| – Захарыч! И опять не слыхал Захарыч, выбирал из головы, над ухом, запутавшуюся пчелу. Все то же. Все так же, бывало, и дед Софрон. И тут увидал Данила Степаныч лоскутное одеяло на плетне и выглядывающего светловолосого мальчишку в белой рубашке. Мальчишка смотрел на него из-за колышков прясла, выглядывал одним глазом, прячась за колышек. Поманил его Данила Степаныч палкой, но мальчишка совсем укрылся за одеяло. Тут услыхал Данила Степаныч молодой бабий окрик: – Поди, Ванюшка! Данил Степаныч зовет, поди… И тут увидал Данила Степаныч в пролете плетневого сарайчика молодуху в белом платочке и голубой баске. Кланялась ему. Кто такая? – А ты кто ж такая? – спросил он, подымая палку. – Здравствуйте, Данил Степаныч… А Софья я, внучка вот дедушкина, Иван Захарычева. А тот мой, Ванюшка мой… Поди, Ванюшка, не бойся… Но Ванюшка и теперь не шел, выглядывал половиною головы из-за одеяла. Трещал плетнем. – Аа… Во-он вы ктоо! Ну-ну, покажись, покажись… Даа, вон вы ктоо! Ишь ты, хорошая какая… бабочка… И слово, давно не приходившее на язык, вышло у него ласково – бабочка. Чернобровенькая была она, как галочка, смуглая от загару, тонколицая, с бойким взглядом, сухощавая, складная. Тут и Захарыч услыхал говор, подошел, перебирая поясок на ситцевой белой рубахе в черных горошинках, и сказал, взглядом пытая бабу: – А Софьюшка вот… сресалева-то… Побывать вот пришла… на денечек… Тут уж и Ванюшка пересигнул плетень, подобрался сторонкой и поглядывал. Сучил босыми ногами в потемневших с росы розовых штанишках, похожий на мать – тонколицый, с черными бровками, в золотухе, сильно высыпавшей на губах и у носа. – Ванькя вот, Данил Степаныч… правнучек мой… дождался, Данил Степаныч… – Грамоте уж умеет, буковки уж разбирает… – сказала Софьюшка. – Та-ак. Вот и расти. А там Николя мой приставит его куда там… – сказал Данила Степаныч, оглядывая Ванюшку, закусившего рукав рубахи. – Чего портки-то как обросил?! – Покорно вас благодарим, Данила Степаныч… – быстро заговорила баба. – Только бы вам веку Господь послал. |
| — А вот тут скоро будет и кузница! — сказал Ноздрев. Немного прошедши, они увидели, точно, кузницу, осмотрели и кузницу. — Вот на этом поле, — сказал Ноздрев, указывая пальцем на поле, — русаков такая гибель, что земли не видно; я сам своими руками поймал одного за задние ноги. — Ну, русака ты не поймаешь рукою! — заметил зять. — А вот же поймал, нарочно поймал! — отвечал Ноздрев — Теперь я поведу тебя посмотреть, — продолжал он, обращаясь к Чичикову, — границу, где оканчивается моя земля. Ноздрев повел своих гостей полем, которое во многих местах состояло из кочек. Гости должны были пробираться между перелогами и взбороненными нивами. Чичиков начинал чувствовать усталость. Во многих местах ноги их выдавливали под собою воду, до такой степени место было низко. Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь. Прошедши порядочное расстояние, увидели, точно, границу, состоявшую из деревянного столбика и узенького рва. — Вот граница! — сказал Ноздрев. — Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, которым вон синеет, и все, что за лесом, все мое. — Да когда же этот лес сделался твоим? — спросил зять. — Разве ты недавно купил его? Ведь он не был твой. — Да, я купил его недавно, — отвечал Ноздрев. — Когда же ты успел его так скоро купить? — Как же, я еще третьего дня купил, и дорого, черт возьми, дал. — Да ведь ты был в то время на ярмарке. — Эх ты, Софрон! Разве нельзя быть в одно время и на ярмарке и купить землю? Ну, я был на ярмарке, а приказчик мой тут без меня и купил. — Да, ну разве приказчик! — сказал зять, но и тут усумнился и покачал головою. Гости воротились тою же гадкою дорогою к дому. Ноздрев повел их в свой кабинет, в котором, впрочем, не было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то есть книг или бумаги; висели только сабли и два ружья — одно в триста, а другое в восемьсот рублей. Зять, осмотревши, покачал только головою. |
