| Инструктором по вязке был отец Петр, соловецкий инок. Лет уже более тридцати занимался он этим делом. Руки у него были, как дубовые корневища: суковатые, корявые, перекореженные, с твердыми, как железо, ногтями, но крепости в пальцах необычайной; металлические номерные бляшки, потолще серебряного рубля, двумя пальцами в трубки скатывал, а собой был невелик и широк в плечах, человек, как человек. Раз в июле, в субботу, приходит он утром на вязку, потолковал с конвойным и к нам: – Нынче вы, братики, одни работайте… без меня. – Заболел, что ли, отец Петр? – Нет, слава Богу, носит Господь, милует… Иное у нас дело нынче – погребение. – А кто ж у вас, отец, помер? – Схимник наш, молчальник, что в затворе пребывал. Он и преставился Господу, а когда – того не знаем. Сухарики-то ему раз в неделю носили. По субботам. Нынче утречком пришли, вступили в затвор, а он, голубчик, лежит перед образом, лбом в землю уперся… Должно земной поклон клал и в тот самый раз Господь его душеньку принял. Сладостно это, утешно, и честь старцу великая, значит, венец райский заслужил… А стать тому должно еще в середу или во вторник. Сухарики-то старые непоедены и масло в лампаде всё выгорело… – Потухла лампада? – вскрикнул я невольно. – Нет, тлелась еще малым светом. Подлинно – неугасимая. В фитильке малая толика елея оставалась. – И не перетухла? – Не допустили того. Подлили из склянницы с великим бережением, она и снова засияла перед лицом Господа… – Засмердел он, молчальник, али навроде мошшей вышел? – поинтересовался один из нашей артели крестьянин-повстанец. – Нет, быдто духом не отдает… Да и откуда духу в нем взяться? Высох он, как лист, подвижник наш… По своей святой жизни. Утробу свою испостил, кости да кожица. – Такое возможно… Конечно, и от праведной жизни тоже бывает, чтобы, значит, не гнить, бывает, это верно… Хоронили в лесу, около земляной кельи, и нас никого туда не пустили, даже священников, но весть о смерти схимника взволновала многих в кремле. О ней говорили, ощупью искали в ней какого-то сокровенного смысла, тайного знамения. |
| Насильственная развязка была неизбежна, и Валентиниан не хотел только встретить ее в Галлии, где почва под его ногами не была тверда. И вот он объявил о своем намерении возвратиться в Италию, чтобы оттуда иметь возможность отразить готовящееся на империю новое нападение варваров. Арбогаст не мог открыто воспротивиться такому доблестному намерению, но все военные конвои находились в его руках. Всяческими затруднениями и проволочками он задерживал отъезд императора, и пленный Валентиниан хорошо понимал, что его тюремщик не хочет дать ему бежать. Молодой император находился в величайшей тревоге; больше всего он страдал оттого, что около него не было друга, которому он мог бы довериться. Только от одного человека он мог ожидать и совета, и утешения; этот человек был епископ Амвросий. Несколько раз он настойчиво просил его приехать в Галлию. Амвросий с горестью потом оправдывал свое замедление. Прежде всего он не знал настоящего положения дел, так как Валентиниан, опасавшийся, что письмо будет перехвачено, выражался в нем очень сдержанно. A в тот день, когда он уже собрался выехать, по Милану прошел слух, будто император намерен вскоре возвратиться и даже находится в пути, и что во дворце уже делаются приготовления для его приема. Этот ложный слух заставил его потерять еще несколько дней. Когда же Амвросий, наконец, собрался в путь, то было уже поздно. Валентиниан с нетерпением ждал его с часу на час. Он посылал навстречу ему одного гонца за другим, прося его поспешить. Последнего посланца он выбрал из своего собственного конвоя, носившего название «рота молчальников». Это название могло внушить ему некоторое доверие. Однако он боялся, чтобы и этого гонца не перехватили и не заставили открыть цель его поездки, и, поэтому, счел более безопасным написать в своем письме, что он ждет Амвросия лишь для того, чтобы он примирил его с Арбогастом. Вечером, ложась спать, утром, при пробуждении, y него на устах был один вопрос: «Возвратился ли молчальник»? Но «молчальник» не возвращался. |
