| Ограничиваясь такими внешними требованиями, современное учение об общественном благе враждебно не аскетизму только, но и всякому, даже наигуманнейшему морализму. Противопоставление действительно весьма странное для человека, незнакомого с предметом ближе, даже невероятное, а между тем фактически наличное. К конечным идеалам так называемой независимой культуры относятся враждебно не одни церковники. Его ненавидят и такие нецерковные моралисты, как гр. Толстой; невысоко ставит её и Кант, как известно, отвергавший существование нравственного прогресса через рассмотрение современных нравов. За церковные предания он стоит всего менее, но высоко ценит идею нравственного блага – и вот логика вещей его вооружает против современной культуры . Напротив, изобретатель идеи абсолютного прогресса Гегель отрицал свободу воли и вообще сводил нравственное начало к нулю. Таким же образом относятся к этим началам и все последовательные поборники абсолютного прогресса и идеи общего блага в смысле государственно-экономическом. Прежде всего, для них не существует понятия о свободе воли, без которой вся мораль теряет всякий смысл, ибо разница между добром и злом исчезает. Здесь гегельянцы сходятся с позитивистами, которые в своих конечных идеалах являются наиболее точными выразителями идей всей вообще независимой культуры. Кроме всего, всем известно, что большинство политико-экономов примкнули к дарвиновскому эволюционизму, уничтожающему всякую существенную разницу между миром нравственных существ и царством животных. При этом Конт, Спенсер и другие политико-экономисты и социалисты не только отрицают свободу воли, чем implicite отрицается и всякая нравственная ценность поступков и настроений, но не стесняются договаривать этот вывод explicite, так что тот же Спенсер в своих «Данных науки о нравственности» с полной беззастенчивостью утверждает, что между так называемым добром и так называемым злом нет истинной, реальной разницы: эти понятия суть лишь видоизменения понятий о выгодном и невыгодном. |
| Они еще не знали, что это за единое, и не могли назвать его имени; но они уже проповедовали единичность абсолюта, понимая его пока арифметически. Они понимали его как индивидуум, но не как индивидуальность. Отвлеченность платоновского абсолюта видна и на том идеальном государстве, которое освещается у Платона этим абсолютом - солнцем. Личность тут настолько низко расценивается, что Платон рекомендует устраивать браки путем правительственных постановлений. Правительство независимо от потребности и настроения граждан, путем подложного голосования объединяет мужчин и женщин для произведения потомства, но потом тут же их и разлучает, чтобы ни родители не знали друг друга, ни родители и дети не опознали себя как таковых (V 449а-461е). В литературе о Платоне не раз высказывалось мнение, что идеальное государство Платона строится на принципах коннозаводства. И возразить против этого, собственно говоря, нечего, до того отсутствует у Платона, да и вообще во всей античности, чувство личности. На основании приведенных у нас текстов из Платона о безыпотесном принципе, о благе и о солнце, мы можем выставить еще три тезиса платоновской эстетики. Четвертый тезис должен быть сформулирован так: основа красоты есть благо - неразличимый в себе источник идеального и материального, присутствующий в каждом малейшем проявлении того и другого и потому играющий роль абсолютной целостности всего существующего. Этот тезис отличается от предыдущего введением нового термина " благо " и толкованием его как указания на абсолютную целостность действительности. Пятый тезис можно сформулировать так: природа красоты заключается в свете. Тут нужно обратить внимание на то, что Платон в " Государстве " не очень гонится за точным определением понятия красоты. Красота и добро для него почти синонимы (507b, 508е, 509а). Тем не менее разница между тем и другим, несомненно, имеется. Благо, или добро, есть, попросту говоря, само же бытие, взятое в своей абсолютной целостности, то есть в такой, которая неразличимо охватывает всю действительность. |
