| 256). Переводя, кроме того, ξδελφοι исключительно чрез двоюродные братья (р. 257), он окончательно отказывается от текста Кедрина, отвергает толкование Гергенрётера и, возвращаясь к Комбефизу, принимает установленное им чтение, дополнив его еще одним словом – τ Σεργ, т. е. δ Ερνη τ Σεργ Ερνης τς μητρς. Однако решение вопроса, предложенное Bury, едва-ли может быть признано окончательным. Соображение Гирша, выдвинутое против Гергенрётера, вовсе не имеет того веса, какое придал ему Bury: известно определенно, что Фотий занимался богословием еще до своего патриаршества, и потому его богословские письма к Сергию могли быть написаны гораздо раньше избрания на кафедру. За Bury остается один аргумент: перевод слова ξδελφοι через двоюродные братья. Несомненно, первое значение этого слова таково; но оно не единственное. Поэтому вопрос о родстве Фотия с Феодорой остается в прежнем положении и после статьи Bury. При Михаиле III обмен или переговоры о нём производились в 844, 845, 856, 859 и 860 г.г. А. А. Васильев цит. соч. Прилож. V, стр. 157 и далее. Всего удобнее отнести поездку Фотия к 856 г., так как к этому времени он занимал видное место в служебном мире; в 845 г. он был еще слишком молод. Однако то, что известно о посольстве 856 г. из арабских источников, с трудом допускает возможность участия в нём Фотия. (А. Васильев цит. соч. Прил. IV, стр. 53–54). Это посольство не было продолжительным; между тем, отправляясь к «ассирийцам», Фотий предполагал, по-видимому, пробыть там сравнительно долго, почему и оставил Тарасию «в утешение» свою Библиотеку (Biblioth. 1. с.). Далее, арабские источники называют главное лицо, стоявшее во главе посольства 856 г., Георгием и лишь его называют по имени. Представляется странным, почему византийское правительство возложило главные полномочия на этого Георгия, а не на Фотия, царского родственника и наиболее видного государственного чиновника. В. И. Ламанский, который переносит известную сарацинскую миссию Константина Философа с общепринятого 851 года на 856 и объединяет её с вышеуказанным посольством Георгия, находит в паннонском житии указание на то, что вместе с Константином в посольстве Георгия участвовал Фотий (В. |
| Фотий, говоря о правительстве, не называет его по имени. Выше, в жалобе на «новый способ мучения», не указывается, кем этот способ изобретен, кто томит голодом клир и т. д., хотя не трудно догадаться, о ком идет речь. Тот же самый прием употреблен и в разбираемом месте. «Половина власти отнята»; кем? Не называя верховную власть, с фактическим носителем которой он говорит, Фотий выражается о виновниках его правоограничений, так сказать, в отвлеченном третьем лице, а может быть, имея в виду ближайшим образом низших исполнителей правительственных распоряжений и отличая их от носителей верховной власти. Во всяком случае, последнее предположение лучше прочих мирится с текстом письма. – Считаем позволительным обойти молчанием еще одну догадку Гергенрётера, по которой выходит, что Фотий, жалуясь на гонения игнатиан, в тоже время возбуждал Варду против них (Hergenröther I, 390); мы не поняли, как можно согласить всё это с текстом, если даже признать Фотия способным на такое безграничное двоедушие и лицемерие. 1655 Льву Дракону (Βαλττα π. 216 σελ. 529. P. G. CII, Lib. III, ep. 81; Пантелеону (π. 209 σελ. 524. P. G. CII, Lib. III, ep. 7): Василию эпарху (π. 190 σελ. 514. P. G. CII, Lib. III, ep. 18); Константину спафарию (Papadopulos-Keremeus ep. 18). 1657 Hergenröther I, 392. Cf. Vita Ignatii, 509 Д – 512 А. Неандер видел причину в честолюбии и слабохарактерности Фотия (Neander. Allgem. Gesch. d. christl. Religion und Kirche. В. II. Abt. I, S. 308–309); Гергенрётер – только в честолюбии (В. I, 392); Jager просто не верит искренности Фотия (Jager, op. cit., p. 30). Упрек в слабохарактерности непонятен по отношению к человеку, твердость которого засвидетельствована всей его дальнейшей жизнью, проведенной в бурной борьбе без тени уступок. Одно честолюбие едва-ли устояло-бы под напором невзгод, обрушившихся на Фотия. Не верить искренности прием очень легкий, но мало доказательный (Ср. Иванцов-Платонов Цит. соч. прилож. с. 49). Помимо личных мотивов, Фотий не мог не считаться с соображениями и обстоятельствами, лежавшими вне его, на что указал еще Ганкий (Hankii op. |