| III. ВОДОРАЗДЕЛ Метерлинк перед великой тишиной Морис Метерлинк 64 через свои печальные мысли и бурные ощущения всегда стремился к центральной тайне мира. Он непрестанно к ней приближался, а она непрестанно удалялась от него. Таинственная душа реальности, эта чудесная синяя птица, каждый раз выпархивала из гнезда, когда Метерлинк к ней приближался, протягивая к ней свои страстные руки, готовые к вечным объятиям. И Метерлинк остается одиноким в своей тоске, вечно одиноким со своими жаждущими руками, которые каждый день могут свернуться в самоубийственное кольцо. Трепещущее желание и спирающая дыхание любовь к волшебной синей птице буйно росли в высоты бесчисленных бесконечностей и смело погружались в глубины бездонных пропастей. Они жужжали «жизнью пчел», благоухали «разумностью цветка», рыдали «великою тайною», мудрствовали «великим законом», а синяя птица все упорнее скрывалась от Метерлинка. И он, измученный мыслями, израненный чувствами успокаивал сам себя: скорбь лечил скорбью, печаль – печалью, воздыхание – воздыханием. Мироощущение Метерлинка очень сложно и потому весьма скорбно. Его мысль о мире всегда цветет неизлечимою печалью, ибо вырастает из трагически сложного мироощущения. Человек такого ощущения и таких мыслей не может не быть печальным в этом мире. А если этот человек – Метерлинк, тогда его печаль часто превращается в крик, в ужас, в вопль «слепых», которые безнадежно блуждают по своему обособленному острову смерти, который зовется землею. Метерлинк, как редко кто в Европе, ощутил, что жизнь и смерть, по сути, составляют одну неделимую проблему и одну неделимую муку. Не может человек жить спокойно, если его жизнь окружена небытием и заминирована смертью. Ведь с какой бы стороны ни приступал Метерлинк к жизни и ни входил в нее, везде он встречал смерть, или ее предтеч, или ее хранителей. У смерти нет языка, нет слова. Она всегда молчит. Нет более упорного и более вероломного молчальника в человеческих мирах. Потому смерть и является самым страшным чудовищем. Немой враг – самый невыносимый и самый отвратительный враг. О, если бы он заговорил! Человек бы ожил; радость бы громом ударила в его сердце. Но смерть всегда молчит. Ведь слово означает жизнь, означает смысл, Логос. Если бы смерть заговорила, то умерла бы. Слово – отдушина всякой муки и особенно сильнейшей. Представьте себе, если бы Иов не говорил или если бы Иван Карамазов не исповедался Алеше! От молчания Иов бы умер, а Иван сошел с ума. |
| А.С. Орлов Около половины XIV-ro века в Византии и в Болгарии с особой силой и определённостью выразилось учение исихастов или безмолвников, известное иначе под названием теории созерцательной или умного делания, а также и умного трезвения и умной молитвы. Учение это коренится в древнейших проявлениях восточного аскетизма, по временами оно затихало, скрываясь в уединении пустыней, в пещерах отшельников. В первой четверти XIV в. св. Григорий Синаит встретился на острове Крите с отшельником Арсением, который и преподал ему первые начала безмолвного жития и умной молитвы. Затем св. Григорий отправился на Афон, обошёл здесь все монастыри, скиты, даже келии отдельных отшельников, желая найти себе наставника и руководителя в умном делании; но он только убедился, что на всей Святой Горе умная молитва или умное делание было забыто, ибо все, кого он только ни спрашивал об этом, говорили ему, что не знают хотя бы по одному нназванию 1 . Наконец в ските Магуле он нашёл трёх подвижников, которые упражнялись не только в умной молитве, но понемногу и в созерцании. Поселившись недалеко от этого скита, Григорий Синаит построил себе молчальницу и уединился в ней «един единому Богу собеседуя». Вспомнил он, что ему наказывал о безмолвии, о молитве и трезвении ума Критский отшельник, и предался им. Вот, как говорит об этом Житие св. Григория Синаита , составленное Константинопольским патриархом Каллистом (1350–1354 и 1355–1363 гг.): «сице (т.