| Так же точно его не избавили от [всеобщей] ненависти и прежние его родственные отношения. Дело в том, что Ирод заставил Саломею, влюбленную в араба Силлая и желавшую выйти за него замуж, вступить в брак с некиим Алексой. При этом Ироду оказывала поддержку [императрица] Юлия; она-то именно и уговорила Саломею не отказываться от этого брака, чтобы не вызывать открытой вражды, так как Ирод поклялся, что поссорится с Саломеей, если она не выйдет за Алексу. Саломея подчинилась отчасти потому, что ее уговорила Юлия, жена самого Цезаря, а отчасти и потому, что та указала ей на всю выгоду этого брака. В это же самое время Ирод отправил дочь царя Архелая, бывшую замужем за его сыном Александром, назад к отцу ее и вернул ей из своих личных средств ее приданое, чтобы не было на этот счет никаких недоразумений между ними. 2. Ирод сам весьма заботливо занялся воспитанием детей сыновей своих (у Александра было от Глафиры двое мальчиков 1054 , а у Аристобула от Береники, дочери Саломеи, трое мальчиков и две девочки 1055 ); когда его навещали друзья, он показывал им внуков и при этом [всегда] оплакивал судьбу, постигшую его собственных сыновей. При этом он молил Бога, чтобы его внуков не постигла подобная же участь, но чтобы они росли в добродетели и любви к справедливости и тем отплатили ему за все его попечения о них. Когда внуки его достигли соответственного возраста, он подумал об их браке и помолвил старшего из сыновей Александра с дочерью Ферора, а сына Аристобула с дочерью Антипатра; одну из дочерей Аристобула он решил выдать замуж за сына Антипатра, другую же дочь Аристобула за своего собственного сына Ирода, который родился у него от дочери первосвященника 1056 . У нас ведь в обычае, что мужчина в одно и то же время имеет нескольких жен 1057 . Эти помолвки царь устроил из сострадания к сиротам, думая путем нового родства вызвать в Антипатре расположение к ним. Однако Антипатр не преминул выказать к этим юным существам такую же неприязнь, какую он питал к их родителям, своим братьям; заботливость Ирода о них только раздражала его, так как он предполагал, что влияние их будет гораздо больше влияния их отцов и что, особенно когда они подрастут, царь Архелай станет поддерживать своих внуков, да и Ферор, который уже был тетрархом, даст одну из девушек в жены сыну своему. Вместе с тем его возмущало также простонародье своей постоянно выказываемой жалостью к сиротам, а также тем, что оно из ненависти к нему всячески доказывало непримиримую вражду его относительно братьев. Поэтому он особенно старался побудить отца к отмене его решения, устрашая его представленьями об опасности, связанной с дарованием [юношам] такой силы. Наконец Ирод уступил просьбам Антипатра, так что последний сам решил жениться на дочери Аристобула, а его сын на дочери Ферора. Таким образом, состоявшиеся помолвки были, благодаря уступчивости царя, отменены. |
| 7. Александра Овдовевшая царица Александра Саломея только после покорения Рагабы объявила о смерти своего мужа; затем она, как победительница, вступила в Иерусалим, призвала к себе вождей фарисейской партии, дала обещание управлять за одно с ними и, в знак своей благосклонности, отдала им на поругание тело ненавистного правителя. Однако благочестивые мужи воздержались от подобного поступка из опасения снова пробудить в народных массах приверженность к усопшему царю. Александр Янай был погребен с большими почестями, чем кто-либо из его предшественников. Но это была также последняя, оказанная ему почесть. 