| В «протоколе допроса» о. Симеона 13 мая, явно написанного следователем по письмам: «В декабре м-це мы (то есть о. Симеон и о. Поликарп (Соловьев). – Ред.) беседовали с ним по вопросу о предстоящей всесоюзной переписи населения. В этой теме нас больше всего интересовал вопрос о тайно-верующих, число которых по нашим предположениям должно увеличиться. Эти наши предположения основывались на том, что часть верующих, когда их будут спрашивать во время переписи – веруют ли они – постараются скрыть свою религиозность и заявят, что в Бога не веруют. Вот об этих лицах мы и вели суждения с Соловьевым, высказывая свои соображения о вовлечении их в нашу контрреволюционную организацию». И вот, как это теперь трансформировалось в «протоколе допроса» архиепископа Феодора 25 июля: «Я вспомнил, что мы с архимандритом Соловьевым (до этого было написано, что разговор о переписи вели Холмогоров с Соловьевым. – Ред.), в том же 1936 году беседовали по вопросу о предстоящей Всесоюзной переписи населения. В этой теме нас больше всего интересовал вопрос о тайно-верующих, число которых по нашим предположениям должно увеличиться. Эти наши предположения основывались на том, что часть верующих, когда их будут спрашивать во время переписи – веруют ли они? Постараются скрыть свою религиозную настроенность и будут заявлять, что они в Бога не веруют. Вот об этих лицах мы и вели суждения с Соловьевым, высказывая свои соображения о вовлечении этих верующих в нашу контрреволюционную организацию. Я высказал пожелание Соловьеву, чтобы он по приезде на место разъяснил руководителям групп необходимость организации лучшего обслуживания (?!! – Ред.) этих тайно-верующих и подготовки их к вовлечению в нашу организацию. Кроме того, в этой же беседе с Соловьевым мы договорились о плане изменений существующего порядка в наших группах на периферии («скитах» и «тайных домашних общинах»), в части обслуживания посетителей» (?!! – Ред.). Подобных примеров того, что, как и из чего появляется в «признательных показаниях» владыки Феодора, так много, что займет очень много времени и места, этому необходимо посвятить отдельное исследование. Подводя итог... |
| Ответ: Повторяю, что об этой беседе я ничего не помню». (Л. 221–222) Затем опять идут вопросы о том, кто приезжал в Киржач, кто ездил в ссылку к Поздеевскому. В деле есть еще один «допрос» 13 мая. На нем поднимается тема связи с заграницей, с митрополитом Антонием (Храповицким) , на что о. Симеон якобы отвечает, что связей не было, но «вспоминает», что в 1924 г. Поздеевский собирал сведения о ссыльных епископах и через проф. Попова передавал их за границу – это явно взято из следственного дела архиепископа Феодора 1924 г. Следователь Новиков хорошо подготовился. Следующий допрос владыки Феодора опять почти через месяц после предыдущего – 23 мая. За это время поднабрали новых «свидетельств» против него: «Вопрос: Вы продолжаете отрицать наличие контрреволюционной подпольной организации, именовавшейся «Иноческим братством святого князя Даниила», и то, что Вы возглавляли его? Ответ: Да, отрицаю. Вопрос: Следствие находит эти Ваши показания ложными и предлагает Вам признаться в этом так же, как Вы признались, что давали ложные показания в части переписки с послушницами Виноградской и Туловской, келейником Холмогорова – Карелиным и др.; точно также Вы дали ложные показания в отношении приезда в г. Архангельск тайного монаха Алексеева, а затем признались то же самое в отношении того, что Вы его знали раньше, но этого следствию, на поставленный вопрос, не сказали; также Вы скрыли от следствия, а после признались, что дали ложные показания в отношении встреч в 1935 г. в г. Архангельске с иеромонахом Спиридоном (Пиуновским) и др. (Здесь становится ясно, почему владыку так старательно расспрашивали о вещах, которые следствие уже прекрасно знало из переписки и других допросов, – чтобы потом торжественно «уличать во лжи». – Ред. ) Ответ: Наличие контрреволюционной организации «Иноческое братство св. князя Даниила» отрицаю и подтверждаю свои предыдущие показания. Вопрос: Следствие продолжает уличать Вас в том, что Вы сознательно скрываете свое активное участие в контрреволюционной организации «Иноческое братство князя Даниила» («ИБкД» – аббревиатура в протоколе. |
