| Не стоит удивляться или гадать, почему предрасположенный к научным занятиям сотрудник Миссии не стал магистром богословия. Ведь именно на годы его миссионерского служения пришлась так называемая Иранская революция 1906–1911 годов, которая началась вслед за событиями 1905 года в России. Советские историки называют ее антифеодальной и антиимпериалистической, но в начале века в России такие события именовались проще и точнее – смуты. Шла борьба за власть «наверху», и неустойчивостью воспользовались «моджахиды» и «фидаи» – революционеры, во многом наученные «товарищами» из русского Закавказья. 7 октября 1906 года открылся первый иранский Парламент – меджлис, который принял конституцию, ограничивающую власть шаха. Но менялись шахи, создавались новые конституционные учреждения, а страна оставалась полудикой, непросвещенной идеалами честности, скорого справедливого суда и милосердия, реально действующим в ней законом оставался закон грабежа. Русские миссионеры, наблюдавшие первобытные беззакония, искренне были уверены, что присутствие русского начала в стране будет для нее благом. В 1907 года Россия и Англия заключили между собой соглашение, по которому северная часть Ирана стала территорией русского присутствия, к глубокой радости и облегчению для миссионеров. Скоро в Урмии появились русские военные отряды. После особо тяжелого периода Тебризского восстания 1908–1909 годов – русское оружие постепенно положило смутам конец. В это время отец Пимен пишет небольшую книжку «Православная Урмия в годы персидских смут». Она рассказывает о трагической судьбе православных сирийцев, оказавшихся среди персов, курдов, турок, усвоивших практику безнаказанности смутного времени, и о трудностях миссионерского дела в этих условиях. Брошюра была напечатана в 1911 году в Киеве в типографии КиевоПечерской Успенской Лавры. «Русские миссионеры, – говорится в брошюре, – пришли в Урмию по приглашению самих сирийцев, и начало их деятельности выгодно отличило их от прочих, инославных, миссионеров, занимающихся теперь в Урмии ловлей сирийских душ. Оно дает нам возможность не приспособляться к сирийцам в том, в чем нельзя к ним приспособиться, быть прямодушными и откровенными в разговоре с ними – одним словом, высоко держать знамя Православия, которому, кажется, одному суждено объединить этот исстрадавшийся и разложившийся народ. |
| Урмия, 20 апреля 1903 года Ваше Высокопреосвященство, милостивейший Архипастырь! С чувством искренней радости прочитал я указ Св. Синода о предоставлении начальнику Урмийской Миссии права обращаться со своими донесениями и представлениями к Вашему Высокопреосвященству и не престаю молить Господа управить дела здешние так, чтобы донесения мои могли явиться для Вас источником радости и утешения. До сих пор этого не было: к каждой доброй вести мне приходилось прибавлять десяток печальных подробностей. То же придется сделать и в настоящий раз. С внешней стороны дела наши обстоят, пожалуй, лучше несколько сравнительно с тем, как приходилось мне изображать их в прошлом письме, но внутренняя сущность положения оттого нисколько не изменилась к лучшему, скорее даже – наоборот. Беспокойства и неприятности, чинившиеся местной Православной Церкви извне во все предшествующее полугодие, до известной степени сдерживали слишком резкие обнаружения многих непривлекательных сторон в правах и обычаях главных представителей местной Православной Церкви. Теперь же настало некоторое успокоение: Ушана-хан около двух месяцев уже пребывает в Тавризе и не знает, скоро ли его оттуда отпустят; мистер Парри и весь состав англиканской Миссии после двадцатого марта отбыли в Кутчанис, так как смерть Мар-Шимуна, случившаяся 22-го числа прошлого месяца, грозит возникновением больших смут в пастве покойного патриарха сирийцев из-за престолонаследия. Таким образом, мы оставлены на некоторое время в покое. И этим затишьем епископ Мар-Ионан не преминул воспользоваться, чтобы заняться своими семейными делами. Родни у абуны многое множество, я даже сосчитать не сумею всех сестер, племянников и племянниц Его Преосвященства, и почти всякий раз, при поездках в Супурганский округ, нахожу все новых и новых представителей рода Марогуловых. Все они в большей или меньшей степени пользуются покровительством епископа, или по крайней мере, считают себя вправе надеяться на такое покровительство. Положим, какая-нибудь сноха абуны завела крупную ссору с католическим священником и не пропускает воду на принадлежащий последнему луг. |
