| Души невидимый хранитель! Услышь моление моё: Благослови мою обитель И стражем стань у врат её. Да через мой порог смиренный Не прешагнёт, как тать ночной, Ни обольститель ухищренный, Ни лень с убитою душой, Ни зависть с глазом ядовитым, Ни ложный друг с коварством скрытым. Всегда надёжною бронёй Пусть будет грудь моя одета, Да не сразит меня стрелой Измена мстительного света. Не отдавай души моей На жертву суетным желаньям, Но воспитай спокойно в ней Огонь возвышенных страстей. Уста мои сомкни молчаньем, Все чувства тайной осени; Да взор холодный их не встретит, И луч тщеславья не просветит На незамеченные дни. Но в душу влей покоя сладость, Посей надежды семена И отжени от сердца радость: Она — неверная жена. Это — «Моя молитва», одно из последних стихотворений Веневитинова. В комедии «Горе от ума» (1824) трудно усмотреть какую-либо религиозную проблематику. Александр Сергеевич Грибоедов (1795-1829) — скорее рационалист, склоняющийся к просветительским идеалам, нежели художник, осмысляющий христианские вопросы. Когда в комедии вспоминается христианское чувство, это звучит скорее как лицемерие (в реплике Хлёстовой, например: «А Чацкого мне жаль. По-христиански так, он жалости достоин»). Но ведь и отрицательный опыт — тоже опыт. Отсутствие чего-то важного всегда показательно, и весьма. Грибоедов вывел современное ему общество, как он его увидел и понял, а в отсутствии художественной зоркости и способности к пониманию ему не откажешь. Что же до односторонности изображения, в которой обвиняли автора некоторые современники (князь Вяземский, например) — как её избежать? Всякое литературное произведение и односторонне по-своему, и субъективно, пусть даже широта охвата жизни и предельная объективность становятся главной целью автора. Каждое время старается разглядеть в произведении искусства собственные заботы и печали — истина старая. Но злоба дня, того дня, когда произведение внове является перед читателем, зрителем, слушателем, может отвлечь внимание от важнейшего, вневременного, с прошествием же времени высвобождается более важное, сущностное для всех времён, о чём и сам автор мог порою не подозревать и чего не прозревать в собственном создании — парадокс искусства. |
| Вот еще образ о нем, последний образ. Его умаление, его схождение на нет дошло почти до предела. Он взят в тюрьму за правдивое, честное слово. Христос остался на свободе, Он проповедует, к Нему перешли ученики Иоанновы, Он окружен Своими учениками, Он вырос в полную меру Своего земного призвания. Иоанн знает, что на него идет смерть, что из тюрьмы он не выйдет, и вдруг его охватывает сомнение. Он посылает двух своих учеников ко Христу, спросить Его, он, который на берегу Иордана реки перед всеми засвидетельствовал, Кто грядущий Христос, он посылает двух своих учеников ко Христу, спросить: «Ты ли Тот, которого мы ожидали, или нам ожидать другого?..» Иначе сказать: «Ты ли на самом деле Тот, о Котором я принес свое свидетельство, или я ошибся?..» Если он ошибся, то напрасно он погубил юные годы в пустыне, напрасно он выходил к людям, напрасно он теперь в тюрьме, напрасно он умрет, напрасно все. Напрасно даже то свидетельство, которое он принес Христу, и он обманут Самим Богом. И колеблется самая сильная душа, которая когда-либо была на земле. И Христос не отвечает ему. Христос не отнимает у него полноты подвига веры и подвига верности до конца. Вопрошающим Его ученикам Христос говорит: «Скажите Иоанну, что вы видите, — слепые видят, хромые ходят, нищие благовествуют; блажен тот, кто не соблазнится о Мне...» Слова, когда-то, столетиями до этого, написанные пророком Исаией; и ученики возвращаются с этим словом. Остается Иоанну войти внутрь себя и поставить перед собой вопрос: когда он был в пустыне один перед лицом Божиим, правда это была или внутренняя ложь? Когда он вышел из пустыни проповедовать и потрясал людей, обновлял их жизнь, приводил их к новой жизни, к новизне, к весне духовной — правда это была или нет? Когда он увидел Христа и прозрел в Нем Грядущего — правда это была или нет?.. И Иоанн умер в вере и в безусловной верности. Как часто бывает, что колеблется наша душа, что после того, как мы сделали все, что должны были сделать, сказали доброе слово, правдивое слово, сделали все, что только мы могли, для того чтобы другой человек ожил радостью, и воскрес душой, и начал жить весенней жизнью вечности, вдруг находит колебание. Устала душа, меркнет жизнь, клонится наша глава к земле... Стоило ли все это делать? Я не вижу плода, я не знаю, что будет, а погубил-то я столько сил, столько надежды, столько веры, столько любви. Стоило ли все это делать?.. |
