| 35); он утверждает, что был посвящен в мистерии и исследовал различные виды богопочтения (cap. 29). Наконец, он пришел в Рим, где оставался долгое время. Как философ и, может быть, как писатель он пользовался известностью в образованном греко-римском обществе; по крайней мере, он смело говорит эллинам: «Я отказался от вашей мудрости, хотя весьма славился в ней» (καν d πνυ σεμνς τις ν ν ατη: cap. 1). Греко-римская мудрость не удовлетворила его, а безнравственность языческого мира прямо отталкивала. По собственным словам Татиана, отвращение к языческим культам привело его к размышлению над религиозной проблемой. Он был в большом затруднении: «Я углубился в самого себя и исследовал, каким образом могу найти истину» (cap. 29). Такое состояние могло привести его к безотрадному скептицизму, если бы в этот критический момент не явилось спасение оттуда, откуда он, может быть, меньше всего ожидал его: «В то время как ум мой рассматривал все лучшее, я напал на одни книги варварские, которые древнее эллинских учений и столь божественны, что не могут быть сравниваемы с их заблуждениями; и я поверил этим книгам по простоте их речи, бызыскуственности писателей, удобопонятности объяснения всего творения, предведению будущего, превосходству нравственных предписаний и, наконец, по учению о едином Властелине над всем. Итак, душа моя, вразумленная Богом, поняла, что одни книги влекут за собой осуждение, а другие разрушают рабство, находящееся в мире, освобождают нас от многих начальников и бесчисленных тиранов 462 и дают нам то, чего – не скажу, чтобы [мы] не получили прежде, но что получив, не сохранили [по заблуждению] 463 . Будучи просвещен познанием их, я решил отвергнуть языческие заблуждения как детские бредни» (cap. 29–30 .1 ). Это были книги Ветхого Завета. Живой ум Татиана сразу же постиг громадную разницу между этой литературой и той, с которой он раньше был знаком. Его критическая мысль была восхищена их простотой и естественной правдивостью и пленена их глубоким содержанием. |
| Некоторые выражения в Апологии могут указывать на происхождение Татиана от знатных и состоятельных родителей, чем для него открывалась возможность сделать военную или политическую карьеру, так он говорит: «не хочу царствовать, не желаю быть богатым, отказываюсь от военачальства, ненавижу любодеяние, не замышляю плавать на корабле ради ненасытной жадности, не вступаю в борьбу для получения венцов – я свободен от безумного честолюбия»... (11). Если это так, то понятно, что Татиан с ранней юности мог получить широкое Эллинское образование, так как знакомство с Греческой наукой и культурой тем легче было доступно ему, что Сирийская область доходила до Антиохии – блестящего центра Греческого образования на Востоке. Но беспокойный и пытливый ум его не нашел здесь удовлетворения, и он сделал то, что делали многие прежде него и после него: он отправился путешествовать в Греко-Римские страны, чтобы восполнить свои прежние познания в изучении риторики, философии, истории: «я путешествовал, – говорит Он, – по многим странам, сам занимался в качестве софиста вашими (Эллинскими) науками, изучал искусство и различные изобретения» (35); он утверждает, что был посвящен в мистерии и исследовал различные виды Богопочтения (29). Наконец, он пришел в Рим, где оставался долгое время. Как философ и, может быть, как писатель, он пользовался известностью в образованном Греко-Римском обществе; по крайней мере он смело говорит Эллинам: «я отказался от вашей мудрости, хотя весьма славился в ней (1). Греко-Римская мудрость не удовлетворила его, а безнравственность языческого мира прямо отталкивала. По собственным словам Татиана, отвращение к языческим культам привело его к размышлению над религиозной проблемой. Он был в большом затруднении: «я углубился в самого себя и исследовал, каким образом могу найти истину» (29). Такое состояние могло привести его к