| Анализируя творчество Шмелева, Ильин ставит его в один ряд со столпами русской культуры. «Так о России не говорил еще никто. Но живая субстанция Руси – всегда была именно такова. Ее прозревали Пушкин и Тютчев. Ее осязал в своих неосуществимых замыслах Достоевский. Ее показывал в своих кратких простонародных рассказах Лев Толстой. Ее проникновенно исповедовал Лесков. Раз или два, целомудренно и робко, ее коснулся Чехов. Ее знал, как никто, незабвенный Иван Егорович Забелин. О ней всю жизнь нежно и строго мечтал Нестеров. Ее ведал Мусоргский. Из нее пропел свою серафическую Всенощную Рахманинов. Ее показали и оправдали наши священномученики и исповедники в неизжитую еще нами революционную эпоху. И ныне ее, как никто доселе, пропел Шмелев». Ильин понимал и чувствовал Шмелева более прочих. Он, так же как и Шмелёв, посвятил себя поискам ответа на вопросы, сводящиеся в конечном итоге к одному: «Что такое русская душа? Может ли возродиться она, павшая так низко?» «Надо к нему готовиться. Лучшей части народа, его интеллигенции, надо понять своё национальное назначение, понять Россию, её пути – каждый народ имеет свои пути – и, понявши, идти покорно, покорно целям, указанным Судьбою – Смыслом истории – Богом. Идти и вести. Сознать ошибки, пороки и заблуждения и преклониться перед Россией, перед её путями. Она пойдёт. Силы её велики, и надо уметь с ними обращаться». Оба Ивана верили в то, что Русская Душа непременно очнётся от наваждения и пойдёт. Пойдёт правым путём – «Путём небесным». Ибо «Поезд свободы» уже однажды привёз Россию туда, где на стальных штыках заиграло «Солнце мёртвых». Иван Ceprejebuч Неисрпна чаша. Бернар. Београд, 2009. ISBN 978–86–87993–03–7 скрыть способы оплаты Смотри также Комментарии Константин 7 декабря 2023, 11:03 Иван Шмелёв мой любимый писатель, а одно из любимейших его произведений повесть " Поле Куликово " . Как личную трагедию воспринял я информацию о его высказываниях в период Великой Отечественной Войны. Я пришёл к такому выводу с христианской точки зрения. Христианин должен говорить правду и называть грех грехом, а добро добром. То что в конце жизни И.Шмелёв стал предателем - да это правда и его грех, и за это будет его судить Господь. То что он великий русский писатель, всей душой любивший дореволюционную Россию - это тоже факт, и это добро. Он пострадал, он потерял сына. То что в его рассказах так много Православной веры и света - да, добро. И милостивый Господь будет судить своим судом. |
| 16. Начало обновления внутреннего человека состоит, таким образом, в размышлении и постоянной мысли о грядущих . Через это очищается человек мало помалу от обычного блуждания по земным : он бывает подобен змее, которая сбрасывает старую кожу, обновляется и молодеет. Подобным же образом, насколько телесные помыслы и забота о них уменьшаются в разуме, настолько же возрастает и усиливается в душе мысль о небесных и всматривание в грядущие. Наслаждение от служения этим превосходит наслаждение телесными помыслами и пересиливает его. 17. Постоянный плач, рождающийся от мысли о знании, есть признак души, ощутившей надежду свою: не от чтения и не от слышания, но в самой себе ощутила она надежду служения своего. Ибо когда открылась перед сердцем дверь прозрений, невозможно более для зеницы ока удерживаться от плача благодаря чувству наслаждения, получаемому душой иногда от сокрушения и смирения, иногда же от радости, которая возбуждается в человеке. С этого постепенно приближается он к изумлению через некую восхищенную мысль, которая по временам воцаряется в душе. 18. Есть блага, которые сокрыты внутри нас, но которые изнутри сияют благодаря подвижничеству в безмолвии. Всякий, кто усердствует в нем, не унывая, не сомневаясь и не отчаиваясь из–за продолжительности борьбы своей, несомненно получит исполнение надежды своей. 