| Аристотель же, в противоположность Сократу, сознательно считает нужным, в практическом применении своего общего определения высочайшего блага, стоять на той же релятивистической и субъективистической точке зрения, на какой стояли софисты, киринейцы и циники. Аристотель, таким образом, сознательно и намеренно отказывается признать жизненно-практическое значение за всеобщими нормами, долженствующими квалифицировать содержание понятия высочайшего блага, т. е. сознательно делает то, что вопреки своему первоначальному намерению фактически вынуждены были сделать Сократ и Платон. Но сознательно отказавшись от возможности найти всеобщую и объективную норму для определения точного содержания высочайшего блага, как конечной цели человеческой деятельности, – Аристотель, благодаря этому, очевидно делает в рассматриваемом нами отношении дальнейший шаг вперед, в деле разработки основных посылок для морального скептицизма и пессимизма. Софисты, киринейцы и циники, ограничиваясь исканием относительного блага, не имели при этом в виду отказываться от попытки найти всеобщее и абсолютное благо, так как идеал этого блага ясно еще и не предносился их сознанию; следовательно, и отказываться-то, еще было не от чего. Относительное благо в их глазах совпадало с понятием блага совершенного, выше которого они ничего и не желали. Аристотель же, вместе с Платоном, был убежден в существовании трансцендентного абсолютного и божественного блага; он критически исследует способы к его достижению (предложенные, главным образом, Платоном), и только сознание невозможности для человека достигнуть обладания этим высшим благом вынуждает Аристотеля отказаться от него и ограничиться благом человеческим, относительным, и несовершенным. Вынужденный отказаться от попытки открыть человеку сферу трансцендентного абсолютного блага, какое пыталась указать философия Платона, – Аристотель критически исследует учение Сократа о благе, имманентном человеку, но еще сохраняющем за собой характер всеобщности и необходимости. |
| Ю. Бохеньский Национализм Точка зрения, чаще всего выражаемая словами «нация – это наивысшая ценность». Независимо от того, как понимается нация – по-разному в разных странах, – национализм предполагает два утверждения: во-первых, нация есть своего рода абсолют, божество, она – превыше всего, в том числе и личности, которая обязана пожертвовать ради нее всем; во-вторых, «своя» нация лучше, благороднее, ценнее других наций. Трудно преодолеть искушение и не процитировать поэта Милоша: Ненавижу тех, чей разум Затуманен пивными парами национализма. На вопли этих дикарей Я отвечаю бранью. Национализм есть разновидность идолопоклонства , и в этом качестве он является заблуждением, причем очень опасным, ибо в угоду ему совершалось и совершается множество убийств и других несправедливостей. Нация – лишь одна из множества групп, к которым принадлежит человек. Каждый человек прежде всего член своей семьи, затем – региона, профессиональной группы, класса. За пределы нации выходит его принадлежность к культурным и религиозным сообществам. Забывать обо всем этом ради одной только нации, приписывать своей нации абсолютное превосходство над другими нациями – очевидный предрассудок. В чем же причина его огромного успеха? Почему люди так легко и охотно убивают и позволяют убивать себя во благо нации? Ответить на этот вопрос довольно сложно. Прежде всего, почему люди вообще жертвуют собой во имя какого-то сообщества? И почему этим сообществом чаще всего оказывается нация? Первый вопрос труднее, а на второй лучше всего ответить, указав на влияние литераторов , поэтов, пророков и т.д., которые внушили людям, что именно их нация – достойное поклонения божество, которому следует принести в жертву все, даже собственную жизнь и жизнь своих близких. Заблуждение это бывает полезным и в тех случаях, когда людей призывают на защиту той группы, к которой они принадлежат. С национализмом не нужно путать патриотизм , который не является предрассудком, это – вполне разумная позиция. Из-за того, что люди путают эти понятия, они начинают разделять еще одно заблуждение, а именно интернационализм, отнимающий у человека право заботиться о благе собственной нации и приписывающий абсолютное верховенство классу или человечеству. См.: коллективизм , человечество . Читать далее Источник: Сто суеверий : Крат. филос. слов. предрассудков : [Пер. с польского]/Ю. Бохеньский. - М. : Прогресс : VIA, 1993. - с. - (Библиотека журнала " Путь " ). Поделиться ссылкой на выделенное |
