| В этих видах он сохранял свое безмолвие около трех лет. За несколько времени до исхода этого срока он перестал посещать и обитель по воскресным и праздничным дням. Один брат носил ему и пищу в пустынь, особенно в зимнее время, когда у о. Серафима не было своих овощей. Пища приносилась однажды в неделю, в день воскресный. Трудно было назначенному брату совершать это послушание в зимнее время! Дороги в пустынь о. Серафима не было. Бредет он, бывало, во время вьюги по снегу, утопая в нем по колени, с недельным запасом в руках для старца – молчальника!.. Вошедши в сени, носивший брат, обыкновенно, произносил молитву. Старец, сказавши про себя: аминь, отворял дверь из келлии в сени. Сложив руки на груди крестообразно, он становился у дверей потупив лицо долу на землю: сам ни благословит брата, ни даже взглянет на него. А пришедший брат, помолившись, по обычаю, и поклонившись старцу в ноги, полагал пищу на лоточек, лежавший на столе в сенях. С своей стороны о. Серафим клал на лоточек же или малую частицу хлеба или немного капусты. Пришедший брат внимательно замечал это. Сими знаками старец безмолвно давал знать, чего принести в будущее воскресенье: хлеба или капусты. И опять принесший брат, сотворив молитву, кланялся старцу в ноги и, попросив молитв его о себе, возвращался в обитель, не услышавши от о. Серафима ни единого слова. Все это были только видимые, наружные знамения молчальничества. Существо же подвига состояло не в наружном удалении от общительности, но в безмолвии ума, в отречении от всяких житейских помыслов для чистейшего посвящения себя Господу. Такое молчальничество, по описанию самого старца, имело многие плоды. Оно решительно обезоруживало диавола для борьбы с пустынножителем. «Когда мы в молчании пребываем – говорил о. Серафим, – тогда враг, диавол, ничего не успеет относительно к потаенному сердца человеку: сие же должно разуметь о молчании в разуме. Оно рождает в душе молчальника разные плоды духа. От уединения и молчания – говорил он – рождаются умиление и кротость: действие сей последней в сердце человеческом можно уподобить тихой воде Силоамской, которая течет без шума и звука, как говорит о ней пророк Исаия: воды Силоамли текущие тисе (тихо) ( Ис. 8:6 ). |
| Инструктором по вязке был отец Петр, соловецкий инок. Лет уже более тридцати занимался он этим делом. Руки у него были, как дубовые корневища: суковатые, корявые, перекореженные, с твердыми, как железо, ногтями, но крепости в пальцах необычайной; металлические номерные бляшки, потолще серебряного рубля, двумя пальцами в трубки скатывал, а собой был невелик и широк в плечах, человек, как человек. Раз в июле, в субботу, приходит он утром на вязку, потолковал с конвойным и к нам: – Нынче вы, братики, одни работайте… без меня. – Заболел, что ли, отец Петр? – Нет, слава Богу, носит Господь, милует… Иное у нас дело нынче – погребение. – А кто ж у вас, отец, помер? – Схимник наш, молчальник, что в затворе пребывал. Он и преставился Господу, а когда – того не знаем. Сухарики-то ему раз в неделю носили. По субботам. Нынче утречком пришли, вступили в затвор, а он, голубчик, лежит перед образом, лбом в землю уперся… Должно земной поклон клал и в тот самый раз Господь его душеньку принял. Сладостно это, утешно, и честь старцу великая, значит, венец райский заслужил… А стать тому должно еще в середу или во вторник. Сухарики-то старые непоедены и масло в лампаде все выгорело… – Потухла лампада? – вскрикнул я невольно. – Нет, тлелась еще малым светом. Подлинно – неугасимая. В фитильке малая толика елея оставалась. – И не перетухла? – Не допустили того. Подлили из склянницы с великим бережением, она и снова засияла перед лицом Господа… – Засмердел он, молчальник, али навроде мошшей вышел? – поинтересовался один из нашей артели крестьянин-повстанец. – Нет, будто духом не отдает… Да и откуда духу в нем взяться? Высох он, как лист, подвижник наш… По своей святой жизни. Утробу свою испостил, кости да кожица. – Такое возможно… Конечно, и от праведной жизни тоже бывает, чтобы, значит, не гнить, бывает, это верно… Хоронили в лесу, около земляной кельи, и нас никого туда не пустили, даже священников, но весть о смерти схимника взволновала многих в кремле. О ней говорили, ощупью искали в ней какого-то сокровенного смысла, тайного знамения. |