| Что, наконец, стоило только показаться в высшем обществе Зине, а маменьке поддержать ее, то все, решительно все, будут в ту же минуту побеждены и что никто из всех этих графинь и княгинь не в состоянии будет выдержать той мордасовской головомойки, которую способна задать им одна Марья Александровна, всем вместе или поодиночке. Вследствие всех этих соображений Марья Александровна и летела теперь в свое поместье за Афанасьем Матвеевичем, в котором, по ее расчету, предстояла теперь необходимая надобность. Действительно: везти князя в деревню значило везти его к Афанасию Матвеичу, с которым князь, может быть, и не захотел бы знакомиться. Если же, сам Афанасий Матвеич произнесет приглашение, тогда дело принимало совсем другой вид. К тому же явление пожилого и сановитого отца семейства, в белом галстухе и во фраке, со шляпой в руке, приехавшего нарочно из дальних стран по первому слуху о князе, могло произвести чрезвычайно приятный эффект, могло даже польстить самолюбию князя. От такого настойчивого и парадного приглашения трудно и отказаться, думала Марья Александровна. Наконец карета пролетела три версты, и кучер Софрон осадил своих коней у подъезда длинного одноэтажного деревянного строения, довольно ветхого и почерневшего от времени, с длинным рядом окон и обставленного со всех сторон старыми липами. Это был деревенский дом и летняя резиденция Марьи Александровны. В доме уже горели огни. — Где болван? — закричала Марья Александровна, как ураган врываясь в комнаты. — Зачем тут это полотенце? А! он утирался! Опять был в бане? И вечно-то хлещет свой чай! Ну, что на меня глаза выпучил, отпетый дурак? Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Гришка! Зачем ты не обстриг барина, как я тебе на прошлой неделе приказывала? Марья Александровна, входя в комнаты, собиралась поздороваться с Афанасием Матвеичем гораздо мягче, но, увидев, что он из бани и с наслаждением попивает чай, она не могла удержаться от самого горького негодования. В самом деле: столько хлопот и забот с ее стороны и столько самого блаженного квиетизма со стороны ни к чему не нужного и не способного к делу Афанасия Матвеича; такой контраст немедленно ужалил ее в самое сердце. |
| 92; VII 19; ср. Ук. ист. Софокл (III в.), автор законопроекта, по которому никто не может быть схолархом без решения народного собрания V 38 Софрон (сер. V в.), поэт из Сиракуз, создавал литературные обработки долитературного мима III 18 Софрониск, скульптор, отец Сократа II 18, 40 Софрониск, сын Сократа и Мирто II 26 Спевсипп IV 1–5; I 14; III 4, 43, 46; IV 14; V 86; соим. IV 5; ср. Ук. ист. Стесиклид Афинский, автор хронологий. См. Ук. ист. Стильпон II 113–120; I 16; II 100, 105, 111, 112, 126, 134; VI 76; VII 2, 24; IX 61, 109 Стратон V 58–64; II 67; V 53, 56, 57, 68; соим. V 61; ср. Ук. ист. Стримон, отец мудреца Симона I 106 Сулла Корнелий Луций, римский полководец, диктатор в 82– 79 гг. IV 4 Сфер VII 177–178; VII 37, 177, 185; IX 15; ср. Ук. ист. Тевтам, отец мудреца Бианта I 82, 88 Телавг, пифагореец, сын Пифагора I 15; VIII 43, 50; ср. Ук. ист. Телевтагор, отец Зенона Элейского IX 25 Телекл, вместе с Евандром принял школу от Лакида в 215/14 г. IV 60 Телесфор, племянник диадоха Антигона, друг Менандра V 79 Телл, афинянин, которого Солон назвал самым счастливым I 50 Терпандр (VII в.), лирический поэт с Лесбоса, жил в Спарте, первое историческое лицо, в