| В то же время у владыки были и близкие по духу люди, и студенты, и единомысленные с ним преподаватели, и друзья, сподвижники, в воспоминаниях которых владыка Феодор предстает совсем другим человеком – милостивым, внимательным, заботливым, любящим, остроумным, способным на неожиданные и неординарные поступки. Владыка далеко не всем раскрывал сокровенные тайны своей души, далеко не каждого впускал в свое сердце, но если впускал – то человек на всю жизнь становился его верным другом и помощником. У владыки был круг людей, преданно его любивших, не прерывавших с ним связи даже когда это было опасно, в лагерях и ссылках. Владыка Феодор, безусловно, был яркой и неординарной личностью, оставлявшей незабываемый след в душах и памяти людей. Многие из его учеников в академии, затем ставших даниловскими насельниками, были преданы владыке до конца, до мученической кончины. А те немногие, и не только даниловские монахи и прихожане, но и его ученики-епископы, кто пережил осень 1937 года, через всю свою жизнь пронесли благодарную благоговейную память о владыке Феодоре, о Даниловом монастыре, о том особом даниловском исповедническом духе, который укреплял их потом на протяжении всей последующей жизни. Приведем некоторые из воспоминаний о владыке Феодоре, в которых наиболее ярко и отчетливо видна не только его незаурядная личность, но и мудрый и простой человек. Владимир Македонович Волков был студентом Московской Духовной Академии в 1915-1919 гг. Спустя полвека, будучи заведующим академической библиотекой, он написал свои воспоминания о ректоре Академии тогда ее епископе Феодоре. Вот, что он пишет: «В оценке личности руководящих деятелей современники не всегда бывают единодушны, справедливы и беспристрастны, тем более в том, что касается именно епископа Феодора. Тогда, в буре революционных событий, в угоду духу времени, многое из устанавливаемых порядков казалось ничем не оправданным и даже совершенно чуждым по духу церковности и каноничности. Обычно, характеризуя личность ректора Московской Духовной Академии епископа Феодора, говорят, что он был человеком самозамкнутым, большой индивидуальности, по взглядам своим строгим консерватором, что по существу он не вникал во внутреннюю жизнь Академии и в быт студентов, был недоступен не только для студентов, но и для профессоров и держал себя с ними отчужденно, что близко и душевно он не сходился ни с кем. Казалось, он жил сам по себе, а Академия сама по себе. Однако же он управлял Академией восемь лет (с 19 августа 1909 года по апрель 1917 года), да еще в какое время... Его же предшественники по ректорству в Московской Духовной Академии занимали эту должность лишь по пять-шесть лет. |
| Тамбовская духовная семинария при ректорах Феодоре (Поздеевс... Основанная в 1779 году, Тамбовская духовная семинария была одним из крупнейших учебных заведений края. В начале XX века здесь обучалось от 550 до 600 воспитанников, из них 205 содержалось на казенный счет. Возглавлял семинарию ректор. В штате семинарии состояли инспектор, 27 преподавателей, 4 помощника инспектора и три надзирателя. 9 февраля 1904 года указом Святейшего Синода за 1204 инспектор Казанской духовной семинарии, иеромонах Феодор (Поздеевский) был назначен на должность ректора Тамбовской духовной семинарии, с возведением его в городе Казани в сан архимандрита («Тамбовские Епархиальные Ведомости» (далее «ТЕВ»), 10, 1904. С. 183.). Предшественник нового ректора, архимандрит Нафанаил, находившийся на этом посту два года, указом Святейшего Правительствующего Синода от 5 февраля 1904 года за 1108 назначался епископом Козловским, викарием Тамбовской епархии. «Тамбовские Епархиальные Ведомости» представляли нового ректора: «Архимандрит Феодор, вновь назначенный Ректор Тамбовской духовной семинарии, в миру Александр Васильевич Поздеевский — сын священника села Макарьевского, Ветлужского уезда, Костромской губернии. После Макарьевского духовного училища А. В. Поздеевский продолжал свое образование в Костромской духовной семинарии и закончил его в Казанской духовной академии. Серьезность, глубокая, совершенно чуждая показной внешности религиозность и необыкновенная скромность были отличительными чертами студента Поздеевского в течение всего академического курса. Духовную академию он окончил в 1900 году, со степенью кандидата богословия первого разряда (магистрант) и, как один из самых даровитых студентов курса, был оставлен на год в академии в качестве профессорского стипендиата при кафедре Патристики (где состоял с 15 августа 1900 года по 15 августа 1901 года — примеч. Р. П.). В первых числах июня 1900 года пострижен в монашество с именем Феодора и затем посвящен в сан иеромонаха. Педагогическая деятельность иеромонаха Феодора началась еще на студенческой скамье, когда он, наряду с обязанностями студента академии, нес на себе преподавание разных предметов начального образования в одной из воскресных школ города Казани. По окончании стипендиатского года, иеромонах Феодор был назначен (17 октября 1901 года — примеч. Р. П.) преподавателем богословских предметов (нравственного, основного и догматического богословия) в старшие классы Калужской духовной семинарии. Одновременно с этим Преосвященным Калужским Вениамином на него было возложено преподавание Закона Божия и Катехизиса в Калужском духовном училище. |