| И, обратившись, он увидал своего брата пригвожденным ко кресту, как Христос. – Вот какой славы сподобился брат твой! Воздай же славу Тому, Кто прославляет истинно любящих Его! Глава 66. Жизнь отшельника аввы Феодосия Вот, с ним тебе предстоит борьба. Авва Антоний, основатель и настоятель лавры Илиотской, рассказал нам об авве Феодосии молчальнике то, что слышал от него самого. «Прежде чем удалиться в пустыню, – рассказывал авва Феодосии, – в состоянии духовного восторга я видел Юношу, лицо Которого сияло светлее солнца. Взяв меня за руку, Он сказал: «Пойдем, тебе предстоит состязание», – и привел меня в театр, обширности которого я не могу описать. Весь театр был наполнен зрителями. Одна часть их была в белых одеждах, другие были черны, как эфиопы. Юноша привел меня на середину театра. Здесь я увидел эфиопа необыкновенного роста: голова касалась облаков. Он был безобразен и имел вызывающий вид. Явившийся Юноша говорит мне: «Вот с ним тебе предстоит борьба». При виде исполина я пришел в ужас и задрожал… – Кто же из людей с одними человеческими силами может бороться с ним?! – воскликнул я, обращая умоляющие взоры на приведшего меня Юношу. – А ты все-таки бодро выходи против него. Я буду при состязании… Сам буду Судьей и вручу тебе победный венец. Мой противник также выступил на середину, и мы начали борьбу. Быстро явился дивный Судья и вручил мне венец. И вот – все множество эфиопов с воплем вдруг исчезли. Тогда люди, облеченные в белые одежды, воссылали хвалы Тому, Кто помог и доставил мне славную победу. К главе 66 О видениях см. прим. к гл. 51. Подобного рода видения часто встречаем в рассказах о св. мучениках. Глава 67 Он тридцать пять лет провел в уединении Об этом же авве Феодосии молчальнике поведал нам ученик его авва Кириак, что он тридцать пять лет провел в уединении, причем постился по два дня и хранил совершенное молчание – не говорил ни с кем. Если же хотел что-либо сказать, выражал это знаками. И авва Кириак видел его в лавре Илиотской, потому что прожил в ней десять лет. К главе 67 |
| Раз, в июле, в субботу, приходит он утром на вязку, потолковал с конвойным – и к нам: Нынче вы, братики, одни работайте... без меня. Заболел, что ли, отец Петр? Нет, слава Богу, носит Господь, милует... Иное у нас дело нынче – погребение. А кто ж у вас, отец, помер? Схимник наш, молчальник, что в затворе пребывал. Он и преставился Господу, а когда – того не знаем. Сухарики-то ему раз в неделю носили. По субботам. Нынче утречком пришли, вступили в затвор, а он, голубчик, лежит перед образом, лбом в землю уперся... Должно, земной поклон клал, и в тот самый раз Господь его душеньку принял. Сладостно это, утешно, и честь старцу великая, значит, венец райский заслужил... А стать, тому должно, еще в середу или во вторник. Сухарики-то старые непоедены, и масло в лампаде все выгорело... Потухла лампада? – вскрикнул я невольно. Нет, тлелась еще малым светом. Подлинно – неугасимая. В фитильке малая толика елея оставалась. И не перетухла? Не допустили того. Подлили из скляницы с великим бережением, она и снова засияла перед лицом Господа... Засмердел он, молчальник, али, навроде, мошшей вышел? – поинтересовался один из нашей артели крестьянин-повстанец. Нет, быдто духом не отдает... Да и откуда духу в нем взяться? Высох он, как лист, подвижник наш... По своей святой жизни. Утробу свою испостил, кости да кожица. Такое возможно... Конечно, и от праведной жизни тоже бывает, чтобы, значит, не гнить, бывает, это верно... Хоронили в лесу, около земляной кельи, и нас никого туда не пустили, даже священников, но весть о смерти схимника взволновала многих в кремле. О ней говорили, ощупью искали в ней какого-то сокровенного смысла, тайного знамения. В этих разговорах вспомнили о другой смерти, о мученической кончине несчастного императора. Вспомнил первым старый-престарый генерал Кострицин, с конца прошлого века уже живший на пенсии не то в Чухломе, не то в Судогде, откуда и взяли его на Соловки, за неимением там иной золотопогонной контры. И нам не мешало бы панихидку по государю императору отслужить. День-то кончины, вот он, через недельку, – сказал он, думая, вероятно, и о своей близкой смерти, которая пришла к нему в этом же году. |
