| 49. Феоклу Ты спрашивал, что означает написанное: голодные отдыхают ( 1Цар. 2:5 )? Знай же – те, кто алчно вожделеет божественной правды, не заботятся о земных благах. Они презирают всё видимое, оставив всё земное, чтобы воспарить благочестивым помыслом. Они прошли мимо всего материального и, шествуя по небу, торжествуют с Ангелами. 50. Диакону Юлиану Старайся не впадать в нерадение, сонливость и рассеяние мыслей. Принуждай себя к трудам и подвигам добродетели, рассуждая, что постоянный труд лучше беспечного состояния. 51. Монаху Епифанию Ныне для нашей же пользы искушают нас дьявол и окружающие его свирепые силы. Ныне нужен нам подвиг, брань и борение с супротивными. Ныне можем показать духовное мужество. Еще немного ( Ин. 14:19 ) – как говорит Писание, и мы получим великую помощь свыше, сокрушим дьявола и наступим на мысленных врагов наших. Наступим на змеев и скорпионов и всю силу вражью, только если не будем нерадивы. 52. Молчальнику Руфину Блажен ты, пребывая в безмолвии, безмятежности и безопасности, поскольку презрел всю суету этой тленной жизни, вошёл в тихую пристань, очутившись в прекрасном краю. Ты бежал от людского моря и волн человеческого страдания, стяжав одну заботу, как благоугодить Владыке Христу, как войти в славу и Царствие Его. 53. Дионисию Готовясь вкусить таинственную Пасху 147 , обезопасим свою душу воздержанием. Этим мы сломаем иглы мысленных терний, препятствующих нам восходить внутрь невидимого и утонченного начинания. 54. Епископу Епифанию Чтобы тело пребывало в спокойствии, не возмущаясь ни одной из страстей, происходящих от пресыщения, нужно позаботиться о воздержанности поведения, установив мерой и правилом для пользования вещами, служащими для утешения, не удовольствие, но необходимость. Если же к необходимости примешивается услаждение, потому что скудость делает приятным всё необходимое, то не должно отвергать необходимого, из-за последующего наслаждения. Благодари Бога, из всего извлекая пользу. Презирай чувственное удовольствие и во всегдашней скудости, благодаря Бога, пользуйся необходимым. 55. Епископу Евфимию |
| 10. Этотъ мужъ изъ фекуи, пріявъ своего сына здравымъ, разсказалъ о чуде, и, когда оно разгласилосъ по всемъ темъ окрестностямъ, многіе стали приходить къ нему и его безпокоить. И авва Киріакъ, убегая отъ стеченія, удалился во внутреннейшую пустыню Рувы и оставался тамъ въ теченіе пяти летъ, довольствуясь корнями мелагрій и сердцевиною тростника. И некоторые, узнавъ, стали приходить къ нему, приводя недугующихъ и одержимыхъ нечистыми духами, и ихъ онъ исцелялъ призваніемъ Христа и знаменіемъ честнаго креста. Тогда, тяготясь большимъ стеченіемъ, онъ удалился изъ Рувы и вошелъ въ совершенно пустынное и сокровенное место, где не жилъ никто изъ отшельниковъ. Место это туземцами называется Сусакимъ . Тутъ соединяются оба потока — новой лавры и лавры Сука , весьма глубокіе и ужасные. Некоторые говорятъ, что это реки Ифамъ , про которыя Давидъ въ величаніяхъ къ Господу говоритъ: Ты изсушилъ ecu реки Ифамскія (Псал. 73, 15). Проведя семь летъ въ Сусакиме во дни величайшей пагубы, онъ былъ отведенъ изъ Сусакима въ лавру отцами лавры Сука, которые боялись надлежащаго страха и единодушно пришли къ нему съ мольбою и сильнымъ воззваніемъ. Сей авва Киріакъ, придя въ лавру, оставался въ отшельнической келліе иже во святыхъ Харитона пять летъ въ борьбе съ последователями Оригена. 11. Тогда и я, переселившись изъ обители великаго Евфимія въ великую лавру блаженнаго Савы къ авве Іоанну епископу и молчальнику, былъ посланъ имъ къ сему авве Киріаку съ посланіемъ, которое повествовало о внутренней брани, происшедшей во святомъ граде и просило его ныне подвизаться въ молитвахъ къ Богу о томъ, чтобы низверглась гордыня ополчившихся въ новой лавре противъ Христа ради ученій Оригена, вместе съ Нонномъ и Леонтіемъ . И я, прибывъ въ Суку и вместе съ учениками его Зосимой и Іоанномъ придя къ нему въ пещеру иже во святыхъ Харитона, и поклонившись ему, отдалъ ему посланіе, передавъ ему и устно то, что было сказано аввой Іоанномъ молчальникомъ. Авва же Киріакъ, прослезившись, сказалъ: Скажи пославшему тебя: не будемъ малодушествовать, отче, ибо вскоре мы увидимъ смертную гибель Нонна и Леонтія и изгнаніе остальныхъ изъ новой лавры, и истинные ученики блаженнаго Савы поселятся въ новой лавре, а незаконные будутъ изъ нея изгнаны. |
