| К сожалению, достопочтенный автор не твердо держится раз употребленной им терминологии. Так известного тенденциозного католического исследователя Фотиевой истории аббата J a g e r ’ а он первоначально назвал Яжером (Прилож. стр. 13), но потом, на 19-й странице своих «Приложений», именует его: Жаже, и затем это – Жаже остается уже неизменным на всех последующих страницах его исследования. По моему мнению, автор напрасно отказался от первоначального своего наименования тенденциозного аббата. Положим буквы: ja французы произносят: жа; но нам-то для чего коверкать свой язык? Название: Яжер, по моему мнению, будет и благозвучнее по-русски, и правильнее филологически. Императора Льва VΙ Мудрого (или: Философа) автор почему-то называет Львом IV (Реч. стр. 13). Думаю, что это – не досмотренная опечатка. Но довольно. Оставляю без замечания отмеченные мною мелочи. Рецензия моя и без того явилась очень обширною. Это и понятно, если принять во внимание, что в истории Фотия почти каждый пункт сделан предметом спора, – таким образом, по возможности, затемнен и запутан. Закончу тем, с чего начал. – Бесспорно, вопрос о Фотии, по сказанным причинам, – один из труднейших вопросов в истории Церкви. Критика источников для истории Φοτия требует великого труда, тщательности, внимательности, научной опытности. 0. протоиерей А. М. Иванцов-Платонов проявил все это в достаточной мере. Его «исследование»: «К исследованиям о Фотии, патриархе Константинопольском », по справедливости, должно быть отнесено к крупным явлениям в нашей богословской и церковно-исторической литературе. Будущий исследователь истории патриарха Фотия уже не может пройти его молчанием, как мало значащее или мало полезное в ученой разработке Фотиевой истории. Несомненно, что рассматриваемое исследование достопочтенного автора есть плод неоднолетнего кропотливого и настойчивого труда его. Посему я полагаю, что было бы вполне справедливо почтить его половинною премией покойного митрополита московского Макария . 1 В полемических сочинениях визант. греков против папства, как напр. в сочинении Нила Кавасилы, архиеп. Фессалоникского: libri duo de causis di-sension tin, et de papae primatu – β. a. περ ιτων διστσεως κκλησιαστικς, β, β», περ τς το ππα ρχς (Migne, patrol, ser. gr. t. CXLIX, col. 683 – 730, в изд. Salmas, p. 18 – 101) и Варлаама, калабрийского монаха: Λγος περ τς το ππα ρχς–de papae primatu (Migne, patrol, ser. gr. t. CLl, col. 1255 –1288, в изд. Salmas, p. 182 – 225), правда, нет специального трактата о Фотии; но знакомство с ними было бы не бесполезно в том отношении, что чрез них отчасти выясняется вопрос, в какой мере средневековые греки сознавали ложь и гибельность папства. Это сознание лживости папства вело с тем вместе и к выяснению значения борьбы, начатой Фотием с папством. Весьма важно при этом указание тожества точек зрений Фотия и последующих виз. полемистов с папскими притязаниями. |
| По понятным причинам учение о Св. Духе занимает в сочинениях свт. Фотия особое место. Именно Фотий впервые обстоятельно рассмотрел и подверг всесторонней критике учение об исхождении Св. Духа не только от Отца, но и от Сына, которое в его эпоху стало находить все более широкое распространение в западноевропейской традиции. В сочинениях Фотия мы находим некоторые хронологические указания на распространение Filioque. Так, подспудное («сквозь зубы») распространение этого учения Фотий относит к временам «знаменитого Льва», от которого не минуло еще и двух поколений, то есть папы Льва III (795–816). Из других источников известно, что именно в его понтификат вопрос о допустимости Filioque в Символе веры не только был поднят латинскими монахами с Елеонской горы под Иерусалимом, но и нашел положительное решение на Ахенском Соборе 809 г. Другая веха находится в «Окружном послании», где говорится о распространении Filioque и других западных обычаев среди болгар: «Ведь еще и двух лет не чтил этот народ истинную христианскую веру, как мужи нечестивые и отвратные (как только не назвал бы их всякий благочестивый!), мужи, из мрака вынырнувшие (ибо были они порождением края западного) напав на народ новоутвержденный в благочестии и новоустроенный, словно молния, или землетрясение, или сильный град, а точнее сказать – как дикий вепрь разорив, подрывая и копытами, и клыками, то есть стезями постыдного поведения и извращения догматов (насколько простерлась их дерзость), повредили лозу Господа возлюбленную и новонасажденную» 25 . Крещение Болгарии датируется современными исследователями 865 г. Следовательно, указанные события имели место в конце 866 – начале 867 г., что совпадает со временем составления послания. Эту дату можно принять в качестве хронологической вехи начала греко-латинской богословской полемики о Filioque. Согласно святоотеческому учению, зафиксированному в третьем члене Никео-Константинопольского Символа веры , Св. Дух исповедуется как Господь Животворящий, исходящий от Отца. Этот догмат не подлежит никакому сомнению или пересмотру. При этом Фотий допускает, что «Дух, сходя от Отца, пребывает на Сыне – а если угодно, и в Сыне, ибо различие падежей не вносит тут никакого изменения» 26 . |