истории греческой музыки канонизировал семиструнную кифару II 104 Тиберий Клавдий Нерон, римский император в 14–37 гг. н. э. IX 109 Тимагор Гелосский, философ, ученик Феофраста, перешел к Стильпону II 113 Тимарх, киник, ученик Клеомена VI 95 Тимарх, ученик Аристотеля, упомянут в его завещании V 12 Тимарх, отец Тимона Флинунтского IX 109 Тимей Локрский, пифагореец, полулегендарный наставник Платона, под его именем бытовали различные пифагорейские и платонические сочинения III 52 Тимей из Тавромения (ок. 352–256), автор истории Сицилии с древнейших времен до гибели Пирра. См. Ук. ист. Тимократ, ученик Эпикура и брат эпикурейца Метродора, многолетний и ожесточенный оппонент последнего X 5, 16–23; ср. Ук. ист. Тимокреонт, поноситель Симонида Кеосского II 46 Тимолай Кизикийский, ученик Платона, возможно, идентичен Тимею из Кизика, который в 319 г. неудачно посягал на власть в своем городе III 46 |
| Постный кн. Иван Иванович Гагарин [см. Гагара], 1540 г. Постоев Гавриил, подьячий, 1604–1629 гг., Москва Постой Иван, крестьянин, 1495 г., Новгород Посульщиков Иван Мартемьянов Перепеча [см. Перепеча], середина XV в. Потана ( Потаня ), Потанин : Федор Иванович Потана Блохин [см. Блоха], первая половина XVI в.; Федор Иванович Потаня Аничков [см. Аничковы], тогда же [см. Стельный] Потанка , крестьянин, 1501 г., Ростов Потапуха Василий, крестьянин, 1524 г., Нижний Новгород Потатур Василий Арефьев, крестьянин, 1606 г., Арзамас Потахновы , крестьяне, 1564 г., Олонец Поташевский Бесстуж [см. Безстуж] Григорьевич, 1537 г., Кострома. Фамилия от сельца Поташева Потемин Постник [см. Постник], посадский человек, 1614 г., Тверь Потемкин Федор Иванович, стольник, 1658 г. [см. Вьялица] Потеряй Федор, крестьянин, 1606 г., Арзамас Потеряха Григорий, крестьянин, 1607 г., Нижний Новгород Потеряхин Арефа, крестьянин, 1606 г., Стародуб Потеха, Потехины : Логгин Потеха, крестьянин, 1627 г., Курмыт; Потеха Григорьев, крестьянин, 1598 г., Арзамас [см. Кочетгов, Опара, Потеханов, Тесто] Потеханов Наум, крестьянин, 1607 г., Арзамас; он же в другом акте Наум Потехин [см. Потеха] Потка , крестьянин, 1495 г., Новгород; Тимофей Поткин, посадник, 1436 г., Псков Потка – пташка, птичка Потопчин Борис Иванович, 1446 г., Углич; Дмитрий, 1565 г., Казань Поторочин Федор, земский судья, 1630 г., Устюг Потребинский Незамай [см. Незамай] Иванович, тысячник, 1550 г., Боровск; его отец Иван в 1514 г. взят в плен под Оршей; Федор Незамаев, 1604 г., Новгород Потребыш , крестьянин, 1545 г., Новгород Потребя Софрон, крестьянин, 1571 г., Новгород Потрясов Иов Иванович, 1604 г. Потул, Потуловы : кн. Игнатий Васильевич Потул Волконский, 1519 г.; Семен Андреевич Потулов, 1565 г., Казань; Потуловы, XVI–XVII вв., Рязанский уезд Потыкин Игнат Филиппович, 1524 г., Звенигород Потылицын Ананий, крестьянин, 1495 г., Новгород Похабовы : Федор, подьячий, 1554 г.; Григорий Похабов, подьячий, 1652 г., Верхотурье Похвисневы , вторая половина XVI в. и позже, Коломна; Федор Семенович, убит в 1579 г. под Торопцом; Павел Семенович, 1577 г. |
| Между тем я боялся выпустить из рук хлеб, потому что это было единственное орудие, которым мы могли воздействовать на Чукчу. Я обманывал его, делая вид, что бросаю хлеб в дупло, он поддавался, но скоро убеждался в обмане. Мы приходили в отчаяние. При этом он довольно громко хрюкал, и мы боялись, что кто-нибудь, проходя по дороге, может услышать его хрюканье, и тогда весь наш план разлетится в прах. Наконец я решился на героическое средство. Держа в руках хлеб таким образом, что Чукча все время видел его, я полез и дупло. Холодная сырость сейчас же охватила меня, а темнота, которая была в глубине его, как бы