| Как добивались подписей под такими «показаниями» тоже всем понятно. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий) , который в 1937 г. тоже прошел арест и следствие и подписал свои «признательные показания», но не был расстрелян, и поэтому смог потом от них отказаться, описал, что с ним происходило, когда его пропустили через так называемый «конвейер» – это когда непрерывные допросы сопровождаются пытками и побоями, что доводит человека до состояния умопомрачения, в котором он может подписать всё что угодно: «Этот страшный конвейер продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью. Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это, меня заставляли стоять в углу, но я скоро падал от истощения. У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой был расположен город, ярко освященный электрическими фонарями. Я ясно чувствовал, что под рубахой на моей спине шевелится змея. От меня неуклонно требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это ответить они, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток, и не раз меня водили под водопроводный кран, из-под которого обливали мне голову холодной водой» 2 . Поэтому говорить о том, что кто-то выдержал пытки, а кто-то не выдержал, наверное, все-таки нельзя – от кого надо было добиться подписей во что бы то ни стало, пропускались через такие изощренные пытки, которые приводили человека в невменяемое состояние, когда он уже не способен контролировать свои действия. Просто не всех пропускали через эту «мясорубку», а тех, чьи «признания» были слишком нужны, в том числе и для оклеветания их имени в истории. Да и подлинные ли это подписи – на все сто процентов не гарантирует ни одна почерковедческая экспертиза. Выдающийся русский философ Алексей Федорович Лосев, хорошо знавший архиепископа Феодора, причем в самые трудные времена – сначала они вместе были в Бутырках на одних нарах («в одном месте, не слишком официальном»), затем на Свирьстрое в 1932 г., так отзывался о владыке в своих письмах жене: |
| Как я уже вскользь упомянул, начавшийся учебный год был ознаменован 10 сентября выборами нового ректора Советом Академии. Им стал профессор Анатолий Петрович Орлов. После отстранения в марте епископа Феодора (Поздеевского) , к тому же близкого московскому митрополиту Макарию, в свое время «поставленному» на московскую кафедру Распутиным, всеми делами Академии практически управлял архимандрит Иларион (Троицкий) . Многие полагали, что именно он и станет новым ректором, поскольку Иларион обладал несомненно выдающимися организаторскими талантами, был блестящим педагогом и проповедником, «столпом веры», a кроме того, пользовался всеобщим уважением и любовью. Произошло иначе. Действительно, значительная часть профессуры, в которую входили люди консервативного образа мысли, главным образом, монахи и священники, обладавшие исключительным весом в академических делах во время правления Феодора, поддерживали кандидатуру Илариона. Но вместе с тем в Академии существовала почти равночисленная группа либеральных профессоров, желавшая провести на пост ректора Тареева, уже поставленного во главе «Богословского вестника». Что могло произойти в результате такого выбора, можно судить по упомянутому мною скандалу, разразившемуся на диспуте Туберовского. Поэтому обе группы пошли на компромисс, в результате которого ректором был избран профессор А.П. Орлов, человек достаточно мягкий и покладистый, так что каждая группа могла надеяться в дальнейшем перетянуть его на свою сторону. Насколько я припоминаю, он читал обличительное богословие, которое начиналось на третьем курсе, так что слышать его как лектора мне не пришлось, а его магистерского сочинения об Иларии Пиктавийском 23 я не читал. Согласно академическому Уставу, ректор Академии должен быть духовным лицом – белым священником или монахом. Поэтому, вскоре после своего избрания, Орлов поехал в Москву в сюртуке, а вернулся оттуда через несколько дней в коричневой муаровой рясе протоиерея с золотым наперсным крестом и в камилавке. Первое время он забавно путался в полах рясы, но потом постепенно привык и даже приобрел достойную осанку. |
