| Назарьевы Назимовы Нарбековы Нарыковы Насакены Наумовы Нащокины Невзоровы Невежины Недобровы Неклюдовы Некрасовы Нелединские-Мелецкие Нелидовы Непейцыны Нероновы Нефедьевы Нефимоновы Нееловы Низовцевы Новиковы Новокщеновы Норманские Норовы Немцовы Обезьяниновы Оболдуевы Обольяниновы Обручевы Обрезковы Обуховы Овцыны Огаревы Огарковы Оголины Одинцовы Озеровы Ознобишины Озорновы Окуневы Олсуфьевы Олферьевы Опочинины Ордыны-Нащокины Оринкины Орловы Осоргины Остолоповы Островские Офромеевы Офросимовы Охотниковы Ошанины Ощерины Павлиновы Павловы Палецкие Палицыны Панафидины Панины Панкратьевы Пантелеевы Панцыревы Панютины Парасуковы Пашковы Перепечины Пересветовы Перские Перфильевы Пестовы Петелины Петрово-Соловово Пешуровы Пивовы Писаревы Писемские Племянниковы Плишкины Плюсковы Побединские Погожевы Подобедовы Поздеевы Поливановы Поликарповы Полозовы Полтевы Полтинины Полуехтовы Поповкины Поповы Порошины Поскочины Постельниковы Потемкины Похвисневы Прасоловы Пратасовы Приклонские Прончищевы Протопоповы Пустошкины Путиловы Путятины Пушечниковы Пущины Пятовы Рагозины Радиловы Раевские Раковы Растопчины Ратаевы Ратиславские Рахмановы Резановы Репняцыны Реутовы Римские-Корсаковы Родичевы Родионовы Рославлевы Ростовцевы Ртищевы Рубцовы Рукины Румянцевы Русиновы Рябинины Рылеевы Саблуковы Сазоновы Салмановы Санинские Сафоновы Свистуновы Свищовы Свиязевы Свечины Селезневы Селивановы Селиверстовы Селифонтовы Семичевы Сенявины Сергеевы Сидоровы Симанские Сипягины Скарятины Скобельцыны Скобеевы Сколковы Скомантовы Скорняковы-Писаревы Скрипицыны Скрыплевы Скуратовы Слузевы Слепцовы Сназины Собакины Соболевы Соймоновы Соковнины Соловцовы Сомовы Сонины Сонцовы Спешневы Спицыны Спиридовы Старомимоковы Стерлиговы Страховы Стрекаловы Стремоуховы Строевы Стромиловы Ступишины Суворовы Сукины Сульменевы Сумароковы Сумины Сунбуловы Супоневы Сурмины Сухово-Кобылины Сухотины Сушковы Сущовы Секерины Талызины Таптыковы Таракановы Тарбеевы Тарховы Татариновы Тверитиновы Тевяшовы Теглевы Текутьевы |
| – Вот и это. Полтораста тысяч – шутка ли эко место денег отдать! Положим, однако, что с деньгами оборот еще можно сделать, а главное, не к рукам мне. Нужно сначала около себя округлить; я в Заболотье-то еще словно на тычке живу. Куда ни выйдешь, все на чужую землю ступишь. – Известно, тебе виднее. Умна ты, сударыня; вся округа ваша не надивуется, как ты себя хорошо устроить сумела! – Погоди еще говорить! рано пташечка запела, как бы кошечка не съела. – Тебя не съест, у тебя надёжа хорошая. Хорошо ты одумала, что мужичком занялась. Крестьянин – он не выдаст. Хоть из-под земли, да на оброк денег достанет. За крестьянами-то у тебя все равно, что в ламбарте, денежки лежат. – Ну, тоже со всячинкой. Нет, не к рукам мне твое именье. Куплю ли, нет ли – в другом месте. Однако прощай, старик! завтра чуть свет вставать надо. На этом разговор кончился. Матушка легла спать в горнице, а меня услала в коляску, где я крепко проспал до утра, несмотря на острый запах конского помета и на то, что в самую полночь, гремя бубенцами, во двор с грохотом въехал целый извозчичий обоз. Когда меня разбудили, лошади уже были запряжены, и мы тотчас же выехали. Солнце еще не взошло, но в деревне царствовало суетливое движение, в котором преимущественно принимало участие женское население. Свежий, почти холодный воздух, насыщенный гарью и дымом от топящихся печей, насквозь прохватывал меня со сна. На деревенской улице стоял столб пыли от прогонявшегося стада. Хотя я до тех пор не выезжал из деревни, но, собственно говоря, жил не в деревне, а в усадьбе, и потому казалось бы, что картина пробуждения деревни, никогда мною не виденная, должна была бы заинтересовать меня. Тем не менее не могу не сознаться, что на первый