| 3 . Внимательное изучение Авд.20 может пролить свет на датировку книги. Можно предположить, что слово «переселение» ( – «галут»), «которое дважды повторяется в Авд. 20 , относится к иудейским пленникам, уведённым в Вавилон» 375 . В еврейском тексте выражение «переселённые из Иерусалима» из Авд. 20 «встречается также в Иер.40:1 , в контексте вавилонского переселения 587–586 гг. до Р.Х» 376 . В 4Цар.24:14 сообщается о переселении всего Иерусалима, кроме «бедных людей земли», произошедшего ещё до сожжения храма. Причём, согласно 4Цар.24:17 , « всё войско , числом семь тысяч, и художников, и строителей тысячу, всех храбрых, ходящих на войну, отвёл царь Вавилонский на поселение в Вавилон». Это очень напоминает слова Авд.20 , где упоминаются именно «переселённые из войска сынов Израилевых». В этом же стихе упоминается Сефарад как некая неизвестная страна или место, где иудеи были в плену. Это слово нигде больше в Библии не встречается, и, будучи, вероятно, искажённым, может иметь различные значения: «например, Сардис в Лидии, или мидийский город Сапарда, или Сепарваим, упоминаемый в 4Цар.17:24 » 377 . Сапарда располагалась к югу от озера Урмия, в Северо-Западной Мидии 378 . Этот город упоминается ещё в текстах ассирийского царя Саргона II. В летописях царя Асархаддона упоминается sabarda. В 4Цар.17:6 и 4Цар.18:11 говорится о том, что пленники из Северного царства были перемещены в города мидийские. Можно предположить, что путь некоторых жителей Иерусалима во время вавилонского переселения также пролегал через эти области 379 . В различных переводах Ветхого Завета употреблены разные слова, обозначающие это место: так, «LXX и арабский толковник переводят Ефрата; халдейский, сирский и новейшие толковники – Испания; Vulgata – Босфор; блаженный Иероним в своём комментарии на это место говорит, что Босфор у иудеев называется Сефарад» 380 . Впрочем, блаженный Иероним, рассуждая об этом, ссылается на некоего иудея, утверждавшего, что Сефарадом евреи называли Босфор как место ссылки евреев при императоре Адриане. Блаженный Иероним приходит к выводу, что «здесь мы можем разуметь любое место царства вавилонского» 381 . Нельзя также не упомянуть тот факт, что в Авд.20 содержится, возможно, искажённое слово Халах – место плена, упоминаемое в 4Цар.17:6 382 . (Также есть упоминания в 1Пар.5:26 .) Это название может быть прочитано вместо слова «войска», достаточно лишь «переставить всего одну букву в древнееврейском слове. Это место в Ассирии стало местом пребывания в плену части северных пленников» 383 . (Впрочем, эти пленники были переселены намного раньше событий 586 г. до Р.Х., ещё во времена ассирийских завоеваний.) |
| «В плодородной и хорошо возделанной равнине на запад от Урмийского озера в расстоянии 18 верст лежит город Урмия, весь утопающий в зелени своих садов и виноградников... Дома здесь строят всегда посреди сада или двора и окружают их со всех сторон высокими глинобитными стенами. Улица же представляет собой узкий коридор с высокими грязными стенами по обеим сторонам. Над узкими кривыми улицами вечно висит прозрачное облако пыли, подымаемой бесконечно движущимися караванами. Невыразимый шум и звон персидских бубенцов и колокольчиков, величиною от обыкновенного ореха до небольшого ведра, нацепленных на сбруе по бокам и на шее животных, наполняет воздух непрерывным гулом минорного тона. Только дома богатых сирийцев, миссионеров и мусульман построены из обожженного кирпича, но большинство их находится вне городских стен. Эта часть Урмии оживлена растительностью, довольно опрятна и прилична, хотя и не везде. Но здесь и улицы широкие с аллеями ветел, и дома с окнами наружу» 59 . «В общем этот город, как и прочие персидские города, носит известный шаблонный характер: тот же ров и высокие глинобитные стены вокруг города, те же высокие городские ворота в нескольких местах, те же пыльные узкие улицы... Дома с плоскими крышами издали представляются неуклюжею кучею ящиков... Отвратительное санитарное состояние Урмии всегда оплачивалось населением дорогою ценою. Еще у многих в памяти ужасная холера, бывшая