| Но так как я вполне уверен, что ты никогда не перестанешь быть скромным, а всегда будешь считать себя между последними, хотя бы тебя безмерно хвалили и превозносили, то скажу все, нисколько не притворствуя. Ты, я слышу, так успел в своей благочестивой жизни, что не уступаешь уже не только тем юношам, но и великим и дивным мужам. И от этих, говорят, ты не отстаешь ни в чем, ни в посте (и возможно ли иначе, когда ты питаешься только водой и хлебом, и то через день?), ни в продолжительности ночных бдений, но подобно им проводишь без сна много ночей сряду. А в препровождении дня, говорят, ты многих из них уже и превзошел; от приходящих оттуда я слышу рассказы, что у тебя все время употребляется на молитвы и слезы; и как подвизающиеся в молчальничестве, или заключившие себя уединенно в келье, ни с кем, ни о чем не разговаривают, так, говорят, поступаешь и ты, живя среди такого многолюдства. О твоем же сердечном сокрушении, о скорби и сетовании они рассказывают даже с изумлением, и этими рассказами о твоих подвигах здесь привели многих в сокрушение. Не смотрит он, говорят они, ни на кого из приходящих туда и не дает себе отдыха от постоянных трудов, часто боялись мы, чтобы он не ослепил глаз своих слезами, чтобы не повредил головного мозга чрезмерным бодрствованием и неослабным и беспрерывным упражнением в чтении. 2. Итак, тебя печалит и смущает то, что ты уже опередил сверстников, и, имея сильного и дерзкого противника, далеко оставил позади себя подвизающихся вместе с тобою! Не правду ли говорил я, что твое уныние есть только следствие предубеждения, а при внимательном рассмотрении может доставить нам много побуждений даже к благодушию? Скажи мне, какая польза не быть бесноватым, если при этом жизнь будет оставлена в пренебрежении? И какой вред от беснования, если при этом образ жизни будет строг и благоустроен? Но ты, может быть, стыдишься и краснеешь, когда демон низвергает тебя в чьем–либо присутствии? Это происходит по той причине, что ты судишь о деле по мнению толпы, а не по благоразумию. |
| В нашем представлении этот нуль – геометрическая точка – объединен с высочайшей сжатостью, то есть с величайшим молчальничеством, которое, однако, говорит. Так в нашем представлении геометрическая точка является высшим и в высшей степени единственным обьединением молчания и говорения (21). Поэтому свою материализацию она обрела в первую очередь в письме (in der Schrift – «в письменности»), которое одновременно принадлежит языку и молчанию. В текущей речи письма точка является ее перерывом, разрывом, молчанием, небытием, то есть негативным моментом и, одновременно, мостом от одного бытия к другому (позитивный момент). В этом и состоит ее главное «внутреннее значение» в письме. Особый акцент Кандинский делает на реальной антиномической символике молчания точки. «Звучание молчания, обыкновенно соединяемого с точкой, столь велико (laut), что оно полностью заглушает другие свойства» (22). Именно эта характеристика оказывается особо значимой при использовании точки в живописи. Если изъять точку из ее обычного утилитарно-целесообразного контекста письма, она начинает жить как самостоятельная сущность и подчиняться только законам внутренней целесообразности, которые зависят уже от множества факторов контекста живописного произведения и от ее формы, цвета, географии в пространстве живописного произведения и тому подобных вещей. Изучению всего этого, собственно, и посвящена книга Кандинского «Точка и линия на плоскости», и здесь, конечно, нет смысла пересказывать ее очень точные и глубоко продуманные формулировки. Лучше самого автора не скажешь. Да и речь у нас, собственно, о другом. Кандинский удивительно тонко ощущал духовное звучание всех элементов живописной структуры, начиная с точки, линии, элементарного цвета и кончая их богатейшими и сложнейшими симфониями, творцом наиболее сложных из которых был он сам. Здесь важно отметить, что, пристально изучая основные элементы живописи, Кандинский выявил наличие в каждом элементе как внешнего, так и внутреннего аспекта. И если внешний аспект элемента – это его видимая форма, то внутренний и более существенный – «живущее в ней внутреннее напряжение (innere Spannung)» (31). |