| игумен Филипп (Рябых) Православие и политика в послании святого Патриарха Константинопольского Фотия князю болгарскому Михаилу о должности княжеской Источник Содержание Введение Богословско-философские основания христианской цивилизации Византии согласно посланию святителя Фотия Византийская модель государственно-общественного устройства в послании патриарха Фотия Заключение Теория симфонии государственной и церковной властей, выработанная еще во времена византийской императора Юстиниана, еще не одно столетие волновала умы мыслителей Восточной Римской империи. В конце IX века на тему взаимодействия светских и церковных полномочий в рамках христианского государства высказался в Послании к болгарскому князю Борису-Михаилу Патриарх Константинопольский Фотий . Данное послание, не потерявшее свою историческую и социальную актуальность, представляет несомненный интерес для современного исследователя церковно-государственных отношений. Анализу византийской модели взаимодействия Церкви и государства посвящена статья заместителя председателя Отдела внешних церковных связей Московского патриархата игумена Филиппа (Рябых). Введение Тема соотношения православия и политики, а также взаимодействия Церкви и государства продолжают вызывать оживленные дискуссии как в церковных, так и в светских кругах в странах Русского мира и в дальнем зарубежье. В условиях реальной жизни неизбежно возникает опасность проникновения политической борьбы в церковную жизнь и использование Церкви в качестве ее инструмента. Одним из приемов такого проникновения является объявление той или иной политической или общественно значимой позиции единственно православной. Более того, отдельные группы порой присваивают себе право судить о православности других верующих на основании отношения к своей политической позиции. Очерченный круг вопросов напрямую затрагивает жизнь и миссию Церкви в мире, а, следовательно, представляет собой важное направление для разработки богословской наукой. Дело в том, что христианская проповедь не только сообщает об исторически удаленном, эсхатологическом наступлении Царства Божия в полной силе, но свидетельствует о нем «как некой данности, уже теперь доступной человеческому опыту» 1 . Следовательно, эта данность влияет на всю жизнь человека, в том числе и на общественные отношения. Возникает вопрос: как происходит проникновение духовной реальности в земную жизнь общества, в том числе в политику? |
| По смыслу этого закона, кафедра константинопольского патриарха была средоточием, к которой стекались и при которой получали решение важнейшие дела со всего Христианского Востока» 4 . Таким образом, находясь на рубеже двух периодов церковной жизни на Востоке, взятой в целом, правление Фотия начало собою в частности новый период и в истории патриархата Константинопольского. Значение же Халкидонского собора в истории константинопольского патриархата состоит в том, что, благодаря его определениям, предстоятели восточной столицы сделались патриархами в тесном, техническом, сложившемся исторически, смысле этого титула. До 2-го вселенского собора положение константинопольского епископа было очень неопределенно. 3-м правилом названного собора было предоставлено ему «преимущество чести после римского епископа» без соответствующих впрочем, преимуществ действительной власти 5 . Но хотя З-е правило 2-го собора не сообщало константинопольскому епископу никакой обязательной власти над епископами диоцезов, ближайших к столице, однако оно создало ему такое положение, которое само собою по естественному ходу вещей должно было к преимуществам чести присоединить прерогативы власти: в первых с внутреннею необходимостью скрывались последние. Из частных факторов, действовавших при истолковании жизнью 3-го правила 2-го собора в интересах в части константинопольского епископа, соответствующей его почетному положению, нужно отметить особенно следующие: 1) посредничество столичного епископа между императором и епископами, приезжавшими в столицу 6 ; 2) существование в Константинополе так называемого σνοδος νδημοσα, который, естественно, возвышал авторитет столичного епископа в глазах тех, которые к нему обращались 7 ; 3) личные высокие достоинства некоторых столичных иерархов. Особенно это нужно сказать об Иоанне Златоусте . Он почти единолично совершил дело утверждения власти константинопольских предстоятелей в тех округах, которые формально были подчинены им на Халкидонском соборе 8 . – Но как ни благоприятны были условия для роста власти столичного иерарха над иерархами соседних диоцезов во время до 4-го собора, эта власть оставалась пока только случайною и в своем применении нередко встречала протесты, иногда очень энергичные, оканчивавшиеся не в пользу столичного епископа 9 . |