| Что же должно сделать «Абсолютное» Шопенгауэра и Гартмана с человеком, который индивидуальным сознательным актом своей воли лишил себя жизни, по Гартману, или крайним аскетизмом намеренно искал и довел себя до смерти, по Шопенгауэру, и действовал, очевидно, вопреки воле Абсолютного, так как воля Абсолютного была бы исполнена только тогда, когда произошла бы естественная смена рождения и смерти? Очевидно, Абсолютное должно или отвергнуть свое от себя, т.е. человека, так как оно хотя вышло от него, но пошло против него; или же должно принять в себя и со своей стороны должно индивидуализироваться в разумное и свободное Абсолютное существо, а это значило бы «contradictio in adjecto» в системах пессимистических философов. Вообще, пессимизм, из каких бы основ он не выходил – чистый ли, кристаллизованный пессимизм Будды, утрированный и поддельный пессимизм Шопенгауэра и Гартмана с их Абсолютами – «слепой верховною волею» и «бессознательным», объяснить происхождение зла идеею самого бытия не может, ибо, несмотря ни на какие превратности в состоянии или положении частного бытия, самое бытие есть абсолютное благо для всего живущего. В этом случае, помимо всего прочего, свойственного лишь человеку, о чем будет сказано в своем месте, о бытии как благе свидетельствуют два безусловно всеобщих, естественно данных во всем живущем инстинкта или позыва: инстинкт самосохранения и инстинкт отцовства и материнства. Свящ. Писание, как увидим, свидетельствует не о зле бытия, а о радости бытия, и это есть, безусловно, божественно истинное воззрение на бытие. Остановившись сравнительно долго на браминизме и буддизме, мы имели в виду, с одной стороны, опознаться в вопросе о добре и зле по учению браминов и Будды, с другой – показать, насколько вопрос о добре и зле важен для человека и каким всеобъемлющим для человека и всемогущественным, руководящим в жизни и деятельности человека фактором является то или другое положительное решение сего вопроса. Что касается до гностических воззрений на добро и зло, то на рассмотрении сих воззрений нет уже никакой надобности останавливаться, так как гностицизм ни в чем не был оригинален в вопросе о добре и зле. Явившись на христианской почве, он далеко все почти свое содержание заимствовал из персидского дуализма или из индийского браминизма. |
| В Разделе 3.2. «Три книги «Сентенций " " единство проекта трех книг представляется как проблема, решение которой возможно как следствие из анализа каждой книги по отдельности. Первая книга «Сентенций» написана в жанре катехизиса, что определяет и набор философских и философски фундированных тем. На протяжении всей книги Исидор содержательно следует Августину, но сводит его рассуждения к выводам аскетического характера в духе Григория Великого . Вторая книга «Сентенций» содержит Аристотелевскую схему связи мудрости, добродетели и блаженной жизни, каждая из частей которой переосмыслена в патристическом духе. Исидор разделяет абсолютные и относительные добродетели, причем абсолютные (вера, надежда и любовь) трактуются как модусы устремления воли к Богу. Относительные добродетели, о которых говорится в контексте борьбы с пороками, определяются в аристотелевском духе в связи с его концепции «середины». Пороки рассматриваются, как и во второй книге «Дифференций», в русле аскетической традиции. Во второй книге «Сентенций» рассматривается проблема соотношения свободы воли и предопределения. Анализ рассуждений Исидора показывает, что аргументация в защиту предопределения выстраивается на основе концепции непознаваемых «судов божиих» Григория Великого . Третью книгу «Сентенций» можно разделить на аскетическую и социально- политическую часть. В первой – философски нагруженным является учение о дружбе. Показывается, что в главах о дружбе третьей книги «Сентенций» есть тематические и текстуальные параллели с диалогом «Лелий» Цицерона, идеи которого прививаются на христианскую концепцию любви. Социально-политические идеи Исидора фундированы в наследии Августина и Григория Великого . Оригинальной в какой-то степени идеей Исидора можно назвать установление зависимости благополучия общества от уровня его нравственности в следующей форме: уровень нравственности народа – правитель, уровень нравственности правителя – судьи, уровень нравственности судей – народ. Высказывается предположение, что именно аристотелевская схема, обрисованная во второй книге «Сентенций» лежит в основе проекта всех трех книг – первая книга содержит учение о Благе, а в третьей книге этика связывается с политикой. |