| — Фанни, милочка, что случилось? Прошу тебя, расскажи мне. — Ах ты крот несчастный! — воскликнула Фанни. — Ведь не будь ты слепа, как крот, ты бы не спрашивала, что случилось! Не знаю, зачем тебе глаза, когда ты ничего не видишь, что вокруг тебя делается! — Что-нибудь с мистером Спарклером, милочка? — С ми-сте-ром Спарк-ле-ром! — повторила Фапни тоном величайшего презрения, словно во всей солнечной системе не было предмета более далекого от ее мыслей. — Нет-с, мисс Летучая Мышка, не угадали! Но, разбранив сестру, она тут же пожалела об этом и, всхлипывая, принялась твердить, что она сама знает, какая она злая и гадкая, но что же делать, если ее до этого довели. — Уж не больна ли ты, милая Фанни? — Вздор и чепуха! — отрезала строптивая девица, снова рассердившись. — Я так же здорова, как и ты. А то и здоровей, не в обиду тебе будь сказано. Бедная Крошка Доррит, видя, что любые ее ласковые увещания только подливают масла в огонь, сочла за благо умолкнуть. Сначала Фанни и этим была недовольна: плохо иметь сестру, которая докучает тебе вопросами, пожаловалась она зеркалу на туалетном столике, но еще хуже иметь сестру, от которой слова не услышишь. Она, Фанни, отлично знает, что ей подчас трудно совладать со своим характером, что она временами становится совершенно несносной; и когда она становится совершенно несносной, лучше всего так прямо ей и сказать; но поскольку бог наградил ее сестрой-молчальницей, то ей никогда так не говорят, вот и выходит, что ее попросту подбивают, даже вынуждают быть несносной. Кроме того (сердито заметила она зеркалу), ей вовсе не нужно, чтобы ее прощали. Это даже не к лицу старшей сестре, постоянно просить прощения у младшей! Так вот подите же — хочет она того или нет, а ее все время коварно ставят в такое положение, что она должна это делать. В конце концов Фанни разразилась бурными рыданиями, а когда сестра стала утешать ее, объявила: — Эми, ты ангел! — Одно только я тебе скажу, моя душенька, — заметила Фанни, когда ласки и уговоры сестры возымели свое действие. — Так дальше продолжаться не может, должен быть какой-то конец, в ту или иную сторону. |
| Помнится, предложил ребятам поискать ответ сообща. Прозвучала поговорка о том, что с «хорошим человеком и помолчать приятно», а ещё слова популярной некогда эстрадной песни: «Мы так близки, что слов не нужно…» Вспомнили об удивительном подвиге молчальничества, что могли подъять лишь немногие из известных нам святых. Главное же заключалось в том, что мы, пытаясь найти ответ на этот, как оказалось, весьма непростой вопрос, подходили к той, незапамятных времён, истории с позиции дня сегодняшнего, с позиций повреждённого грехом человека. Человека, которому предуготованы болезни и смерть… Но ведь первые люди до падения своего были бессмертными, иными. И если прибегнуть к языку науки, то Адам и Ева были иными онтологически. Мы же нередко берёмся рассуждать об этих таинственных для нас созданиях, облачённых светом (померкнувшим после их падения), совершенно не принимая во внимание это немаловажное обстоятельство. Уже потом, ставши причастными ко греху, а значит, ко времени и смерти, они стали подобными нам. И не только сами — неузнаваемо печально изменилась и сама Земля наша. Там, где не было страдания и страха, где никто никого не поедал, земля покрылась «волчцами и терниями» ( Быт. 3:18 ), то бишь ядовитыми плодами и ягодами, а также колючками. И в то же время Священное Писание неопровержимо свидетельствует о некоем общении первых людей, облечённом в тексте Библии в слова, возможно, всё по той же причине нашего с вами, простите, несовершенства. Но вот прочитываешь одно из посланий святого апостола Павла и обращаешь внимание на слова, которых раньше отчего-то не замечал. Рассуждая об истинной любви, он пишет в том числе и о том, что: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» ( 1Кор. 13:8-10 ). Вы услышали — «языки умолкнут»!? Вот и в одной из утренних молитв, обращённой ко Господу, просим: «…да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». |