19. Не стремись двигаться быстрее, чем это угодно воле Божией; не спеши настолько, чтобы стараться обогнать ведущий тебя Промысл. Однако, я не говорю, что ты не должен быть ревностным. 21. Вверить себя Богу означает для человека, что он с этого момента не будет поглощен печалью о чем–либо или страхом перед чем–либо и не будет, опять же, мучим мыслью, подобно тому, кто думает, что никто не заботится о нем. Но когда от этой уверенности отпадает человек в сознании своем, отсюда впадает он в множество мысленных искушений, как сказал блаженный Толкователь в книге на Матфея–Евангелиста: «Вся забота сатаны заключается в том, чтобы убедить человека, что Бог не заботится о нем». Ибо он знает, что до тех пор, пока мы ясно осознаем эту , и пока укоренено в нас, в полном покое пребывает душа наша; приобретаем мы также любовь к Нему и попечение о том, что угодно Ему. Именно этот помысел стремится похитить у нас. |
| Есть интересная мысль у ученика преп. Симеона Нового Богослова, преп. Никиты Стифата, где он говорит, что слезы истинного покаяния могут человеку вернуть даже потерянную телесную девственность. Покаяние должно быть именно такое. Но мы не можем так каяться постоянно. Это нам не под силу. Что же нам делать? Вы, наверно, читали о том, как совершаются раскопки древних городов или памятников. Приходит археолог и начинает скрести землю. Сначала он видит обыкновенную почву, но постепенно начинает различать какие-то очертания того, что давным-давно легло под землю. Это уже первое видение. Когда мы в себе видим самым зачаточным образом что-либо, что недостойно ни нас самих, ни той любви и уважения, которыми мы окружены, ни той любви, которую Бог нам проявляет – это уже начало нашего прозрения. Мы можем пойти на исповедь и сказать, что под почвой, может быть, очень глубоко лежит мир греха, но я узнал на поверхности кое-что о нем. Я хотел бы это принести Богу и сказать: – Я это увидел! Ты мне помог это увидеть. Господи! И я отрекаюсь от этого зла. Я пока еще не умею каяться, но я знаю, что это несовместимо ни с моей дружбой с Тобой, ни с тем отношением, моих близких которым я окружен, ни с тем, чем я хочу быть. Есть старая средневековая разрешительная молитва, которая заканчивается словами: " И да простит тебе Господь все грехи, в которых ты истинно раскаялся " . Не то, что ты просто рассказал, а то, перед чем ты содрогнулся душой, что тебя охватило ужасом. Эти грехи тебе прощаются. Остальное является твоей новой задачей. Ты должен дальше и дальше, глубже и глубже уходить в себя, в эти раскопки, и начать находить то, что недостойно ни тебя, ни Бога, ни того, что о тебе думают люди. Исповедь, таким образом, делается частью прогрессивного, постепенно углубляющегося покаяния. Постепенно раскрываются перед тобой новые глубины. Вы тогда скажете: – В чем же заключается жизнь? В том, чтобы уходить в эти глубины и видеть в себе только зло, зло, зло?.. Уходить во тьму? С этим нельзя жить! Да, с этим нельзя жить. |
| А значит, когда св. Феофан предписывает «стать пред Господом с умом в сердце», он имеет в виду, что мы призваны поклоняться Богу всем нашим существом. Мыслительная способность при этом нисколько не умаляется; мы — разумные творения или, как пишет св. Климент длександрийский, «мысленные агнцы»[ ], следовательно, наше поклонение тоже должно быть «разумным» (Рим 12, 1). Не «изгоняются» и чувства: они тоже часть нашего естества. Напротив, наша молитва должна быть одухотворена эросом, жгучей, неутолимой тоской по Божественному; только так она сможет стать тем, по слову Максима Исповедника, «переживанием любовного экстаза»[ ]. Более того, logos и eras, разум, эмоции, влечения, сливаются в молитве со всеми сторонами нашей личности и образуют живое единство там, где гнездится наше сокровенное «я», то есть в сердце. Говоря словами уже известного нам Ивлина Андерхилла, «общение с Богом начинается на уровне сознательного, чтобы затем преобразить и вовлечь в безраздельное поклонение глубинные, инстинктивные