грозила мне, напоминая те самые тайные силы, которые всегда играли такую важную роль в сказаниях Веруньки. И тем не менее я стойко продолжал свое дело. — Чукча, Чукча!.. Милый Чукча! Экий же ты дурак… Поди ко мне, поди… — нежно говорил я, маня его хлебом. Чукча колебался, он стоял у самого дупла и уже решился просунуть в него голову. Аромат ржаного хлеба сильно раздражал его обоняние. Он понемногу подвигался и, наконец, весь вошел. Тут уже все дело зависело от моей ловкости. Надо было отдалить его на задний план, бросить там хлеб, а самому с быстротой молнии выскочить. Должно быть, на меня снизошло вдохновение, потому что я проделал это прямо с какой-то гениальной ловкостью и притом смело, быстро и решительно. Чукча выхватил из моих рук кусок хлеба и остался где-то в темноте. Я стремглав вылетел из дупла, и в тот же миг дыра уже была закрыта камнем, а камень притиснут стволом дерева, другой конец которого упирался в пень. Из дупла послышался неистовый крик Чукчи. Он толкался мордой в камень, шевелил его, но напрасно. Замок был заперт на двенадцать замков. В этот день наш подвиг не вызвал никаких осложнений. Но на другой день с утра началось волнение. Работник Софрон рассчитывал произвести свое приспособление с Чукчей на заре, пока еще все в доме спали. И он, проснувшись, когда все спали, начал разыскивать Чукчу, но нигде во дворе его не нашел. Он обошел все закоулки, побывал во всех сараях, на гумне, прошелся даже по саду, разумеется, в местах, доступных человеческой стопе. Но Чукчи нигде не оказалось. |
| – Ешь. Чего нос воротишь? Мяса хотела, а как упало, отворачиваешься. Лукашин сидел с краю, рядом с Анфисой. Она только что вернулась с пожни ходила с Софроном Игнатьевичем смотреть стога. Ей, видно, пришлось пробираться кустами и некошеными травниками, – к намокшему платью на плечах и на спине пристали травяные семена, какой-то белый пух. Она заботливо подкладывала ему свой хлеб и изредка, украдкой, из-под белого платка, надвинутого на самые брови, косила в его сторону черным улыбающимся глазом. Лукашин вдыхал аромат разнотравья и росяной свежести, идущий от Анфисы, хмурился, когда встречался с лукавым, подстерегающим взглядом Варвары. Разговорились, когда немного утолили голод. Опять те же вопросы: что на фронте? Софрон Игнатьевич, свернув цигарку, полюбопытствовал: – А как насчет второго фронта? Слышно чего? Ложки в мисках замерли, но после ответа Лукашина – яростная стукотня, возмущенные голоса: – О чем думают? – Союзнички… – Мы этих союзничков отведали – в какой деревне могилы не оставили… – Да уж так, Иван Дмитриевич, может, и неладно теперь говорить, вздохнула Василиса, – а только у нас от этих американ да англичан с двадцатого слезы не высохли. И что они вытворяли здесь, на Пинеге, – страх вспомнить… У моей сестры был сынок Ваня – весь-то мальчишечко тринадцати годков. Ну, послала сестра Ваню к тетке, в соседнюю деревню… А ребенок что? Попались на дороге патроны стреляные – идет, играет этими патронами. А тут американы, англичаны, – увидели, схватили ребенка. Тетка прибежала вечером ни жива ни мертва: “Выручайте Ваню”. Мы с сестрой к американам, добрались до ихнего начальника, в ноги падаем: “Отпустите ребенка”. А начальник, рыжий, здоровенный такой, ногами топает, лопочет по-своему: “Партизан, партизан…” да сестре тычет крестик на белом шнурке – а это Ванин нательный крестик… Сестра как увидела крестик-то – умом пошатнулась. Так и доживала, бедная… Ну а Ваню, – всхлипнула Василиса, – весной у берега нашли… всю зиму в проруби пролежал… После тягостного молчания Варвара, присмирев, вздохнула: |