раз она встретила меня совсем безучастным. Вероятно, это лежит уже в самой природе человека, что сразу овладевают его вниманием и быстро запечатлеваются в памяти только яркие и пестрые картины. Здесь же все было серо и одноцветно. Нужно частое повторение подобных серых картин, чтобы подействовать на человека путем, так сказать, духовной ассимиляции. Когда серое небо, серая даль, серая окрестность настолько приглядятся человеку, что он почувствует себя со всех сторон охваченным ими, только тогда они всецело завладеют его мыслью и найдут прочный доступ к его сердцу. Яркие картины потонут в изгибах памяти, серые – сделаются вечно присущими, исполненными живого интереса, достолюбезными. Весь этот процесс ассимиляции я незаметно пережил впоследствии, но повторяю: с первого раза деревня, в ее будничном виде, прошла мимо меня, не произведя никакого впечатления. |
| Когда хлеб печется, не мети избы: спорынью выметешь. Когда цветет черемуха, тогда улов на лещей (пенз.). Коли белый хлеб печется с головою – к безголовью (т. е. коли сбоку вылезет ком). Коли дедушку не перезывать с собой в новую избу, то станет прокудить. Коли домовой душит, то спрашивай: к добру аль к худу? Замест ответа станет легко либо тяжело. Коли жечь щепу от гроба, то жарко бывает покойнику. Коли звездисто и Стожар (созвездие Плеяд) горит – иди смело на медведей. Коли проездом увидишь в окно, что бабы прядут,- воротись. Коли собака крох не ест после больного, то он скоро умрет. Коли собака ночью воет, то перевернуть под головами подушку, сказав: «На свою голову!» – и она замолкнет. Коли ступишь на чужой след, то будут болеть ноги. Коли ты спроста, и я спроста; коли ты с хитрости, и я с хитрости (говорит знахарь, разводя или снимая залом, закрутку хлеба). Коли убитого ужа (или: змею) повесить на осине, то очнется и ужалит своего убийцу. Ком могильной земли к сердцу – скорбь отляжет. Кому вынется, тому сбудется, хорошему не минуется (с припева подблюдной песни). Кони ржут – к добру. Конь воина обнюхивает – убитым быть. Конь ко двору пришелся: суседко колтун сколтунил. Коса в пороге охраняет от злых людей (вологод. обычай вделывать в порог старую косу). Кошка моется – гостей замывает (зазывает). Кошка на человека тянется – к обнове. Крик филина поблизости селения – к большой беде, к пожару. Крошки изо рту валятся – к смерти. Кто бел-горюч камень алатырь изгложет, тот мой заговор переможет. Кто босиком по грибы пойдет, тому одни старые грибы дадутся. Кто в лесу поет и увидит ворона, тому наткнуться на волка. Кто вербу посадит – сам на себя заступ готовит (умрет, когда из вербы можно будет вытесать лопату. Западн.). Кто ворожит, на того головою наложить. Кто ворожит, себе воложит (т. е. маслит). Кто нечаянно завидит свет в своем доме, жди счастья. Кто носит в кошеле орех-двойчатку – богат будет. Кто обмирал и был на том свете, тому, под большим страхом, запрещено говорить три слова (неизвестно какие). |
| Под которой кровлей голуби водятся, та не горит. Держать в исправности пожарные снаряды – искушать Бога (почему пожарная бочка и стоит без обручей) . Огонь не вода – пожитки не всплывают. Вода свое возьмет. У воды нос остер. Огонь не вода – охватит, не выплывешь. Огонь да вода – нужда да беда. Хороши в батраках огонь да вода, а не дай им Бог своим умом жить. Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, человек сильнее земли. Пустить галку (поджечь). Посадить красного петуха на крышу. Вор ворует – стены покидает, а огонь все пожирает. Воры обкрадут, стены останутся, а огонь в разор разорит. Воры побудут (обшарят), стены оставят, а огонь все приберет. От вора остатки бывают, а от огня – одно пепелище. Тараканы (или: мыши) из дому ползут – перед пожаром. Заяц по селению бегает – к пожару. Кукушка летает по деревне – к пожару. Крик филина поблизости селения – к большой беде, к пожару. У кого дом горит, того в жилой дом не пускать (тверск.) . Черная собака, черная кошка и черный петух в доме спасают от грозы и от вора (и наоборот, они опасны во время грозы. Нижегор.) . Коли убитого ужа (или: змею) повесить на осине, то очнется и ужалит своего убийцу. Приходи вчера (заговор от лихорадки; также мысленный ответ домовому, коли почудится, что кто-то зовет по имени) . Черный глаз опасный. Бойся черного да карего глаза. Глаз не чист, не хорош, черен. Недобрый глаз поглядел на нас (не гляди на нас). На него наслано, по ветру наслали, изурочен, испорчен, изглажен, сглажен. Коли ступишь на чужой след, то будут болеть ноги. На чужой след наступил (ломота в ногах) . Человек не скотина – недолго испортить. Порчу отхаживают назад пятами (идучи задом) . Уроки, призоры, прочь отойдите. Петров крест, адамова голова (травы) от всех скорбей. Мыло за пазухой спасает от порчи. Против сердца две иглы накрест сохраняют от порчи. Хмель в сапоге спасает от порчи. Коса в пороге охраняет от злых людей (вологод. обычай вделывать в порог старую косу). Коли ты спроста, и я спроста; коли ты с хитрости, и я с хитрости (говорит знахарь, разводя или снимая залом, закрутку хлеба) . |
| – Кто же вам поет? – Николай Семенович Лесков. Триста лет еще, правда, не прошло, но с 1831, когда он родился, по 1881 год, когда написан был сказ «Левша» и собственно наступило бессмертие, то есть полвека мы с ним уже прошли. Видела я его и в люльке, крепким черноглазым младенцем, видела и мальчиком в Орловской гимназии, зубрящим немецкий и латынь. Видела и писцом за пыльным окошком присутствия с темной бородкой, и чиновником, отправляющим рекрутов на войну, и вальяжным коммерсантом в тарантасе, и журналистом, жадно вслушивающимся в петербургские разговоры. И писателем Стебницким, со скандальной репутацией, гонимым, нелюбимым. Дикий, стихийный талант, который пер из всех дыр его пусть иногда и сырой, но все равно замечательной прозы, которую на самом деле не так просто полюбить, но когда полюбишь, действительно не наблюдаешь часов. И все же надеюсь закончить книгу о нем к концу лета. Майя Кучерская. Фото: Anatoli Stepanenko – Кстати, о любви. Истории в вашей последней книге «Ты была совсем другой» именно о ней. В описании летнего интенсива вашей школы CWS была тема любви. Книгу вы мне подписали «любви»… Что для вас любовь? – Воздух. Ею дышу, люблю любить, люблю, когда любят меня, и самые разные формы любви мне нравятся. Но вообще эта тема… опасная. Куда ни ступишь – обязательно брякнешь пошлость. Поэтому, может быть, лучше помолчать? Ладно, вот один только свежий пример из того, что вижу вокруг. Одному человеку во цвете сил и лет поставили смертельный диагноз. Куча его друзей выражает ему любовь, лайкает его печальные больничные посты, конечно, предлагает деньги. Но ему не нужны деньги. Ему нужно, чтобы кто-то постоял с ним в очереди, потому что очередей в этом онкоцентре много и они длинные, постоял для моральной и отчасти технической поддержки. Но в очередь, в которой сидят к тому же умирающие, никому не охота. Но только тот, кто пойдет стоять в очередь, по-настоящему любит. Я знаю того, кто пошел. – Вам кажется, у современного человека дефицит любви к другим или от других? |
