| Это письмо отражает эпоху по своему тону, несколько принужденному (affectie); тем не менее оно служит прекрасным памятником православия и во всех отношениях достойно великого писателя и великого епископа. Враги Фотия заявляют, что первое письмо его, написанное к папе, есть произведение лицемерное, в котором он старается склонить его на свою сторону средствами недостойными и преимущественно проявлением великой ревности против иконоборцев. Но из этого мнимого первого письма никогда не приводили ни одной строки; те, которые предполагают его, не подумали, что епископы не могли иметь ни малейшего сношения между собою, прежде чем обменяются, по принятому обычаю, общительными грамотами. В этом случае, как и во многих других, ненависть ослепила подделывателей. Первое письмо Фотия к папе и есть то, которое мы перевели. Оно было доставлено в Рим вместе с письмом императора. Николай I воспользовался этим случаем, чтобы проявить акт верховной власти в Церкви. Этот папа был одним из тех, которые наиболее способствовали развитию дела Адриана I. Иезуит Мембург, 258 желая похвалить его, утверждает, что в течение своего семилетнего первосвященствования он возвысил папскую власть до степени, которой она еще не достигала, особенно же в отношении к императорам, королям, князьям и патриархам, с которыми он обращался со строгостью, как ни один из его предшественников, – и обращался так каждый раз, когда считал себя оскорбленным в своих преимуществах первосвященнической своей власти». Этот факт неоспорим, но патер Мембург не замечает ни исторической важности того, что утверждает, ни позорных последствий этого развития папской власти. Равным образом он не видит, что это мнимое развитие есть лишь коренное видоизменение, и что с девятого века папство перестало уже быть римским патриаршеством первых восьми веков. Николай не знал, что произошло в Константинополе, когда низложен был Игнатий и избран Фотий. Он знал только, что Фотий был мирянином во время этого избрания. Достоверно, что многие Западные каноны запрещали поспешные посвящения; но эти каноны не были приняты на Востоке, и хотя распространенное там обыкновение было в пользу посвящений, сообщаемых последовательно, но церковная история многочисленными примерами доказывает, что иногда там возвышались над канонами и принятым обыкновением, в пользу людей, отличавшихся преимущественными достоинствами и при важных обстоятельствах. Достаточно припомнить имена Амвросия Медиоланского , Нектария, Тарасия и Никифора Константинопольского , чтобы доказать, что посвящение Фотия произошло не без предшествующих, весьма почтенных примеров. Но Николай захотел показать себя верховным судьей. Вместо того, чтобы скромно не согласиться войти в общение с новым патриархом до более подробного разузнания дела, он следующим образом отвечал на письма императора и Фотия: |
| Прежде всего папа внушает Игнатию, чтобы он довольствовался одним своим Константинопольским патриархатом, не преступай пределов его. Он говорит: «уже дважды я письмами увещевал тебя, чтобы ты довольствовался Константинопольским диоцезом, который дан тебе в силу авторитета Римской кафедры (sic!), и пределов этого диоцеза не должна переступать нога твоя» 302 . Но «ты – делая укоры Игнатию за Болгарию, говорит папа – ты, закрыв глаза, безрассудно попрал определения святых отцов, своей благодетельнице, Римской церкви, заплатил неблагодарностью, с своим серпом вторгся на ниву другого, присвоил себе древнюю Римскую епархию (?) в стране Болгарской. Уж за это ты – продолжает папа – вполне заслужил лишения церковного общения, но ради снисхождения (какая доброта!) мы в третий раз обращаемся к тебе письменно и увещеваем тебя: пошли тотчас же способных мужей в Болгарию, которые здесь находящихся духовных лиц, рукоположенных самим тобою или подчинёнными тебе епископами, возвратили бы в Константинополь, так чтобы в течение тридцати дней ни одного епископа, ни одного духовного, посвященного тобою или тебе подчиненными епископами, не оставалось уже в стране Болгарской». За тем папа присоединяет угрозы на Игнатия. Папа говорит: «если же в течение тридцати дней все посвященные тобою или твоими епископами не покинут страны, и ты не откажешься от власти над страною, то спустя два месяца, начиная счет от получения этого письма, ты будешь отлучен от евхаристии и будешь оставаться в таком положении столько времени, пока наконец не послушаешься наших декретов: Но если же, не смотря и на это, пребудешь упорен и непокорлив, не сделаешь требуемого, то, по суду апостольского авторитета нашего, лишишься своего патриархата и общения нашей любви, в потеряешь все права священства» 303 . Вот тот мир церковный который хотел даровать папа церкви Константинопольской. И Игнатий, о котором с таким пафосом отзывался папа Николай и отчасти Адриан, и он сделался ненавистным для папы, не хуже Фотия, как скоро он не хотел слушаться папских велений! если папы выражали ненависть против Фотия, считая его незаконно поставленным прямо из мирян во епископы, то чем, какими канонами они оправдают себя, когда и Игнатия, который всегда считался в Рим патриархом законным, они так же унижали и порицали, как и Фотия, как скоро он не хотел быть их послушным орудием? |