| Партия Игнатиан не была так велика, чтобы составить половину паствы Фотия; сравнение числа епископов сторонников Фотия. присутствовавших на соборе 861 г., с числом его врагов на соборе 869 г. доказывает, что значительное большинство стояло на стороне Фотия. Но если не понимать τ μισυ слишком буквально, то всё же остается совершенно непонятным, что могут означать в приложении к игнатианам слова: медля отнятием остального, мучают меня еще более. Если, отделяясь от Фотия, игнатиане фактически отнимали у него часть его юрисдикции, то отнять остальное было не в их силах и власти, и медлить или не медлить с этим они не могли. Разуметь проекты в пользу Игнатия и игнатиан очень трудно: наличность таких проектов говорила-бы за поворот правительственной политики в пользу церковной оппозиции и с необходимостью предполагало-бы прекращение репрессий; но последние были на лицо, как говорится в самом письме. Непонятно, далее, что позорного для высшей церковной власти мог усмотреть Фотий в осуществлении таких проектов, когда известно, что случаи совместного управления церковью двумя епископами были и раньше. Наконец, письмо говорит не о возможности факта, предполагаемого проектом, а о наличной действительности (φαιρεται; φρμεθα) – Напротив, сопоставляя разбираемое место с содержанием первого письма к Варде и жалобой, выраженной в этом-же письме несколькими строками выше, можно с достаточной вероятностью утверждать, что речь идет о деспотизме светской власти; последняя ограничила полномочия патриарха, отняла у него суд над игнатианами и возможность оградить их от таких кар, каким они, по суду церкви, подлежать не могут; навлекла на него незаслуженные обвинения в церковной тирании и в общем создала для него положение, действительно, позорное. – Правда, и при последнем предположении остаются неясности, именно, в словах, следующих непосредственно за фразой об отнятии власти и указывающих на виновников этого насилия. Но эти неясности можно отнести на счет неудачного выражения мысли, обусловленного чрезмерной осторожностью в выборе слов. |
| И таким, на взгляд Варды и других, оказался Фотий, – мирянин, знатного происхождения, находившийся в родстве с императрицею, ученейший муж своего времени и занимавший должности протоспафария, первого секретаря и сенатора, и не редко имевший от правительства дипломатические поручения. Сколько ни сопротивлялся избранию никогда не ожидавшей того Фотий, сколько ни умолял избирателей, даже со слезами, избавить его от этого сана, совершенно, по его сознанию, не отвечающего его силам, а предоставить ему свободно заниматься в уединении любезными ему науками и делиться своими познаньями со всяким, желающим учиться – все было напрасно: избиратели, зная высокие достоинства избираемого в умственном и нравственном отношении, да еще поддерживаемые настойчивостью самовластного правителя, остались непреклонны в своем решении – видеть в главе Константинопольской церкви Фотия. И он, как мирянин, прошедши, в звании монаха, в несколько дней, степени чтеца – диакона и священника, посвящен был в сан патриарший и вступил на свой престол 25 декабря 858 года. Вслед за сим, Фотий дал от себя запись, в которой, к общему сведению, с клятвою заявлял, что он нисколько не виновен в низложении Игнатия, и что как теперь, так и потом будет чтить его, как отца, и как себе, так и другим не позволит что либо говорить против него. Тем не менее, оскорбленный старец, в сознании своей правоты и учиненного против него насилия, не хотел успокоиться и добровольно выразить согласие на отречение от престола. Вследствие сего, в патриархате образовались две партии, из которых одна держалась стороны Фотия, другая Игнатия, и взаимным противоборством своим нарушали покой столицы. Игнатиане, недовольные Фотием, и, без основания, воображая его виновником низложения Игнатия, собрались в церкви св. Ирины и тут торжественно объявили не угодного Фотия лишенным престола; приверженцы же Фотия, со своей стороны, несравненно в большем числе, собрались в церкви свв. апостолов и так же торжественно провозгласили Игнатия достойно и праведно низведенным с престола. |
