| Самуйловичи Сверговские Свечка Силичи Скоропадские Сулима Танские Тарновские Тетеря Томара Троцкие Трясило Туманские Туптало Туранские Турковские Уманец Ханенко Хмельницкие Цюцюра Чарныши Чеботковы Чуйкевичи Шаблицкие Шаховы Шимоновские Шийкевичи Якубовичи Яненко Глава тринадцатая. Фамилии, члены коих находились, со времени Петра Великого, в первых двух классах государственной службы а) в восемнадцатом веке Архаровы Арбеневы Барши Беклешовы де-Боскеты Боуры Бранты Брикманы Брылкины Вадковские Вейде Вульфы Вязмитиновы Гейсмар Германы Гинтеры Горичи Грейги Гротенгиельмы Деденевы Фон-Дезины Донауровы Дризены Змаевичи Иловайские Кастюрины Каховские Кашталинские Князевы Кохиусы Крузе Ламб Леццано Люисы Мелиссино Мертенсы Михельсоны Мишуковы Нагели Нумерсы Нумсены Олицы Осиповы Остервальды Пастуховы Рибасы Репины Савельевы Сиверсы Симолины Спиридовы Спренгпортены Ступишины Таракановы Текелли Фасты Фемерсы Фенши Фроловы-Багреевы Херасковы Чичаговы Шевичи Шицы Штрандманы Якобии б) в девятнадцатом веке Алексеевы Аракчеевы Арбузовы Арнольди Балашовы Балле Башуцкие Безродные Берхи Богдановские Болгарские Брозины Белоградские Вилламовы Виллие Вильсоны Власовы Войновичи Войновы Де-Воланды Вронченки Галлы Гартунги Гедеоновы Гермесы Геруа Герштенцвейги Гилленшмидты Гогели Голубцовы Горголи Гурко Данненберги Демидовы Депы Депрерадовичи Дестремы Довре Заборинские Захаржевские Инзовы Каблуковы Кавелины Кайсаровы Капцевичи Карбоньеры Клингенберги Козенсы Козены Колзаковы Котляревские Красномилашевичи Крафстрёмы Кроны Крузенштерны Куприяновы Курута Кутейниковы Левенштерны 34 Лидерсы Лонгиновы Лубяновские Макаровы Мандерштерны Марченки Мачаковы Мелиховы Мирковичи Моллеры Набоковы Нартовы Оленины Отрощенко Перовские Полетики Поповы Потаповы Примо Пустошкины Реады Рибопьеры Ракорды Родофиникины Рожнецкие Роты Рудзевичи Репнинские Рюли Сабанеевы Саблины Савоини Сарычевы Скобелевы Слободские Сперанские Сухаревы Сухозанеты Танеевы Теслевы Теты Тимофеевы Торсуковы Трощинские Убри Фёдоровы Фредерици |
| Мало-помалу, по мере того как Митраша продвигался вперед по указанию стрелки и тропы, кочки под его ногами становились не просто мягкими, как раньше, а полужидкими. Ступит ногой как будто на твердое, а нога уходит и становится страшно: не совсем ли в пропасть уходит нога? Попадаются какие-то вертлявые кочки, приходится выбирать место, куда ногу поставить. А потом и так пошло, что ступишь, а у тебя под ногой от этого вдруг, как в животе, заурчит и побежит куда-то под болотом. Земля под ногой стала, как гамак, подвешенный над тинистой бездной. На этой подвижной земле, на тонком слое сплетенных между собой корнями и стеблями растений, стоят редкие, маленькие, корявые и заплесневелые елочки. Кислая болотная почва не дает им расти, и им, таким маленьким, лет уже по сто, а то и побольше… Елочки-старушки не как деревья в бору, все одинаковые: высокие, стройные, дерево к дереву, колонна к колонне, свеча к свече. Чем старше старушка на болоте, тем кажется чуднее. То вот одна голый сук подняла, как руку, чтобы обнять тебя на ходу, а у другой палка в руке, и она ждет тебя, чтобы хлопнуть, третья присела зачем-то, четвертая, стоя, вяжет чулок, и так все: что ни елочка, то непременно на что-то похожа. Слой под ногами у Митраши становился все тоньше и тоньше, но растения, наверно, очень крепко сплелись и хорошо держали человека, и, качаясь и покачивая все далеко вокруг, он все шел и шел вперед. Митраше оставалось только верить тому человеку, кто шел впереди него и оставил даже тропу после себя. Очень волновались старушки-елки, пропуская между собой мальчика с длинным ружьем, в картузе с двумя козырьками. Бывает, одна вдруг поднимется, как будто хочет смельчака палкой ударить по голове, и закроет собой впереди всех других старушек. А потом опустится, и другая колдунья тянет к тропе костлявую руку. И ждешь, — вот-вот, как в сказке, полянка покажется, и на ней избушка колдуньи с мертвыми головами на шестах. Черный ворон, стерегущий свое гнездо на борине, облетая по сторожевому кругу болото, заметил маленького охотника с двойным козырьком. Весной и у ворона тоже является особый крик, похожий на то, как если человек крикнет горлом и в нос: “Дрон-тон!” Есть непонятные и неуловимые нашим ухом оттенки в основном звуке, и оттого мы не можем понять разговор воронов, а только догадываемся, как глухонемые. |