е. наказание Критского отшельника) прилежнейше в уме обращая, и вся чювьства в себе внутрь сбрав, и мысль добре сбрав духови, и съвокупив же и связав, и – отнюдь рещи – кресту Христову пригвоздив, «Господи Иисусе Христе Сыне Божий», глаголаше часте, моляся, «помилуй мя грешнаго». Господь услышал слёзную «Иисусову молитву» и св. Григорий Синаит «храмину ону исполнену виде света зарею благодетною» 2 . Появление учения Афонских исихастов на Руси П. А. Сырку относит ко времени, предшествующему деятельности св. Григория Синаита , который прослыл на Афоне, как насадитель там безмолвия или созерцательной жизни. Ещё в первой половине XIII века, говорит П. А. Сырку, на Афоне были известны так-называемая аскетическая молитва Иисусова и умное внимание, как об этом свидетельствует Киево-Печерский архимандрит Досифей. Впрочем, можно думать, что русский афонит говорит о более лёгком виде созерцательной жизни; ему, наверное, не были известны те внешние приёмы, которыми сопровождается умное делание, и вместе с тем ему ничего не было известно и о божественном или сердечном свете, считающемся равным по своим свойствам фаворскому свету 3 . Но жизнь Киево-Печерского архимандрита Досифея, принёсшего на Русь от Святой Горы некоторые правило и чин 4 , другие учёные относят к позднейшей поре: Н. К. Никольский – ко второй половине XIV в., А. И. Соболевский – по-видимому, к тому же времени, Ε. Ε. Голубинский – к XIV–XV в. 5 . |
| Как известно, самые коварные вопросы – это так называемые детские. Вот и автору этих строк как-то в воскресной школе был задан вопрос, который не мог его не озадачить. А сформулирован он был следующим образом: на каком языке разговаривали в раю Адам и Ева? Вот так: ни много, ни мало. Позже нередко адресовал его своим многочисленным слушателям в самых различных аудиториях и получал ответы один любопытнее другого. Иные предполагали, что первые люди говорили на еврейском, греческом, славянском, русском языках… Интересно, как бы на него ответили вы? Дети, однако, народ нетерпеливый. Им нельзя сказать: знаете, мне надобно кое-куда заглянуть и кое с кем посоветоваться, им вынь да положь. И тогда я предложил ребятам поискать ответ сообща. Вспомнили поговорку о том, что с «хорошим человеком и помолчать приятно», а заодно слова популярной с незапамятных времен песни: «Мы так близки, что слов не нужно…» А еще об удивительном подвиге молчальничества , что могли подъять лишь немногие из известных нам святых, избранные. Но главное заключалось в том, что мы – в попытке найти ответ на этот, как выяснилось, очень непростой вопрос – подходили к той незапамятных времен ситуации с позиций дня сегодняшнего, с позиций поврежденного грехом человека. Человека, которому предуготована смерть. Но ведь они-то до падения были безсмертными. Если же прибегнуть к научной терминологии, то Адам и Ева были иными онтологически. Мы же нередко беремся рассуждать об этих таинственных для нас созданиях, облаченных в оболочку света, совершенно не принимая во внимание это немаловажное обстоятельство. Уже потом, ставши причастными ко греху, а значит, ко времени и смерти, они стали подобными нам. Да, печально неузнаваемо изменилась и сама земля наша. Та, где некогда – вспомним – никто никого не поедал, позже стала произрастать «волчцами и терниями» (Быт. 3, 18). И в то же время Священное Писание неопровержимо свидетельствует о некоем общении первых людей, облеченном в тексте Библии в слова , очевидно все по той же причине нашего с вами, простите, несовершенства. Но вот прочитываешь одно из Посланий святого Апостола Павла и обращаешь внимание на то, чего раньше отчего-то не замечал. Донося до нас удивительные слова об истинной любви, он пишет, в том числе, что: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» (1 Кор. 13, 8-10). Вы услышали, «языки умолкнут»! |