| (О. Берггольц. «Дневные звёзды»). Родина, свет, жизнь (Постижение) «...А ночью я видела свой любимый сон. Их два у меня, любимых сна, очень похожих друг на друга. Мой первый, самый главный и любимый сон - это про Углич, про город, где мы жили, пока папа воевал на Гражданской, - я уже рассказала об этом. А второй мой любимый сон - это как раз про ту самую полянку, куда не пустили нас родители в светлый дождливый день за грибами маслятами. Она была в Новгородской губернии, возле деревни Заручевье, куда ездили мы на каникулы несколько лет подряд. И вот мне снилось, как я иду к той самой полянке - так, как и ходили мы в отрочестве, - по узенькой тропочке через очень густую, старую ольховую рощу, полную тревожного, несомненно что-то значащего сумрака, и шороха, и бормотанья невидимого сердитого ручья, бегущего по тёмно-ржавым палым листьям между замшелых камней. Долго вьётся чёрная, сырая тропка в сумраке и ропоте насторожённой рощи, идёшь по ней, и немножко чего-то страшно, но как только ступишь за последнюю ольху, на ту самую полянку - сразу так и обдаст тебя сияющий, зеленоватый, мягкий свет: на полянке нежнейшей зелени трава, с боков - берёзки с мелкими своими листьями, и с полянки настежь распахивается могучий, светлый, тихий-тихий простор. Ведь полянка-то на обрыве, на крутизне, и с обрыва видно далеко вокруг и внизу: необъятно стелются чуть обозначенные, мягкие холмы, луга, луга на них, синие толпы лесов видны вдали, узкая голубая речка вьётся и мерцает внизу, избушечка стоит над нею, простор и свет, русский, мудрый, добрый. И если мне никогда не снилось, что я дошла до угличского собора, то до той самой полянки я во сне всегда дохожу и долго стою на ней, и долго упивается сердце красой открывшегося простора, и я просыпаюсь освежённой, как-то по-особому спокойной и уверенной, потому что знаю: это существует не только во сне, но и наяву - родина, свет, жизнь...» (О. Берггольц. «Дневные звёзды»). Литература, даже хорошая, - всё равно разная! Одни, будто незатейливые строчки, привлекут тебя своей особенной какой-то свежестью, в других обретёшь ответ на последний мучительный вопрос, третьи пробудят восторг причастности: «Ведь это же я сам так думаю, только не умел сказать!» Но есть у отдельных литераторов талант соединить в своих текстах всё - и свежесть, и мудрость, и близость любой живой душе. По мне так это и есть Берггольц! Тогда, после ненароком обретённого стиха, я уже чётко вменил себе в задачу ближе познакомиться с её творчеством. В поисках полянки |
| Спать почти не пришлось, потому что с рассветом уже застучали под нашими окнами подковы лошадей, и взывающий голос Якуба напомнил нам о предстоявшей экспедиции. Торопливо вскочили мы и торопливо уложили свой последний багаж. Целый воинственный отряд очутился теперь на дворе русских построек. Кавас, жандарм, драгоман, все были вооружены, два проводника-араба смотрели тоже очень воинственно. Всего нас собралось семь всадников. Любезные члены нашего консульства вышли проводить нас и напутствовали всякими добрыми советами... – С Богом! в путь!.. Мы двинулись к Дамасским воротам. Кавас Николай, красивый черногорец, разодетый в красное и синее, в своей черной чалме, с развевающимися концами, с серебряным Всероссийским орлом на груди, весь в пистолетах и кинжалах, производил особенный эффект. Он ехал впереди, как подобает официальному охранителю нашему и своего рода дипломатическому чину, обеспеченному в своей безопасности государственными трактатами и капитуляциями. Араб-жандарм, расшитый ради экономии вместо золота желтыми шнурами, с магазинкой о 18-ти выстрелах и тоже весь обвешанный кинжалами, замыкал шествие, подгоняя отстававших проводников нашего багажа. Мимо царских гробниц и других древних развалин, мы забирали все к северу по большой Дамасской дороге. Солнце еще не восходило, но все-таки Иерусалим уже был облит утреннею зарею, и, въехав на холм, с которого он виден, в последний раз мы с растроганным чувством прощались с его священными стенами и храмами. Глаз не хотел оторваться от этого слишком уже знакомого ему теперь, слишком ставшего ему дорогим – характерного библейского пейзажа, который мы столько раз