| Все они были, как принято называть их в нашей церковно-исторической литературе, политиками, икономистами, людьми, которые, стоя в центре иногда несогласных интересов церкви и государства, употребляли все усилия сгладить это несогласие, ослабить борьбу разных элементов общества. Со стороны Игнатиан, западников-романистов с точки зрения г. Грибовского, Фотий, как известно, симпатиями не пользовался, потому что он, как и его предшественники Тарасий, Никифор и Мефодий, много делал для ограничения злоупотреблений среди монашества. Вообще Фотий очень неудачно зачислен г. Грибовским в ряды западников-папистов. Эта неудача произошла отчасти от плохого знакомства автора с положением в истории великого патриарха, а главным образом потому, что г. Грибовскому до крайности было необходимо наклеить на Фотия ярлык романиста: иначе все его рассуждения по поводу статей Эпанагоги о константинопольском патриархе заранее были бы обречены на бесполезность. Желая показать, что статьи о патриархе в Эпанагоге явились «политическими происками пропитанной западническими учениями клерикальной партии (это партия Фотия?!), воспользовавшейся минутной слабостью светского правительства» (стр. 385), автор решается на утверждение, что именно благодаря этим статьям Эпанагога была затёрта другими памятниками законодательства той же эпохи. Насколько нам известно, такой взгляд на судьбу Эпанагоги принадлежит только одному из византологов – г. Грибовскому. Этот взгляд автору так же был необходим, как и превращение Фотия в западника-паписта-романиста-клерикала. Люди, изучавшие истории Эпинагоги без предвзятой мысли, приходят к прискорбным для г. Грибовского выводам. «Что постановления Эпанагоги, – говорит проф. Сокольский, – относящиеся к царской и патриаршей власти, считались вплоть до падения восточной римской империи действующим правом, видно из того обстоятельства, что они включены во все юридические сборники и компендиумы, возникшие между X и XV столетиями» 40 . Если, таким образом, происки клерикалов-папистов при составлении статей Эпанагоги о константинопольском патриархе не что иное, как призраки, созданные воображением г. |
| Сразу же возникли две церковные партии: одна была привержена патриарху Фотию, другая выступала за низложенного патриарха Игнатия. Гораздо более значительную борьбу, чем с партией своих византийских противников, патриарху Фотию нужно было выдержать с Римом. После событий иконоборческий эпохи и политических событий, приведших к созданию Западной империи, сложились новые отношения между Римом и Константинополем. Этого могли не заметить только зилоты, которые в своем ослеплении продолжали апеллировать к Риму во всех случаях, считая его по-прежнему высшей церковной инстанцией и не замечая того, что такое отношение к Риму означает измену существенным интересам своей собственной Церкви. Значение перемен, которые произошли между Западом и Востоком, были ясны св. царице Феодоре и патриарху Мефодию, которые сами по себе не имели никакого расположения к Риму (св. Мефодий даже происходил из Сицилии) и вели церковные дела совершенно независимо от Рима. Если св. Ирина перед тем, как восстановить иконопочитание, считала нужным советоваться с Римом, то св. Феодора и патриарх св. Мефодий действовали совершенно независимо, вовсе не считая Рим главой Вселенской Церкви. Но решающий шаг в этом развитии отношений с Римом в сторону полного освобождения от его влияния, в сторону независимости константинопольской Церкви (речь шла не о разрыве, а об автокефалии, хотя это термин более позднего времени) сделал патриарх Фотий. Поначалу патриарх Фотий не хотел и не ожидал столкновения с Римом. Он был занят борьбой с партией приверженцев патриарха Игнатия. Став патриархом, Фотий послал папе известительную грамоту, синодик, в надежде на то, что признание со стороны папы поможет ему утвердиться в отношении партии игнасиан. Однако вскоре после избрания Фотия на патриаршество в Константинополе папой римским стал Николай I. Он был проникнут сознанием вселенского значения Рима, и стремился утвердить власть Рима над всей Вселенской Церковью. Противники патриарха Фотия апеллировали к Риму, и папа Николай I счел возможным вмешаться в константинопольский спор как верховный судия. Николай I высказался в пользу Игнатия и отказался признать Фотия законным патриархом, признав его возведение на патриаршество совершенно не каноническим – не только потому, что это возведение произошло при жизни патриарха Игнатия, но и по той причине, что Фотий был возведен на патриаршество сразу из мирского звания. С западной точки зрения это было недопустимо, хотя мы знаем, что в константинопольской Церкви в разные времена (и в 4-м, и в 8-м веках) такие назначения происходили. Таковы были назначения патриархами свв. Тарасия и Никифора, которые в течение нескольких дней были возведены в самый высокий церковный сан из мирян. |