| Ответ: Да, такое письмо я Холмогорову писал и в нем указывал на свое «раскаяние» в том, что не выступил на поместном соборе церковников в 1917 и 1918 гг. против передачи (см. допрос Холмогорова от 10 февраля. – Ред.) церковного имущества государству духовенством. Вопрос: Из переписки Вашей с Холмогоровым видно, что Вы систематически собирали сведения о ссыльных и осужденных епископах и др. высшего духовенства. Скажите, с какой целью Вы собирали эти сведения? Ответ: В письмах к Холмогорову я действительно интересовался осужденными и высланными епископами, которых я знал или как моих бывших учеников, или как сослуживцев. Интересовался я этим просто для своего сведения, без всякой какой-либо другой цели. Вопрос: Вы передавали эти сведения за границу – с антисоветской целью? Ответ: Нет, за границу я никаких сведений не передавал. Вопрос: Скажите, кто из-за границы, через Красный Крест, Вам оказывал материальную помощь, когда Вы были в ссылке? Ответ: Мне в течение длительного срока оказывал материальную помощь Красный Крест, по моей просьбе. Вопрос: Вы возбуждали ходатайство об этом перед Красным Крестом? Ответ: Нет, письменного ходатайства я не подавал, но в 1934 году, когда я находился в тюрьме, Каретникова Александра Игнатьевна (опять неправильное отчество, владыка неправильно его назвать не мог. –Ред.) с моего согласия ходила в Красный Крест и просила оказать мне помощь. Вопрос: В чем выражалась упомянутая помощь Вам Красного Креста? Ответ: Когда я сидел в тюрьме, то получал от них передачи, а будучи в ссылке Красный Крест прислал мне несколько продуктовых посылок». (Лл. 85–89 об.) 4. Последние допросы архиепископа Феодора И вот произошел перелом в следствии. Видимо, был дан приказ: «Хватит копаться. Заканчивайте», – да и «материала» собрано более чем достаточно, и следователь Новиков приступил к обвиняемым, судя по всему, в прямом смысле слова засучив рукава. Обвиняемый Поздеевский стал вдруг «послушно» и «подробно» отвечать на все вопросы следователя. Причем, «ответ» сначала полностью повторяет вопрос, а потом следуют небольшие дополнения – для большей убедительности в их подлинности. |
| Судя и по стилистике «показаний», и по тому, что все, что в них написано, собрано из фрагментов, разбросанных по всему делу, – из допросов других людей, а в основном из писем владыки, в свое время не уничтоженных о. Симеоном и попавших при обыске в руки следствия, «показания» архиепископа Феодора, приведенные в протоколах последних допросов владыки – 19 июня и 25 июля, должны быть отнесены к явному творчеству самих следователей. То, что эти «показания» полностью написаны следователями, доказывает еще и то, что протоколов последнего допроса – три (!) варианта. Это отметил также в своей книге «Высшие иерархи о преемстве власти в Русской Православной Церкви» иерей Александр Мазырин: «Один вариант протокола (рукописный) обрывается на полуслове и имеет подпись “Поздеевский” лишь на трех листах из пяти (Лл. 104– 108 об.), хотя, согласно требованиям ведения протокола, подписываться должен каждый лист. (К слову сказать, 107-й лист, содержащий упомянутые показания о митрополите Кирилле, – из числа не имеющих подписи.) Другой вариант (машинописный) не имеет не только подписей, но даже и даты, что вообще является нонсенсом (см.: Там же. Лл. 109–116). Только в третьем варианте (также машинописном) наличествуют все необходимые подписи (кем они поставлены – тоже вопрос), но текст существенно дополнен и отредактирован по сравнению с первыми двумя (см.: Там же. Лл. 117–136). По какой-то причине “брак” следственного производства не был своевременно уничтожен и оказался приобщен к делу. Его наличие до некоторой степени проливает свет на вопрос о том, как появлялись признательные показания обвиняемых, и служит серьезным доводом против поспешных выводов, которые можно сделать при некритическом чтении протоколов допросов» (с. 166–167). Вернее сказать, вариантов «последнего допроса» даже четыре, потому что протокол допроса 19 июня, в общем-то, тоже вариант допроса 25 июля. Сделаем несколько выдержек из этих протоколов, чтобы читатель смог сам оценить стиль и слог этих писаний и увидеть, как преобразовывались эти так называемые «показания» из одного протокола допроса в другой. |