покидали и к которому возвращались столько раз. Теперь уже – прощай навсегда, тысячелетний город пророков и апостолов, святыня Израиля, святыня христианства, святыня Ислама. Но библейский пейзаж не покидает нас. Он развертывается впереди и кругом, на всех соседних холмах, на всех одиноких, в облака поднятых, конусах далеких гор. Вот деревня Шаффат вся в древних развалинах, скрывающая под ними какие-нибудь славные имена и славные события прошлого. Вон вдали- – отовсюду видным маяком белеет башня Неби-Самуеля, гробницы великого пророка Израиля, теперь увенчанной турецкой мечетью. Она светит как светильник со своей удивительной высоты и по Яффской дороге, и по дороге к Вифлеему, и здесь на болшом караванном пути Дамаска. – Куда ни взглянешь, куда ни ступишь здесь, везде какой-нибудь обломок тысячелетней истории, какая-нибудь многознаменательная страница ветхозаветной летописи. |
| – Я привез тебе еще стол и пару стульев. Твой слуга здесь? – Нет, пошел на базар. Они теперь целовались при встрече привычно, как брат и сестра. Когда грань перейдена, любовная связь становится такой же прозаической, как дружба. Пламя обожгло их и перекинулось через просеку на другую часть леса; оно оставило за собой лишь чувство ответственности и одиночества. Вот если только ступишь босой ногой, почувствуешь в траве жар. – Я помешал тебе обедать, – сказал Скоби. – Да нет, я уже кончаю. Хочешь фруктового салата? – Тебе давно пора поставить другой стол. Смотри, какой этот неустойчивый. – Он помолчал. – Меня все-таки назначают начальником полиции. – Твоя жена обрадуется. – А мне это безразлично. – Ну нет, извини, – сказала она энергично. Элен была твердо убеждена, что страдает она одна. Он будет долго удерживаться, как Кориолан, от того, чтобы выставлять _свои_ раны напоказ, но в конце концов не выдержит; будет преувеличивать свои горести в таких выражениях, что они ему самому начнут казаться мнимыми. Что ж, подумает он тогда, может, она и права. Может, я и в самом деле не страдаю. – Ну да, начальник полиции должен быть выше всяких подозрений, – продолжала она. – Как Цезарь. – (Ее цитаты, как и правописание, не отличались особенной точностью.) – Видно, нам приходит конец. – Ты же знаешь, что у нас с тобой не может быть конца! – Ах, нельзя же начальнику полиции тайком держать любовницу в какой-то железной лачуге! Шпилька была в словах «тайком держать», но разве он мог позволить себе хоть малейшее раздражение, помня ее письмо, где она предлагала себя в жертву: пусть он делает с ней, что хочет, даже выгонит! Люди не бывают героями беспрерывно; те, кто отдает все богу или любви, должны иметь право иногда, хотя бы в мыслях, взять обратно то, что они отдали. Какое множество людей вообще не совершает героических поступков, даже сгоряча. Важен поступок сам по себе. – Если начальник полиции не может быть с тобой, значит, я не буду начальником полиции. – Это глупо. В конце концов, какая нам от всего этого радость? – спросила она с притворной рассудительностью, и он понял, что сегодня она не в духе. |
| И снова солдатам для шуток место: — Оба они с копытами. Нелегко пришлось солдатам на Волховском фронте. Фронт проходил в местах болотистых и лесистых. Снега здесь глубокие. Дороги лесные узкие. Трудно в таких местах развернуться машинам или тяжёлой военной технике. Вот и спасали, несли здесь лошади свою лошадиную службу. На санях подвозили боеприпасы на передовую, продовольствие. Вывозили раненых. Конь Гнедой был всегда здесь в первых. Не знал он усталости, не страшился снарядов, бомб. Сам находил после боя раненых. — Талант, — говорили о нём солдаты. А вот и ещё одно. Ехал однажды солдат Гнедой узкой лесной дорогой. Вдруг остановился, заупрямился конь. — Но, но, — погоняет солдат Гнедого. Даже