| С другой стороны, нам надо понять, что одержимость всегда является неким опытом, который может превратиться в свою противоположность, как это было в случае с гадаринским бесноватым. Терзаемые бесами люди, которые полностью потеряли человеческий облик и отлучились от человеческой жизни, при соприкосновении с Иисусом Христом исцелялись. Когда бесы из человека исходят, то этот человек, почувствовавший и узнавший в своей жизни Господа Иисуса Христа и Его силу, всей душой навсегда прилепляется к Нему. Это относится и к Марии Магдалине, одержимой семью бесами, которых Христос изгоняет, и она прилепляется к Нему всем сердцем, становится самым верным учеником Господа. Когда мы встречаемся с человеком в состоянии одержимости и не знаем, что делать, как нам поступать, надо помнить, что для Господа неразрешимых ситуаций нет. Очень часто в нашей жизни мы сталкиваемся с проявлениями одержимости для того, чтобы научиться верить Богу и любить эту страждущую душу, потому что одержимость всегда влечет за собой огромные страдания для человека. Где страдания становятся беспредельными, там и любовь Божья, и сострадание Божье подходят к человеку очень близко. Эти состояния одержимости часто могут привести к какому–то глубинному перевороту и к покаянию, когда мы уже понимаем, что сердце человеческое не может быть пустым: или оно наполняется Божественной жизнью, смыслом, миром, любовью, или оно наполняется злом и тогда порождает еще большее зло, целый порочный круг страданий, безысходности и отчаяния. О СТРАСТЯХ Французский православный богослов Оливье Клеман в книге «Истоки» создает некую целостную картину святоотеческой антропологии. Это описание тех прозрений о человеке, которые были даны святыми отцами. Мне очень понравилась мысль, что человек по природе своей имеет в себе некую страстную часть души. Страсть в каком–то смысле является некой жизненной силой человека. Вся беда человека в том, что его природа исказилась. Он призван был всегда подчинять низшее высшему, а через падение в человеке произошло обратное: низшая часть человека подчиняет себе высшую ум, дух и совесть. |
| Уже в годы преподавания в Духовной академии, истинным родоначальником которой он называет Платона, основателя Афинской академии, о. Павел объясняет свою приверженность античности духовной преемственностью православия от его греческих корней, уходящих к Платону. «Ухожу все более в античность, – признается он Розанову, – Греция – вот предварение православия, «наше»; удивительно какие глубокие и органические связи, – и формальные, внешние, и, главное, по духу, по существу Греция – это мы, в нашем лучшем, это наша душа» (из письма В. В. Розанову 25.XI.1913). Платоновское учение об эросе Флоренский развивает в идею христианской дружбы-любви. Любовь есть духовное восхождение через отвержение себя, своей «самости», и растворение в друге. «За моментом эроса, в Платоновском значении слова, открывается в душе φλια, – высшая точка земли и мост к небу» (Столп и утверждение Истины. М., 1914. С. 396). Отец Павел подтверждает такое понимание любви примером христианской и дохристианской дружбы. Жертвенный смысл ее закреплен Евангельской заповедью: «да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» ( Ин.15:1213 ) Неутоленная жажда обрести любящего Друга нашла выражение в поэтическом цикле «Звездная дружба», «На мотив из Платона» (см.: В Вечной лазури. Сергиев Посад. 1907. С. 11) – одно из сокровенных прозрений юноши Флоренского в период исканий и определения жизненного пути: Душа себя найти желает. Томится по себе самой. Тоскливо по себе вздыхает и плачет в горести немой. Дрожащий в тусклых очертаньях пред ней витает мир идей, И Эрос, – мощный чародей, – Душой во сне или в мечтаньях В какой-то миг овладевает. Душа томится и рыдает. И вот почудилось, что снова Душа-близнец ей найдена. Полет в Эфир свершать готова На белых крыльях не одна. Но сон проходит, и тоскливо Она взирает вкруг, стеня. И шепчет страстно-сиротливо «Найди меня, найди меня»... В поэтическом преломлении платоновской идеи эроса Флоренский сознательно избегает зрительных, скульптурно-пластических ассоциаций, приближаясь к лирически-музыкальному раскрытию этой темы, столь ему близкой в пушкинском «Я помню чудное мгновенье», однако развитой им в данном стихотворении в ином плане – с возвращением начального образа щемяще-тоскливого одиночества. Ведь, по словам Флоренского, «сама эллинская жизнь вся насквозь напитана началом эроса и филии и должна быть понимаема как музыкальное развитие именно этой физическо-эротической темы» (из письма В. В. Розанову 12.XII.1913). |