| Инструктором по вязке был отец Петр, соловецкий инок. Лет уже более тридцати занимался он этим делом. Руки у него были, как дубовые корневища: суковатые, корявые, перекореженные, с твердыми, как железо, ногтями, но крепости в пальцах необычайной; металлические номерные бляшки, потолще серебряного рубля, двумя пальцами в трубки скатывал, а собой был невелик и широк в плечах, человек, как человек. Раз в июле, в субботу, приходит он утром на вязку, потолковал с конвойным и к нам: – Нынче вы, братики, одни работайте… без меня. – Заболел, что ли, отец Петр? – Нет, слава Богу, носит Господь, милует… Иное у нас дело нынче – погребение. – А кто ж у вас, отец, помер? – Схимник наш, молчальник, что в затворе пребывал. Он и преставился Господу, а когда – того не знаем. Сухарики-то ему раз в неделю носили. По субботам. Нынче утречком пришли, вступили в затвор, а он, голубчик, лежит перед образом, лбом в землю уперся… Должно земной поклон клал и в тот самый раз Господь его душеньку принял. Сладостно это, утешно, и честь старцу великая, значит, венец райский заслужил… А стать тому должно еще в середу или во вторник. Сухарики-то старые непоедены и масло в лампаде всё выгорело… – Потухла лампада? – вскрикнул я невольно. – Нет, тлелась еще малым светом. Подлинно – неугасимая. В фитильке малая толика елея оставалась. – И не перетухла? – Не допустили того. Подлили из склянницы с великим бережением, она и снова засияла перед лицом Господа… – Засмердел он, молчальник, али навроде мошшей вышел? – поинтересовался один из нашей артели крестьянин-повстанец. – Нет, быдто духом не отдает… Да и откуда духу в нем взяться? Высох он, как лист, подвижник наш… По своей святой жизни. Утробу свою испостил, кости да кожица. – Такое возможно… Конечно, и от праведной жизни тоже бывает, чтобы, значит, не гнить, бывает, это верно… Хоронили в лесу, около земляной кельи, и нас никого туда не пустили, даже священников, но весть о смерти схимника взволновала многих в кремле. О ней говорили, ощупью искали в ней какого-то сокровенного смысла, тайного знамения. |
| Это ряд публицистических статей, в которых один человек поучает других, как им жить и что им делать. Как мы раньше упоминали, Достоевский уже и в романах своих делал попытки учить людей. Учительство мы обнаружили и в " Преступлении и наказании " , и в «Идиоте», и в «Бесах». В последнем романе Достоевского, в " Братьях Карамазовых " , учительство особенно сильно выдвигается. Там сделана попытка нарисовать, в лице старца Зосимы, идеальный образ учителя. Но достаточно сравнить безжизненные, деревянные поучения Зосимы с вдохновенными речами Ивана или Дмитрия Карамазовых, чтоб понять, что истины Достоевского так же боятся общеобязательности и так же не выносят ее, как обыкновенные люди — свободу. Устами Зосимы говорит тот же автор, что и устами его подпольных героев, и иной раз говорит то же, что и они говорят, но мы слышим только голос всемства. Получается приблизительно то же, что получилось у Достоевского с отцом Ферапонтом. Когда Достоевский задался целью изобразить такого молчальника, который бы пришелся по вкусу всемству, у него вышла почти комическая фигура. Когда же он писал своего Кириллова, которого пришлось даже осудить на самоубийство, создалась грандиозная и потрясающая фигура великого молчальника. Достоевский захотел, чтобы речи Зосимы были понятны всем, вплоть до Клода Бернара. И всем они точно понравились, на них читатели — те читатели, которые знают, что такое жизнь и что такое смерть, — отдыхали. Читая эти пространные наставления, дивишься, как хватало терпения у Достоевского писать их. В них нет и следа того душевного напряжения, того «невесомого», которым умел потрясать души Достоевский и которое дало Паскалю загадочное право противопоставить слабый мыслящий тростник всему огромному миру. Поразительно, что у Достоевского даже Смердяков назван (не побоялся Достоевский!), правда, один только раз, «созерцателем». Зосима же, как и его ученик Алеша, уже «деятели», т. е. те представители всемства, для которых нет ничего выше достоверности и самоочевидных истин, которые для всего, даже для «каприза», прежде всего требуют гарантий. |