| Сразу же возникли две церковные партии: одна была привержена патриарху Фотию, другая выступало за низложенного патриарха Игнатия. Гораздо более значительную борьбу, чем с партией своих византийских противников, патриарху Фотию нужно было выдержать с Римом. После событий иконоборческий эпохи и политических событий, приведших к созданию Западной империи, сложились новые отношения между Римом и Константинополем. Этого могли не заметить только зилоты, которые в своем ослеплении продолжали апеллировать к Риму во всех случаях, считая его по-прежнему высшей церковной инстанцией и не замечая того, что такое отношение к Риму означает измену существенным интересам своей собственной Церкви. Значение перемен, которые произошли между Западом и Востоком, были ясны св. царице Феодоре и патриарху Мефодию, которые сами по себе не имели никакого расположения к Риму (св. Мефодий даже происходил из Сицилии) и вели церковные дела совершенно независимо от Рима. Если св. Ирина перед тем, как восстановить иконопочитание, считала нужным советоваться с Римом, то св. Феодора и патриарх св. Мефодий действовали совершенно независимо, вовсе не считая Рим главой Вселенской Церкви. Но решающий шаг в этом развитии отношений с Римом в сторону полного освобождения от его влияния, в сторону независимости константинопольской Церкви (речь шла не о разрыве, а об автокефалии, хотя это термин более позднего времени) сделал патриарх Фотий. Поначалу патриарх Фотий не хотел и не ожидал столкновения с Римом. Он был занят борьбой с партией приверженцев патриарха Игнатия. Став патриархом, Фотий послал папе известительную грамоту, синодик, в надежде на то, что признание со стороны папы поможет ему утвердиться в отношении партии игнасиан. Однако вскоре после избрания Фотия на патриаршество в Константинополе папой римским стал Hukoлaй I. Он был проникнут сознанием вселенского значения Рима и стремился утвердить власть Рима над всей Вселенской Церковью. Противники патриарха Фотия апеллировали к Риму, и папа Hukoлaй I счел возможным вмешаться в константинопольский спор как верховный судия. Hukoлaй I высказался в пользу Игнатия и отказался признать Фотия законным патриархом, признав его возведение на патриаршество совершенно не каноническим — не только потому, что это возведение произошло при жизни патриарха Игнатия, но и по той причине, что Фотий был возведен на патриаршество сразу из мирского звания. С западной точки зрения это было недопустимо, хотя мы знаем, что в константинопольской Церкви в разные времена (и в 4, и в 8 веках) такие назначения происходили. Таковы были назначения патриархами свв. Тарасия и Никифора, которые в течение нескольких дней были возведены в самый высокий церковный сан из мирян. |
| Для Константинопольского первосвятителя государственные дела предполагают постоянную работу по воплощению христианских заповедей и являются своего рода прикладным богословием. Сама устремленность на достижение христианских идеалов в земной жизни задает динамику развития человека, идей и общественных институтов. Рассматриваемое послание патриарха Фотия опровергает представление о косности и закрытости для перемен православной цивилизационной модели общественного устройства. Он формулирует главную задачу государственной жизни – создание лучшего общества: «Некоторые утверждают, что главное достижение правителя – сделать государство из малого великим. А я прибавлю еще: чтоб из худого добрым сделать» (48). В постановке этой задачи содержится идея ориентированности политики на улучшение общественной жизни. Не употребляя слова прогресс, патриарх фактически формулирует его суть и вносит в политический процесс новый смысл. По его мнению, главной целью государственной деятельности должно быть не концентрация большей власти и многих богатств, а работа по улучшению жизни общества. При этом в понимании патриарха социальному улучшению непременно должно предшествовать развитие нравственного состояния общества, поскольку именно худое состояние нравов в обществе становится причиной различных бед. Первостепенность нравственных улучшений вытекает также из греховного состояния человеческой природы и ее призвания к обновлению, о чем Фотий несколько раз упоминает в послании. Но улучшение нравов, а значит и социальной жизни, не возможно без утверждения самой возможности и