| Представляется, что Дорож, который должен был бы «совершать марш в предвидении встречного боя», мог и не получить такого указания, из-за чего, так или иначе был захвачен врасплох, или же неожиданно столкнулся с подходящим противником на узкой зимней дороге. Условия поздней зимы, глубокие снега и нехватка времени не позволили ему развернуть полк фронтом к противнику и в длинной узкой колонне под дождем вражеских стрел началась паника. В результате он «прибежал» не один, а с монголами «на плечах» остатков своего отряда. В свою очередь, Юрий Всеволодович, получив первое сообщение о противнике, должен был бы не только выставить заслон, но и оповестить войско. Однако оно, судя по всему, его не настолько встревожило. Причина, если не брать в расчет морально-психологическое состояние русского командования, скорее всего, кроется или в качестве (достоверности), или в запаздывании поступившей информации о местоположении противника. На момент получения, эти разведданные (не вызвавшие реакции, адекватной реальной обстановке) уже катастрофически устарели. Бурундай буквально опережал вести о себе, и русские военачальники, привыкшие воевать в другом темпе, не выдерживали темпа, предложенного противником. Единогласно подчёркивающие внезапность появления противника, источники достаточно противоречиво описывают дальнейшие события. Официально благостная ростовская летопись (дошедшая в составе Лаврентьевской Ю.С.) рисует нам картину битвы: застигнутый Дорожем за горестными размышлениями и молитвами «…князь Юрьи всед на конь свои со братом…» и племянниками, «…и со мужи своими, и поидоша противу поганыхъ, и нача князь полки ставити (летописец противоречит сам себе: начинает традиционным штампом: «пошли», и лишь потом - стали «полки ставить») и се, внезапу приспеша Татарове…» т.е. процесс «исполчения» был прерван. Тем не менее, далее князь опять «…поиде к нимъ, и ступиша(с) обои полци, и бы(с) сеча зла, и побегоша пред иноплеменники, и ту убиен бы(с) велики князь…». Новгородская Первая летопись более правдива, но излагает события осторожно: «нача князь полкъ ставити около себе и се внезапу татарове приспеша, князь же не успев ничто же побеже». Вот это «около себе» многозначительно: Юрий Всеволодович собирал подбегающих/бегущих вокруг себя! Южнорусская Ипатьевская летопись, автору которой не было необходимости щадить самолюбия далёких суздальцев, излагает события предельно кратко и точно по сути: «…и совокупляющу ему около себе вои, и не имеющу сторожий, изъехан бысть безаконьным Бурондаемъ, весь городъ (укреплённый лагерь? Ю.С.) изогна и самого князя Юрья убиша». |
| Быт мой складывался тяжеловато, — у меня ведь там не было родни – а в деревне выживает тот, кому могут помочь : привезти дрова, переколоть их, вскопать огород, поддержать с продуктами. У меня на ведение хозяйства времени не хватало. Так продолжалось четыре года. Из-за местного климата — не всякое лето босиком на землю ступишь, постоянно в резиновых сапогах — у меня развился ревматизм. Пришлось вернуться в Москву, где и служу уже пятнадцать лет. - Когда Вас рукоположили, вы перестали писать? - Да. Десять лет ничего не писал. — А почему Вы перестали писать? Ведь резкие перемены в жизни сопровождаются яркими переживаниями и впечатлениями, которые можно описывать? - Журналисту, наверное, было бы интересно фиксировать и отражать все эти впечатления, а для прозы, вероятно, требовалось некоторое отдаление во времени. Потом, есть