64-х летняя вдова взяла бразды правления в свои руки; только первосвященнический сан она передала своему старшему сыну, вполне безопасному, Гиркану II. Но монеты, сохранившиеся от того времени, носят ее имя; при этом греческая форма надписи была удержана, как это ни странно, не из склонности к эллинизму, а из желания угодить партии фарисеев. В греческом наименовании для царицы меньше, чем в еврейском, чувствовалось противоречие, существовавшее между этим титулом правительницы и ветхозаветным прошлым. Важнейшим делом Александры было полное осуществление политических идеалов фарисеев, насколько в то время это было вообще достижимо. К сожалению, до нас дошло весьма мало подробностей об этом факте. Само собою разумеется, что многие заключенные, которые были арестованы во время восстания при Александре Янае, были теперь отпущены на свободу, a многие беглецы получили возможность вернуться на родину; самый строгий надзор был учинен, как и следовало ожидать, за точным исполнением Закона и вытекающих из него благочестивых обрядов и обычаев. Самые обстоятельства того времени указывали на необходимость обезопасить страну от внешних врагов. Н о Александра и тут следовала воззрениям фарисеев, составляя свои войска преимущественно из наемников, тогда как Александр Янай, очевидно, пользовался киликийскими и писидийскими наемниками главным образом как поддержкой для своих туземных войск. |
| Его теща Александра, стараясь обезопасить свою собственную жизнь, еще до казни своей дочери, громко осуждала неблагодарность Мариамны и одобряла кровавый приговор Ирода. В скором времени Ирод заболел воспалением горла, связанным с лихорадочным бредом. Он лежал в Самарии, и все искусство врачей, казалось, не могло доставить ему облегчения. Так как болезнь была местного свойства, то ее никак нельзя приписать волнению царя по поводу смерти Мариамны, как хочет уверить нас Иосиф сообразно с романическим изложением всей этой семейной истории. Но к несчастью, болезнь, постигшая царя, принесла бедствия и его близким. Еще до его выздоровления ему было сообщено, будто его теща, жившая тогда в Иерусалиме, пыталась подчинить себе находящиеся в Иерусалиме казармы. Она была казнена без суда. Вскоре после этого Ирод нашел повод умертвить второго мужа своей сестры Соломеи, идумейца Костобара, как он прежде умертвил ее первого мужа Иосифа. Костобару он сам некогда поручил управление Идумеей, прежде чем Клеопатра приняла ее в свое владение. Вероятно, она же передала ему управление Газой наряду с прежним его округом. Но когда Октавий возвратил Ироду этот округ, последний нашел, что Костобар благодаря должности, данной ему Клеопатрой, стал слишком самостоятельным. Желания Ирода, очевидно, соответствовали желаниям его сестры Соломеи, которая со своей стороны послала своему опостылевшему мужу развод, вопреки всем иудейским обычаям и законам. Своей цели Ирод достиг лишь тогда, когда Саломея указала ему убежище, в котором Костобар скрывал сыновей одной из знатных иудейских фамилий, сражавшихся во время войны Ирода и Антигона на стороне последнего. Это послужило поводом к многочисленным казням. Были казнены не только Костобар и сыновья Бабы, которых он скрывал, но и масса других, находившихся будто бы в заговоре с Костобаром, в действительности же, казавшихся Ироду вообще опасными. Гораздо более обширны прибавления к книге Еноха, относящиеся к этому времени. Большое сочинение Еноха, так называемые„Притчи», были написаны, вероятно, во времена Ирода: указание на то, что иудеи ожидали от парфян последнего нападения на град Божий, заставляют предполагать, что иудеи уже были знакомы с этим народом, распространявшим свою власть все дальше к западу. |
