| Почайне. Две другие границы района были определены топографическими факторами - киевской грядой и р. Почайной, к-рая впадала в Днепр, образуя гавань. Площадь Подола древнерус. времени достигала 180-200 га. За укреплениями посада размещались усадьбы «предградья», тянувшегося вдоль дороги на Дорогожичи (к Кирилловскому мон-рю) и далее к переправе на Вышгород. На основании данных, полученных в результате раскопок, был открыт Подол XI-XIII вв. (работы 1950 (Богусевич) и 1971-2013 гг. (Толочко, Гупало, Г. Ивакин, Сагайдак, Зоценко и др.)). Особенность культурного слоя Подола заключается в хорошей сохранности ископаемого дерева и соответственно деревянных построек в отличие от остальных районов древнего города. Достаточно мощный культурный слой (4-10 м) простирался от Почтовой пл. до ул. Введенской (вероятно, линия «столпия» на северо-западе). Наибольшая мощность слоя - в историческом центре Подола, на Контрактовой пл. (10 м). Здесь находились и наиболее крупные зафиксированные усадьбы - до 900 кв. м. Древнейшая дендродата сооружений нижнего строительного горизонта - 913 г. Предматериковый слой относится к IX в. Под Замковой горой его мощность не менее 14 м (ниже пройти не удалось из-за грунтовых вод). Дендрохронология на этом участке дает древнейшую дату - 887 г. Закладка храма Успения Пресв. Богородицы Пирогощей. Радзивиловская летопись. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 35) Закладка храма Успения Пресв. Богородицы Пирогощей. Радзивиловская летопись. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 35) В X-XIII вв. на Подоле были гл. обр. срубные жилые и хозяйственные постройки, район имел произвольную поусадебную застройку. Планировка была не регулярной, а полурадиальной, приспособленной к природным факторам, основными из к-рых являлись горы, гавань, речки и ручьи (Новое в археологии Киева. 1981; Сагайдак. 1991). С 945 г. известна ул. Боричев спуск (часть совр. Андреевского спуска), к-рая соединяла Верхний город (через Подольские ворота) с Подолом. Ширина зафиксированных улиц - 6 м, переулков - 3 м. |
| Закладка кн. Мстиславом Владимировичем ц. Богородицы Пирогощей. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 164 об.) Закладка кн. Мстиславом Владимировичем ц. Богородицы Пирогощей. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 164 об.) После смерти Всеволода в 1093 г. киевский стол с согласия влиятельного черниговского кн. Владимира (Василия) Всеволодовича Мономаха занял старший в княжеском роде Святополк Изяславич (1093-1113). Смертью Всеволода воспользовался наиболее воинственный из Святославичей - Олег (с 1083 при поддержке Византии княживший в Тмутаракани), к-рый в 1094 г. при помощи половцев силой вернул себе отчинный Чернигов, вытеснив оттуда Владимира Мономаха в Переяславль. В этой запутанной политической ситуации в 1097 г. в днепровском г. Любече собрался общерус. съезд князей, призванный усовершенствовать учрежденный Ярославом Мудрым киевский сеньорат, приспособив его к изменившимся условиям. Постановление Любечского съезда: «Каждый да держит отчину свою» - означало, что владения князей по завещанию Ярослава закреплялись за его внуками: за Святополком Изяславичем - Киев, за св. кн. Давидом , Олегом и Ярославом (Панкратием) Святославичами - Чернигов (Тмутаракань в 90-х гг. XI в., видимо, перешла под власть Византии), за Владимиром Всеволодовичем - Переяславль и Ростов (помимо которых в руках Мономаха оказались еще Новгород и Смоленск), за Давидом Игоревичем - Волынь, за счет юга и юго-запада к-рой (буд. Галицкого княжества) были, однако, наделены также двое Ростиславичей. Эффективность системы коллективного сохранения status quo, установленной в Любече, была немедленно продемонстрирована в силовом урегулировании конфликта на Волыни, развязанного Давидом Игоревичем и начавшегося ослеплением Василька Ростиславича: Святополк был вынужден отказаться от попыток захватить владения Ростиславичей, а Давиду пришлось лишиться своего стола и довольствоваться второстепенным Дорогобужем. Др. положительным следствием княжеских съездов стали инициированные Владимиром Мономахом совместные действия против кочевников, набеги к-рых резко активизировались в 90-х гг. XI в., после смерти Всеволода. В результате побед 1103, 1107, 1111 и 1116 гг. половецкая опасность была устранена на полвека и половцы заняли подчиненное место союзников тех или иных рус. князей в их междоусобной борьбе. Решения Любечского съезда не затрагивали традиц. принципа наследования киевского стола генеалогически старейшим из князей; они лишь, как ясно из дальнейшего, исключили Святославичей из числа его потенциальных наследников - ведь de jure Киев не был для них отчиной, т. к. киевское княжение Святослава Ярославича считалось узурпацией. Это привело к фактическому соправлению на Руси Святополка и Владимира Мономаха, так что после смерти первого в 1113 г. Киев при поддержке местных бояр беспрепятственно перешел в руки последнего. Киевское княжение Владимира Мономаха и его старших сыновей (1113-1139) |
| Вручение Владимиром Всеволодовичем княжеского меча как знака власти своему сыну Андрею. Отъезд Андрея на княжение во Владимир-Волынский. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 157 об.) Вручение Владимиром Всеволодовичем княжеского меча как знака власти своему сыну Андрею. Отъезд Андрея на княжение во Владимир-Волынский. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 157 об.) Завершающая часть «Поучения» (перед списком «путей») - собственно текст В. В., где наиболее ярко проявились его авторские черты. Текст представляет собой своего рода «княжеское зерцало» - свод нравственных и практических заповедей правителя. В начале следует заповедь индивидуальной молитвы на всякое свободное время («Аще и на кони ездяче, не будеть ни с кым орудья (дела.- А. Н.), аще инех молитв не умеете молвити, а Господи помилуи зовете бес престани втаине, та бо есть молитва всех лепши, нежели мыслити безлепицю ездя»); затем - краткие и емкие наставления о покровительстве слабым, недопустимости убийства «ни права, ни крива», об осмотрительности в клятвах и необходимости блюсти крестоцелование, о почитании и покровительстве «епископам, и попам, и игуменам», о погибельности гордыни, лжи, пьянства и блуда («в том бо душа погыбаеть и тело»). По мнению В. В., князь должен и в доме своем, и в походе дозирать о всем сам, не полагаясь «ни на тивуна, ни на отрока», ни «на воеводы», следить за тем, чтобы воины не делали «пакости» «ни своим, ни чюжим ни в селех, ни в житех, да не кляти вас начнуть», почитать иноземных купцов и послов («ти бо мимоходячи прославять человека по всем землям»), да и всех привечать («человека не минете не привечавше»), учиться («его же не умеючи, а тому ся учите, якоже отьць мои дома седя изумеаше 5 язык, в том бо честь есть от инех земель») и т. п.; венец же всему - «страх Божии имеите». Послание В. В. к кн. Олегу Святославичу относится к 1097 г. Оно является откликом на события в Муроме 6 сент. 1096 г., когда в битве с Олегом был убит один из старших сыновей В. |
| Расколотость сознания может быть примерена только шествием сквозь все провалы метафизического разума, может быть только открытием в самих условиях опыта возможности сблизить берега бездны». Возвращаясь же к летописному рассказу о смерти Олега Вещего и к пушкинской балладе «Песнь о вещем Олеге», обратим внимание на одну очень важную несообразность, не получившую объяснения, и зададимся вопросом: а был ли вообще Олег Вещий волхвом? Если Олег – волхв, причём не в смысле мудрец, а именно кудесник и чародей, на чём исследователи всё ещё настаивают, то с какой стати он обращался к волхву же за предсказанием свой судьбы? Так не бывает. К