| XXI век — век лжи цветущей и процветающей. Ещё Патриарх Алексий II говорил, что ХХ век устал от слов. Сегодня политика и дипломатия всё чаще строятся на принципе: «Один пишем, два — в уме». Все произносят высокие, правильные слова, но часто за этими словами ничего не стоит. Для многих современных общественных деятелей расхождение слов с делами — даже не предмет стыда. Поэтому слова воспринимаются ныне как пена над кружкой пива, как мираж, как нечто, к чему прислушиваться нет никакого смысла. Молчание — золото Не таково евангельское отношение к слову. «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет» (Мф. 5, 37), а все клятвенные выражения — «голову даю на отсечение», «только через мой труп», — безусловно, от лукавого. Вот почему нам, дорогие друзья, нужно долго думать, прежде чем изречь слово. Последствия необдуманного, неосторожного, ложного слова всегда бывают не в пользу того, кто пулемётной очередью испущает из своих уст напыщенную ложь. Русский народ всегда знал цену слову, говоря: «Слово — серебро, молчание — золото». В Древней Руси человек, отваживающийся взять в руки перо, чтобы на хартии начертать «последнее сказание», предварял свою литературную деятельность ни чем иным, как молчальничеством. Молчальниками были наши знаменитые летописцы. Молчальниками были и те иноки, которые, умудрившись духовно, затем изрекали или писали духовное слово. Оставим для домашнего задания размышление о том, как в нашей собственной жизни избегать лжи большой и маленькой. Скажем в заключение, что только подлинная любовь может научить нас различать добро и зло на уровне мыслей и слов. Иногда бывает и так, что несоответствующее действительности по форме истинно по сути. Ведь в общении с людьми главное — руководствоваться желанием сберечь внутренний мир человека, не подвергая слушателя непосильному для него искушению. Подготовил Леонид Виноградов Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| Пахомий пользовался уважением и любовью Иверских настоятелей, архимандритов Лаврентия и Вениамина, которые сами проходили жизнь подвижническую и сочувствовали его духовному настроению. Он дожил свой век и скончался простым монатейным монахом. В течение 20-ти лет он жил в одной келлии в верхнем этаже братского корпуса, но по распоряжению монастырского начальства под конец жизни своей был перемещен в другую келлию, находившуюся в нижнем этаже, низменную и сырую, которая очень вредно повлияла на его и без того слабое здоровье. Трудно было старцу-молчальнику жить в этой келлии; но он все терпел, редко, когда жаловался близкой к нему Иверской братии на ее неудобство, а только видимо слабел и дряхлел. С наступлением 1886 года, о. Пахомий стал некоторым из друзей своих духовных прикровенно предрекать, что этот год будет последним в его жизни. Все складывал руки на груди, по примеру покойников, указывал на небо, а потом на землю, давая понять, что скоро душа его оставит сей мир, а тело опущено будет в землю. В начале 1886 года впервые был напечатан акафист св. праведному Иакову, Боровичскому чудотворцу, еще во дни настоятельства в Иверском монастыре архимандрита Вениамина. По напечатании этого акафиста положено в Иверском монастыре соборне совершать его еженедельно по вторникам пред ракой мощей св. праведного Иакова. О. Пахомий с великим утешением отнесся к этому молитвенному чествованию и прославлению многочтимого им угодника Божия. Когда акафист читался у раки мощей св. праведного Иакова, старец-молчальник с радостным выражением лица всегда его выслушивал, показывая нередко потом братии рукою, как он рад, что, наконец, и св. Иаков имеет акафист, в честь его составленный, как и прочие великие чудотворцы земли Русской. В августе 1886 года о. Пахомий стал видимо ослабевать в силах телесных и очень изменился. Близкие к нему лица из братии Иверской желали снять с него фотографическую карточку, но старец решительно от этого отказался, замахал рукою и начал плевать, что означало у него крайнюю степень неудовольствия. |