безотрадному скептицизму, если бы в этот критический момент не явилось спасение оттуда, откуда он, может быть, меньше всего ожидал его: «в то время как ум мой рассматривал все лучшее, я напал на одни книги варварские, которые древнее Эллинских учений, и столь Божественны, что не могут быть сравниваемы с их заблуждениями; и я поверил этим книгам по простоте их речи, безыскусственности писателей, удобопонятности объяснения всего творения, предведению будущего, превосходству нравственных предписаний и, наконец, по учению об едином Властителе над всем. Итак, душа моя, вразумленная Богом, поняла, что одни книги влекут за собой осуждение, а другие разрушают рабство, находящееся в мире, освобождают нас от многих начальников и бесчисленных тиранов (разумеются языческие боги-демоны) и дают нам то, чего – не скажу, чтобы не получили прежде, но что получивши не сохранили по заблуждению. Будучи просвещен познанием их, я решил отвергнуть языческие заблуждения, как детские бредни» (29–30). Это были книги Ветхого Завета. |
| Новая находка хотя и не дает возможности разрешить все эти вопросы, но зато она дает удовлетворительные ответы на многие из указанных вопросов. Одна заметка в «Bibliotheca orientalis» Ассемани сообщала известие о том, что, по словам сирийского экзегета Дионисия Бар-Залиби († 1171), знаменитый сирийский отец Церкви второй половины IV в., Ефрем, составлял толкование на «Диатессарон» Татиана. Но это известие нимало не помогло делу, потому что между многочисленными трудами Ефрема, как напечатанными, так и находящими в рукописях, упомянутого комментария на «Диатессарон» не оказывалось. Но зато найден был армянский перевод этого комментария, как равно и других творений Ефрема. И из этого комментария мы почерпаем (впрочем, при посредстве латинского перевода, так как армянский язык не распространен среди богословов) наши сведения о «Диатессароне» Татиана. Таким образом, этот труд прошел через много рук, будучи не менее четырех раз переведен с одного языка на другой, прежде чем сделался достоянием нашего знания. – Впрочем, прежде чем с решительностью утверждать эту последнюю мысль, нужно еще определенно ответить на вопрос: да на каком языке писал Татиан – на греческом или сирийском? Гарнак держится мнения, что Татиан писал по-гречески, а Цан полагает, что «Диатессарон» был первоначально написан по-сирийски. Но мнение Цана нельзя признавать основательным. Так как греческое заглавие сочинения «Τ δι τεσσρων» обыкновенно употребляют и сами сирийцы, то это достаточно показывает, что оригинал был написан на греческом языке. Но если так, то возникает вопрос: в какое время произошел сирийский перевод греческого оригинала? Отвечаем: раньше середины IV в. Потому что едва ли может быть сомнение в том, что Ефрем, толковавший «Диатессарон», имел в виду не греческий оригинал, а сирийский перевод. Это можно доказывать, вопервых, тем, что сам Ефрем мало знал греческий язык, во-вторых: то, что служит предметом его экзегетических бесед, он нередко называет Scriptura, т. е. текстом Св. Писания, только что прочтенным за богослужением, а за богослужением в сирийских церквах, само собой понятно, чтение происходило по-сирийски. |
| II в. еп. Сотис Анхиальский пытался изгнать демона из «пророчицы» Прискиллы, но сторонники ереси ему воспрепятствовали. Сочинения против монтанистов создавали писатели-христиане Мильтиад, Астерий Урбан и Аполлоний (тексты не сохр.; Euseb. Hist. eccl. V 17-19). В Риме диспуты против маркионита Апеллеса вел Родон из Асии, ученик Татиана , автор богословского трактата «Спорные вопросы» (Ibid. V 13). Феодот Кожевник был отлучен от церковной общины в Риме за восприятие Христа как простого человека (Ibid. V 28). В это же время активизировались церковные споры о праздновании Пасхи. Уже в 90-х гг. II в. этот вопрос обсуждали неск. Соборов в Коринфе, Эфесе, Эдессе и др. городах (Ibid. V 22-24). Евсевий Памфил сообщал, что