еще одно обстоятельство, через которое проходят творческие люди, когда воцерковляются или, тем паче, начинают священническое служение. Дело в том, что одной из движущих сил профессиональной творческой деятельности является тщеславие. А воцерковляющийся человек начинает бороться с погибельными страстями. Это абсолютно естественно. И в какой-то момент начинаешь прекрасно осознавать, что чем меньше дано, тем меньше спросится. Когда я только стал священником, иногда думалось, что лучше уж быть пономарем: подавал бы аккуратненько кадило и отвечал бы за это самое кадило на Страшном суде. Так что к событиям сельской приходской жизни я вернулся спустя несколько лет. Писать про свою провинциальную жизнь мне было легче, чем про нынешнюю. Причина проста – я там ни с кем не находился в духовных отношениях, ведь практически никто не исповедовался. Ситуация была поразительная: священника поместили в совершенно расцерковленную среду, что приводило иногда к диковинным, а то и к забавным ситуациям. Когда через несколько лет я снова там оказался, один дядечка, который никогда не заходил в храм, сказал, что со мной было веселее. Многие из этих ситуаций и описаны в моих рассказах. |
| 12 Сент. 4516 " К себе восходи человече, буди нов вместо ветхаго!..» (стих. на хвал.) и души празднуй обновления, дóндеже время жития путь!.. древняя бо преидоша, се быша вся нова... Как приятно в новом или заново обновленном здании, где все блестит новизной, чистотой, светом и порядком. Так хотелось бы, чтобы всегда было так, или по крайней мерее как можно подольше. Для сего так обыкновенно остерегаются в новом здании, чтобы не загрязнить чего, не захватать руками, не износить. Точно так и в обновленной душе – человек должен особенно осторожно обращаться с нею: к себе восходить, т.е. чаще вникать мыслию в назначение души, дольше пребывать в этих мыслях, не отвлекаясь к суетной жизни более, чем надо, и жить так, чтобы ничто грязное, скверное не ложилось на чистоту души темными пятнами. 13 Сент. 4517 Как страшен ад – можешь судить по тому, что даже и бесы молили Иисуса, чтобы не посылал их туда. А уж чего, кажется, подходящее им такого места. Не тем ли более страшен д. б. ад тебе, не теряющему надежд на рай и более или менее к нему стремящемуся?! 14 Сент. 4518 Жизнь не исключает тления и смерти тела, и эти не исключают возможности благодатной жизни. Вечно лишь действительно вечное – душа человеческая. Мир же и все его составляющее есть временное и, как таковое – рано или поздно, постепенно или вдруг, должно пережить обновление и изменение: «вси изменимся " … 15 Сент. 4519 Даже чистейший, святейший, безгрешнейший, достойнейший Господь мог говорить о Себе Своим вернейшим, так хорошо знавшим Его, друзьям-Апостолам: «вси вы о Мне соблазнитеся»!.. «Ядца и пийца, друг мытарем и грешником!» – вот как честили Того, безупречнее Кого не было на земле. Та же участь постигает и всякого последователя Христова, иногда даже без малейшего повода и основания. 16 Сент. 4520 Доброе воспитание, приучение детей молитве и др. подвигам благочестия не есть насилие, как многие безумцы теперь говорят. Или насилие во всяком случае необходимое, неизбежное и невинное в самом лучшем и благороднейшем смысле слова. Даже мы взрослые не можем быть хорошими без постоянного понуждения и так сказать насилия. Возьмите Слово Божие. На каждой странице его вы найдете, как Господь завлекает нас к доброй жизни не только ласкою, но и угрозою, и вразумлениями мерами строгости. Как же мы хотим детей, этих еще неустановившихся ни в какой области, воспитать без всякого понуждения «насилия»? Возьмите другую область – быт, жизнь общественную. Тут шагу не ступишь без того, чтобы не считаться с чужою волею. Без этой другой воли человек ничем не лучше животного. |