| Добротворский едва ли знал и читал сочинение Анонима. Решая лично для себя вопрос о том, что, вероятнее всего, побудило автора заняться столь мало интересным изложением «истории разделения церквей в половине XI-ro века», мы остановилась на том предположении, что незадолго пред тем появившиеся в свет: «акты (Acta et scripta et с.), относящиеся к истории споров между греческой и латинской Церковью в XI-м веке», изданные Виллем в оригиналах и притом в надлежащей полноте, расположили проф. Добротворского, не углубляясь много в изучение документов, ознакомить русскую богословскую публику с этим изданием. Само собой понятно, автор при этом несколько позаботился о том, чтобы придать своему делу, соответствующий журнальным целям, характер. Не считаем нужным умолчать, что прочитывая сочинение г. Добротворского, не выносишь определенного представления о том: кто больше всего виноват в изучаемом им явлении или какие обстоятельства привели к этому? VI. – Высокопреосвященнейшего митрополита Герасима (Яреда) : «Отзывы о св. Фотии, патриархе Константинопольском – его современников в связи с историей политических партий Византийской империи» (стр. 1–257). С. Петербург, 1874 г. 438 , Сочинение автора, написанное им в качестве магистерской диссертации, во многих отношениях обращает на себя большое внимание. Прежде всего о. Герасим иностранец, следовательно, писал не на отечественном языке. Во-вторых, его воззрения очень оригинальны и благодаря своей оригинальности не во всем встретили себе сочувствия в нашей отечественной литературе. Вообще же это одна из самых философских книг по церковной истории в нашей литературе. В первых строках своего сочинения автор указывает на существование неодинаковых взглядов на Фотия – новейших писателей, восточных и западных. Западные возводят на него всевозможные обвинения, а восточные с настойчивостью защищают его (стр. 1). В виду таких отношений науки к патриарху автор рассуждает: «нам кажется, что разногласии писателей относительно Фотия, неправильные и неосновательные о нем суждения, зависят главным образом именно от того, что эти писатели, излагая события, относящиеся к жизни Фотия, вовсе не обращают или слишком мало обращают внимания на те современные события (особенно политические) и обстоятельства, с которыми первые (?) неразрывно связаны и которыми они главным образом объясняются. |
| Но далеко еще историческая наука не утвердилась на этом пути и не выработала ясных и определенных результатов. Дело это главным образом лежит на нашей православно-восточной – т.е. русской и новогреческой науке. И дело это, мы думаем, вполне стоит того, чтобы на него направлены были соединенный усилия не только отдельных личностей, но и целых научных ведомств и корпораций. Вопрос о Фотие несомненно имеет важное значение для всего православного мира, не говоря уже об особенном значении его для православного славянства. Мы доселе держимся на принципах Фотиевых. На западе нас нередко называют Фотианцами. И нам незачем отказываться от этого названия; оно имеет основания не в том конечно смысле, что Фотий создал – вновь измыслил наши православные принципы, принципы эти были искони принципами церковной жизни, но в том, что Фотий с особенной твердостью и определенностью заявил их в своей начинавшейся полемике с латинскими средневековыми новшествами. Правильное разъяснение истории Фотия несомненно имеет значение и для всего христианства. Со времен Фотия начинается несчастное разделение между христианским востоком и западом, не только не теряющее своей силы, но все более углубляющееся и разветвляющееся до настоящего времени. Христиане разных исповеданий к настоящему времени до того разошлись в разные стороны и запутались в своих междуцерковных отношениях, что представляется необходимым для всех воротиться к началу разрыва, чтобы разъяснить, какая сторона здесь была более правая, и какая менее, чьи принципы более твердые и чистые, и чьи менее. Мы имеем уверенность, что с более серьезным изучением истории Фотия людьми беспристрастными все более и более будет выясняться значение его личности и деятельности для всего христианства. Если, за утратой и истреблением многих памятников, останутся все еще не совсем ясными и спорными некоторые стороны его личной истории: то во всяком случае его истинно-православные принципы, его глубокое понимание потребностей и состояния церковной жизни, его необычайная прозорливость, его горячая ревность о твердости и светлости церковного здания – должны получить признание у всех людей просвещенных и принимающих к сердцу интересы христианства. |