при К. многие из именитых граждан Рима приняли новую веру ( Euseb. Hist. eccl. V 21). К этому же периоду относятся первые уверенные сведения о присутствии христиан при имп. дворе. Возможно, христианином был сенатор Марк Уммидий Квадрат, консул 167 г., казненный за соучастие в заговоре в 182 г. Его вдова Марция (Марция Аврелия Цейония Деметриада) вскоре стала фавориткой К. Император демонстрировал Марцию как свою законную жену; она пользовалась большим влиянием при дворе, хотя оставалась лишь его конкубиной. Возможно, Марция также была христианкой; она убедила К. установить дружеские отношения с епископом Рима свт. Виктором I . Она же передала К. составленный еп. Виктором список христиан, ранее отправленных в каменоломни на Сардинии, и К. приказал освободить их. Само присутствие Марции, к-рая по меньшей мере открыто сочувствовала христианам, при дворе К. говорит о росте влияния христ. общины в Риме. Ист.: Herodian. Hist. I; Dio Cassius. Hist. Rom. LXXIII; Scr. hist. Aug. Commodus; Euseb. Hist. eccl. V 9-28; LP. Vol. 1. P. 60-61; Georg. Sync. Chron. P. 432-433. Лит.: Gherardini M. Studien zur Geschichte des Kaisers Commodus. W., 1974; Федорова Е. В. Люди императорского Рима. М., 1990. С. 203-207; Крист К. История времен римских императоров от Августа до Константина. Р.-н/Д., 1997. Т. 1. С. 453-458; Зелинский Ф. Ф. Римская империя. СПб., 2000. С. 322-327; Stahl M. Commodus//Die römischen Kaiser/Hrsg. M. Clauss. Münch., 2001. S. 159-169; Hekster O. J. Commodus: An Emperor at the Crossroads: Diss. Amst., 2002; Meyer-Zwiffelhoffer E. Ein Visionar auf dem Thron?: Kaiser Commodus, Hercules Romanus//Klio. 2006. Bd. 88. S. 189-215. И. Н. Попов Рубрики: Ключевые слова: |
| В заключение своих рассуждений о Кодрате и Аристиде Гарнак делает свои замечания относительно недавно открытых фрагментов из апологии Аристида. Автор пишет: к общему удивлению, в недавнее время обнародован мехитаристами (армянами, вошедшими в унию с католицизмом) остаток до сих пор совершенно неизвестной апологии Аристида, каковой вызвал уже значительную литературу, посвященную оценке этой находки. Фрагменты апологии Аристида открыты не в подлиннике, а в армянском переводе, и, по мнению издателей, этот перевод относится к V в. Нет никаких внешних оснований восставать против подлинности фрагментов, так как, по Евсевию, апология Аристида в IV в. была распространена в Церкви и читалась, а потому нет ничего удивительного и в том, что она была переведена затем в V в. на армянский язык. На основании же внутренних признаков изданных отрывков можно допускать, что они подверглись интерполяции. Так, о Христе здесь говорится, что Он родился от Девы Марии «Богородицы», а это такая формула, которая сделалась обычной много спустя после времен Аристида. Но, допуская интерполяции, однако же, с другой стороны, должно сказать, что фрагменты носят на себе печать глубокой древности, так что подлинность их едва ли можно оспаривать. После исследования исторической судьбы древнейших апологетических трудов Кодрата и Аристида, Гарнак делает замечания о судьбе малоизвестного апологетического сочинения Аристона Пелльского «Спор о Христе Язона и Паписка», древнейшее свидетельство о котором находится в сочинении известного противника христианства Цельса. Затем Гарнак с замечательной подробностью исследует судьбу сочинений апологета Иустина Философа . Не вдаваясь в подробности, передадим лишь главные стороны исследований автора относительно Иустина. Древнейшим христианским писателем, которому были известны сочинения Иустина, он считает Татиана-апологета. Он доказывает, что хотя Татиан знал Иустина и считал его очень замечательной личностью, однако же, не только ничего не заимствовал из его трудов, но даже совсем ничем не пользовался из них. |