| К этой общей характеристике преп. Исидора Пелусиота , как экзегета, нужно прибавить еще одну черту, – как толкователя – аскета. Мы сказали, что Исидор является толкователем – аскетом по преимуществу. Этим отчасти объясняется то, что он нередко пользуется созерцательным методом при толковании Священного Писания и впадает в аллегории, которыми, впрочем, пользуется он весьма умеренно и, нужно сказать, умело. С этой стороны, в экзегесе св. Исидора заметно то спекулятивное созерцательно-мистическое направление, которое было в ходу в толкованиях египетских монахов. Все сказанное об экзегетике преп. Исидора Пелусиота в связи с тем фактом, что он прекрасно знал Священное Писание, характеризует его, как одного из лучших экзегетов V-ro века. Иеромонах Иоасаф Россейкин Ф.М. Фотий и Василий Македонянин (Первое низложение Фотия, патриарха Константинопольского)//Богословский вестник 1915. Т. 1. 4. С. 835–864 (2-я пагин.) —835— Уже восемь лет стоял Фотий во главе византийской церкви и за это время успел, как личными дарованьями, так и своим управлением, в высокой степени упрочить свое положенье. Прошло то время, когда поддержка выдвинувшей его партии имела для него существенное значенье: личность патриарха затмила партию и, в своем влиянии и общей деятельности, давно перешагнула партийные грани. Блестящие личные качества, ум, красноречие, привлекательность обращенья и такт подкупали в пользу Фотия всех, кто встречался с ним без партийного предубеждения и закорузлого непонимания. Для тех, кто был способен ценить его ученость, возможность стоять в сношениях с ним представлялась счастьем, которого стоило добиваться во чтобы то ни стало. Его неутомимая деятельность и напряженная энергия убеждали всех, что власть и высота патриаршего сана не была для него целью удовлетворить личному самолюбию, а прежде всего средством для достиженья более важных и высоких задач церкви и нации. При указанных условьях, влиянье Фотия в обществе должно было распространиться очень широко. Не говоря о личных друзьях патриарха, среди которых были такие люди мирового значенья, как Константин Философ, и также талантливые византийцы, как Григорий Асбеста, около Фотия группировался широкий круг его учеников и восторженных поклонников, из которых многие, принад- —836— лежа к лучшим фамилиям, должны были постепенно занимать в обществе высокие положения, открывавшие им широкую возможность проводить в жизнь идеи своего любимого учителя и содействовать осуществлению его планов. |
| Вывод из представленного обозрения источников истории Фотия о. прот. А. М. Иванцов-Платонов делает такой: «Пора перестать излагать историю Фотия так, как она доселе излагалась: т. е., по тем источникам, какие доселе полагались в основание ее, с тех только сторон, с каких она доселе почти исключительно рассматривалась, в том освещении, в каком представлялись факты ее у большей части писавших о Фотии. – Нельзя судить о Φοтие по показаниям его врагов, явно пристрастных против него и имевших особенные побуждения порицать и чернить его, равно и по разъяснениям тех позднейших предубежденных писателей, которые имеют особенную тенденцию поддерживать в истории сложившееся темное представление о Фотии... В основание Фотиевой истории должно быть положено то, что всего прямее и непосредственнее отражает его личность и жизнь, т. е., его собственные письма и сочинения». А «затем, после изучения собственных писаний Фотия, нужно как можно полнее рассмотреть все отрывочные известия о положительных сторонах деятельности Фотия – церковно-административной, миссионерской, благотворительной и т. д.». «Как на лучшем источнике для изучения патриаршей деятельности Φοтия с положительной стороны из сохранившихся памятников, без сомнения, нужно остановиться внимательнее на актах Константинопольского собора 879–80 гг.», которые, «за исключением немногих частностей, во всех редакциях имеют один и тот же смысл» и которые «дают замечательнейшее свидетельство как о направлении церковной деятельности Φотия, так и о великом его уме, замечательном административном искусстве, необыкновенном влиянии на лиц окружающих, даже бывших предубежденными против него и т. д.». – «Затем, конечно, и всех других указанных выше источников, как они ни незначительны и пристрастны сами по себе, игнорировать совсем нельзя. Но нужно, как можно точнее, определить... характер каждого памятника... устранить тенденциозные преувеличения и пикантности, брать из источников только прямо твердые факты, по возможности отрешая их от фальшивых тенденциозных освещений и объяснений и т. |