| Молчальник – Тихон Святогорский (Память 13 августа). Отец Тихон в мире Тимофей, родом из-под Устюга, сын бедного поселянина-перевозчика. От самой юности желание благоугождать Господу и хранить непорочность пути своего пред Ним занимало и чрезвычайно действовало на сердце Тимофея, так что он решился вовсе оставить мир и на пустынных пажитях Валаама укрепить свой дух опытами строгого подвижничества. Там он принимал начатки иночества, там в изнурительных трудах безусловного послушания истощал он свои силы физические, между тем, как сердце его разогревалось сладкою любовью к кроткому Иисусу и преисполнялось религиозными чувствами необходимости, еще здесь в жизни, стать выше своей собственной природы, усвоить себе таинственно, укоренить глубоко и затаить от людей в сердце своем радости царствия Божия, т.е. здесь уже слиться духом своим в один дух с Господом. Его только любить, желать и искать. О. Тихон, среди мира и пространства жизненных путей, приучал себя думать, что для него в целом мире – только он сам и Бог , как выразился преп. Антоний Великий , или, что все одно и то же, чтоб, кроме Бога и своих слабостей, ничего не видеть и не знать, и чтобы никакая укоризненная мысль, особенно в рассуждении ближних, не касалась ума его. Лет до 20 отец Тихон подвизался на Валааме изумительным образом и, наконец, чтоб праздностью бесед не отвлекаться от Иисусовой молитвы, стяжанной строгими трудами послушания, придумал связать свои уста молчанием. Вследствие сего, о. Тихон притворился, будто апоплексический удар поразил языки его; на все вопросы начальства и братии он начал отделываться минами, а потом мало-помалу утвердился в подвиге молчания и вышел из него победителем. Носились, впрочем, слухи, и все знали, что отец Тихон притворно, а не по болезни, молчал; но никто не был в силах развязать его языка ни убеждениями, ни ласковостью, ни легкой пыткой, исключая некоторых особенных случаев и крайностей, когда сам он, без всякой просьбы со стороны других, раскрывал свои уста, из которых раздавались слова утешения и назиданий; но это было так редко, так таинственно, что только те знали, кто удостаивался его собственного расположения и доверчивости, или, справедливее сказать, кто был в опасности и в отчаянном положении. |
| Странным казалось бы, как это такая секта могла возникнуть и даже широко распространиться на Руси в то время, как уже более полсотни лет Русь жила с прорубленным на запад окном. Между тем на деле странным было бы отсутствие подобных сект. По свидетельству историков и в конце XVIII-ro стол., толпы народа жадно слушали пророчества ложных пророков; по деревням и селам бродили: юродивые, пророки, колдуны, кликуши, странники и страницы с нелепыми расказнями; суеверные обычаи сохранялись в полной силе, русские люди не работали в пяток постились 12 пятниц в Стародубском полку в церковном ходе водили жонку простоволосую, под именем Пятницы, молебствовали под дубом и пр . Страстью к диковинкам, юродам и блаженным заражены были и знатные люди того времени. В барских домах живали приживалки, которые толковали сны и приметы, гадали по картам и на кофейной гуще, лечили заговорами и снадобьями болезни, унимали домовых, спасали от порчи. Насколько поразительно было невежество и суеверие, видно из следующего факта: в 1770 году, в Яренском уёзде, три бабы кликали на четверых мужиков в порче посредством напускания по ветру каких-то дьявольских червяков. Оговоренных долго истязали: сначала сельский власти, потом Яре некая воеводская канцелярия, затем Устыжская консистория и провинциальная канцелярия. Наконец, отправили в Сенат вместе с поличным – с червяками. Сенат нашел их невинными и отправил домой; в дьявольских червяках увидел простых сушеных мух и опубликовал длинный обличительный указ против глупых судей. И основатель скопчества Селиванов является ни кем иным, как «великим волхвом и пророком над пророками». Его внешний вид, его подвиг молчальничества служили ему блестящей рекомендацией на Руси. За тридцать лет до него маску юродства, молчальничества и пророчества надел знаменитый хлыст Андреян Петров и повлиял даже на знатнейших бар. И к жившему одно время под колокольнею в селе Быкова Селиванову приходили крестьяне с великим благоговением и просили его, чтобы он «открылся им языком: Илия ли он пророк, или Енох, или Иван Богослов»? Но Селиванов «с огорчением сталь молиться Богу речью другим языком, что было им непонятно». Таков был основатель скопчества и такова среда, в которой он действовала |
|
|