| Все это очень любопытно и заслуживает серьезного внимания науки. Замечательно, что Гарнак, нимало не колеблясь, признает известные мученические акты св. Иустина, описывающие суд над ним римского префекта Рустика, относительно которых в науке было высказываемо так много сомнений, признает действительно принадлежащими по своему происхождению II в. и сообщающими истинное происшествие. В подобном же роде Гарнак исследует литературную деятельность апологета Татиана, Аполлинария Иерапольского, Мелитона Сардийского , Феофила Антиохийского . Таково содержание первого выпуска, предпринятого двумя вышеназванными учеными, обширного издания под общим заглавием «Тексты и исследования древнехристианской литературы». Это будет беспристрастный критический обзор научных сведений о древнехристианской литературе. Потребность такого дела ясно откроется для всякого, кто познакомится с вышеназванным сочинением. Много, много предстоит работы над материалами, какие представляют из себя древнехристианские писатели, прежде чем сказать твердое и решительное суждение об исторической эпохе II и III в. Гарнак и его сотрудник принимают на себя подвиг расчистить почву для истинно научных построений, столь необходимых в области древнейшей христианской истории. С особенной силой и решительностью Гарнак преследует псевдо-ученость древних и новых писателей, которые, вместо того чтобы тщательно и серьезно изучить факты и сделать прямые заключения из них, спешат с заключениями, полагаясь лишь на силу своей проницательности. Он всегда раскрывает, к каким странностям и нелепостям приводит стремление «строить комбинации», не изучив хорошенько дела. В этом отношении от него сильно достается из древних ученых Евсевию и Иерониму, из новых – очень многим и, между прочим, Цану. 4) Weingarten. Der Ursprung des Mönchtums (Real-Encyklopädie für protestantische Theologie. Bd. X. Leipzig, 1882). Профессор Бреславского университате Герман Вейнгартен в 1877 г. издал оригинальное по своим воззрениям и выводам сочинение под заглавием «Der Ursprung des Mönchtums», в котором остановил свое внимание на столь многократно исследованном вопросе о происхождении монашества. Сочинение это было очень ценным вкладом в церковно-историческую науку. Но Вейгартен на этом не остановился. В прошедшем 1882 г. он написал обширную статью о том же вопросе в известной «Реальной энциклопедии», представляющую собой дальнейшую обработку вышеуказанного сочинения и как бы его второе издание. Считаем небезынтересным познакомить читателей с этим последним произведением Вейнгартена, заслуживающим полного внимания как со стороны критицизма, так и со стороны освещения вопроса. |
| Гарнак высказывает догадку, что проповедником на этот раз был не пресвитер (и конечно, не епископ), а лицо, имеющее должность чтеца. Но эта догадка Гарнака опровергается другими учеными. Во всяком случае, теперь не подлежит сомнению, что так называемое «второе Послание» Климента не есть послание, а проповедь. Кто именно произносил эту проповедь и в какой церковной общине – об этом мнения ученых не одинаковы. Сам Вриенний держится того взгляда, что Климент Римский написал эту проповедь, подобно тому, как он составил «Послание», известное с его именем. Но греческий ученый стоит одиноко с этим своим суждением, потому что оно не имеет ни одного серьезного основания в свою пользу. Против же этого мнения можно бы привести многое. Очень веские основания приводились против тождества автора первого «Послания» и так называемого «второго Послания» – еще прежде, чем открыт был полный текст того или другого из этих произведений; открытие полного текста в этом отношении не изменило положения вещей. Даже более – это открытие увеличило в числе и силе аргументы против предполагаемого тождества автора. Что касается церковной общины, перед которой произнесена проповедь, то одни, как Функ, почитают ее Коринфской церковью, другие, как Гарнак, склоняются к мысли, что проповедь возникла в Римской церкви. Во всяком случае, едва ли можно сомневаться в том, что