| В душе его травы, осенние травы, Печальные лики увядших азалий. Он изредка грезит о днях, что уплыли. Но грезит устало, уже не жалея, Не видя сквозь золото ангельских крылий, Как в танце любви замерла Саломея. И стынет луна в бледно-синей эмали, Немеют души умирающей струны… А буквы устава все чувства связали, — И блекнет он, Божий, и вянет он, юный (1,77). С тем он вошёл в литературу, это — его первая публикация в 1910 году. Конечно, сама мысль не вполне оригинальна, если взирать на неё с высот многовекового опыта: о том же кто только не писал… Но изнутри субъективного опыта самого поэта такая мысль может оказаться и откровением своего рода. Редкий поэт не подвержен банальностям в начальный период творчества: он открывает для себя мир, всё ему кажется новым. А на поверку: всё давным-давно изведано и сказано другими. И о тоске своей пророческой кто не возвещал миру? И Иванов тому дань отдал: Моей тоски не превозмочь, Не одолеть мечты упорной; Уже медлительная ночь Свой надвигает призрак чёрный (1,69). И т.д. А всё-таки что-то своё прорывается у поэта и при начале творчества. (Мы ведь всегда, о чём ещё Толстой писал, ищем именно своего и нового у каждого художника. Другое дело, что не всегда задумываемся: а это своё и новое истинно ли ценно для нас?) Я не любим никем! Пустая осень! Нагие ветки средь лимонной мглы. И за киотом дряхлые колосья Висят пропылены и тяжелы. Я ненавижу полумглу сырую Осенних чувств и бред гоню, как сон. Я щёточкою ногти полирую И слушаю старинный полифон (1,64). Кажется: так созвучно это тому представлению о брезгливом высокомерии поэта, которое уже неотделимо от шаблонного восприятия его облика. Но ведь за некоторою позою — искреннее страдание. Вообще тоска становится одною из сквозных тем в поэзии Иванова, и он постоянно находит всё новые и новые оттенки этого состояния, передавая их в совершенных поэтических строках. С годами поэтическое мастерство Георгия Иванова всё более отточено, так что можно прислушаться (хотя бы, не обязательно принимая) и к мнению: рядом с его стихами ощущается ограниченность дарования даже Блока. Тоска же, повторим, утверждается поэтом как некое качество жизни вообще. Он с этого начинал, он о том же говорит и на исходе своих лет, ничуть не изменяя раннему убеждению: |
| Йозеф Менгеле Он изучает меня. Не знаю, куда деть глаза. Смотрю прямо на открытую дверь. Оркестр собрался на улице. Они молчат, ждут приказов. Я чувствую себя Эвридикой в царстве мертвых, ожидающей, когда Орфей, сыграв аккорд на своей лире, растопит сердце Аида и освободит меня. Или я Саломея, которая должна танцевать перед своим отчимом, Иродом, скидывая вуаль за вуалью и обнажая свое тело. Дает ли этот танец ей силу или лишает ее? — Маленькая балерина, — говорит доктор Менгеле. — Станцуй для меня. Он дает знак музыкантам, чтобы начинали играть. Я слышу знакомое вступление из вальса «На прекрасном голубом Дунае», проникающее в темную, душную комнату. Менгеле таращит на меня глаза. Мне повезло. Я знаю все связки из «Голубого Дуная» и могу танцевать его во сне. Но мои руки и ноги отяжелели, как в кошмарном сне, когда ты в опасности, но не можешь убежать. «Танцуй!» — командует он снова, и я чувствую, как мое тело начинает двигаться. Сначала высокий бросок ноги. Затем пируэт и поворот. Шпагаты. И наверх. Пока я делаю шаги, изгибаюсь и кручусь, я слышу, как Менгеле разговаривает со своим помощником. Он не отрывает от меня глаз, но не оставляет свои обязанности, пока смотрит. Его голос слышно сквозь музыку. С другим офицером он обсуждает, кого из сотни девушек убить следующей. Если я оступлюсь, если сделаю что-то, что ему не понравится, я могу быть следующей. Я танцую. Танцую. Танцую в аду. Невыносимо смотреть на палача, решающего наши судьбы. Я закрываю глаза. Я сосредотачиваюсь на танце, на годах тренировки — каждая линия и изгиб моего тела будто слоги в стихах, и тело рассказывает историю: девушка появляется в танце. Она кружится в волнении и предвкушении. Затем замирает в раздумье и созерцании. Что случится в следующие несколько часов? Кого она встретит? Поворачивается к фонтану, вскидывает руки вверх, потом разбрасывает их в стороны, как бы обнимая сцену. Она наклоняется, чтобы нарвать цветов, по одному кидает их своим почитателям и знакомым из публики, бросает их людям в толпу как символ любви. Я слышу, как нарастает громкость скрипок. Сердце колотится. В укромной темноте внутри меня снова всплывают слова матери, как будто она здесь, в этой голой комнате, шепчет сквозь музыку: «Просто запомни: никто не отнимет то, что у тебя в голове». |
| Только через несколько недель после отъезда Ферора пришло известие, что царь Переи тяжело заболел. Ирод сделал вид, что беспокоится за жизнь брата и, несмотря на недавние разногласия и свои боли, отправился к нему за Иордан. Царь взял с собой целую толпу музыкантов, которым было велено играть дикие бедуинские мелодии во время его приступов. Царь не хотел, чтобы люди слышали, как он кричит от боли. Но на следующий день после прибытия Ирода в Гадану Ферор умер. Царь объявил, что его брата отравили, и велел провести расследование. В тюрьму посадили Роксану, ее мать и сестру, а также всех придворных дам. Роксана пыталась покончить жизнь самоубийством, бросаясь из окна, но охрана сумела ее удержать. Женщин допросили и подвергли пыткам. Дворец оглашался женскими воплями и ревом Ирода. Роксана под пытками сломилась; она спасла себе жизнь тем, что свалила всю вину на Антипатра. Ферор, свидетельствовала она, по совету племянника хотел отравить Ирода. Яд достала Дорис. Ферор по неосторожности сам выпил этот яд… Ирод даровал жизнь Роксане и тут же сделал ее своей любовницей. С той поры он верил всему, что она говорила. Каждый, на кого она указывала, был виновен в глазах Ирода. Тело Ферора привезли в Иерусалим и похоронили в великолепной усыпальнице, которую Ирод велел построить для себя, за городом, в горах у Змеиного озера. Погребение было торжественным, и весь Иерусалим заставили принимать в нем участие. Никто не уклонился. Присутствие при царе Роксаны вселяло страх — каждого, кто не был на похоронах, она могла обвинить во враждебности к царю. Ирод изображал скорбь о смерти брата: рыдал и рвал на себе одежды, но люди не верили его слезам. Подозревали, что он это делал ради того, чтобы покончить с заговором. После похорон приступы боли стали еще сильнее. Они повторялись так часто, что царь был вынужден отказаться от участия в разгуле и заперся в своих покоях, в которые имела доступ одна только Саломея. Доктора советовали ему выехать к теплым источникам в на противоположном берегу Асфальтового моря. Привезенная в бочках вода действительно принесла некоторое облегчение, поэтому Ирод решил не возвращаться в Себасте, а отправиться в Каллирое. При дворе стало легче дышать. |
| Ирод вздрогнул при последних словах Бальтазара, словно они пробудили его ото сна. Он спросил, и его голос сквозь стиснутые зубы звучал, как карканье: — Как ты сказал, царевич? Царь над царями? — Да, именно так. — У каждого царства есть только один царь. — Не всегда, царь. Есть цари, над которыми стоят более могущественные силы. Святая книга нашего учителя гласит, что Аскват–эрета будет царем над всеми царями земли. Это он сделает так, что произойдет окончательная победа извечного Ахурамазды. Вновь раздался каркающий голос Ирода: — Я не знаю вашей веры, достославные мужи. И ничего не знаю о рождении царя над царями, как вы говорите. Может быть, вы ошиблись царством, в котором надо искать вашего Аскват–эрета? Это о римском цезаре говорят поэты, что он тот, о ком возвещают древние предсказания, что он принесет золотой век мира и счастья. Однако я не хочу останавливать вас, ученые мужи, на вашем пути, прежде чем вы сами не убедитесь, правильное ли направление вы избрали. Приостановите на время свои поиски и не откажитесь от гостеприимства в моем дворце, а я пока поговорю с учеными моей страны. Может быть, они смогут вам чем-нибудь помочь. Мой сын Филипп позаботится о вас, и я уверен, что у нас вы не будете иметь недостатка ни в чем, что могло бы увеселить ваш разум и сердце. Отдохните после долгой дороги, а через день–другой я вам скажу, что мне открыли иудейские