плодотворности трудов в этом направлении. Именно в рамках христианской веры труд по улучшению своей жизни и жизни общества при содействии благодати Божией обретает смысл и может быть плодотворным. Таким образом, первая и вторая части послания к Борису составляют одно неразрывное целое, поскольку патриарх определяет правила жизни и государственного управления, исходя из духовно-материального устройства мира. Очевидно, что в понимании Фотия успех в реализации задач государственного строительства зависит от следования норме веры, так как она раскрывает истинное знание о бытии Бога и природе человека, а значит дополняет знание о видимом мире и может направить человеческие усилия в правильное русло, а также указать путь к получению благодатной помощи в человеческих трудах. В таких мировоззренческих рамках и излагается патриархом византийская модель нравственно-социального улучшения или развития «доброго общества». |
| Слова русского историка И. Е Забелина в его «Истории русской жизни» Москва 1879 г. ч. II, стр. 1 – 2 «Пока жив в человечестве научный интерес, пока не угасло любопытство и стремленье к самопознанию, имя Фотия будет бессмертно потому, что в его богословских и философских сочинениях нашли себе завершение классические традиции, и в первый раз выражен культурный идеал нового периода византийского. Пока раздается на юге и востоке Европы славянская речь, имени Фотия не суждено умереть между нами, ибо по его почину мы пользуемся благами культуры и церковной свободы». Из речи профессора В. И. Успенского, сказанной в публичном заседании Одесского историко-филологического общества 6 февраля 1891 г. и напечатанной в журналы «Помощь самообразованию». Саратов 1891 г. «Фотий – наш первый историк, первый витая, первый друг... Вечная память сему боголюбезнейшему святителю, сказавшему первое справедливое слово о Россах и положившему начало обращению их к Христу Спасителю. Вечная память! Αονα μν μη». Слова преосвященного Порфирия Успенского (доктора еллинской словесности) в его статье «Тысячелетие первой славы российского государства» – Духовная Беседа. 1864 г. 20, стр. 51. Я предложу высокопросвещенному собранию речь о великом святителе, тысячелетняя память которого была скромно, даже слишком скромно, воспоминаема на православном востоке – в греческой и русской церквах 6 Февраля прошлого 1891 года. Я буду говорить о константинопольском патриархе Фотии, которого восточные христиане чтут, как охранителя древнего православия от искажений средневекового латинства и защитника самостоятельности восточной церкви от притязаний папства, – которого в частности православные греки считают величайшим представителем своего национального гения в средние века, а мы русские ведем от него начало нашей истории, и вместе с другими славянскими православными племенами почитаем его начало – вождем христианского просвещения нашего. Я не буду раскрывать последовательно историю жизни патриарха Фотия, ни вдаваться подробно в рассмотрение исторического значения его личности и деятельности. |
| В силу этих филиальных исторических, нравственных и юридических отношений вновь образовавшиеся православные церкви естественно подчинялись влиянию церкви Константинопольской в своей внутренней жизни и даже когда стали автокефальными продолжали усваивать ее постановления. Понятно, что указанные обстоятельства должны были усиливать и без того высокое значение Константинопольской церкви на Востоке, которая еще в предшествовавшем периоде в законодательных памятниках именовалась главой (καφαλαιον, κεφαλη) всех церквей 1224 , (потому что Константинополь был главой, caput, всех городов) 1225 , а Константинопольскому патриарху, преимущественно пред другими восточными патриархами 1226 , присвоено было право президенции (προεδρα τν λλων) 1227 во взаимных сношениях и титул «вселенского» (с VI в.). Неудивительно поэтому, что Константинополь становится средоточием церковной жизни на Востоке, а Константинопольский патриарх со своим домашним синодом приобретает в рассматриваемом периоде руководственное значение в церковных делах и оказывает могущественное влияние на другие патриархаты, являясь de facto в отношении к другим патриархам иногда даже как бы в качестве высшей правительственной инстанции. Вообще в продолжение всего рассматриваемого периода другие патриархи редко проявляют свою общецерковную деятельность, разве только в великие критические моменты, как напр., по вопросу об унии с Римом; активным является патриарх Константинопольский: прочие же патриархи, имея своих апокрисиариев (представителей) у константинопольского престола, обыкновенно не прекословят этой деятельности и ей подчиняются. 2. Попытка возвысить Константинопольского патриарха над другими. – Нужно заметить, что еще в эпоху Фотия, следовательно, на исходной границе рассматриваемого периода, сделана была попытка узаконить и канонически оправдать выдающееся фактическое положение Константинопольского патриарха. Именно по определению третьего титула Эпанагоги Василия Македонянина (в составлении которой не без основания подозревают участие Фотия 1228 ) Константинопольский патриарх отличается от других восточных патриархов следующими преимуществами: во-1-х, он признается первым из них, во-2-х, он имеет право решать всякие недоумения (μφισητησεις), возникающие в других патриархатах и представляемые на его расследование и суд, полагая (в качестве высшей последней инстанции) конец судам, и, в-3-х, имеет право давать ставропигии в областях других престолов (гл. |