| При углубленном подходе к явлению пост это некое «малое умирание». Человек насильственно исторгает свой ум из круга обычных явлений и переключается на совершенно иные мысли. Он мыслит о Суде, о воздаянии грешным и праведным, о своем предстоянии Христу. Он думает о том, что уже сделано, а где еще «конь не валялся». Он думает о том, сколько ему осталось, и как этот остаток правильно прожить. Таким образом, человек словно умирает, или хотя бы замирает для привычных мыслей и дел. Это и есть та «малая смерть» для мира, которая выбирается добровольно ради оживления души для Христа. Так и происходит в Божием мире: открываются одни двери не раньше, нежели закрылись другие. Не родившийся еще ребенок внутри материнского организма имеет закрытыми глаза, рот, нос. Остатки пищи тоже не выходят из него так, как это будет потом. Для питания и дыхания у него открыто отверстие, которое потом закроется – пупок (!). А пока он живет удивительно: вниз головой, в воде, и в тихом мраке. Потом – после родов – откроется то, что было закрыто, и закроется то, что было открыто. Таков закон. Следовательно, и в духовной жизни мы должны учиться оглохнуть для одних разговоров, чтобы открылось слышание иных речей. (Не зря Матерь Божия называется собеседницей молчальников). Должны освободить ум от одних мыслей, чтобы в сознание смогли войти другие. (Не зря некто из отцов сказал, что ухо безмолвника услышит дивное) Умирание для жизни призрачной ради оживления для жизни подлинной, вот – пост. Когда одни люди постятся, а другие нет, то не исключено, что между ними может возникнуть взаимное напряжение. Постящиеся люди склонны осуждать людей не постящихся. Вот, мол, «грешники и чревоугодники». Ну, а у оппонентов тоже готовы под рукой свои аргументы. «Бог у меня в душе», «оскверняет человека не то, что входит в уста, а то, что исходит из уст». И так далее. К тому же всем известен малоприятный тип религиозного ханжи, на которого не хочется быть похожим. Вот многие и думают, что лучше «я не буду особо рьяно исполнять обряды и предписания, зато буду простым и искренним человеком». Разрубать этот узел или развязывать, в любом случае придется попотеть. |
| Вот парность соломоновых антиномий: рождаться умирать родитель умирающий насаждать вырывать посаженное сеятель убивать врачевать убийца разрушать строить разрушитель стоитель плакать смеяться плачущий смеющийся сетовать плясать сетующий пляшущий разбрасывать камни собирать камни разрушитель восстановитель обнимать уклоняться от объятий наслаждающийся искать терять искатель растеряша сберегать бросать сберегатель расточитель раздирать сшивать разрывающий портной молчать говорить молчальник любить ненавидеть любовь ненависть Соломоновы антиномии заставляют вспомнить два принципа, идущих ещё из глубокой древности. Первый принцип – дуализм (двойственность). Таковы были верования древних ассирийцев, персов. Два Бога – добрый и злой, два равнозначных начала. Ормузд и Ариман, свет и тьма – служи, кому хочешь. Что хорошо для одного, то плохо для другого, и наоборот. Зороастр сказал: «Воистину, есть два первичных духа, близнецы, славящиеся своей противоположностью. В мысли, словах и в действии – они оба добрый и злой…» с. 176]. В романе «Юлиан Отступник» Д.С. Мережковский красочно описывает, как великий иерофант Максим Эфесский проводит юного Юлиана через языческую мистерию посвящения, во время которой юноша отрекается от Христа и посвящает себя диаволу-деннице, а потом жрец ошарашивает его сообщением: правы оба – и Христос, и диавол, правды две, твой выбор, которой из них служить. Юлиан потрясён. В китайской философии гармоническое равновесие в мире поддеживается двумя началами, ян и инь: мужское и женское, светлое и тёмное, тёплое и холодное, лёгкое и тяжёлое. Всем вещам во Вселенной свойственно двуединство. Что хорошо для буржуазии, то плохо для рабочего класса, и наоборот. Это если по Марксу. Но от человека ли зависит, где он окажется?.. Второй принцип – диалектика. διαλεκτιξ – искусство вести разговор, спор. В философии это метод познания действительности в её противоречивости, целостности и развитии. Диалектику знали древние греки. Аристотель считал изобретателем диалектики Зенона Элейского. Диалектику развивали неоплатоники Плотин и Прокл. Великим учителем диалектики был европейский философ Гегель (1770–1831 гг.). Диалектика сформулировала закон единства и борьбы противоположностей. Священник и богослов Павел Флоренский находил причину всех ересей в том, что тезис брался в отрыве от антитезиса. Истина по Флоренскому в антиномии, то есть в синтезе тезиса и антитезиса. |
| Так личные свойства и особенности человека сохраняют свое значение. И неудивительно. Христианская религия исповедует полноту личного бытия в Самом Господе Боге, Который есть троичен в Лицах. Создание Богом человека в виде мужа и жены, как двух родовых особей, продолжение рода человеческого в виде отдельных личностей, – все это утверждает значение личного начала. С христианской точки зрения, всемирно-исторический ход жизни не представляет собой только действия неизменных законов и непреложных материально-духовных сил, но представляет собой в значительной степени свободное обнаружение исторических личностей. Личность имеет за собой все права на признание в истории, как ни старались развенчать ее и свести к нулю разные материалистические теории. Даже талантливый роман «Война и мир», ярко воскрешающий пред глазами читателя славное время двенадцатого года, сколько ни стремится на ничто свести влияние исторических деятелей, но все же в главнейших своих героях выявляет пред читателем силу, величие и красоту человеческой личности. Именно на почве многогранных особенностей личного человеческого духа выросло все то чудное разнообразие подвигов веры и благочестия, которое мы наблюдаем на протяжении всей истории христианства. В течение первых трех веков, когда происходили от иудеев и язычников на христиан страшные гонения, когда не спасало от жестоких истязаний, мук и смерти ни звание, ни состояние, ни пол, ни возраст, – тогда у всех христиан было единое на мысли: пребыть верными Христу в том жизненном положении, в каком кто призван, чтобы каждый час быть готовыми предстать на суд земной и небесный. Постоянная угроза и постоянное сознание того, что нужно быть готовым явиться на суд, составляли собой чистительное огненное искушение, исключавшее собой возможность и нужду во всяких особенных подвигах. Иное течение приняла жизнь с того времени, когда христиане получили государственную свободу для своей веры и жизни по вере. Тут почувствовалась христианской душой потребность в нарочитых подвигах, из любви ко Господу, Господа ради. Явились подвиги соответственно внутреннему душевному складу отдельных христиан. В то время, как одни христиане стремились служить Христу в обычных условиях семейной и общественной жизни, другие, подражая св. Иоанну Крестителю и древним пророкам, устремились в пустыни. Так появилось христианское иночество или монашество, которое в последовавшем затем развитии своем явило собой лучший цвет и плод христианства. В среде иноков мы видим, с одной стороны, строгих отшельников, ведущих суровую жизнь вдали от всякого человеческого общества. С другой стороны, многие из подвижников сами соединяются в общества и образуют собой монашеские общежития разных видов. В то же самое время появляются герои христианства, которые, по внутреннему движению своего духа, принимают на себя чрезвычайные подвиги, каковы – молчальничество, затворничество, столпничество, юродство. Произошло таким образом в духовной области своеобразное расслоение жизни. |
