичную гривну, которая платилась духовными при определении их на место впервые, и на перехожую гривну, которая вносилась в случае перехода их от одной церкви к другой. Эти пошлины естественно вносились и тогда, когда духовные лица являлись в Новгородскую область из других епархий 419 . Подобно белому духовенству, и черное имело также свои ставленные пошлины. Архимандриты и игумены должны были именно платить за настольные грамоты, сообщавшие им право на настоятельство, по два рубля, а за благословенные – по полтине. Пошлины с черных попов и диаконов, кажется, также ни в чем не отличались от соответственных поборов с белого духовенства 420 . Наконец, со всех грамот взимались особенные пошлины, при всяком изменении в особе владыки, или при всяком представлении их к подписи или поднове. Обычай носить грамоты к подписи каждого нового владыки был, полагать надобно, позднейшего происхождения, так как при архиепископе Леониде новгородское духовенство, чуть ли не огулом восстало против его применения. |
| 2) Семейная распущенность. Частое употребление матерней брани, неприличные прибаутки и рассказы скоморохов, – этих любимых народных потешников, – их бесстыдные представления 654 , совместное купанье лиц обоего пола 655 – все свидетельствовало о том, как мало была развита стыдливость в русском обществе. Разврат, хотя строго преследовался законом, карался светскою и церковною властями, однако был очень распространен. Знатные бояре очень часто имели наложниц; один из них во времена Алексея Михайловича имел даже целый гарем и отравил свою жену, когда та выразила свое недовольство 656 . Сводничество было в боярском кружке обычным явлением. В простом народе разврат принимал иногда самые грубые формы. Патр. Филарет обличал служилых людей, что они, удаляясь на службу, закладывали на срок своих жен, передавая право сожительствовать с ней и продать ее, если не будет выкуплена в срок; иные, не женясь, жили блудно с своими сестрами, даже матерями и дочерьми 657 . Распутные женщины, торговавшие своим телом, доходили до такого бесстыдства, что нагими выбегали из общественных бань и завлекали прохожих 658 . Народные празднества с неприличными представлениями, при общем разгуле и пьянстве, были особенно пагубны для народной нравственности. «Многие люди здесь в блуд впадали» и «девицы девство диаволу отдавали», по выражению современников 659 . Разврата не избежало и духовенство, особенно черное. Нередко разврат сопровождался насилием и иногда принимал противоестественные формы (содомство). 3) Пьянство. «Нет страны, где бы пьянство было таким общим пороком, как в Московии, говорит один иностранец (Олеарий); он распространен в русском народе одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями, между мужчинами и женщинами, старыми и малыми, до такой степени, что, если видишь на улицах там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них и внимания, как на явление самое обычное... И знатные бояре, даже царские великие послы тоже не знают никакой меры в употреблении предлагаемых напитков и льют их в себя, как воду, так что совершенно теряют человеческий смысл, а иногда и до смерти опиваются» 660 . |
| 8) Интересы каждого сословия всего лучше могут соблюдаться и защищаться членами его. И так как управление духовными училищами слишком интересует черное духовенство: то незачем удивляться, что утвердилось и долго еще будет поддерживаться обыкновение все начальнические должности в семинариях и академиях получать иночествующим лицам. Не только светский наставник, но и священник, управляя училищем, может ознакомить воспитанников с мыслями невыгодными для иночества; а в духовных академиях при начальниках – не монахах сразу никто не поступит в монашество; никто не вырастет года на три, никто, надев рясу и клобук, не шагнет вдруг номеров чрез десять и более в списке. И вот во избежание этих-то опасных последствий и вместе, разумеется, по вниманию к лицам своего звания, все ректоры семинарий и академий – архимандриты, а не протоиереи, все инспекторы – иноки, хотя бы тут всего лучше быть человеку светскому. На этом же основании едва кончив курс студент делается начальником училища, а его седой профессор