уровни нашего «я»[ ]. «С умом в сердце». В «безраздельное поклонение» вовлечена вся личность — всё многообразие не только сознательных, но и глубинных, подсознательных проявлений, все наши интуитивные порывы, чувство прекрасного, а также та способность к интуитивному пониманию и духовным прозрениями, которая, как мы уже говорили, намного превосходит возможности разума. В молитве участвует совершенно все, в том числе и наш физический «состав», то есть тело. «Плоть тоже преображается, — пишет св. Григорий Палама. — Она возносится вкупе с душой, вместе с ней соединяется с Божественным, и так становится владением и вместилище Бога». [ ] Но как достигается «безраздельное поклонение»? Наша молитва состоит, прежде всего, из слов; каждое из них несет доступный уму прямой смысл. Однако к прямым значениям слов молитва не сводится. Помимо и вне них каждое слово, каждая фраза таит в себе множество ассоциаций и подтекстов, обладает собственной скрытой силой и поэтическим «строем». Поэтому молитвенное слово — это не только истина, но и красота; поэтическая образность молитвенного текста, даже если это ритмическая проза, а не стихотворная строфа, позволяет всякий раз открывать в привычных словах новые пласты смыслов. Более того, поклонение выражается не только в словах, но и множеством других способов — песнопениями, великолепием священнических облачений, линиями и красками святых икон, особой красотой наиболее священной части храма, символическими жестами — крестным знамением, каждением, возжиганием свечей, наконец, тем, какую роль в нашем богослужении играют великие «архетипы», первоэлементы человеческой жизни — огонь, вода, вино, хлеб и елей. |
| Этот «захват власти», если он и был, однако не оставил никакого отпечатка на культуре наших предков. Проф. Рязановский говорил недавно на одной из своих лекции студентам Берклейского Университета, что из десяти тысяч славянских слов, какия были в обороте в Киевской Руси, нашлось всего лишь шесть слов скандинавского происхождения. Это вполне доказывает полное отсутствие скандинавского воздействия и влияния на жизнь населения Киевской Руси. И в отношении принятия христианства дело обстояло иначе, чем утверждал Погодин: если на юге оно было принято легко, благодаря продолжительным сношениям с христианскими странами, то, наоборот, в Новгородской области Добрыня и Путята «крестили огнем и мечем», и язычество изживалось медленно. Таким образом, хотя изучение русской истории в те времена и находилось, можно сказать, в зачаточной стадии, но Петр Киреевский своим светлым умом и чистой душой прозревал дальше своих современников и пытался упорным трудом научно обосновать свою веру. Проф. П.Н. Милюков (человек диаметрально противоположных взглядов с Киреевским) так говорит о достоинстве статьи П.В. Киреевского: «В литературе он, кроме нескольких статей, выступил только с одной значительной статьей в «Москвитянине» в 1845 г., в которой обнаружил хорошее знакомство с древней историей и на основании этого знакомства положил первое основание теории патриархального быта. К родовой теории западников эта теория стояла ближе, чем общинная теория славянофилов». Братья Киреевские не примыкали всецело ни к одному из существовавших тогда идеологических течений. Об этом свидетельствует Герцен: «Совершенной близости у него (И.В. К-го) не было ни с его друзьями, ни с нами… Возле него стоял его брат и друг Петр. Грустно, как будто слеза еще не обсохла, будто вчера постигло несчастье, появлялись оба брата на беседы и сходки». Печаль эта понятна: ни тогда, ни после Киреевские не были должным образом поняты и оценены. Они ждут до сих пор своего беспристрастного исследователя. Оба брата горячо желали отмены крепостного права и необходимых реформ. Но сколь они чуждались логического европейского либерализма, точно также осуждали они и возвращение ко всяким отжившим формам, называя такую искусственность «китайством». Они жаждали духовного обновления национальной жизни. «Что такое национальная жизнь? – спрашивает Петр Киреевский, – она, как и все живое, неуловима ни в какие формулы. Предание нужно«… Предание же, как понимал он, есть закрепление русской культуры и преображение ее духом Православия. Сделав попытку изложить в кратких чертах идеологию Петра Киреевского, перейдем теперь к его характеристике, как человека и закончим его биографию. |