| Каково же фактическое отношение нашей богословской науки к вопросу об «аскетизме“ в виду охарактеризованных потребностей и запросов времени, а также в виду вообще важного значения этого вопроса в системе православного богословия? Несомненно, что наше богословие поняло и оценило, хотя и не во всей полноте и глубине, важность и значение вопроса об «аскетизме“ вообще в системе христианского нравоучения, и в виду направления и запросов современной науки и общества, – в особенности. Не только богословская этика, но и некоторые другие богословские дисциплины признали всю важность возможно глубокого и обстоятельного раскрытая вопроса об «аскетизме“, преимущественно на основании тщательного изучения и анализа святоотеческой письменности. В особенности настойчиво заявляет об этом богословие пастырское. По словам архимандрита (ныне епископа) Иннокентия «объем пастырского богословия, как в литературе, так и в школе должен быть значительно расширен. Сюда необходимо включить, напр., речь об аскетизме вообще и в частности – об аскетизме пастырском. 46 По выражению г. Соколова, «в изучении обширного материала аскетических творений и в обработке его применительно к целям пастырского богословия мы полагаем задачу настоящего времени“. 47 Признав, таким образом, важность и значение вопроса об «аскетизме“, что же сделало наше богословие для его научного раскрытия и разъяснения? Около тридцати лет тому назад проф. А. Ф. Гусев писал: «сущность и значение христианского аскетизма в нашей богословской литературе вовсе не выяснены с научной точки зрения, хотя мы и знаем несколько работ по этому предмету“. 48 «Мы не имеем ни одной, сколько-нибудь сносной и удовлетворяющей научным требованиям монографии, посвященной настоящему историческому изображению хотя нескольких великих аскетических типов и анализу их ... Наша духовная журналистика за все время её существования представила лишь самое ограниченное количество маленьких статеек, в которых выясняется значение, напр., столпничества, молчальничества и т. д. Но эти статьи преследуют назидательный, но не научный интерес. 49 |
| Здесь оно ставится в совсем иной смысловой контекст, диктуемый онтологической структурой практики, которая, в свою очередь, определяется присутствием внеположного истока. Как всегда подчеркивают достаточно глубокие обсуждения духовной практики, ее начало имеет по своей природе общность с ее финалом, телосом: в его смысловую структуру также с необходимостью входит внеположный исток. В бытийной ситуации человека, его присутствие выражается как наличествующая предпосылка, открытая возможность соединения с ним — и в этом смысле, как присутствующий в реальности его зов. И Обращение — это когда человек «обернулся на зов»: уловил его, распознал как зов внеположного истока и весь и всецело, всем существом откликнулся на него . В силу онтологической внеположности Зовущего, такое Обращение-на-Зов несет с собой то, что и предполагалось от обращения: выбор стратегии, альтернативной всему обычному способу существования. Если угодно, оно также означает, подобно Обращению в трактовке Фуко, обращение-на-себя, поскольку альтернативная стратегия заключается во всецелой трансформации себя (притом, несравненно более радикальной и глобальной, нежели в эллинистических практиках). Далее, Покаяние — установка, необходимая для укоренения в избранном ином способе существования. Характер ее определяется тем, что «иной способ» в данном случае — онтологически иной, альтернативный прежнему в самом сильном, бытийном смысле. Поэтому все его позиции, установки, оценки реальности иноприродны принимавшимся прежде и отвергают их радикально; вхождение в альтернативный способ существования требует решительного отталкивания от старого способа со всеми содержаниями его. Исихастская практика реализует это отталкивание в богатом комплексе очень разнообразных техник себя, которые все, по самому своему характеру и назначению, противоречат не-обращенному разуму и всегда, во все века, вызывали его непонимание и негативные реакции. Подобные реакции мы отмечали и у Фуко (причем можно заметить, что предмет его самого острого неприятия, «практики признания», далеко не являются самыми поражающими, самыми крайними в арсенале техник покаяния, где есть столпничество, постничество, молчальничество, плач духовный…). |