проповедь произошла во II в. В заключение речи по поводу открытия полного текста двух рассмотренных произведений следует еще раз напомнить, что теперь мы имеем образец древнейшей христианской молитвы (очень похожей на наши общественные молитвы) – в первом «Послании» Климента, а также имеем древнейшую христианскую проповедь, прочитанную в церковном собрании. Как счастлив оказался 1875 г., когда появилась в печати находка Вриенния, так же немалое счастье в подобном же отношении выпало и на следующий, 1876 г. В этом году появилась в Венеции книга, которая привлекла к себе всеобщее внимание богословов. Открылась возможность восстановить «Диатессарон» Татиана. |
| д. 643 «Есть особые боги», – говорит он далее, «заправляющие производительной силой мужчин и женщин, выводящие дитя на свет, даже заведующие men stiuis foeminarum» и т. д. 644 Арновий обращал при этом внимание и на то, что один и тот же тип бога расчленяется до спутанности и неопределенности; одна и та же Минерва, один и тот же Юпитер почитаются в самых разнообразных формах и под многими именами; это, по его мнению, запутывало и самый культ язычников. «На ваш призыв Минервы», – писал он иронически, «прилетят к вам все пять Минерв и подерутся за жертву» 645 . Но греко–римская мифология и вообще политеизм, как мы знаем, были объясняемы аллегорически и философски. Сверх воззрения массы народа существовало другое, высшее воззрение на богов, которым осмыслялись странные сказания о них и самая их форма. Апологеты и другие церковные писатели не обходят этого частного вопроса в общем вопросе о богах и дают на него свой ответ. Суждения об этом мы встречаем в Апологии Татиана, у Афинагора, Лактанция , св. Афанасия Александрийского , св. Григория Богослова , Евсевия Кесарийского и Августина. Они, прежде всего, раскрывают ту мысль, что для иносказательного объяснения мифов нет оснований, а главное, что часто вовсе невозможно не буквальное, физическое или вообще аллегорическое объяснение их, особенно в подробностях. «По Метродору Лампсакийскому», – писал Татиан , «Гера, Афина и Зевс – не то, чем их представляют люди; они суть части природы и сочетание ее стилей. Но в таком случае вы должны будете признать, что и Гектор, Ахиллес, Агамемнон и все прочие эллины и варвары вместе с Еленой и Парисом принадлежат к той же природе и введены Гомером для полноты целого» 646 . Для подобных объяснений, по словам св. Григория Богослова , нет никакой опоры, никакого прочного и определенного исхода, и от того возможны разнообразные объяснения, не дающие ничего определенного. Упомянув о Гезиодовой Теогонии и об описанных в ней бранях и крамолах богов, о титанах и гигантах и о мифах о Фанесе, Перикапее и боге, который пожрал всех прочих богов, а потом их извергнул из себя, он говорит имея в виду новые школы языческого богословия: «пусть все это предложат чудным слушателям (языческого) богословия, потом пусть придумают на это аллегории и чудовищные толкования, и поучение, удаляясь от своего предмета, понесется в пучины или на стремнины умозрения, не имеющие никакой опоры» 647 . |
| Для обозначения цифр употреблялись: 1) греческая система α) иродианская (по имени Грамматика Иродиана) через начальные буквы имени (П 5, Δ 10, Н 100, X 1000, М 10000) и β) обычная (для 6 digamma в формах , Y, ς, koppa 90, sampi 900); 2) римская, вытесненная; 3) арабская, которая встречается в европейских манускриптах с XII в., а с XIV в. делается общепринятой. Часто допускались сокращения слов (аббревиатуры) и compendia scribendi [сокращения письма, сочетаний букв]. Собственно заглавные буквы встречаются рано, и отсутствие их служило бы показателем глубокой древности, но в библейских рукописях они есть, ставятся иногда вне строки и даже в середине слова 124 . Для текста немаловажен вопрос о стихометрии. Греки и римляне искусственно измеряли свои рукописи по строкам ( πος, потом στχος) в 15–16 слогов или 