волхву обращаются миряне, не наделённые силой предвидения, но никак не волхвы же… В таком случае, по какой причине и в силу каких обстоятельств разыгралась эта драма, завершившаяся гибелью Олега? Значит, Олег волхвом не был, а ему действительно встретился волхв, напророчивший смерть от коня своего, но волхв не в расхожем понимании народного мудреца, а именно – кудесника и гадателя. Да ведь и «вещим» Олег не был, о чём есть прямое указание в летописи. Так его назвали люди лишь по своей неосведомлённости. По «Изборнику»: «И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и непросвещёнными». По другому переводу Лаврентьевской летописи: «И прозвали Олега Вещим, так как были люди язычниками и не знавшими грамоты» («Се повести временных лет», Арзамас, 1993 г.). По оригиналу Лаврентьевской летописи: «И прозваша Олега вещим бя бо люде погани и невеигла». По Радзивиловской летописи: невеигласи. По рукописи Московской Духовной Академии: невеголоси. Словарь древнерусского языка даёт, по всей видимости, точный перевод слова невеголос: невежественный, необразованный человек, нехристианин… Таким образом Олега называли вещим не христиане. Могли бы они называть его так, если бы он был бы не христианином? Нет, конечно. Но это прямое летописное свидетельство исследователями упорно не замечается, так как оно рушит стереотипное представление об Олеге Вещем как о язычнике и волхве. Представление, кстати сказать, противоречащее пушкинскому пониманию и той эпохи, и личности Вещего Олега, который виделся А.С. Пушкину «в царьградской броне», то есть в православной христианской вере. Дата официального принятия христианства здесь, повторимся, и не столь важна, так как по верному замечанию Льва Гумилёва, «православие было этнической доминантой задолго до Владимира». |
| История Российская Татищева. Труды Татищева по истории состояли, главным образом, также в собирании исторических материалов. Выше замечено, что Петр В., в бытность в Кенигсберге в 1716 г. приказал для себя списать Радзивиловский список летописи, а потом, спустя шесть лет, велел всем епархиям и монастырям посылать в синод имеющиеся у них летописи и хронографы для снятия с них списков. Петр беседовал иногда и с Татищевым о русской истории, а отправляясь в персидский поход, брал у него один из летописных списков. Татищев, находясь в Сибири, продолжал собирать летописи и собрал 11 списков разных летописей, несколько хронографов, царственных летописцев, старинных четь-миней и прологов. Из летописей и других источников Татищев сделал свод и снабдил его критическими примечаниями. Этот труд и составляет «Историю российскую» Татищева. Она состоит из 5-ти частей. Первые три части изданы Миллером в 1768–1774 г.; четвертая в 1784 г.; пятая помещена в Чтен. общ. Ист. и древн. год 3, 4. Впрочем, полный свод летописей в ней доведен только до нашествия татар, а с этого времени и оканчивая царствованием Феодора Алексеевича представлен только материал для продолжения свода.– Первым русским летописцем Татищев признавал не Нестора, а новгородского архиепископа, Иоакима Корсунянина (ум. в 1030 г.). К такому мнению привело его, между прочим, открытие одного отрывка из Иоакимовской летописи в рукописи XVIII в 139 . Поместив этот отрывок в первой книге своей истории (глав. 4), он говорит: «сия мнится совершенно древнего писателя более, нежели Нестор, сведущего, а наипаче как в греческом языке, так и в истории искусного, хотя нечто необыкновенное по тому времени внесено». Екатерина II взяла этот отрывок из Иоакимовской летописи в свои «Записки касательно российской истории», и основываясь на нем, написала две драмы: «Историческое представление из жизни Рюрика» и «Начальное управление Олега»; в науке же исторической в последствии был возбужден вопрос об Иоакимовской летописи и о значении найденного из неё отрывка. |