| Сам отец, по рождении Фотия увидел на теле его какие то знаки, которыми по древним предсказаниям должен отличаться антихрист. Еще в юности Фотий будто бы пристрастился к изучению богопротивных еврейских и языческих книг; ради преуспеяния в них, по наущению еврейского волхва, отрекся от Христа и получил в пособника и руководителя себе демона Левуфа (византийский Мефистофель IX-ro века), услугами которого пользовался и тогда, когда сделался патриархом. Присутствовавшие при патриарших служениях Фотия будто бы свидетельствовали, что он вместо тайных священнических молитв читал перед св. престолом стихи из языческих поэтов и при этом тут же изрыгал... какие-то скверные зловонные извержения; когда он во время богослужения возвышал святой крест, прозорливые люди видели в руках его змея и т. д. О чем ином могут свидетельствовать подобные рассказы, как о не крайнем невежестве и самом злостном фанатизме их сочинителей??... И при этом самые закоснелые враги Фотия не могут не признать того, что его личность и частная жизнь и общественное служение представляли необыкновенно высокие и светлые черты. Они признают, что Фотий был человек не только высокого ума, необыкновенный преданности наукам, но и безупречного чистого поведения. Они не могут скрыть того, что его патриаршее управление в церкви константинопольской отличалось славными деяниями. Фотий не только распространял просвещение, покровительствовал ученым, сам писал множество сочинений, но и широко под покровом церкви развивал благотворительную деятельность в народе, устраивал замечательнейшие миссионерские предприятия, любил строить церкви, монастыри, устроять торжественные религиозные процессии. Фотий имел необыкновенный дар привязывать к себе людей разных общественных состояний и разных степеней образования; его друзья любили его более кровных родных; его приверженцы преданы были ему до самоотвержения; и люди, предубежденные против него и находившиеся во вражде с ним поддавались его нравственному влиянию и привязывались к нему, ближе узнав его. |
| Оба письма датированы 25 сентября 860 г. В письме к Фотию папа ничего не говорит о своих верховных правах в церкви; но эти права сами собою предполагаются, так как на них основывается принятое папой постановление. Фотий не признан епископом, и это на единственном основании, что он избран из мирян. Но непризнание временно и условно. Поставление из мирян не помешает папе обнять Фотия братской любовью, как епископа восточной столицы, если он убедится в его ревности к кафолической вере. Подобное заявление достаточно ясно показывает, как мало придавал значения нарушению данного канона папа Николай, конечно, хорошо знавший, что его предшественники не раз мирились с таким нарушением. Письмо давало повод думать, что гораздо больше папа ценит в кандидате ревность о вере и церковных пользах. Но с этой стороны Фотий мог удовлетво- —471— рить самым высоким требованиям. Если впоследствии Николай его все-таки не признал, то очевидно, не в силу канонической спорности его выборов или его неправославия, а по другим причинам. Их приходится искать в том, что Фотий иначе понимал интересы церкви, чем папа, и не хотел отожествлять их с интересами римского епископа. Папа ждал от К-поля двух огромных уступок: от правительства – возвращения национально и политически связанных с Византией областей; от патриарха – признания своего главенства в церкви. Нужно думать, что получив желаемое, Николай осуществил-бы своё условное обещание признать Фотия и, оградив так или иначе личные интересы Игнатия, в общем санкционировал-бы политику Варды. 2126 Но этого не случилось. Письмо к императору было изготовлено в трех экземплярах: один адресату, другой для предполагавшегося в К-поле собора и к руководству легатов, третий остался в римских архивах. 2127 Признав низложение Игнатия незаконным, папа однако уклонился и от общения с ним, почему не написал ему никакого письма. Это доказывает как осторожность папы, так и то, что интересы Игнатия сами по себе стояли для него на втором плане, и он вовсе не собирался непременно стать на его сторону. 2128 |
|
|