| Его призвали, главным образом, для того, чтобы сообщить о требованиях Максима. Так как Амвросий принимал участие в составлении мирного договора, установившего разделение двух частей Западной Империи, то казалось естественным выслушать его мнение и относительно трудностей, встретившихся при выполнении этого договора. Неудобным казалось сообщить ему о вмешательстве Максима в пользу попираемого православия. Понятно, что самолюбие Юстины должно было при этом сильно страдать. Если же она все-таки решилась на такой шаг, то, вероятно, ее побудило к тому желание убедиться, нет ли уже каких-либо сношений между Максимом и православными, недовольными политикой ее сына. Подозрения эти, – если она их и питала, – скоро, однако, рассеялись. Амвросий, который вообще хорошо знал Максима, легко прозревал его намерения, и в данном случае ясно видел угрозу, скрытую тут под личиной ревности по вере. Мысль о том или ином участии в низкой и вероломной интриге внушала ему непреодолимое отвращение. Помимо того, к Валентиниану его привязывало многое: юность, трогательная искренность его и, особенно, воспоминание об отце, которому он служил, и о брате, которого любил. Затем он болел душой и за епископское достоинство, видя, как все относятся с чувством пренебрежительного снисхождения к власти, уважать которую он считал своим долгом даже тогда, когда он ей не мог подчиниться. Эти чувства он высказал таким искренним тоном, что сейчас же рассеял все подозрения. Впрочем, колебаться было некогда, – надо было спешить. Язык Максима, его коварная вежливость – все требовало немедленного ответа. Амвросий, который уже раз и так удачно вел с ним переговоры, казался единственным подходящим человеком, чтобы доставить ему ответ и в этот раз. Благодаря такой неожиданной, но столь важной для Амвросия перемене обращения, – ему, еще накануне опальному, сегодня без всяких колебаний предложили быть чрезвычайным послом, и он, нимало не колеблясь, принял это предложение. Нужно было, однако, подыскать благовидный предлог для такого посольства, иначе во всем этом слишком просвечивало бы беспокойство, вызванное опасностью, которою, однако, пока никто явно не угрожал. |
| Свобода делания заключается в том, что я свободен и властен делать, осуществлять то, чего я свободно хочу. Я должен быть в состоянии перевести в жизнь свою грезу, а эта греза, особенно интимное чувствование своего идеала жизни, часто слабое настолько, что выражается только в смутном недовольстве всем данным, имеется у каждого человека. На дне души моей, в самых затаенных глубинах ее, сверкает одно изумительное переживание. Я вижу мир искупленным. Я вижу знакомые, дорогие лица преображенными. Я прозреваю такую бездонную радость, в которой тонут бесследно и растворяются все страдания мира. Этого я хочу. Хочу всей душой, всею свободой своею. Хочу всеми силами духа своего, чтоб это стало на место того, что существует теперь. Это форма моей мечты. Но каждый человек имеет свою мечту. Греки свою мечту о прекрасном мире, свой жизненный идеал воплотили в своей мифологии. И они хотели, чтоб мир мифологии был реальностью. Свою мечту о мире имеет каждый сильный поэт, каждый художник. Каждый грезит о мире своеобразным, индивидуальным образом. И это разнообразие имеется даже в конечных идеях социализма и анархизма. Каждый крупный, творческий социалистический ум непременно по-своему представляет будущий социалистический или анархический строй. Свобода делания заключается