| В следующие три года Половцы опять стали тревожить Русские владения и доходили даже до Переяславля; встревоженные этим, Русские князья, свободные от междоусобий, общими силами предприняли новый поход на Половцев, разбили их под Лубном и гнали до Хороля; потом заключили с ними мир, причем Владимир женил своего сына на дочери Полоцкого князя, Аэпы, сына Осенева, а Олег Святославичь женился на дочери другого Аэпы, сына Гиргенева. Движение Половцев было, кажется, подстроено Ростиславичами, которые, конечно, опасались, чтобы старшие князья, рано или поздно, не потребовали исполнения Уветичевского договора относительно Теребовля; на эту мысль наводит то обстоятельство, что настоящие движения Половцев, преимущественно были ведены Боняком, давнишним союзником Ростиславичей, и были направлены на владения Святополка и Мономаха, главных виновников Уветичевских мирных статей. В 1109 году Мономахов воевода, Дмитр Иворовичь, ходил в Половецкие степи до Дону и возвратился с богатою добычею. А на другой год, весною, Святополк, Мономах и Давыд сами было собрались на Половцев, но, дошед до Воиня, возвратились. Вслед за тем Нестор описывает явление, бывшее над Печерским монастырем, 11-го Февраля, 1110 года. Это, кажется, было последнее известие сообщенное Нестором потомству; здесь остановилось перо Печерского отшельника, застигнутое смертию, или каким либо иноческим послушанием. Вот последние слова нашего летописца: „Тако и се явленье некоторое показываше, ему же бе быти, еже и бысть: на второе лето не се ли Ангел вожь бысть на иноплеменникы и супостаты, яко же рече: Ангел, пред тобою предидет, и пакы Ангел твой буди с тобою.« Этими словами оканчивает свой список летописи и Игумен Сильвестр, древнейший переписчик Нестора, писавший свою рукопись в 6624 году. Продолжение трактата о том же явлении, помещенное в Ипатиевском и Хлебниковском списках, с слов: „Якоже пророк Давыд глаголет,«.... до слов: „исходящие сему лету 18,« явно есть вставка, сделанная после, что обличают натяжки в доказательствах, повторения сказанного прежде и, наконец, бесполезное многословие, чего не терпел Нестор. Что касается до дальнейшего продолжения летописи, то его решительно нет возможности приписать Нестору. Во первых, это доказывают большие разногласия в списках, Лаврентиевском, Радзивиловском и Ипатиевском, в чем никак нельзя обвинять переписчиков, которые до 1110 года, не допускали же таких разногласий; во 2-х, повторение некоторых обстоятельств и форм изложения помещенных прежде, напр., Ипатиевской список под 1111 годом повторяет, со всеми, подробностями княжеский съезд на Долобьске, описанный у Нестора под 1103 годом; даже самая речь Мономаха одна и таже, только в Ипатиевском списке подновлена и бестолково распространена против помещенной у Нестора; или под 1113 [годом]. |
| В легендах и преданиях, помимо Мораво-Паннонии, непосредственная деятельность Кирилла и Мефодия распространялась в пределы Болгарии, Македонии, Чехии, Польши, Венгрии (Паннонии), Руси, Серболужичан и т. д. п т. д. В мораво-паннонской литературе, как было мною отмечено уже в статье «К вопросу о русских письменах, упоминаемых в Житии Константина Философа» (ИОГН, 1928, кн. I, стр. 18 и сл.), церковно-политические идеалы Моравы, как всеславянского союза, подготовленные уже предшествующей жизнью славянства, нашли себе очень ранний отзвук в, так называемом, Прогласе Константина Философа и в паннонских легендах. То место, какое уделяет наш летописец Мораве в истории славянства, в связи с той идеей единства славянства, какую он так настойчиво развивает, ясно указывает, что исходным пунктом его исторических построений были традиции Кирилло-Мефодиевской школы. К тем же традициям и к той же эпохе восходит и летописное отождествление нориков со славянами. б) Летописное отождествление нориков со славянами, как отражение мораво-паннонского предания. Как