ученые. Сын, — он посмотрел на Филиппа, — займись нашими уважаемыми гостями. Ирод поднял руку на прощание, и гости вновь поклонились ему с достоинством. Они вышли в сопровождении Филиппа. Когда за ними закрылись большие двери дворца, Ирод издал крик, похожий на волчий вой, и свалился с трона на пол. Страшная боль сжала его внутренности своими железными клещами. — Ну, что ты об этом думаешь? — спросила Саломея. Ирод сидел на своем ложе. Его лицо было настолько искажено болью, что, казалось, на нем не было ничего, кроме лихорадочно горящих глаз и большого носа. Огромные усилия, которые он предпринимал, чтобы скрыть свои страдания, изнуряли его сильнее, чем те минуты, когда он позволял себе кричать от боли. |
| – Мне, как и вам, – никогда. Но русофобия существует в определённых кругах – в Еврокомиссии, в западных правительствах, в средствах массовой информации и, конечно, в Константинопольском патриархате, настроенном крайне агрессивно по отношению к РПЦ. Чтобы в этом убедиться, достаточно включить телевизор. Такая русофобия может быть частью нынешней «политкорректности» или стать результатом зависти и страха перед величием России. В православии очень чувствуется открытая русофобия со стороны Константинополя и его патриарха Варфоломея. Что же касается простых людей, головы которых не заморочены пропагандой, антироссийских настроений среди них нет. Грузинская муза Серебряного века Не дань моде, а средство передвижения – В России и во Франции издан ваш исторический роман «Царица Тамар». Какую роль Тамара, которая правила Грузией в последней трети XII – начале XIII века, сыграла в истории своей страны? – Грузины чтут память этой великой царицы, создавшей миф, на котором базируется вся грузинская культура. Её эпоху принято называть золотым веком грузинской истории. Шота Руставели посвятил ей поэму «Витязь в тигровой шкуре». В православии царицу Тамару причисли к лику святых ( в русских житиях иногда именуется Тамарой Великой. – Ю. К.). – Если не ошибаюсь, многовековая история вашей княжеской семьи связана именно с этой царицей? Ваш род Андроникашвили уходит своими корнями в Византию, к императору Андронику Комнину, который правил в Константинополе в XII веке. – «Царица Тамар» – это также история и моей семьи. Я рассказываю о том, как она приняла в Грузии моих предков, которым пришлось бежать из Константинополя. – Своими предками и княжеским титулом гордитесь? – Горжусь, но очень и очень умеренно (улыбается). Ну а князь и сегодня должен быть примером в жизни, в работе, в поведении. Это совсем не просто, но хороший стимул. – В заключение нашей встречи давайте вспомним вашу двоюродную бабушку – красавицу Саломею Андроникову (1888–1982), легендарную музу Серебряного века, которая царила в петербургских литературно-художественных салонах. Ей посвящали стихи Мандельштам, Ахматова, Цветаева, которую Саломея поддерживала в годы эмиграции поэтессы. Кузьма Петров-Водкин, Зинаида Серебрякова, Константин Сомов, Борис Григорьев, другие художники создали целую галерею портретов Саломеи. Грузинская княжна стала источником вдохновения для выдающихся русских поэтов и живописцев? |
| Нелюбимые либералами священники-ревнители, православные общественники-охранители выделяют следующий круг серьезных язв в церковной среде (в частности, на просторах белорусского Экзархата): а) системный и даже порой напористый экуменизм – ересь ересей ; б) нежелание (как по безразличию, так и по человекоугодию) обличать ряд духовно-нравственных пороков и явлений, порой критических, в общественной жизни, частое равнодушие к ним (достаточно вспомнить истории с ритуальными кощунствами в виде фильма «Матильда» и пьесы «Саломея»); в) вольнодумство и обновленчество (особенно у молодого поколения клира) во взглядах и в церковной практике (с гипертрофированной икономией) на уровне приходов и даже целых