в том, чтобы человек мог переживать мечту свою не только как субъективное свое состояние, сообразно с которым во внешнем мире ничего не изменяется, а был бы в состоянии действенно утверждать ее в жизни, реально воплощать то, что он хочет, в том, что его окружает как данное. Это значит - обладать властной активностью над средой и условиями. Без этой активности, без свободы творческой, в подлинном смысле этого слова, немыслимо никакое освобождение. Если я бессилен над тем, что дано мне, если я не могу реально освободить то, что сковано цепями внешними, то я свободен в отношении своих хотений и себя самого, но в отношении того, над чем бессилен я, что я должен принять как данное, несмотря на то, что это не совпадает с моими желаниями, - я раб. Я должен принять жизнь в тех формах, в которых я ее не хочу. Это рабство, а не свобода. |
| Я не ропщу: зачем роптать? Не может он мне счастья дать». Она готова «погибнуть»: переживания этого дня, «чудно нежный» («И, может быть, еще нежней») взгляд Онегина, его флирт с Ольгой, ревность — все это отняло у нее последние силы, отняло способность к сопротивлению овладевшей ею страстью, она готова на что угодно — без любви с его стороны, без счастья, без всяких условий; но для девушки ее склада потерять свою честь — безусловная гибель, после этого незачем жить, — так пусть будет гибель, раз ничего другого ждать она от него не может! Это — Татьяна. Не небожительница, а женщина из плоти и крови, с могучими страстями и кристально цельным характером, человек, способный сделать выбор и отвечать за него. Зная о ней это, мы можем оценить, чего ей стоил ее последний ответ любимому ею Евгению. Но ведь она могла погибнуть — потому что была готова, потому что решилась на это. Она не погибла потому, что погиб Ленский. Ленский погиб — и его убийца уехал из тех мест, где могла совершиться гибель Татьяны; и в его отсутствие Татьяна узнала и поняла Онегина, и тогда было принято решение выйти замуж; и теперь, став блестящей княгиней и предметом его безумной любви, пережив великую драму сердца, она своим поведением открывает Онегину великую истину подлинной жизни и подлинной любви — и его потрясенное безмолвие дает нам надежду на его прозрение. Ничего этого не было бы, если бы не погиб прекрасный, простодушный, пламенный, чернокудрый юноша-поэт, «русский мальчик» с возвышенной геттингенской душой. Сколько еще мальчиков погибло в бурях российской истории! Две жертвы — и какие жертвы! — положены к ногам Онегина — русского мыслящего человека, с неведомой для автора судьбой которого связана судьба Отечества, от духа, сердца и разума которого зависят пути России. К сожалению, однако, мысль Белинского о «вечности» пушкинского романа часто на практике остается лишь красивой декларацией. В комментариях и в большинстве литературоведческих работ «Евгений Онегин» рассматривается как явление скорее «остановленное» в исторической ретроспективе, в своем времени, чем «движущееся» сквозь время; как великий «памятник литературы», тесно связанный со своей эпохой, а не живое слово, обращенное из своей эпохи в будущее. |
| — Желаешь ли всей душой трудиться для Меня? Андрей отвечал: — Желаю, Господи! Царь дал ему вкусить нечто весьма горькое и при сем сказал ему: — Таков скорбный путь работающих Мне в сем мире. После сего Он дал вкусить Андрею нечто белее снега и слаще манны. Вкусив, Андрей возвеселился и позабыл горечь первой снеди. И сказал ему царь: — Такова у Меня пища для служащих Мне и мужественно до конца претерпевающих. И ты мужественно соверши свой подвиг, как начал: ибо, перенесши в сей жизни немного страданий, ты будешь вечно пребывать в жизни нескончаемой. Пробудившись от сна, Андрей пришел к мысли, что виденная им первая пища — горькая прообразует терпение в здешнем мире, а последняя — сладкая — жизнь вечную. После сего господин Андрея в продолжение четырех месяцев держал его при себе, а затем