| Тоже самое можно сказать об учительстве Мефодия и Григория Асбесты. Мефодий получил хорошее образование 940 и своей мудростью обратил на себя внимание имп. Феофила, 941 хотя последний не выносил его преданности иконам и в начале своего правления жестоко преследовал. 942 К памяти Мефодия Фотий относился с величайшим уважением, 943 ставил его в ряду с великими иерархами церкви, и трудно думать, чтобы он не подчеркнул своих ученических отношений к нему, если бы они были. Григорий Асбеста, помимо образования, отличался способностями к живописи, считался искусным оратором 944 и не —212— был лишен литературных дарований. 945 Фотий был связан с ним узами самой тесной дружбы, сохранявшейся неизменно в течение всей их жизни. 946 Но если Асбеста и мог оказать влияние на Фотия, то едва-ли как учитель, а скорее как старший по возрасту друг. Неизвестно, когда Григорий появился в Константинополе; но если не ранее возведения на патриаршую кафедру его земляка Мефодия (843), 947 то к этому времени Фотий закончил свое школьное образование и выступил уже в качестве преподавателя. Можно думать, что кроме Льва, о котором Фотий мог умалчивать по понятным причинам, среди его учителей вообще не было выдающихся лиц, чем и объясняется его молчание о своих наставниках. 948 Кто-бы не были учителя Фотия, он мог быть обязан им лишь начальными элементами образования. Богатые природные дарования и изумительная усидчивость, побуждавшая его проводить бессонные ночи над книгами, 949 быстро сделали излишней помощь наставников. Личными усилиями Фотий приобрел бесконечно больше, чем дала ему школа. Не удивительно, если он забывал упоминать о ней. Результаты его усилий были громадны. Наука его времени целиком вместилась в его голове, и пред его ученостью преклонились даже его заклятые враги. «Он настолько овладел грамматикой, поэзией, риторикой, философией, даже медициной и почти всеми светскими науками, что не только —213— превзошел, кажется, всех своих современников, но мог соперничать и с древними». 950 Сочинения Фотия не только подтверждают справедливость этого отзыва, но и дополняют его. Фотий обнаруживает в них знакомство со всеми отраслями тогдашней науки – филологией, историей, философией, юриспруденцией, математикой и естествоведением. С неменьшим интересом изучал он и богословие, о чём говорит его Библиотека, составленная еще до избрания в патриархи 951 и уделяющая богословию внимания больше, чем любой из светских наук. Подобный энциклопедизм неизбежно должен был препятствовать одинаково глубокому изучению всех научных отделов. Но и там, где Фотий не был специалистом, он знал больше других. |
| —215— Её источник – св. Писание. 960 Указанное содержание и источники мудрости точно определяют и её отношение к языческой науке: «мы пользуемся сочинениями светских писателей, в которых всё баснословное и вымышленное мы отвергаем, но охотно принимаем гибкость и искусство выражения для развития и изъяснения мысли». 961 Закончив школьное образование, Фотий, еще в очень молодых летах, 962 выступил в роли учителя 963 и преподавал обычный круг наук тривиума и квадривиума. Из его писем видно, что не мало усилий тратил он в борьбе с безграмотностью, требуя от учеников точного выполнения грамматических и синтаксических правил. 964 Слушателям, изучавшим диалектику, Фотий объяснял категории Аристотеля, 965 излагал учение о родах и видах, телах и идеях. 966 Для облегчения школьных занятий он составил словарь. В философии Фотий тесно примыкал к Иоанну Дамаскину и вместе с ним стоял под влиянием Аристотеля. Взгляды Дамаскина отражены и в сочинениях Фотия, где в разных местах изложены отделы диалектики с её учением об общих именах, категориях и т. д. 967 Изло- —216— жение Фотия короче, часто с теми же примерами, что у Дамаскина, но в общем обнаруживает самостоятельную переработку материала. 968 Если Фотий высоко ценил Аристотеля, 969 то его отношение к Платону менее ясно. Его специальный трактат о платоновских идеях 970 не сохранился; но по отрывочным замечаниям можно судить, что он оспаривал теорию Платона, 971 как не был согласен и с многими тезисами его Республики. 972 Кажется, платонизм с его смелыми построениями вообще находил мало сочувствия у христианских мыслителей средних веков; но возможно, что у Фотия сказывалось и природное стремление ума к строгому реализму, делавшее его мало восприимчивым к идеалистическим концепциям. 973 Уроки богословия, входившего в обычную школьную программу, состояли в чтении свящ. Писания и патристической литературы, в обсуждении догматических и экзегетических вопросов. Очень часто они примыкали к урокам диалектики. 974 Фотий, преподававший богословские предметы еще светским человеком, в своих методах значительно уклонялся от обычных приемов: «во многих вопросах он выступал с большою смелостью; многое говорил только для упражнения своих учеников; по всему своему положению он твердо держался православия, но внутри границ, санкционированных православием или вообще признанных за необходимые, предоставлял своим ученикам большую свободу. На это указывают его позднейшие заявления, что он предоставлял им свободно выбирать среди разных мнений то, которое покажется им лучшим, |
|
|