является подчиненным своего ученика. На этом же основании опытный и заслуженный наставник не только не получает никаких наград и отличий, но даже принужден бывает оставлять службу или исполняет ее кое-как. Много делается на этом основании в духовных училищах. Но едва ли не от этого же самое богословие преподается и изучается в них неудовлетворительно. Мы уже выше сказали, что начальники семинарий и академий, а вместе с тем преподаватели, по крайней мере догматики, слишком заняты многими должностями, считают свои педагогическая обязанности временными и побочными занятиями, и потому не имеют ни времени, ни охоты приготовлять лекции, так как следовало бы, попросту задают уроки отсель и досель, прослушивают их и проч. При таком преподавании успехи в науке, даже самой священной, не будут блистательными. 9. Наконец, сделаем последнее замечание касательно рассматриваемого предмета, именно скажем о денежных средствах, необходимых для улучшения духовных училищ. Мы в 5-й главе 4-й части указали на многие источники, из которых можно заимствовать эти средства. |
| Священство (шире духовенство), как особый разряд людей, специально выделенных для совершения богослужений, известно с ветхозаветных времен. Современное православное священство многое унаследовало от ветхозаветного института: в частности, деление лиц, служащих при скинии (храме) на левитов и священников, во главе которых стоял первосвященник, прообразовало деление духовенства (в расширенном понимании этого слова) на церковнослужителей, диаконов, священников, епископов (и епископов, занимающих высшее административное положение). Уже в Древней Христианской Церкви можно увидеть разделение священства на три степени: епископ, пресвитер, диакон, хотя не все исследователи согласны с тем, когда именно такое разделение было оформлено окончательно. Также весь новый избранный народ Божий — христиане разделялись на клириков и мирян. При этом, начиная с IV в. стал формироваться институт монашества. Благодаря этому параллельно формировалось два способа различения церковного народа: по отношению к служению: κληρικς (клирик) и λακς (мирянин), и по отношению к образу жизни: μοναχς (монах) и κοσμικς (немонах). При этом под понятием «клирик» понимались не только священнослужители (епископы, пресвитеры и диаконы), но и церковнослужители, то есть лица, помогавшие священнослужителям в совершении богослужений (чтецы, певцы, иподиаконы и диакониссы, последние, впрочем, исчезли в средневековый период, хотя сейчас предпринимаются попытки возродить это служение). Таким образом, с течением времени сформировались разные способы осуществления жизни во Христе, традиция деления верующих на категории, среди которых можно выделить четыре: миряне – лица, не приносившие монашеских обетов и не имеющие посвящения в степень церковнослужения или священства, «простые» монахи – лица, принесшие Богу особые обеты относительно своего образа жизни (целомудрие, послушание, нестяжательство) и соблюдающие их, при этом также не имеющие посвящения в степень церковнослужения или священства, белое духовенство – лица, имеющие посвящение в сан или степень церковнослужения, но не вступавшие в монашество, и черное духовенство – лица, имеющие посвящение в сан или степень церковнослужения из числа монахов. |
| Основным принципом и условием соборности была свобода и искренность мнений. Ничего подобного не видим вокруг себя. Самые недавние по времени факты обнаружили, что представители церкви в настоящее время не имеют христианской свободы, не понимают ее, и, желая оживления церкви, мечтают прежде всего о политической, а не о христианской свободе, как будто бы внешняя свобода приведет и к христианской. С точки зрения христианства я одинаково свободен и тогда, когда нахожусь на просторе, и тогда, когда меня из за моих убеждений ведут на виселицу. С точки же зрения современников христианства прежде всего нужна политическая свобода, а не свобода верования, внутренняя свобода от всего того что порабощает дух человека чему-либо внешнему. Сообразно с этим представители церкви до сих пор не провозглашают исповедания как необходимого свойства христианина, а предлагают покорение, смирение, раболепство. При