| Дядя епископ отправился в Палестину, а управление своей епархией поручил своему племяннику пресвитеру. Святитель Николай всей душой отдался выполнению многотрудных обязанностей епископского управления. Много добра сделал он своей пастве, проявляя широкую благотворительность. К тому времени родители его умерли, оставив ему богатое наследство, которое он полностью употребил на оказание помощи неимущим. Следующий случай свидетельствует, к тому же, о его крайнем смирении. В Патарах жил один бедный человек, у которого были три дочери красавицы. Он был настолько беден, что ему не на что было выдать замуж своих дочерей. До чего может довести нужда человека, недостаточно проникнутого христианским сознанием! Несчастного отца нужда привела к ужасной мысли – пожертвовать честью своих дочерей и из их красоты извлечь средства, необходимые для их приданого. Узнав об этом в откровении от Господа, Святитель Николай в полночь подошел к хижине несчастного отца и через окно бросил внутрь узел с золотом. Наутро отец нашел золото, возблагодарил Господа и вскоре смог выдать замуж старшую дочь. Затем Святитель Николай таким же способом помог выдать замуж и двух других дочерей Отец вскоре выдал замуж и вторую дочь, твердо надеясь, что Господь таким же образом окажет милость и третьей дочери. Но он решил во что бы то ни стало узнать своего тайного благодетеля и достойно поблагодарить его. Для этого он не спал ночей, выжидая его прихода. По возвращении дяди из Палестины, Святитель Николай сам собрался туда же. В пути на корабле он проявил дар глубокого прозрения и чудотворения: предвозвестил наступающую жестокую бурю и силой своей молитвы усмирил ее. Вскоре здесь же на корабле он совершил великое чудо, воскресив юношу матроса, который упал с мачты на палубу и разбился насмерть. В пути корабль часто приставал к берегу. Святитель Николай везде приложил заботы к врачеванию недугов местных жителей: одних исцелил от неизлечимых болезней, из других изгнал мучивших их злых духов, иным, наконец, подал утешение в скорбях. |
| — Что, прямо голоса слышишь? — Нет, это будто две мысли. — Ты шизофреник, — засмеялась она». Дети часто живут интуицией, какими-то внутренними чувствами, настроенными, как радиолокатор, на мир, связанный с небесами. Подтверждение этому я найду гораздо позже, когда стану совсем взрослой и прочту у Иоанна Кронштадтского: «Из действия в нашем сердце двух противоположных сил, из коих одна крепко противится другой, и насильно, коварно вторгается в наше сердце, всегда убивая его, а другая целомудренно оскорбляется всякою нечистотою… из двух личных противоположных сил — легко убедиться, что, несомненно, существует и Диавол, как всегдашний человекоубийца, и — Христос, как всегдашний Жизнодавец и Спаситель…». («Моя жизнь во Христе»). В 22 года я, недавно сдавшая в университете на пятерку экзамен по научному атеизму, неожиданно свела знакомство со смертью. Она оказалась вовсе не страшной, как казалось раньше, а безразличной. Ей было все равно кого забирать. Температура зашкаливала за 40°, а дома никого не было. Как нарочно, все разъехались. У меня болело все, я не могла говорить и даже мыслить. Еще немного, и уйду туда, куда меня настойчиво зовет мягкая, темная и приятная сфера. Однако Бог смилостивился! Ночью с юга досрочно вернулась сестра. Она положила мне на лоб холодное полотенце, постоянно со мной разговаривала, мешая «перетекать», как вещество, из этого мира в Тот. Утром отправила на «Скорой» в больницу. Врачи объявили страшный диагноз — менингит. Я ужаснулась, вспомнив «народную мудрость»: «У менингита два исхода — смерть или дурдом». Хотелось зарыдать, сил не было даже на это. В процедурной медсестры уложили меня калачиком на стол, крепко сжали руки и ноги, и сказали, что будут из спинного мозга брать пункцию. Честно предупредили: если дернусь, то иголка войдет криво, и можно остаться недвижимой калекой. Только тут, и сейчас, я с отчаяньем мысленно возопила к Богу: «Господи, сделай так, чтобы у меня не было менингита!» Немного подумала и, мелко торгуясь, добавила: «Тогда я поверю в Тебя!» Представляю, как Господь в это время грустно улыбнулся: сколько раз Он слышал это? Слепые требовали прозрения, глухие — слуха, прокаженные — исцеления от язв. Требовали чуда, чтобы уверовать. Если разобраться, то полный абсурд. Не имеющие за душой ничего, слабые и больные — предъявляют условия, а Он, имея все и могущий все, прощает и жалеет. |