| Вот картина гражданского суда, как он производился в описываемое время. Пред судьею являются двое тяжущихся: один – монах Игнатий, митрополичий посельский, другой – мирянин, землевладелец, Семен Терпилов. Игнатий начал: «Жалоба мне, господин, на этого Сеньку Терпилова: косит он у нас силою другой год луг митрополичий, а на лугу ставится 200 копен сена, и луг тот митрополичий исстарины Спасского села». Судья сказал Сеньке Терпилову: «Отвечай!» Сенька начал говорить: «Тот луг, господин, на реке на Шексне – земля великого князя, а тянет исстари к моей деревне Дорофеевской, а кошу тот луг я и сено вожу». Судья спросил старца Игнатия: «Почему ты называешь этот луг митрополичьим исстари Спасского села?» Игнатий отвечал: «Луг митрополичий исстари: однажды перекосил его у нас Леонтий Васильев, и наш посельский с ним судился и вышел прав; грамота правая у нас на тот луг есть, а вот, господин, с нее список пред тобою, подлинная же в казне митрополичьей, и я положу ее пред великим князем». Судья велел читать список с правой грамоты, и читали следующее: Судил суд судья великой княгини Марфы, Василий Ушаков, по грамоте своей государыни, великой княгини. Ставши на земле, на лугу на реке Шексне, перед Василием Ушаковым, митрополичий посельский Данило так сказал: «Жалоба мне, господин, на Леонтия Васильева сына; перекосил он пожню митрополичью, ту, на которой стоим». Судья сказал Леонтию: «Отвечай!» Леонтий начал: «Я, господин, эту пожню косил, а межи не ведаю; эту пожню заложил мне в деньгах Сысой Савелов: а вот, господин, тот Сысой перед тобою». Сысой стал говорить: «Эта пожня, господин, моя; заложил ее Леонтию я, и указал я ему косить по те места, которые Данило называет своими; до сих пор моей пожне была межа по эти места. А теперь, господин, вели Даниловым знахарям указать межу; как укажут, так и будет, душа их поднимет, а у меня этой пожне разводных знахарей нет». Судья спросил митрополичьего посольского Данила: «Кто у тебя знахари на эту пожню, на разводные межи?» Данило отвечал: «Есть у меня, господин, старожильцы, люди добрые, Увар, да Гавшук, да Игнат; а вот, господин, эти знахари стоят перед тобою». Судья обратился к Увару, да к Гавшуку, да к Игнату: «Скажите, братцы, по правде, знаете ли, где митрополичьей пожне с Сысоевою межа? поведите нас по меже!» Увар, Гавшук и Игнат отвечали: «Знаем, господин; ступай за нами, мы тебя по меже поведем». И повели они из подлесья от березы да насередь пожни к трем дубкам, да на берег по ветлу по виловатую, по самые разсохи, и тут сказали: «По сих пор знаем: это межа митрополичьей пожне с Сысоевою». Судья спросил Сысоя: «А у тебя есть ли знахари?» Сысой отвечал: «Знахарей у меня нет: их душа поднимет». Тогда обоим истцам назначен был срок стать перед великою княгинею у доклада; посельский Данило стал на срок, но Сысой не явился, вследствие чего Данилку оправили и пожню присудили к митрополичьей земле; а на суде были мужи: староста арбужевский Костя, Иев Софрон, Костя Савин Дарьина, Лева Якимов, Сенька Терпилов. |
| Так называемый Енгонасий 41 подавляет вредное животное, и удостаивается чести орел, пожирающий Прометея, создателя человека. Хорош Цикн. Хороши сыновья Зевеса, похитители дочерей Левкиппа 42 еще лучше их Елена, которая, оставивши белокурого Менелая, ушла за чалмоносным и покрытым золотом Парисом. Справедлив и Софрон, который поселил эту блудодейцу в елисейские поля. Но эта дочь Тиндара не включена в число бессмертных, и Эврипид справедливо представляет ее убиваемою Орестом. Мы знаем два вида духов, из которых один называется душою, а другой выше души и есть образ и подобие Божие. Тот и другой дух находился в первых человеках, так что они с одной стороны состояли из вещества, с другой были выше его. Дело