| В беседах Григория на Книгу Екклесиаста мы находим чрезвычайно важные моменты. Прежде всего, следует обратить внимание на понятие времени в описанном здесь смысле – времени как промежутка (диастема). Григорий позаимствовал его из полемики Василия с Евномиевым определением времени как «движения звезд». Василий указывает, что «время есть интервал, сопротяженный продолжительности мира» 504 , и как таковое является мерой движения и никоим образом не наоборот. Иначе, по мнению Василия, мерой времени может служить любое движение, – не только звезд, но и, к примеру, ползущего скарабея 505 . Исследователи подчеркивают, что понятие времени у каппадокийцев является неким логически (хотя ни в коем случае не исторически 506 ) промежуточным звеном между Плотиновой идеей времени как диастемы 507 Мировой Души (см. Εnn. III, 7 508 ) и Августиновым анализом времени как distentio animi («протяженности души»; ср. Confess. XI 509 ). Подобно Мировой Душе Плотина, у Григория универсальная диастема всего времени осознает сама себя в человеческом понимании временности, в стремлении человека к будущему. Это «психологическое» понимание времени как «протяженности» человеческого духа между прошлым и будущим далее будет разрабатывать Августин 510 . Стоит отметить, что стоики понимали время как διστημα, которое сопровождает движение всего сущего 511 . Исследователи предполагают, что совпадение здесь «исключительно вербальное» 512 . Действительно, Григорий здесь (в отличие от Василия) не соединяет время непосредственно с движением, однако он понимает, что время является мерой каждой вещи, каждого действия. В этой связи интересно отметить, например, что Хрисипп говорит о двух видах времени (χρνος): время как «целое» и время из отдельных «частей». Он указывает также, что время бесконечно (πειρος) как в прошлом, так и в будущем. Время не имеет абсолютного начала и может дробиться до бесконечности 513 . Григорий, напротив, заведомо принимает идею абсолютного начала времени. Важное отличие от стоической космологии, очевидно, заключается и в том, что Григорий понимает универсум не как циклическое повторение: интервал времени для него единствен. Это диастема свободы, предопределенная выбором человека либо как движение к пустоте, либо как бесконечное возрастание в благе, которым нельзя насытиться 514 . |
| Антония и об их резком и недопустимом содержании, о принятом мной решении не отвечать ничего на эти документы – в виду того, что кто-то, связанный с окружением митр. Антония, выкрал документы. Гетман (как и Лизогуб, которому я тоже рассказал весь этот эпизод) вполне одобрил мое решение и прибавил, что ему очень трудно понять м. Антония. С одной стороны, он всегда очень льстив, ласков, любезен, с другой стороны – так явно выступают в нем черты интригана, что становится противно... Несколько позже, из комментарий Лизогуба я понял, что имел в виду Гетман в своих последних словах. Дней через 10, когда уже совершенно обозначился план Игоря Кистяковского о переходе к новому «национальному» министерству (с привлечением в состав Правительства членов партии социалистов-федералистов), Лизогуб неожиданно заговорил об этом со мной, осведомил меня о готовящейся перемене и стал просить меня войти в состав нового Правительства. При этом он мне сказал, что он совершенно одобряет всю мою «политику», мой образ действий в отношении к митр. Антонию и очень хотел бы, чтобы я дальше руководил Министерством Исповеданий. «Есть только одно препятствие, – добавил он, – м. Антоний успел наговорить против Вас немцам, жаловался им в тонах той жалобы, которую он подал на Вас Гетману. Вам необходимо было бы повидаться с ген. Тренером, чтобы рассеять все эти недоразумения, сгладить то неприятное впечатление, которое в них вызвал м. Антоний своими речами против Вас». Я вспыхнул от возмущения. «Неужели Вы серьезно предлагаете мне это, Федор Андреевич, – сказал я, – разве я нуждаюсь в том, чтобы оставаться Министром? Я вообще, хотел бы оставить свой пост, который создает столько трудностей для меня, но я еще понимаю, – если бы Вы просили меня войти в новое Правительство, я мог бы еще пересмотреть этот вопрос. Но идти к немцам и их убеждать в том, что я вовсе не враг Церкви, убеждать их, что я думаю о благе Церкви, а не о разрушении ее – для того, чтобы остаться в Правительстве – это я считаю абсолютно неприемлемым. |