| преимущественно византийский император Михаил III отчасти по тщеславию неосторожной молодости, имевший в виду придать более важности созываемому собору; а когда желал этого император, то Фотий, как думает Иванцов, конечно, не мог-де противодействовать этому». Формулировав так мысли Иванцова, выраженные почти его словами, по поводу собора 861 г., затем критик с своей стороны замечает: «бесспорно, Фотий не искал и не думал искать у папы своего утверждения на патриаршем троне в римско-куриальном смысле; но в остальном суждения автора (Ив-а) составляют ряд ни на чем не покоящихся предположений» (201). «Является вопрос, говорит несколько далее критик, имеются ли какие-либо основания предполагать, что Фотий не желал участия папы (в лице его легатов) на константинопольском соборе 861 г., в виду ставшей ему известною злокозненности политики пап? Я думаю, заявляет критик, что оснований для такого предположения не имеется и что положение Фотия по отношению к папе от его согласия на приглашение сего последнего к участию на соборе в Константинополе нисколько не ухудшалось, а даже еще сулило улучшиться. Вникнем в дело " … (но доводы почтенного критика ради краткости речи – пропустим). В конце концов проф. Курганов по занимающему нас вопросу решительно не соглашается с автором. «Фотий – слова критика – не имел основания не желать присутствия папских легатов на соборе 861 г. и присутствие их здесь не изменяло и не могло изменить к худшему положение дела; предположение же автора, выражаемое им при этом же случае, что будто борьба Фотия с папством началась ранее собора 861 года не имеет за себя – добавляет г. Курганов – никаких прочных исторических данных». (202–203). Таким образом, ясно открывается, что рассуждения Иванцова о соборе 861 года ведутся невпопад. – При разборе разных противоречивых и запутанных известий относительно первого низложения патриарха Фотия Михайловым преемником Василием Македонянином, Иванцов, неизвестно из каких побуждений, решается сделать попятный шаг в науке, возвратиться ко мнению, всем теперь оставленному (хотя оно и опирается на известиях византийских хрони- |
| Справедливость имеет и другой аспект. Она проявляется во внимании к обидам слабых и защите их: «Пусть твои уши будут открыты для обижаемых, но закрыты для тех, кто клевещет и творит несправедливость» (38). Тем самым патриарх ставит высоко защиту правды. Справедливость должна проявляться и в суде князя. Прежде всего он должен научиться предъявлять себе те же требования,что и к другим: «как, по твоему мнению, будут осуждаемые относиться к тебе, если их предадут наказаниям за то же самое, за что ты не получишь даже никакого наказания?» (63). От князя требуется не только похвала хорошего, но и совершение того, за что хвалит, иначе это теряет смысл (64). Исходя из принципов человеколюбия и справедливости, патриарх очерчивает личное поведение носителя власти, функции власти, ее методы управления и направления государственного курса. Анализ послания патриарха Фотия показывает, что одним из элементов византийской модели развития является утверждение необходимости духовного развития отдельного человека. Достижение высоких идеалов человеколюбия и справедливости в реальном управлении государством невозможно без работы по внутреннему преображению душ и нравственному совершенствованию людей. При этом патриарх Фотий показывает, что повышение нравственного уровня общества является не отвлеченной от дел управления государством задачей, а тесно связано с ними. Поэтому византийская модель «доброго общества», представленная в послании патриарха Фотия, включает целый комплекс рекомендаций о необходимости личного духовного развития любого человека, независимо от его положения: «Эти вышеописанные заповеди нужно со всем возможным тщанием соблюдать всякому человеку – начальнику и подчиненному, юноше и старцу, богатому и бедному. Ибо природа у всех общая, и заповеди поэтому общие, требующие одинакового старания в их исполнении» (28). Хотя выбор между добром и злом, а значит содержательное наполнение жизни общества, зависят во многом от выбора человека, прежде всего правителя, тем не менее институты государственной жизни имеют важное значение для развития «хорошего общества», так как являются выражением человеческих усилий и помогают им осуществляться в добром направлении или наоборот содействуют распространению зла. Государственная власть является институтом и первостепенным фактором развития общества. Осуществление главной цели государственной деятельности – превращение общества из плохого в доброе – невозможно «без хорошего правителя» (48). |