| А. Эмпирический горизонт семантики молчания (которым исчерпываются все трактовки понятия во внерелигиозных контекстах). В этом горизонте, молчание означает отсутствие внешней речи, молчание уст; и поскольку такая речь – акт коммуникации, то молчание здесь – коммуникационная категория, означающая отсутствие вербальной коммуникации. (В отличие от этого, тишина, отсутствие звука, не есть коммуникационная категория.) Как негативная или привативная характеристика, знак отсутствия, молчание имеет специфическую семиотическую природу, что сказывается на структуре и свойствах продуцируемого им семиозиса. Внутренняя речь, речь ума, здесь трактуется как род молчания: «молчун» говорит сам с собой, монах-«молчальник» говорит с Богом. В. Онтологический горизонт семантики молчания возникает, когда в коммуникационную ситуацию включается и внутренняя речь, за счет того что Другой (коммуникационный партнер) способен к восприятию этой речи; в этом случае коммуникация носит мета-эмпирический характер и представляет собой Богообщение. Духовные традиции и мистические учения выделяют здесь два рода молчания: поскольку коммуникационные партнеры резко (онтологически) разноприродны, то существенно различны и их молчания. Для человека в Богообщении, молчание – прямое усиление молчания в обычной эмпирической коммуникации: это – отсутствие, умолкание также и внутренней речи, молчание ума. Наряду с ним, в данной мета-эмпирической коммуникации можно говорить и о молчании Бога, причем здесь, в свою очередь, априори мыслимы две различные ситуации: когда отсутствие коммуникации объясняется либо несовершенством, несостоятельностью человеческих попыток к ней, либо внутренним свойством самой Божественной реальности. Первой ситуации отвечают состояния Богооставленности в мистическом опыте, второй же – ряд учений гностической и спекулятивной мистики, утверждающих молчание как предикат Божества. Названные градации указывают лишь главные разграничительные линии в сложноустроенной, изощренной номенклатуре молчания как феномена духовной практики и шире, духовной жизни. Но даже эти основные виды молчания часто смешиваются и сливаются; в частности, это имеет место в трактовке исихазма у С.С.Аверинцева. |
| Замечательно именно то воззрение нашей аскетики, что тело есть и может быть помощником в деле спасения, в подвиге, в молитве, т. е. в действиях, казалось бы, чисто духовных. Учение аскетов наших свободно от спиритуалистического взгляда на тело. Надо только уметь воспользоваться телом и привлечь его к соучастию в молитве. Методика наших исихастов обратила внимание и на это и учит этому. Важно их отношение не только к душе, к уму, но ко всей духовно–телесной личности. Они учат владеть телом, а не только порабощать его и умерщвлять гнездящиеся в нем страсти; они советуют привлекать тело к трудному подвигу молитвы. Тут, надо это заметить, мы встречаемся с очень своеобразными приемами, навлекшими на исихастский опыт легкомысленную критику и даже ироническое отношение «внешних», непосвященных в это делание людей среди светских рационалистов и в среде далеких от святоотеческой аскетической традиции западных исследователей исихазма и вообще восточной аскетики. Соучастие и помощь тела в деле молитвы усматривается, прежде всего, в «удержании ума внутри тела и посылании его внутрь тела» . «Надо блуждающий во вне по предметам чувственного мира ум вернуть внутрь своего тела, а оттуда направить его к Богу», — учит св. Григорий Палама . Это хранение ума внутри своего тела облегчается и так сказать регулируется дыханием, как естественным и равномерным движением тела. Это придает и самой молитве известную регулярность и ритмичность. И самое положение тела с немного наклоненной головой и взором, направленным на грудь или живот человека, облегчает это непрестанное молитвенное делание. Известно, как было воспринято такое воззрение аскетов–молчальников и какому карикатурному извращению подвергся их молитвенный опыт и аскетическая практика. Их называли их современники «омфалопсихами», пупосозерцателями, учившими якобы, что душа человека заключена в пупе. Эти иронические замечания повторяются с ехидством и теперешними легкомысленными критиками этого векового аскетического опыта. Обстоятельное и вполне научно–обоснованное изложение аскетического учения паламизма находим в статье о. |
|
|