| Третье: поправки и дополнения, сделанные якобы владыкой в последнем допросе, которые должны доказывать, что владыка в сознательном состоянии подписывал свои показания, настолько незначительны и даже бессмысленны, что больше свидетельствуют о подделке. Кстати, заметим, что владыка не мог читать эти показания, потому что зрение у него было плохое, а как известно, очки у арестованных сразу отбирали. Четвертое: подписи под протоколами также вызывают большие сомнения, потому что, во-первых, есть материалы следствия 1959 г. по реабилитации, в которых есть несколько свидетельств о подделке подписей в даниловских делах 1937 г., а во-вторых, выводы двух проведенных графологических экспертиз не совпадают в своих выводах. Пятое: архимандрит Симеон (Холмогоров), полупарализованный, по состоянию своего здоровья без помощи, как минимум, санитара вряд ли мог прожить в тюрьме восемь месяцев. Его подписи стоят под первыми протоколами допросов в январе-феврале 37-го, затем идет много «протоколов» с текстом явно следователя и без подписи отца Симеона, и лишь в конце июля появляется «признательный» допрос с якобы его подписью. А в конце дела обнаруживается справка, из которой следует, что отца Симеона, единственного из всех даниловцев, расстреляли во Владимире, то есть его вообще не перевозили в Иваново, где шло все следствие. Получается, что один и тот же следователь из Иванова постоянно ездил для допросов тяжелобольного человека во Владимир, одновременно с допросами других в Ивановской тюрьме? Это, как минимум, странно. И по большому счету, вообще невозможно на основании доступных современным исследователям материалов следственных дел судить о поведении подследственных, потому что далеко не все материалы открыты, а делать окончательные выводы на основании неполных материалов непозволительно. Можно еще долго перечислять недоумения, которые возникают после внимательного ознакомления со следственными делами владыки Феодора (Поздеевского) и архимандрита Симеона (Холмогорова). Одно понятно – духовная брань против имени владыки Феодора, даже посмертно, продолжается. Попытки Данилова монастыря разобраться в хитросплетениях этих дел 37-го года наталкиваются на такое яростное противодействие им, такие новые потоки клеветы и грязи выливаются на владыку, что становится понятно, что эта брань продолжается, причем с неослабевающей силой. Противники владыки в одной из статей по этому поводу договариваются до того, что, мол, следователи 37-го года не подделывали дела, потому что им это не разрешалось по инструкции. |
| Священник Павел Флоренский . Сергиев Посад —397— Послесловие Февральская революция 1917 г. внесла смуту во все области русской жизни, в том числе и не в последнюю очередь – в дело духовного образования. Не остались от этого в стороне, к сожалению, и студенты МДА. Уже 3 марта 1917 г. на общестуденческой сходке решено было отправить депутацию к обер-прокурору Святейшего Синода В.Н. Львову с изложением студенческих требований. 9 марта депутация студентов МДА вручила лично В.Н. Львову докладную записку со следующими требованиями: немедленно удалить ректора МДА епископа Феодора (Поздеевского) , учредить полную автономию Академии, уничтожить Совет профессоров и заменить его Советом Академии, в состав которого наряду с профессорами и преподавателями вошли бы и представители студенчества с правом решающего голоса, избирать ректора из белого духовенства, отменить вступительные экзамены и допускать в Академию второразрядников, распределять стипендии в соответствии с материальными нуждами студентов, отменить балльную систему, отменить отметки за поведение, перевести Академию в Москву. Эта записка послужила формальным поводом для проведения ревизии МДА, осуществленной 1314 марта профессором Петроградской духовной академии А.В. Титлиновым. На основании этой ревизии (результат которой был несомненно заказным) и посещения МДА 910 апреля 1917 г. обер-прокурором Синода В.Н. Львовым ректор МДА епископ Феодор был уволен от должности 1 мая 1917 г. Его обвинили в различных «упущениях» в академическом хозяйстве и создании «полной разрухи» в академической жизни. 8 мая 1917 г. указом Святейшего Синода в МДА введены были временные правила, в значительной степени вобравшие в себя студенческие требования. Необходимо отметить, что хотя некоторые пункты временных правил были не лишены определенной разумности в условиях изменившегося общественно-политического строя, главной своей целью (как и сме- —398— щение епископа Феодора с ректорства) они ставили расцерковление МДА. Это было своеобразным «обновленчеством» до обновленчества. |
|
|