| Знал ли митр. Антоний, о приводимом отрывке из патриарха Фотия, нам неизвестно. Его нелюбовь к ссылкам и так называемому «научному аппарату» лишает нас возможности проверить это. Но в большой начитанности покойного митрополита в свв. отцах, и при том в подлиннике, который для него не представлял никаких затруднений, не приходится сомневаться. А что его критик ни словом не обмолвился о мнении патриарха Фотия, можно объяснить, вероятно, недоступностью ему подлинного текста великого константинопольского патриарха . Возвращаясь к патриарху Фотию, можно его точку зрения объяснить, вошедшим уже в привычку в его время, стремлением искать в Аристотеле обоснования для богословских истин. Фотий находится в очень сильной зависимости от Стагирита, в основу своего богословского построения кладет принципы именно этой философской школы и поэтому он, говоря о человеке, предпочитает исходить из понятия конкретной личности, т. е. каждого из нас, а не Адама, как праотца, заключающего в себе все свое потомство. От Леонтия Византийского устанавливается взгляд на природу (в данном случае человеческую) только в виде отдельной, конкретной Ипостаси, точнее, как на «воипостазированную», ибо вне Ипостаси природа существовать не может. Поэтому природа не есть для Леонтия «что–то», но «часть чего–то». Природа вещей является для этих мыслителей абстракцией от конкретного бытия. «В пределах категорий Аристотеля, — как говорит прот. С. Булгаков, — не может быть человека вообще, но человеческая природа существует лишь в определенных индивидах. Понятие человечности, как всечеловеческой природы определенно выводит за пределы учения Аристотеля в область христианского платонизма» . Интересно отметить некоторые подробности грехопадения, усматриваемые св. Фотием. «После совершения греха прародителей, появилось сознание величины греха и степени их дерзости. Когда страсть зашла уже так далеко и ее жало подвинуло их ко греху, а после совершенного деяния эта страсть успокоилась и утихла, то только тогда помысел, вглядевшись, как велика тьма греха и, отрезвившись, увидел содеянное и лучше понял, в какое он состояние пришел и из какого ниспал. Имея, угрызающую его, пробуждающуюся совесть, Адам ясно увидел то, что толкающая его страсть не давала увидеть раньше» . Прародители совершали грех, как слепые, а, совершив его, вновь прозрели. Любопытно, что о грехе говорится именно, как о страсти. Святоотеческая аскетика наложила свой отпечаток на ход мыслей и терминологию Фотия. |
| Жестокости правительства, разжигая ненависть игнатиан, волновали всё общество. Основательно или нет, но в общественном мнении или, по меньшей мере, во всех мало осведомленных кругах тиранические действия правительства могли связываться с именем Фотия. 1647 Игнатиане, —110— конечно, всячески укрепляли эту мысль. К счастью, сохранились письма Фотия к Варде, писанные в 859 г. специально по поводу гонений, в которых достаточно ярко раскрыто его личное отношение к репрессиям. Жалуясь на тяжесть своего положения как представителя церковной власти, он упрекает Варду за жестокость к гонимым и за невнимание к его личным ходатайствам за них, выражает свою скорбь и заканчивает угрозой, в случае продолжения репрессий, оставить кафедру. В защиту бесчеловечно наказанного священника Власия Фотий писал: 1648 «я знал и прежде, чем узнал на опыте, что недостоин архиепископской власти и пастырского служения. Вот почему, ведомый и влекомый, я сопротивлялся. О, если бы смерть похитила меня раньте этого избрания, точнее, невыносимого насилия. Тогда бедную мою душу не потопляли-бы ежедневно бурные волны столь великих бед, предчувствие и ожидание которых… смущало меня тогда и томило. Подавленный и горько опечаленный (мрачными ожиданиями), я плакал (κλαιον), упрашивал и готов был скорее сделать что-угодно, чем дать согласие избиравшим и вынуждавшим меня; я молил, чтобы миновала меня чаша такого множества столь разнообразных забот и испытаний. Теперь самые события научили меня и убедили в моем недостоинстве; теперь для меня – уже не страх предчувствия, а боль полученной смертельной раны, вопль и полная беспомощность. Ибо когда я вижу, что священники – каковы-бы они не были – страдают все за одну единственную ошибку (π ν πτασματι), подвергаются побоям, заключаются в оковы, терпят унижения, лишаются языка (прости, Господи, наши согрешения), могу-ли я не признать умерших более счастливыми, чем я? Как не счесть возложенного на меня ига наказанием за мои грехи? Человек беспомощный, без покровителей, не владеющий даже нормальным рассудком (к таким следует относиться скорее с состраданием, чем с гневом) зараз потер- |