| Вы можете себе представить, дорогие братия и сестры, как ужасно состояние слепых. Для них все закрыто вечным покровом темной и непроглядной ночи, так что они лишены всех тех радостей, высоких и чистых наслаждений, какие доставляет человеку зрение. Ведь зрение — драгоценный дар Божий. Что может быть отраднее удовольствия созерцать красоты природы, особенно весной, когда все оживает, когда и солнце светит так приветливо и греет так ласково, когда и поля, и луга, и леса принимают праздничный вид, одеваясь живым, роскошным и разноцветным покровом? Всех этих великих радостей лишен несчастный слепец. Он не может видеть ни солнца, ни звезд, ни луны, чтобы в них созерцать премудрость Творца Своего. Вот в таком ужасном состоянии находился евангельский слепец, которого Милосердный Господь исцелил, возвратив ему зрение. Но еще важнее то, что этот слепец прозрел не только телесными очами, но и духовными. О неизреченное милосердие Божие! Он уверовал в Иисуса Христа как Сына Божия и Спасителя мира к посрамлению всех мудрых и разумных между иудеями, не веровавших в Господа при том множестве чудес, которые ясно свидетельствовали о Божественном Его всемогуществе. Из дальнейшего евангельского повествования мы видим, как отнеслись фарисеи к этому величайшему чуду Божию. Злоба и гордость настолько ослепили их сердечные очи, что они по упорству своему не только не захотели признать истину и уверовать в совершенное чудо, но и еще более возненавидели Иисуса Христа, клевеща на Него, будто Он творит чудеса силою бесовской. Так было тогда, так есть и сейчас: люди, одаренные от Творца разумной душой, способной познавать истину, по своей гордости, своенравию и упорству не хотят познать ее и идут наперекор своему разуму и совести, и Богу, и людям, уподобляясь в своем невежестве скотам несмысленным, извращающим истину и правду. Зная о чудесах Иисуса Христа, подаваемых Им народу благодеяниях, слыша Его премудрое, спасительное наставление и учение, видя Его жизнь — вполне праведную, святую, они приписывали тем не менее чудеса силе бесовской, извращали смысл слов Спасителя, поносили Его, называя бесноватым, льстецом и обманщиком, и, наконец, осудили Святейшего всех святых Сына Божия на казнь, предали позорной смерти. |
| Достоевский ставит перед собой задачу показать, «как отражается Россия» в судьбе и размышлениях князя, который смущен «громадностью новых впечатлений забот, идей» и ищет ответы на вопрос «что делать?». Подчеркивая сопричастность своего героя судьбам родины и ее людей, он записывает: «Все вопросы и личные Князя и общие решаются в нем, и в этом много трогательного и наивного, ибо в самые крайние трагические и личные минуты свои Князь занимается разрешением и общих вопросов…» (IX, 252, 256, 240). И далее: «Князь только прикоснулся к их жизни. Но то, что бы он мог сделать и предпринять, то все умерло с ним. Россия действовала на него постепенно. Прозрения его. Но где только он ни прикоснулся — везде он оставил неисследимую черту. И потому бесконечность историй в романе (misérabl " åй всех сословий) рядом с течением главного сюжета» (IX, 242; ср.: 252). В соответствии с этой программой Мышкин уже на первых страницах романа обращен душой к России, едет на родину полный ожидания И интереса ко всему, что там происходит Вернувшись в Петербург, он убеждается, что «есть, что делать на нашем русском свете», становясь своеобразным «деятелем» в духе «почвеннических» идей, дорогих самому Достоевскому. Западной цивилизации, идеалу буржуазного комфорта автор и его герой противополагают идею самобытного пути России, а оторвавшемуся от «почвы» верхнему слою — ее народ, в натуре которого, как полагал Достоевский, были заложены начала подлинного общечеловеческого братства. Мышкин свободно и чистосердечно говорит с лакеем и с пьяным солдатом, продавшим ему оловянный крест за серебряный. Мышкин становится свидетелем и участником споров и обсуждений самых различных актуальных вопросов современной жизни: о новых судах и адвокатах, доходящих до «извращения» понятий о гуманизме, о преступлениях и их причинах, о праве силы и парадоксальном освещении его в нашумевшей книге Прудона, о железных дорогах и самочувствии человека эпохи «промышленного» прогресса, о «благодетелях» человечества типа Мальтуса с его теорией перенаселения, о русских либералах, о национальной самобытности русской литературы, о будущем России и т. п. |