собирался кнутом ударить. Не сдвинулся конь. Упёрся столбом. Поднялся с саней Гнедой. Видит: у самых саней торчит из-под снега мина. Вытер пот с головы Гнедой. — Талант, — произнёс Гнедой. Весной 1942 года на Волховском фронте стало ещё труднее. Начались паводки и разливы. Куда ни ступишь — везде трясины. Нелегко в такую пору подвозить продовольствие. Ещё тяжелее — сено. Начали лошади голодать. Газеты и те жевали. Позаботились люди о лошадях. На самолётах к ним прибыло сено. На парашютах спустилось с неба. С той голодной зимы 1942 года конь Гнедой пристрастился к газетам. Когда снова появилось в достатке сено, не изменил он почему-то своей привычки. Потешались опять солдаты. Гнедого по холке хлопали: — Ну как там — про что в газетах? Что в них сегодня писано? Поворачивались к солдату Гнедому: — Твой Гнедой больше, чем ты, начитанный. Во время прорыва ленинградской блокады снова в работе лошади. И здесь подвозили боеприпасы, и здесь вывозили раненых. Сорок раненых под огнём фашистов вывез тогда Гнедой. Когда отмечали в боях отличившихся, солдат Гнедой получил медаль. И снова острят солдаты: — Не тот получил Гнедой. Конечно, понимали солдаты: заслужил справедливо возчик свою награду. Да только любят солдаты шутку. Нельзя на войне без шутки. Впрочем, и конь получил награду. Гладил коня Гнедой. Протягивал пайку солдатского хлеба. |
| Потому вдумайтесь мусульманский мир, кто стравливает наши народы, мелкими житейскими проблемами, но из малого делается великое, как и в простых человеческих отношениях, грязнем в мелочах, все более погружаясь в болото, которое рано или поздно когда перегниет, от жара воспламеняется. Так вдумаемся, кто наш общий враг, который делает нас уродами, и сталкивает лбами. Мало «Афганистана», мало «Чечни». Сегодня средства массовой информации, наркотики, одна молодежь на кладбище, не говоря о стариках, которые могли бы, еще, приносить плод. Владимир 22 декабря 2010, 15:38 4.С легкостью раздробили единый славянский народ, поделили «Кавказ», китайцы отрезают головы нашим соотечественникам, и тишина, но зато Чечня нам нужна, зададимся вопросом , кому нужна. Хотят самоуправления, флаг в руки, но ступишь с мечом на нашу землю, от меча и погибнешь, с миром придешь, с миром примем, как братьев. И нечего лицемерить о многонациональности нашего народа, живешь в нашей стране, стоишь у власти, будь православным, нет - живи как брат в своей стране, со своей верой, всяк человек лож, и я тож, тем более волки в овечьей шкуре. Потому осталось натравить мусульманский народ на наш народ, а потом и дело до китайцев дойдет . Но, как и юродству быть через одно лицо, отражая как в зеркале безумие человеческой мудрости, так и сегодня хаос всего мира под прикрытием внешнего благополучия, но надолго ли. Владимир 22 декабря 2010, 15:37 5.Небо не даст дождя, земля сгорит огнем, и раскроет свои недра, поглощая остатки воды, а золото выйдет на поверхность, но от золота не утолишь жажду, и не напитаешь тело. Даже волки, крутые наемники разбегутся, а ты человек любой национальности без ума (без Бога), останешься наедине с самим собой ограбленным и нищим во мраке тьмы, одиночества и безверия. Ранее чем предпринимать что либо, даже Государь благословлялся через предстоятелей Церкви, и даже самый неопытный и недостойный будет благословлять, благодать Святого Духа не отнимешь, ибо все в немощах, но в Церкви за такового, будет говорить Святой Дух, тогда и благодать Божия управит. Тогда развитие сценария может идти и более мягким путем к совершенству, ибо в силу своих похотей рождаем грех. И не соблазняйся, полководец со своих воинов и сегодня, и завтра спрашивает в двойне, если не более того. Воинам никогда не было легко, тем более воинам Бога в духовной брани. |
|
|