| Он сказал, что надлежит благодарить Бога за то, что древнее и неизмененное мнение Иерусалимской Церкви касательно патриарха Фотия теперь разделяется и подтверждено всеми. Папский легат Петр сказал, выслушав эти мысли: «Папа послал нас утвердить единение Церкви Константинопольской, но если это единение, как открываетсяиз ваших слов, уже совершилось, и Фотий принят, как патриарх, то возблагодарим Бога, подателя мира». Прокопий Кесарийский, принимая во внимание последнее заявление легата, взялся объяснить, почему признание Фотия совершилось с быстротой на Востоке и медленно на Западе и что было причиной того, что некоторые до сих пор не хотят признавать Фотия законным патриархом. Он говорит, что епископы восточные, находясь ближе к Византии, могли удобнее узнать положение дел и оценить, чем епископы, живущие далеко (т. е. на Западе); он замечает, что восточные как бы руками осязали вещи и видели их собственными глазами, а западные принуждены руководиться лишь слухом. Восточные, по словам оратора, все исследовали и все узнали и пришли к той истине, что спасение их и милость Божия для них заключается в единении с патриархом Фотием. Очевидно, оратор хочет провести ту Мысль, что напрасно западные епископы и во главе их папа преувеличивают свое значение в деле умиротворения Византийской Церкви. Воссоединение Церкви с Фотием произошло раньше, чем на Западе; в основу его положены факты более веские, чем какими руководился Запад; Запад, благодаря несовершенству своих сведений, слишком запоздал присоединить свой голос к голосу Восточной Церкви. Ясно, что оратор желал нанести некоторый несильный, но чувствительный удар самомнению западного первосвященника. Продолжая свою речь, Прокопий возлагает на легатов обязанность не совсем легкую – увещевать отщепенцев, не хотевших общения с Фотием. Немногие, говорил оратор, остаются вне общения с Фотием, и их пусть увещевают легаты; ибо предлогом для упорства отщепенцев служат их подписи под определениями собора 869 года. Не будь этого предлога, никто – ни мал, ни велик – не стал бы отрекаться от общения с Фотием. |
| —217— и что он был весьма благодарен тому, кто мог дать лучшее и более правильное объяснение». 975 На таких уроках могли предлагаться для критического разбора теории философов или еретиков. 976 В филологических и философско-богословских занятиях существенную помеху должно было составлять для Фотия его незнакомство с языками; он не знал ни латинского, ни еврейского. Можно поэтому судить, как редко встречались в то время люди со знанием языков. Приобретенные познания, какой-бы области они не касались, не оставались у Фотия мертвым капиталом. Собрав солидные сведения по юриспруденции, впоследствии, уже при Василии Македонянине (867–886), он принимал участие, как канонист, в законодательной работе правительства. 977 Хорошо знакомый с медицинской литературой, он охотно оказывал врачебные услуги обращавшимся к его помощи. 978 Но занятия юриспруденцией и практической медициной оставались только побочными; Фотий прежде всего был ученым и преподавателем. Как ученый, он обладал бесспорно крупными достоинствами. Громадная память, выдающееся трудолюбие, обусловленная ими эрудиция, стремление к строгой объективности, 979 ясность мысли и точность изложения могли-бы обеспечить —218— ему ученую славу в любую эпоху. Не пустое тщеславие и стремление к многознайству, а могучий инстинкт исследователя побудил его приняться за нелегкую работу собирания и систематизации литературного наследства древности. Такая работа едва-ли была понятна современникам; но она была в высокой степени своевременна и впоследствии доставила автору почетное место в истории всемирной духовной культуры. К средине IX века «большая часть древних сочинений была отчасти уже потеряна, отчасти скрывалась без вести. Более близкую связь с духовной жизнью времени сохраняли лишь немногие произведения, прежде всего пустые грамматические и риторические учебники, затем избранные из древних поэтов, историков и ораторов, но все лишь в небольших отрывках, приспособленных для скромных потребностей школьного обучения. Тогда-то и выступил Фотий литературным Колумбом. Что оставалось еще от древней литературы, он должен был по большей части открывать прямо-таки вновь; и много «старых книг, наследия предков», спас он от гибели. Светлая радость открытия, упрямая настойчивость поисков ясно просвечивают в его сообщениях. Он рассказывает о старых книгах с такою радостью и живостью, как будто дело идет о литературных новинках». 980 |
|
|