здесь в 1904 году. Это мое первое впечатление от Урмии, где тогда можно было видеть внезапное заболевание и смерть людей на улице. А теперь вместо холеры бесцеремонно гуляет брюшной тиф. От зараженного воздуха трудно уберечься как то показывают ежегодное появление здесь сильной малярии и случаи заболевания и смерти солдат и казаков нашего отряда летом минувшего года» 60 . В послужном списке деятельность отца Пимена в Урмийской миссии представлена ровным восхождением. По указу о вызове начальника Миссии архимандрита Сергия на чреду священнослужений в Петербург «три последних месяца 1905 года он [отец Пимен – Ред.] состоял начальником Миссии; в 1906 году назначен официальным помощником начальника Миссии; всемилостиво сопричислен к ордену Анны третьей степени в 1908 году; в сан игумена с возложением палицы возведен 6 сентября 1908 года, 12 июля 1911 года – в сан архимандрита» 61 . К формуляру приписана характеристика: «Энергичен, весьма способен, в службе более или менее ровен». |
| Впереди еще несколько этапов пути – по железной дороге через Эривань (Ереван) до Джульфы, на автомобиле до Тавриза, на лошадях до Урмийского озера, которое нужно было пересечь на пароходике... и только тогда открывался вдали долгожданный город Урмия. Вновь назначенный миссионер, увлеченный новизной, любовался природой Закавказья, видом горы Арарат, расспрашивал попутчиков, записывал впечатления. «Через реку Бамбак настолько высокий железнодорожный мост (по высоте второй в мире), что из окон вагона она кажется тесемочкой... Наблюдая только из окна вагона, не раз задумываешься, как богато, вообще, Закавказье, во всем видно, как хорошо живут здесь захребетники сермяжной Руси...» И уже по дороге от Тавриза к Урмии: «Характерная особенность этой монотонной местности – высокие горные цепи по окраинам и безводные степные пространства в центре... Решительно не на чем отдохнуть глазу. Остроконечные каменные стены, лишенные всякого признака растительной жизни, мрачно вздымаются к светло-голубому небу. Укутанная как бы дымкой атмосфера. Царит полнейшая, ничем не прерываемая тишина. Всюду доминируют растрескавшиеся цепи известняка, песчаника и наносных сланцев». И позднее закавказские ландшафты будут незримо сопровождать повествования владыки Пимена о судьбах урмийских христиан и делах Урмийской русской православной миссии. По мере приближения к цели путешествия появляется чувство беспокойства оттого, что «бок о бок этот загадочный и ставший почему-то страшным Восток». Возникает множество затруднений, моментов риска, и именно здесь записи обнаруживают немалую долю юмора – достойный способ преодолевать дорожные и жизненные невзгоды, свойственный, как видно по другим источникам, и самому Пимену, и всей урмийской братии. Хранимый Божиим покровом, путешественник благополучно достиг места своего назначения. Сейчас трудно сказать, остались ли в Урмии, этом провинциальном городе на севере Ирана, следы большой русской колонии, некогда обитавшей здесь: 5-го Кавказского стрелкового полка, консульского казачьего конвоя, самого Русского консульства, Русского ссудного банка и, конечно же, Урмийской православной миссии. В 1904 году закончилось строительство главного миссионерского корпуса, Архиерейского дома, пансиона для учащихся. Двор Миссии свободно раскинулся на восточной окраине города – ближней к огромному соленому озеру с солончаковыми берегами. А город? О нем нам расскажут сами миссионеры. Так, отец Николай Рубин писал: |
| «Другое я видел, − продолжает отец Пимен, − в школе подгорного селения Чарбаш. Мальчики представляли жизнь и смерть богатого и Лазаря по евангельской притче. Картина благополучия богача состояла в том, что артист, его изображавший, сидел на стуле, поставленном на ковре. Одет он был в хорошую барашковую шапку и суконную гейму – обычный костюм здешних зажиточных персиян. В руках у него был кальян – тоже обычный в Персии символ благополучия. Вокруг толпились слуги, которые нахально разгоняли других мальчиков, представлявших различных посетителей, пришедших к богачу со своими нуждами. Бедный Лазарь, подползший на четвереньках к этому богачу, был без жалости отброшен слугами, после того как богач прочитал ему с высоты своего стула нотацию о том, что нужно не гулять, а работать. Лазарь после того умирает, бесприютный