| Я как бумажка, смятая, брошенная на троттуар. Сметут метлой, в кучу такого же сору свезут на свалку. А на дворе весна. Вылезу из подвала своего на двор — солнце. Воробьи чирикают. Канун Егорьева С Ильина дня всё же сушит. Только наш посёлочек на болотце сидит: всё ещё с крыльца не ступишь. Здесь недавно селиться стали. Пни торчат, дороги нету, только тропочки. В Хотькове про здешних говорят: «В лесу живут». А леса уж нет. Только то тут, то там старые вековые ели. В ветер зашумит, шум дождя да шум деревьев — сладкая музыка. Сначала дальние деревья зашумят, потом ближе. Мало — из оконца ветерок пахнёт, занавески залетают… Бумаги мои полетят со стола… Малых пичужек здесь редко услышишь. Оне у Вори под горой, в кустах. Любезных моих ворон, галок и желанных сорок нету. Может, зимою будут. Пуще Соловьёв, пуще певчих птичек люблю я сорок, ворон да галок; и грачей — вестников весны. Сорока — птица из сказки. К избушке подлетит, на изгородь сядет, всего наговорит, да таково спешно да занятно. Любезную птичку-сорочку увидишь и уже знаешь, что сказочно «некоторое царство» тут близко, что никуда оно не девалось. Славная здесь Земля. Здесь возродилась русская сказка. Облачное небо, ёлочки, берёзки, болотца и дремучия ели… так и видится «избушка на курьих ножках». Край деревни, как стена, ряды за рядами стоят старые ели. Всё шумят, всё чего-то сказывают. Дерево к дереву, ровныя, густыя, точно древния башни, — богоделанный город. Уж полдень, а тихость утренняя не сходит с земли. Ходил, проверял своё сокровище… Встарь серебряную казну ковшиками считали. Вышел к Воре, сел на горе. Искажают люди прекрасную мати-Пустыню… А всё же есть и жива ея тихая русская красота. Построил бы «келью под елью», избушку бы на курьей ножке, да всё и поглядал бы эту даль. Меж лугов и полей проблёскивает чистым серебром, вьётся Воря. Ея долину обогнула цепь высоких холмов. По вершинам их нескончаемой стеной уходит вдаль синий ельник 23 июля. Суббота Назавтрие Ильина дни перешли жить в Митино. Я в ту деревню и не ходил больше. Здесь хоть людно, шумно, да веселее. Есть и потеха — маленький Сашка. Такой звонок, щебечет целый день, а говорить горазд. Вчера к ночи бабка оставила его на меня, ушла в гости. Малому сказала, что идёт караулить яблони, ставить капкан на жуликов. Малому напели про них, он говорил со мной шёпотом, лежал, держал меня за палец, шептал: |
| Третья неодолимая преграда, встающая на пути общественного законодательства, – это неизбежное противоречие отдельных юридических нормативов между собою, их постоянное стремление к взаимному уничтожению. Война законов неизбежна, поскольку она отражает противостояние реальных обстоятельств. Ведь жизнь постоянно порождает такие условия, при которых, например, защита от одного преступления требует совершения другого. Понятно, что спасаясь от кражи, приходится, может быть, наносить вору тяжелые побои, или наоборот, для того, чтобы спастись от побоев, необходимо украсть ключ от темницы или плеть, которой собираются истязать. Чем больше возникает законов, тем меньше остается надежны взаимно согласовать и увязать их между собой. А увеличивать число законов совершенно необходимо, если мы пытаемся, преодолевая первые две преграды, охватывать все новые и новые факторы, позволяющие как-то уточнить или заранее оговорить наши представления о субъекте права, либо о цели законодательства. Продвигаясь по этому пути, т.е. стремясь обеспечить себе правовой сервис, мы быстро запутываемся в нарастающей юридической свалке, и бродим по ней, как по темному сараю, где разбросан различный инвентарь. Ступишь на один конец граблей, а другим концом – себе по лбу. Так что прежде чем приступить к сборке хорошо смазанного академической мыслью правового государства, не правильнее ли было бы попытаться построить сначала жизнь без противоречий? Вот была бы находка! Обратим, наконец, внимание и на внешнюю форму, в которой выражается любой закон и которую мы пытаемся приспособить для выработки справедливых или выгодных обществу решений. Эта форма, хорошо знакомая даже