известно, это отождествление нориков со славянами с давних нор смущало и переписчиков Повести временных лет, в которой имя нориков встречается только однажды, и исследователей, начиная со Шлецера и Шафарика. Рассказав о Вавилонском столпотворения, вслед за которым произошло разделение народов на 72 языка, летописец, добавляет: «От сих же 70 и 2 языку бысть язык Словенеск, от племени Афетова, Нарци, еже суть Словене» (Лавр. 3 , 5, 3–4). Но слово " нарци» в разных списках летописи читается неодинаково: в Лаврентьевском-»нарци«, в Ипатьевском, Хлебниковском и Троицком- »норци«, в Радзивиловском-»иноверци«, в 4-й Новгородской летописи-»инорици« и т. п., и только в Софийской и Переяславской летописях-правильно: »норици». 80 Очевидно, что название «норици» было для переписчиков маловразумительным, каким осталось оно и для исследователей. Шлецер отказался от какого-либо объяснения этого места летописи. 81 П. Шафарик объяснял слово «нарци» ошибкой переписчиков и предлагал читать его, как «илюрци». |
| Сравнивая нашу рукопись c чисто византийскими образцами, мы находим в ней, на первый взгляд, типический склад их композиций: и тут, и там видим бесчисленные, наивно-скомпонованные сцены битв, точнее – схваток (преимущественно конницы) двух отрядов, с предводителями впереди, далее походы тех же конных отрядов, (исключительно эта форма изображения похода, вторжения, нашествия), обмен письмами и посланиями между владетелями или их дипломатические сношения, заключение мира и пр., далее приемы депутаций, дани, те же отроки (юноши) приближенные (виз. евнухи), те же процессии или крестные ходы и службы, похороны (излюбленная тема), плаванья по морю в ладьях, осады городов и пр., словом, весь обиход лицевых византийских хроник. Все это передается в греческом (византийском) типе: как князья, так и придворные в греческих одеждах, с легкими придатками славянских костюмов и облачений (см. ниже), конница на аргамаках (передовые белые кони), воинское вооружение, известное грекам Византии (но дерутся всего чаще саблями, о чем скажем ниже), осады, самые замки и города, ограды, дома, входные двери и пр., исключительно, в греческом типе, точно также страны и местности всегда в виде скалистых холмов или прямо скал (но частые рисунки холмов, курганов), самые деревья (ствол с обрубленными нижними ветвями и тремя, пятью купами листвы) чисто античного греческого характера, тем более все церковные облачения, процессии, церкви, кивории и пр. Этот греческий тип является здесь, однако, растворенным варварской свободой: фигуры сделаны крупнее (часто вдвое) против греческого образца, начерчены вольно, часто многими штрихами, поправляющими друг друга, и потому, на первый взгляд, кажутся грубыми, детски намалеванными, но нельзя не видеть в их рисунке известного пошиба, отрицать присутствие артистической манеры. Оригинал, нашей рукописи, относившийся к XIII столетию, вероятно, еще более приближался к греческому стилю, и фигуры, быть может, были мельче. В виде предположения мы можем представить себе оригинал, с которого исполнен Радзивиловский список, более или менее близким к известной Манассиной Летописи, Болгарской хронике XIV века, сохраняющейся в Ватиканской библиотеке. |
| Во-вторых, именно в период исихастских споров CM получил широчайшее распространение. Помимо того, что он один из наиболее часто цитируемых у паламитов 1131 , концепция Корпуса о значении сердца оказала мощнейшее влияние на молитвенную практику и богословие исихазма 1132 . Но даже если повествование об Иисусовой молитве и вовсе не относилось бы к нашей теме (хотя дело обстоит, как убедится читатель, прямо противоположным образом), то мы вряд ли ошибемся, если скажем, что для каждого православного христианина 1133 отнюдь не маловажна и история, и формула этой молитвы, близкой по своему значению к «Отче наш» (здесь Варлаам, похоже, был прав!). Итак, для придания нашему исследованию правильной (хотя и «обратной») перспективы, начнем его с конца – с Древней Руси. IV.3. Иисусова молитва на Руси и ее источники Лучший специалист по богословской литературе Древней Руси, Г. Подскальски, находит 1134 всего лишь одно бесспорное упоминание о молитве Иисусовой в домонгольский период – в Лаврентьевской летописи 1135 . Остальные три (Кормчая, Пс.