епархий с нередко равнодушным отношением к этому со стороны священноначалия; г) развитие в рамках данного вольнодумства среди части священства и его паствы псевдобелорусско-националистических (литвинских), униатских и автокефалистских (криптоуниатских) и в целом прозападных настроений (якобы «духовно нейтральных», что не спешит разоблачать то же священноначалие); д) игнорирование (порой со скепсисом или даже одобрением) стремительного продвижения антихристианской цивилизации («глобализма») и ее плодов, включая такой критический вопрос, как ускоренное развитие системы биометрическо-электронно-цифровой идентификации и управления населением; е) слабость или даже серьезное нарушение соборности в Церкви на разных иерархических уровнях, в частности, меду священством и мирянами, следствием чего является дистрофия или парализация православно-патриотического общественного движения (одной из главных причин катастрофы 1917 года); ж) нередкий коммерческий дух в коллективном и индивидуальном поведении церковных лиц. В последнем пункте происходит пересечение с критикой либералов, которые сами-то едва ли когда являют пример безкорыстия. За всем перечисленным стоит пресловутая теплохладность, называемая в Священном Писании (Откр.3:14-17) главным пороком и искушением земной Церкви последних времен. И, несомненно, именно на обличение и возможное преодоление данной церковной теплохладности и ее проявлений направлен Словом Божьим коронавирус сугубо на землях нашего Отечества. И ответ Церкви Белой Руси на это Слово оказался неоднозначным, но в немалой степени и смиренно-мужественным, христианским. |
| Рим ликует… Встречает победоносного Тита с его железными легионами и золотыми легионными орлами, облетевшими на своих высоких древках весь ведомый тогда мир. Тит возвращается после победы, одержанной над восставшей Иудеей. На триумфальной колеснице въезжает Тит по “священному пути” на вековечный “форум романум”. За колесницей его бежит народный “клеветник”, по исстари заведенному обычаю порицающий триумфатора; но над “клеветником”, конечно, смеется ликующий народ… Слышатся приветственные крики, возгласы восторга. За триумфальною колесницей следует другая, на ней высится, сверкая на солнце своим золотом, исполинское седьмисвещие, взятое из святилища храма Соломонова, и другие священные сокровища храма, спасенные от пламени. За колесницами вели пленных иудеев — главарей восстания, и других знатных людей, взятых с оружием в руках. Все были в оковах; на главарях же сверкали на руках и на ногах массивные золотые цепи, закованные из расплавленного пожаром золота храмовых сокровищ. Общее внимание привлекала также замечательно красивая, хотя и далеко не молодая женщина уже лет за сорок, которая вела за руку ослепительной красоты девочку, лет четырех-пяти, с распущенной роскошной косой цвета червонного золота. “Маленькая Венера!., маленькая Венера!.. Афродита!” — слышались в толпе возгласы восторга и удивления. Прекрасная женщина, которая вела за руку ослепительной красоты девочку, была христианка-еврейка. Когда она еще была маленькой девочкой, она в числе прочих иерусалимских детей хотела приблизиться к Спасителю, а ученики Его отгоняли их. Тогда Спаситель сказал: “Не отгоняйте от Меня детей…” — и положил Свою руку на ее головку. Прелестная же девочка была ее дочерью. Теперь для нее с дочерью предстояло отойти ко Христу. Теперь и мать, и ребенок обвинялись в страшном государственном преступлении и осуждены были военным советом всей армии Тита на растерзание львами в великом цирке Рима. Преступление было такого рода. Когда Иерусалим пал и дымился в развалинах, женщина эта, по имени Саломея, желая пробраться к Вифанию, где у нее была родня из семейства Лазаря, бывшего друга Спасителя, пошла с девочкой к начальнику когорты, заведовавшему стражей, чтоб попросить у него пропуск. |
|
|