| Народ всюду страдал от этой алчности и терпел страшное финансовое истощение. По некоторым вычислениям, поборы духовенства в некоторых странах превышали сумму государственных доходов. Вся Европа наводнилась папскими фаворитами, по большей части итальянцами, которые смотрели на свою паству, как на доходную статью, но не имели никакой привязанности к стране, в которой служили, ни мало не заботились о своих духовных обязанностях и нравственном благе пасомых, с которыми они не могли часто вступать даже в беседу, так как не знали местного языка. Разумеется, поставленное в абсолютную зависимость от Рима, средневековое католическое духовенство составляло в высшей степени надежную армию, которая готова была отстаивать интересы папства всеми силами и средствами. Измена папству грозила тяжкими карами. Напротив верное служение Риму соединено было с большими выгодами. Этими отношениями обусловливалось дальнейшее возрастание папского могущества. Под предлогом попечения о благе церкви, папство поглотило собою все другие органы церковного управления и захватило в свои руки инициативу и окончательное решение всех церковных вопросов. Титул пап episcopus universalis получил теперь тот смысл, что епископ Рима есть единственный епископ во всем мире. Власть же всех остальных органов церковного управления обратилась в иллюзию. Утвердилось воззрение, что все епископы, все прелаты, даже соборы, поместные и вселенские, действуют по полномочию папы, который во всякую данную минуту властен расширить и остановить полномочия своих викариев. Управление западною церковью сосредоточилось таким образом в руках наместников блаженного Петра. Апостольский престол в Риме стал составлять и первую и последнюю инстанцию для решения всех важнейших церковных дел (causae majores et arduae); кроме избрания, утверждения и низложения епископов, сюда относятся: открытие новых диоцезов, учреждение и уничтожение монашеских орденов и других религиозных корпораций, установление праздников и постов, канонизация святых, созвание соборов и председательство на них. |
| Почему Господь заострил на этом внимание юноши? А потому что тот, как богатый человек, наверняка считал, что можно быть благим, делая добрые дела за счет своего большого имения. Действительно, деньги дают возможность стать добрым, если человек хочет стать таковым, но Господь поднимает планку: «Никто не может быть благим, кроме Бога». И это величайшее по значению ценностное утверждение, которое помогает разобраться в перипетиях нашей жизни. Сегодня, как и всегда, существует много точек зрения на жизнь, на человека, на человеческие отношения, на то, что есть добро и что есть зло. Нередко эти понятия путаются в греховном сознании людей, тем более что информационное пространство наполняется или, лучше сказать, засоряется различного рода кривотолками, искаженным пониманием добра и зла. Как же разобраться во всем этом? Как действительно сказать, чт о есть добро в этой жизни, а что — зло? Как не поддаться на соблазны, которым современный человек подвергается через телевидение, Интернет, кинематограф? Как сохранить себя в чистоте и верности Богу? И ответ очень простой: никто не благ — только един Господь. Сегодня человеческая личность поставлена в центр бытия, все только и говорят о благе для человека — достаточно посмотреть, что происходит в информационном пространстве накануне выборов или каких-то политических событий. Как же из этих человеческих рекомендаций и предложений выбрать то, что действительно соответствует Благу с большой буквы? Есть только один критерий — это связь с Богом. И если человек говорит о благе и связывает свое послание с явным свидетельством о том, что никто не благ, кроме как Бог, то значит, он в меру своих сил пытается отобразить Божию благость. А если при всем этом он еще и сознает свое несовершенство, свою ограниченность, утверждая абсолютное значение Божией благости для каждого человека, то мы можем сказать, что этот человек близок к истине. Очень важно помнить, что Церковь несет проповедь миру на протяжении 2 000 лет. И многие не принимают этой проповеди и борются с ней всяческими средствами, чаще всего никуда не годными, нравственно двусмысленными, а то и преступными, именно для того, чтобы Церковь перестала говорить о том, что подлинная ценность жизни, подлинное благо не может быть вне связи с Богом. |
|
|