- Кирилл Туровский , Досифей), учтенные у Г. Подскальски, относятся, скорее всего, к послемонгольскому периоду. В Лаврентьевской летописи 1136 говорится о поучении Феодосия Печерского братии вечером в неделю масляную, причем по Троицкому списку XIV-XV вв. (чтение абсолютно правильно выбрано издателями как основное) молитва приводится в таком виде: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь» 1137 , – тогда как в списках Радзивиловском (конец XV в.) и Московской Духовной Академии (XV в.) имеется разночтение «Христе, Сыне Божьи». Таким образом, по крайней мере до середины XIII в. Киевская Русь не знала Иисусовой молитвы (или эта молитва не была широко распространена) 1138 . Единственный памятник, в котором она засвидетельствована, приводит ее с вариантом «Боже наш», на котором настаивал Варлаам. Дальнейшая история молитвы Иисусовой никогда не была предметом специального исследования, за исключением небольшой (32 с.) книжки А. С. Орлова, являющейся, скорее, сырым и неполным – хотя и весьма ценным – собранием материалов, к анализу которых мы и обращаемся. IV.3.1. Древнерусское толкование Иисусовой молитвы |
| «Анналы...» - главный нарративный источник польск. истории (и отчасти истории Литовского великого княжества ) кон. XIV-XV в., однако события освещаются с позиций той группировки, к к-рой принадлежал Д. Так, он постоянно отмечает превосходство католической Церкви над светской властью, в росте прав и привилегий светских феодалов видит опасность для гос-ва, неоднократно критикует вельмож за то, что они заботятся о собственных интересах, а не об интересах страны. В «Анналах...» нашло отражение враждебное отношение этой группировки к гуситам: автор умалчивает о фактах, предосудительных с его т. зр., напр. о переговорах Владислава (Ягайло) с гуситами. Для Д. и его окружения было характерно чувство превосходства по отношению к вост. соседям - «варварам»-литовцам и «схизматикам»-русским, к-рые, по выражению Д., «живут скромно и убого» и морально испорчены пороками, типичными для «греческого» мира. Политики вокруг Олесницкого выдвигали планы раздела вост. соседа - Великого княжества Литовского на неск. частей, подчиненных польск. власти. Такая политика подкреплялась в «Анналах...» вымышленными рассказами о завоевании древнерус. земель сначала Болеславом I, а затем Болеславом II. Болеслав I якобы поставил на р. Суле железные столбы, обозначавшие вост. границы Польского королевства. Эти аргументы были использованы польск. политиками в XVI в. при инкорпорации Киевской земли и Волыни в состав Польского королевства. Во вводной части «Анналов...», написанной позднее основной, среди «рек Польши» фигурирует Днепр, среди «городов Польши» - Луцк и Киев; родоначальник русских Рус - потомок одного из родоначальников поляков, Леха. «Поляне», живущие вокруг Киева на Днепре,- это тот же народ, что и «поляне», живущие в Вел. Польше и давшие ей полное название, а Киев основан «польским языческим князем Кием». В той части «Анналов...», что посвящены ранней истории, помещены вымышленные рассказы о повторном крещении рус. княжон, выходивших замуж за поляков. Мнения исследователей расходятся по поводу того, какие русские летописи использовал Д. Согласно т. зр. Н. И. Щавелевой, хронист привлекал для работы южнорусский летописный свод 1-й трети XIII в. и Смоленский летописный свод, в основание к-рого были положены Радзивиловская и Софийская I летописи. |
|
|