таком порядке, конечно, даже многолюдные соборы могут подписать то, что наиболее выгодно, а не то, что наиболее истинно. У нас белое духовенство боится черного; черное боится чиновничества; все молчат – под влиянием страха, забывая, что страх с точки зрения христианства для тех и других преступление. Но если в наше время нет еще лиц, которые могли бы выступать, как на древних соборах, со свободным, не подневольным суждением, если не подготовлена почва к тому, чтобы могли испустить какой-либо правдивый голос все представители и члены церкви, то, вместо того чтобы просто, без оговорок, поддерживать идею формального собора, безотлагательно необходимо «на кровлях и на площадях» выяснять и настаивать прежде всего, что как соборность, так и все раскрепощение церкви невозможны, если мы не возвратимся к древне-христианскому принципу исповедания убеждений. Необходимо провозгласить от имени самой церкви этот принцип не как добродетель, а как обязанность, потому с одной стороны, что без этого принципа совершенно невозможно начать и восстановить правильную церковную жизнь, с другой стороны, потому что дух истинной христианской свободы настолько забыт в настоящее время, что об нем говорят только, как о каком-то революционном начале. Нас воспитывала на правилах морали: «Как ты смеешь. Я так хочу. Я так верю. Так выгоднее. Нужно смирять себя». Но все давно отвыкли от тех восклицаний, какие раздавались на соборах: «по принуждению нет веры» ( Деян. 3: 289,291 . Лебедев, Ист. Вселенск. Соб. М. 1876, в. II, стр. 20). |
| Дмитрий Иванович Ростиславов (1809–18.02.1877) История Русской Православной Церкви Дмитрий Иванович Ростиславов Профессор и инспектор Санкт-Петербургской духовной академии, церковный историк, писатель. Биография Сын сельского священника, Ростиславов родился в 1809 г., в Рязанской губ., Касимовского уезда, в селе Полищах. По окончании первоначального воспитания в касимовском и рязанском духовных училищах, Ростиславов прошел курс рязанской семинарии, откуда и переведен, в числе лучших учеников, окончивших в ней курс, в С. петербургскую духовную академию. По окончании курса академического в 1833 г., он был назначен бакалавром, т. е. адъюнкт-профессором по курсам физики и математики. Любовь профессора к предметам своих лекций, ясность и общедоступность изложения привлекали в аудиторию многочисленных слушателей. Стараниями Ростиславова был устроен в Спб. Духовной Академии довольно полный физический кабинета и собрана была библиотека по части физики и математики. Расстроенное здоровье его вынудило подать в отставку в 1852 г., и Дмитрий Иванович удалился на постоянное жительство в Рязань и здесь, как только здоровье его поправилось, он вновь обратился к образованию юношества: в стенах семинарии вскоре открыты были им лекции по физике, астрономии, метеорологии, физической географии и геологии. Слушателей собиралось так много, что он перенес свою аудиторию в зало благородного собрания, где и читал лекции в 1860, 1861, 1862 и 1866 гг. В конце 1850-х и в начале 1860-х гг. возбужден был высшим правительством ряд вопросов относительно преобразования духовно-учебных заведений. Д. И. Ростиславов был приглашен подать свои замечания и соображения о переменах к улучшению духовных училищ как в учебном, нравственному так и в экономическом отношениях. С увлечением Дмитрий Иванович принялся за дело, и обширная записка была представлена им директору канцелярии синода, И. С. Гаевскому; но записка эта была возвращена ему с отзывом, что она, по своему направлению, не может получить дальнейшего хода. Труд этот, однако, не остался втуне: он был издан вскоре М. П. Погодиным в Лейпциге, под заглавием «О духовных училищах в России”. Книга была встречена с большим сочувствием и, бесспорно, имела влияние при преобразовании духовно-учебных заведений. Этот успех поощрил Дмитрия Ивановича к дальнейшим трудам, и в 1865 г. он отпечатал в Лейпциге новый замечательный свой труд: «Черное и белое духовенство в России». Тот и другой труды положительно достигли цели, ибо при преобразованиях, какие затем последовали по отношению к образованию духовенства, многое исправлено по указаниям Д. И. Ростиславова. |
|
|