34–38 букв, а это могло вести к неправильным разделениям текста 125 . В результате имеем: если материал древнего письма приводил к гибели или порче манускрипты, то способ его [письма. -Ред.], будучи крайне трудным 126 , неизбежно вызывал всевозможные текстуальные погрешности. Правда, переписчики сами или рецензенты ( διορθν, διορθωτς) старались об исправности путем сверки ( ντιβλλειν, διορθον) с ближайшей копией и другими авторитетными манускриптами, но гарантий для сохранности и точности текста было мало. Сюда принадлежит распределение Евангелий по маленьким группам (уже в В); κεφλαια majora [большие главы] breves и ττλοι (якобы от Татиана); κεφλαια minora [малые главы] (всего 1165) [составленные] Аммонием Александрийским (ок. 220 г.) – кажется, в гармонистических целях (для синопсиса Мк., Лк., Ин. с Мф.) 127 ; Евфалий Александрийский (живший ранее 396 г. и писавший после Евсевия) для упорядочения Деяний и посланий сделал (около 350 г.) а) νακεφαλαωσις τν ναγνσεων [свод чтений], b) таблицу ветхозаветных цитат и с) κθεσις κεφαλαων [конспект глав], воспользовавшись подготовительными материалами 128 ; Андрей, архиепископ Каппадокийский (в конце V в.), разделил Апокалипсис на 24 λγοι [слова], из которых каждое распадалось еще на 3 κεφλαια [главы]. Все эти операции были полезны для обеспечения целости текста 129 , но ничуть не гарантировали его корректности, почему текстуальная критика в интересах восстановления возможно вернейшего типа 130 есть самая первая и главная задача науки Священного Писания Нового Завета. |
| Каковы были свойства Гратиана, невозможно было разузнать. То, что происходит в царском дворе, тщательно скрывается – при всем любопытстве никому ничего не узнать. Рассказы того или другого весьма разнообразны; одна только истина, как скрытый клад, не может быть обнаружена. Как живописцу, пишущему портрет, помогают в верности изображения какие-нибудь малые знаки, как-то: морщина на лбу, выдающийся на бороде волос или что-нибудь неваж-ное и незаметное, что, однако же, быв пропущено, сделало бы изображение несовершенным, тогда как точное его обозначение бывает причиной сходства, так можно понять и свойства этого царя, подумав о том, что он был молод, воспитан с детства в царской власти и не научен тому, что значит начальствовать и быть под начальством. Великие свойства обнаруживаются тогда, когда природа направляет к лучшему предшествующее воспитание и приобретенные привычки. Это можно узнать из представленных примеров. В этом все согласны и этому не противоречит никто даже из тех, которые привыкли в обществе много говорить и пустословить. Отрывок 59. Ехс. De sent. Mai. Р. 280, 231; N. 84; Mul. 58. При Феодосии возмутился Максим, на Римскую державу напали варвары. Между ними распространился слух, что римляне собирают многочисленное войско. Рассуждая о своей опасности, варвары прибегнули к своей обыкновенной хитрости: они скрылись в болотах македонских 214 . Всему свету известно, что если бы Римская держава отстала от неги и принялась за оружие, то не оставила бы ни одной части земли непокоренной. Но в естество человеческое Бог вмешивает что-нибудь худое: подобно тому, как он придает морским ракам опасную желчь и розам – колючки, так во властителях посевает сластолюбие и празднолюбие, и хотя цари могли бы устроить род человеческий и совокупить его в одно общество, но, обращаясь к тленному, они предаются удовольствиям и не ищут бессмертной славы. Отрывок 60. Там же, Mai, 281; N. 85, Mul. 59. По-видимому, человек более поддается почестям, чем несчастью. Придворные царя Феодосия оказывали чрезвычайные почести Татиану, клятвенно обещали ему от царя прощение за все прошедшее и подавали ему большие надежды в будущем. Этим убедили его привести сына своего Прокла. Они заключили Прокла в темницу, а Татиана отправили в Ликию, лишив его сына 215 . Отрывок 61. Ехс. De leg. Р. р. 21 sq.; N. 52; Mul. 60. |
|
|