не специалисту, представляет собой тщательно выверенный текст, разбитый обычно на разделы, статьи и пункты. Текст этот читать нелегко – он не производит впечатления живой речи – а ориентироваться в нем и соображать что к чему, еще труднее. Причина такого положения ясна: закон должен отобразить все богатство относящихся к нему фактов и одновременно избежать всякой двусмысленности в этом своем отображении. Задача явно неразрешимая для того, кто помнит о тщете слов (см.4, с.34) и понимает, что факты, относящиеся к закону – суть объекты второго класса. Но специалисты по законодательству, да и вообще все деятели, причастные к нормотворчеству и к нормоисполнению, к сожалению, этого обычно не помнят и не понимают. Они искренно надеются ловко поймать жар-птицу за хвост и выразить в своих хитроумных словесных записях то, что в них заведомо невыразимо. |
| Мы видели, с каким неудовольствием летописец отзывается о народных увеселениях, в которых видны были остатки язычества. Рассмотревши религиозные, нравственные и политические понятия летописца, обратимся к его понятиям научным. Вот его рассуждение о происхождении половцев в образчик этнографических, исторических и географических понятий: " Исшьли бо суть си от пустыне Нитривьскые, межю встоком и севером; исшьли же суть их колен 4 торкъмени и печенези, торци, половци. Мефодий же свидетельствует о них, яко 8 колен пробегли суть, егда исече Гедеон, да 8 их беже в пустыню, а 4 исече. Друзии же глаголють: сыны Амоновы. Се же несть тако: сынове бо Моавли хвалиси, а сынове Аммонови болгаре, а сарацины от Измаила творяться сарини, и прозваша имена себе саракыне, рекше: сарини есмы. Тем же хвалиси и болгаре суть от дочерю Лотову, иже зачаста от отца своего, тем же нечисто есть племя их; а Измаил роди 12 сына, от них же суть торкъмени, и печенези, и торци, и кумани, рекше половци, иже исходят от пустыне и по сих 8 колен в кончине век изыдуть, заклепении в горе Александром Македоньскым, нечистыя человекы, якоже сказаеть о них Мефодий Патарийскый: и взиде на восточныя страны до моря, наричемое Солнче место, и виде ту человекы нечистые, от племене Афетова; их же нечистоту видех: ядяху скверную всяку, комары и мухы, котки, змие, и мертвец не погребаху, но ядаху и женьскыя изворогы и скоты вся нечистыя; то видев Александр убояся, едва како умножаться и осквернять землю, и загна их на полунощныя страны в горы высокия; и богу повелевшю, сступишася о них горы полунощныя, токмо не ступишася о них горы на 12 локоть и ту створишася врата медяна, и помазашася сунклитом, и аще хотять огня взяти, не възмогут и жещи; вещь бо сунклитова сице есть: ни огонь можеть вжещи его, ни железо его приметь; в последняя же дни по сих изидуть 8 колен от пустыне Етривьскыя, изидуть и си скверний языкы, яже суть в горах полунощных, по повеленью божию " . О других исторических, географических и этнографических сведениях начального летописца говорено было выше в своем месте; теперь же взглянем на отзывы летописца о разных физических явлениях: каждое необыкновенное физическое явление предвещает что-нибудь необыкновенное в мире нравственном, обыкновенно что-нибудь недоброе: в 1063 году шел Волхов в Новгороде назад 5 дней; это знамение было не к добру, говорит летописец: на четвертый год князь Всеслав пожег город. |
| Эти ученые защитники язычества впоследствии несколько приостановили слишком быстрое распространение эпикурейского безбожия и в душах, отрешившихся от всякой веры снова пробудили стремление к сверхчувственному, потребность религии; но не могли поддержать многобожия и возвратить богам постоянно теряемую ими силу и влияние на людей. В первое время империи римский мир представляет явление беспримерное в истории: с одной стороны – идолопоклонство, потерявшее внутреннюю связь и целость, соединение в Риме всех языческих богослужений, поклонение богам, собранным со всего света в столицу мира; с другой стороны – открытое безбожие, отречение от всякой религии, неверие в богов и отечественных и чужеземных; среди этих крайностей – философия, равно отвергающая и многобожие, и безбожие, со своими пантеистическими понятиями о Боге, как душе мира, с идеею о Боге едином, невидимом, Творце и Промыслителе мира. Не мог же долго продолжаться этот нравственный хаос, это брожение и столкновение стихий, столь противоположных и враждебных. Ни одно из этих противоположных начал не могло возвыситься над другими и образовать собою стихию, для всех успокоительную и отрадную. Не могло же восторжествовать неверие и безбожие, сокрушить стремление к Божеству, не прерывавшееся в человечестве со времени потопа. Но и люди, отрекшиеся от многобожия, не могли возвратиться к отечественным богам, не отрекаясь от тех истин, до которых дошел человеческий ум тысячелетними усилиями. Люди, которые говорили, что не зачем искать далеко Божество, что Юпитер везде, куда ни взглянешь и куда ни ступишь, как отвечал Катон Ливанию, который советовал ему сходить к оракулу, тем паче люди, ставшие выше пантеизма и принявшие Платонову идею о Боге Творце мира, конечно – уже не могли искренно преклонятся перед идолами и находить успокоение в народной религии. Но ее место не могла заступить и философия, или философское единобожие. Философия сообщила высокое понятие о Боге и указала цель человеческая бытия; но сама же сознавала и недоступность Божества, и недостижимость указанной цели, и далекость человека от Бога, и его бессилие приблизиться к Нему, открыла немощь человеческая ума и растленность человеческой воли, но не давала и не могла дать никаких сил для укрепления этой немощи, для уврачевания растления, для сближения человека с Божеством. |
| — А может, это липкая церемония? — с надеждой спросил Паддингтон. Миссис Бёрд принялась убирать со стола. — Пусть липкая, — сказала она строго, — но в таком виде ты у меня и шагу не ступишь за порог, а уж на церемонию и подавно. Прежде тебя надо отмыть, да и пропылесосить не мешало бы. Паддингтон вздохнул. Он любил ходить в гости, но связанная с этим возня отравляла всё удовольствие. Впрочем, после этого разговора он, вопреки обыкновению, несколько раз без всяких уговоров залезал в ванну, и в результате мех его стал блестящим и шелковистым. К понедельнику даже орлиный взор миссис Бёрд не сумел выявить никаких огрехов в его внешности. Чтобы порадовать Паддингтона, было решено отправить его на фабрику самостоятельно, и вот настал торжественный момент: приехало специально заказанное такси, и он забрался на заднее сиденье вместе с чемоданом, пригласительным билетом и большим термосом какао. Он ещё ни разу не ездил так далеко без взрослых и, помахав на прощание лапой, сперва сверился с картой, а потом прижался носом к окну, за которым стремительно проплывали улицы Лондона. Паддингтон думал, что до фабрики рукой подать — всего-то три-четыре сантиметра на карте, — однако оказалось, что путь им предстоит неблизкий. Но вот вместо серых многоэтажных зданий вокруг замелькали уютные домики, красные лондонские автобусы стали попадаться реже, и в конце концов такси повернуло за угол и остановилось на неприметной улочке возле ряда высоких строений. — Приехали, приятель, — сказал шофёр. — Боюсь, ближе к воротам мне не подобраться, — вишь, чего там понаворочено! Вон они, ворота, чуть подальше. Не промахнёшься. Держи нос по ветру — и вперёд. Шофёр замолчал и с тревогой взглянул на медвежонка, который, выпрыгнув на тротуар, вдруг завертелся волчком, оступился и бухнулся в придорожную канаву. — Эй! — крикнул шофёр. — Всё в порядке? — Кажется, — пропыхтел Паддингтон, ощупав себя на всякий случай. — Я попытался держать нос по ветру, а нос куда-то убежал… — Ну, для этого первым делом надо узнать, откуда ветер дует, — справедливо рассудил шофёр, поставил медвежонка на ноги и принялся отряхивать. — Ну и перемазался же ты, друг мой косолапый! |
|
|