| Афонской горы, Синайской и других мест. Поэтому в настоящее время внимательный наблюдатель, интересующийся состоянием богослужений на востоке, может видеть одни обычаи и порядки в киновиях, штатных монастырях, скитах и келлиях св. Афонской горы и другие в церквах приходских Константинополя, Афин, Солуни и других городов. Для тех и других обычаев и порядков в области богослужения есть важные и вполне уважительные причины и основания, оправдываемые и содержимыми этими церквами и монастырями Уставами и условиями данного места и времени. Такая разность богослужебной практики на востоке никого не удивляет, никого не соблазняет, а напротив всем кажется естественною и вполне понятною, потому что, как выражается нынешний болгарский Типикон, «во иных бо обстоятельствах имут совершати молитву сущие в мире и отраде и благосостоянии, во иных сущие в весех и градех, а во иных сущие в пустынях и в путешествиях и в войне, во иных в священных обителех живущие, а во иных иже в отшельничестве и молчальничестве ангельски подвизающиеся» 2 . Лучшие представители строгих Афонских обителей, как нам приходилось не раз говорить с ними, оправдывают даже те сокращения и отступления в нынешней богослужебной практике, которые мы видели нередко в Константинопольских церквах и которые не оправдываются ныне действующим церковным Уставом. По видимому, в иных условиях находится современная богослужебная практика русской Церкви. Получив свой нынешний Типикон в 1682 году, исправленный и дополненный потом в 1695 году окончательно, она неизменно регулируется этим Уставом. Строгие русские монастыри, лавры и скиты, соборные кафедральные храмы и глухих деревушек церкви не знают другого Устава, кроме «Типикона, сиречь изображения церковного последования в Иерусалиме святые лавры преподобного и богоносного отца нашего Саввы. Тожде последование бывает и в прочих в Иерусалиме честных обителех: подобне и в прочих святых Божиих церквах» 3 . Судя по этому, можно было бы думать, что наша богослужебная практика в своем развитии остановилась, застыла в выработанных у нас формах еще в XVII столетии и никаким новым осложнениям или влияниям совне не подвергается. |
| Вот, к примеру, в Бирме есть такой буддистский монах У Вирату — как пишут, чрезвычайно злобный тип, натравливающий толпу на живущую в стране мусульманскую народность рохинья. Теряю ли я из-за него веру в учение Будды? Нет, конечно — потому что я такой веры и не имел. Я ознакомился с этим учением и не принял его — хотя, конечно же, ясно, что У Вирату ему не следует, и делать какие-либо выводы об учении Будды, глядя на У Вирату, было бы очень глупо. Об учении следует делать выводы, общаясь с теми, кто ему следует, а не теми, кто его нарушает. Пообщавшись с буддистами — прекрасными людьми — и почитав их книги, я пришел к выводу, что я это учение не разделяю. И это не решение У Вирату — это мое решение. У Вирату, конечно, большой грешник, но ему никак нельзя поставить в упрек, что он отвратил меня от буддизма. Он не делает учение ложным — точно так же, как добродетельные буддисты не делают это учение истинным. Точно так же и с Евангелием — оно либо истинно, либо нет. Христос либо Сын Божий, либо нет. Он либо воскрес из мертвых, либо нет. Если Он действительно воскрес и то, что Он говорил о Себе — истина, то это остается истиной совершенно независимо от того, что какой-то недостойный священник попал в скандал. А если бы это было неправдой — никакие достойные священники не сделали бы это истиной. Но все это верно в ситуации, когда вы действительно наткнулись на недостойного священника. Такое бывает — но гораздо чаще бывают несколько другие вещи. Люди — в том числе священники — могут впадать и в пьянство, и в блуд, и во что угодно еще. Но среди прочих грехов очень популярным является грех сплетничества, клеветы и злословия. Если вы никогда не оказывались в ситуации, когда какой-нибудь эпизод с вашим участием начинает обрастать деталями, подробностями, толкованиями и гениальными догадками — вам просто очень повезло. Если ваши слова никогда не получали самых неожиданных толкований — похоже на то, что вы святой молчальник. Если есть люди, которые относятся к вам с неприязнью и заранее уверены, что человек вы дурной, никакая осторожность не спасет вас от злословия. |
|
|