вот в чем. Ясно, что устройство мира и все творение произошло из вещества, самое же вещество сотворено Богом; вещество было грубо и не образовано прежде, чем разделились элементы, а по разделении их сделалось украшенным и благоустроенным. Итак, небо и звезды на нем состоят из вещества, и земля со всеми предметами, находящимися на ней, имеет такой же состав, так что все имеет одинаковое происхождение. Несмотря на то есть некоторое различие между вещественными тварями: одна прекраснее другой, а другая прекрасна сама по себе, но уступает ей, как более прекрасной. Так, строение тела представляет собой один состав и имеет одну и ту же причину своего происхождения; несмотря на то есть между частями его различие по достоинству: иное – глаза, иное – уши, иное украшение волосяное, состав внутренностей, мозгов, мозгов, костей и нервов; но при таком различии частей тела в общем составе его находится величайшая гармония. Подобным образом и мир, заключающий в себе более или менее прекрасные произведения могущества Творца, по воле Его получил вещественный дух 43 . В этом может ясно убедиться тот, кто не отвергает с гордостью Божественных откровений, в разные времена изложенных письменно, которые делают читающих их любезными Богу. Итак, демоны – так вы их называете – которые составлены из вещества и получили от него дух, сделались невоздержанными и безнравственными; одни из них обратились к более чистому веществу, а другие избрали более низкое и по подобию его расположили жизнь свою. |
| — Но мы не дадим Чукчу! — сказал я. — Как же мы не дадим его? Они гораздо сильнее нас, — возразила Верунька. — Софрон — это силач. Он одной рукой экипаж тащит… — А мы начнем ныть и кричать! — предложил я. Но Верунька только горько улыбнулась. А уж шла шестая неделя. Еще несколько дней — и Чукчи не станет. Его “приспособят”. Мы еще не знали, каким образом нам это удается, но мы решили ни в каком случае не допустить этого. Я не мог знать, что сидит в этой черненькой головке Веруньки, но я верил, что она непременно придумает, и потому был почти спокоен за судьбу Чукчи. И дня через два после нашего разговора Верунька сказала мне: — Я знаю, что надо сделать для Чукчи. Его надо спрятать. — Как спрятать? Куда? — Мы найдем… Вот пойдем-ка обойдем сад. Обшарим все уголки. Мы непременно что-нибудь найдем. Сад был не наш, а помещичий. Он занимал десятин восемь земли. Это был очень старый сад, в одной своей части, которая примыкала к реке, совершенно запущенный. Там росли вербы, тополя, дубы. Внизу страшно разросся кустарник, сделавший эту часть сада почти непроходимой. Все тополя были сплошь унизаны вороньими и галчиными гнездами, которые, помещаясь там и здесь между двух ветвей, казались крупными черными плодами. Это было настоящее воронье царство. Ранней весной они уже начинали копошиться в своих гнездах. Молодые, только прошлым летом рожденные, выбирали места и все лето занимались постройкой гнезд, чтобы в будущем году поселиться в них. Они огромной черной стаей улетали на поле за пищей, a перед вечером все возвращались к своим гнездами подымали неистовое галдение. Никто не мешал им здесь жить, они завладели этой частью сада и царили в ней. Их были тысячи, а может быть, десятки тысяч; с каждым годом число их возрастало. Почем знать, если бы против них вооружились, может быть, они пошли бы войной! По крайней мере, в сказаниях Веруньки эти вороны и галки фигурировали в качестве крайне воинственного племени. Мы с Верунькой долго бродили по этой части сада, и тут-то фантазия моей сестренки почерпнула много нового материала для ее будущих сказаний, которые она сообщила мне потом, когда я приезжал домой из гимназии. |
|
|