отпустил на свободу. Притворяясь лишенным разума, Андрей стал бегать по улицам. Он ходил по городу «терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых [тот, которого] весь мир не был достоин» (Евр.11:37–38). Одни надругались над ним, как над безумным, другие прогоняли его от себя, гнушаясь им, как псом смердящим, иные же считали его за одержимого бесом, а малолетние отроки глумились и били блаженного. Он же все претерпевал и молился об оскорблявших его. Если кто из милостивых нищелюбцев подавал Андрею милостыню, он принимал ее, но отдавал другим нищим. Впрочем, он раздавал так, чтобы никто не знал, что он подает милостыню; сердясь на нищих и как бы желая их побить, он как юродивый бросал им в лицо деньгами, которые держал в руках, а нищие их подбирали. Иногда по трое суток не вкушал он хлеба, иногда же голодал и целую неделю, а если не находилось никого, кто бы подал ему ломоть хлеба, то он проводил без пищи и вторую неделю. Одеждою Андрею служило никуда негодное рубище, едва прикрывавшее телесную его наготу. Уподобляясь во всем святому Симеону, Христа ради юродивому [ 5 ], он днем бегал по улицам, а ночью пребывал на молитве. Живя в столь обширном городе, среди многочисленного населения, он не имел «где главы приклонити». Нищие прогоняли его от своих шалашей, а богачи не пускали на дворы жилищ своих. Когда же ему необходимо было уснуть и несколько успокоить свое измученное тело, он искал мусора, где лежат собаки, и располагался между ними. Но и псы не подпускали к себе раба Божия. Одни кусая отгоняли его от себя, другие же убегали от него сами. Никогда не засыпал он под кровлею, но всегда на холоде и зное, валяясь как Лазарь в гноище и грязи, попираемый людьми и животными. Так страдал добровольный мученик и так смеялся над всем миром юродивый: «потому что немудрое Божие премудрее человеков» [ 6 ] (1 Кор.1:25). И вселилась в него благодать Святого Духа, и он получил дар прозорливости, ибо он стал прозревать помыслы людей. |
| Из дальнейшего повествования мы увидим, что митрополит Вениамин понимал всё и всё прозревал гораздо глубже, чем представлялось в середине марта Юрию Петровичу Новицкому. Порою кажется, что владыка предвидел даже мученическую кончину и свою, и тех людей, что были наиболее тесно связаны с ним. И посылая со своим письмом Юрия Петровича, будущий священномученик Вениамин ясно представлял себе все последствия этого для Новицкого. Но послал. Настоял, чтобы письмо отнес именно Новицкий, хотя мог бы отправить письмо и с простым курьером. Атеистически воспитанный человек увидит в этом решении митрополита неразумность, даже жестокость. Мы же видим высочайшую заботу и попечительность митрополита. Любимейшему духовному чаду своему дарует волею Господа митрополит Вениамин венец мученика за православную веру... За несколько дней до расстрела митрополит Вениамин напишет удивительные слова: «В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел всей душой, что времена не те и не придется переживать, что они переживали. – Времена изменились, открывается возможность терпеть ради Христа от своих и от чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий, избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубеж, границу и всецело предаться воле Божьей. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжких страданий, полный среди страданий внутреннего покоя, он других влечет на страдания, чтобы они переняли то состояние, в котором находится счастливый страдалец. Об этом я ранее говорил другим, но мои страдания не достигали полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти все... Страдания достигли своего апогея, но увеличилось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо...» Бесконечно-мудрые, несущие в себе небесный свет слова... И так точно ложатся они на судьбу Юрия Петровича Новицкого, словно о нем и написаны. Только почему же «словно»? Конечно же, и о нем тоже. |
|
|