и голодный. Но и богача скоро постигает кара. Смерть, которую представлял мальчик с серпом, приходит к нему и объявляет, что близко время его разлуки с землёй. Богач не верит, смеётся над грозной вестницей, но один взмах серпа прекращает его жизнь. Затем являются бесы, которые тащат его в ад. Адский огонь представляют зажжённые мальчиками кусочки бумаги. Тем не менее богач стонет, извивается от боли, изнывает в бесполезных жалобах на судьбу. Мучения его особенно усиливаются, когда он вдали видит презираемого им Лазаря сидящим в спокойной позе на ковре. Драма эта была написана и разыграна очень живо и произвела на зрителей сильное впечатление. Нельзя не посочувствовать этим забавам сирийских детей. Ещё сравнительно недавно сириец осуждал свою жену, если слышал, что она поёт песню…» 176 . Интонация миссионерского дела Зарисовки школьной жизни ассирийцев отец Пимен делал для журнала «Православная Урмия». По возвращении из Ардона журнал стал его заповедником: он не только официально редактировал его, но был автором практически всех материалов. Именно в этом журнале печатались его переводы древнесирийских христианских авторов. Он писал заметки о новостях жизни русской колонии, статьи на злобу дня. Российский «Кавказский Благовестник» дал о журнале хвалебный отзыв: «С отрадой останавливаемся в настоящий раз на работе ближайшего сотрудника владыки Сергия и его помощника архимандрита Пимена. Четыре полученных нами номера отличаются большой содержательностью и тем направлением, которое вполне отвечает задачам России» 177 . |
| Иеромонах Сергий (Шемелин) был сыном сотника Забайкальского казачьего войска, выпускником Оренбургского кадетского корпуса, решительно пересевшим после его окончания на скамью, предназначавшуюся поповичам. Он и в Миссии готов был взять на себя многое. Причём решительно и сразу. Вице-консул пишет о нём: «Отец иеромонах Сергий, взявшийся за занятия в миссийской школе и за заведывание православными школами по сирийским селениям, вскоре вынужден был прекратить свою деятельность, не встречая не только помощи и сочувствия, но и испытывая противодействие. Тогда он задумал, по примеру католической и американской миссий, издавать миссионерский журнал на русском и сирийском языках, предполагая, что в этом деле архимандрит не будет ему мешать. Но вместо помощи и содействия со стороны начальника миссии к облегчению переводческих трудов он встретил глумление над плохим переводом и мелкими промахами, всегда возможными при начале дела. Несмотря на это он продолжал работать, и было издано 3 книжки журнала «Православная Урмия». Отец Сергий числился помощником начальника миссии, но его ни в какие дела Архимандрит не посвятил и держал всё от него в секрете» 118 . Второй из прибывших – иеромонах Корнилий (Соболев) получил обязанности ризничного. Кандидату Петербургской духовной академии предстояло весьма «достойное» занятие − пересчитывать и осматривать облачение в домовой церкви. После нескольких недель переговоров он добился одного урока в школе. Вскоре начальник забрал урок обратно, мотивируя тем, что учебной нагрузки не хватает ему самому. Не прошло года, как оба иеромонаха бежали в Россию. Шемелин был пострижеником епископа Волынского и Житомирского Антония (Храповицкого) . Этот епископ и помог ему устроиться преподавателем в Житомирскую духовную семинарию. Иеромонаху Корнилию также оказал поддержку его духовный отец − архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) : его официально отозвали в Петербург. Выезд обоих без согласования с начальником миссии вызвал у последнего бурю негодования. |
| Именно тогда в Персии появилось значительное количество частей Туркестанского военного округа 141 . Усиление военного присутствия произошло и за счёт увеличения численности консульских казачьих конвоев 142 . В декабре 1911 года в Урмийскую провинцию был введен мощный отряд генерал-майора Н.