| — А я и не думал, что ты такая, Арки! — воскликнул Дейви. — Словно ты тоже начала учиться у мистера Гранта! Вот подожди, скоро ты тоже поймёшь, как это здорово, когда есть, кого слушаться! — Если я не научу тебя быть счастливым и без меня, Дейви, то проку от всех наших занятий будет мало, — сказал Донал. — Больше всего мне хочется, чтобы ты всегда оставлял дверь незапертой, чтобы Он — ты знаешь, кого я имею в виду, — всегда мог войти. — Эй, Арки, давай наперегонки! — предложил Дейви, когда они подошли к подножью винтовой лестницы. — Давай, — согласилась его кузина. — Ты по какой стороне побежишь, по узкой или по широкой? — По широкой. — Ну тогда — раз, два, три, вперёд! Дейви с проворностью горного козлика поскакал по ступенькам, обхватив рукой стоящую в центре колонну и легко ввинчиваясь в повороты. Арктура поднималась медленнее, длинное платье мешало ей перепрыгивать через ступеньки, и потому она не стала догонять младшего братишку и решила подождать Донала. Дейви, которому казалось, что он слышит сзади её приближающиеся шаги, как на крыльях взлетел наверх, взвизгивая от восторга и сладкого упоения погоней. — Какой он стал милый! — сказала Арктура, когда Донал поравнялся с ней. — Да, — откликнулся Донал, — кажется, он того и гляди добежит до самого Царства Небесного. Но, наверное, ему тоже сначала придётся пережить свои искушения и испытания. Ведь истинный покой наступает только после бури. — И любая буря непременно заканчивается покоем? — Надеюсь, что да. Всякое страдание, всякий страх и всякое сомнение — это вопль души, взывающей к Богу. Какая мать откажется подойти к своему малышу из–за того, что он просто плачет, а не зовёт её по имени? — Ах, если бы я могла поверить, что Бог такой! Потому что если Бог и в самом деле хороший… То есть если Его действительно можно любить всем сердцем и всей душой, значит, всё и впрямь хорошо. Разве не так, мистер Грант? — Именно так! — воскликнул он. «Вы недалеко от Царствия Божия», — хотел было добавить он, но промолчал, потому что Арктура ужа вошла в Царство, только пока никак не могла различить и узнать его вокруг себя, подобно только что прозревшему человеку, который уже видит, но видит смутно и неясно. |
| Наибольший гнев критика вызвало православное учение о мытарствах. «Похоже, – замечал отец Серафим, – что они ему столь претят, что подвигли на измышление противоречивой теории о «дремоте души”». Критик представил учение о мытарствах в карикатурной, гротескной форме, обрисовав их буквально, обмирщенно, а потом и вовсе отбросив самое представление о них как «галлюцинацию», «порождение, достойное астрологов». И здесь отец Серафим резонно подмечает, что «даже младенцу ясно, что нельзя буквально воспринимать описания мытарств... хотя сами описания – отнюдь не «вымысел” и не «басни”, а честный рассказ очевидцев в наиболее доступной для них форме. Если кому-то описание мытарств кажутся слишком натуралистичными, то лишь по незнанию причин той повседневной незримой борьбы, которую мы претерпеваем в мире сем. Здесь нас тоже постоянно ожидают соблазны и обвинители, да только дремлет наше духовное око, и мы видим лишь результат бесовских козней – грехи, которые совершаем, страсти, которым поддаемся. После смерти же душа прозревает, зрит духовную действительность (обычно впервые) и тех, кто беспрестанно докучал нам при жизни. В православном учении о мытарствах нет ничего языческого, оккультного, “восточно-астрологического”, не схоже оно и с римокатолическим “чистилищем”. Мытарства, по сути, – отчет каждого человека в своих грехах. Смерть подводит черту под его успехами и неудачами в борьбе с грехом (частный суд), и по окончании жизни бесы предпринимают последнюю попытку завладеть душой человека, но сильны лишь те из них, кому человек недостаточно противостоял при жизни в невидимой брани. Что касается буквального, словесного изображения мытарств, то оно одинаково и в богослужениях (церковной поэтике), и в аскетических сочинениях святых отцов, и в житиях святых. Ни одному православному не придет в голову буквалистски рассматривать описание мытарств, как сделал наш критик. К ним подходят с серьезностью и страхом Божиим, стараясь почерпнуть в описаниях духовную пользу. Любой духовный наставник, учащий свою паству в традициях древнего православного благочестия, подтвердит душеполезность святоотеческого учения о мытарствах». 1470 |
|
|