Н. Воропанова. Встречу прибывшему генералу русская колония устраивала в помещении Урмийской миссии. С появлением русских войск урмийские монахи вздохнули с облегчением. Благодаря русскому оружию смутам постепенно приходил конец. Прекратилась и турецкая оккупация спорных территорий. Турецкие войска были вытеснены «одной угрозой». «Персидский поход» России завершился к концу 1912 года, но отдельные сотни и даже полки оставались в Персии до начала первой мировой войны 143 . Об этом периоде отец Пимен написал небольшую брошюру под названием «Православная Урмия в годы Персидских смут» 144 . Она была посвящена трагической судьбе ассирийцев, оказавшихся среди персов, курдов и турок. Приведем выдержки из неё. «Вот уже пятый год Персия мучится огнём революции, и этот огонь далеко ещё не погас. И в это же самое время нашёлся охотник до легких завоеваний в лице Турции, простирающей руку на лучшую провинцию Персии − Урмию… Турецкие офицеры заняты теперь обследованием приозёрных местностей и дорог Урмии и вообще явно стремятся больше захватить, чтобы потом меньше уступить. При таких обстоятельствах чрезвычайно тяжело положение всего урмийского простонародья и особенно христиан-сирийцев. Последние страдают и от турок, и от курдов, и от своих персидских властей». Факты, которые Пимен приводил, свидетельствовали о том, что турки действовали посредством курдов. В начале 1909 года турецкий консул в Урмии Ага-Петрус повёл политику навязывания жителям сирийских деревень турецкого подданства. И именно тогда участились нападения курдов на те деревни, жители которых не соглашались на его предложение и не покупали у него турецкого флага». Миссионер открывал глаза общественному мнению относительно настроений в Персии, в частности, враждебности к христианам со стороны главного духовного лица мусульман Урмии. Он, Мирза Гуссейн Ага, использовал воинственных и диких курдов. Курды устроили неистовый грабёж сирийских домов и православного храма в селении Бабаруд весной 1908 года именно в то время, когда этот первосвященник гостил в их поселениях. |
| К началу XIX в. к западу от озера Урмия в Персии и в Восточной Турции к югу от озера Ван жили около 150 тысяч айсоров-несториан, оставшиеся здесь от многомиллионной Церкви Востока С. 73]. Во главе их стоял Патриарх-Католикос, которому подчинялись как епископы (около пятнадцати), так и князья-правители (мелики). Патриарший сан переходил по наследству к одному из племянников действующего Предстоятеля Церкви, который был целибатом. Богослужение совершалось на древнесирийском (арамейском) языке по рукописным книгам. Богатая церковная культура, духовные центры – все это к началу XIX в. было почти утеряно. Не было школ даже для подготовки священников, поэтому уровень образованности духовенства был чрезвычайно низким. Постоянное давление со стороны магометан и курдских, изидских племен воспитывало в ассирийцах как покорность, так и стремление стоять в вере отцов, поскольку отказ от своей веры означал отпадение от своего народа в чужую среду ислама. В XV веке попытка несториан получить покровительство и защиту Папы Юлия Третьего (1550–1555) привела к появлению униатского католического Патриарха и к возникновению раскола, который с тех пор продолжался до XIX века. В начале XIX в. в Лондоне состоялись доклады и публикации 148 археолога и путешественника К. Д. Рича, «открывшего» народ айсоров для европейцев, после чего в Урмию направились миссионеры – католики и протестанты – из разных стран 149 . На Россию несториане смотрели с надеждой получить у нее поддержку и защиту от мусульман и язычников – курдов, исповедовавших зороастризм (огнепоклонничество). Этому отношению способствовало противостояние России с Персией и Турцией в течение XVIII и XIX вв. После успешных войн в 1805–1813 и 1826–1828 гг. Россия получила Грузию, Азербайджан, Эриванское и Нахичеванское ханства и право переселять армян на эти территории. Тогда айсоры-несториане вознамерились также переселиться на отошедшие России земли, но сделать это смогли немногие. Поэтому уже в 1830–1840-х гг. в их среде начались многочисленные ходатайства через русских дипломатов о религиозно-политическом единении с Россией. |
| Конец встречи затянулся в соборе на добрый час − его преосвященство вышел с крестом, и все, кто был в соборе, имели возможность подойти к нему. Откроем настольную и дорожную книгу многих путешественников предреволюционной поры: «Россия. Полное географическое описание нашего отечества». Том 19 – «Туркестанский край». Наверное, в те годы каждый образованный человек, собираясь в Туркестан, брал её в руки. Мог взять её с книжной полки обширной миссийской библиотеки в персидском городе Урмия и епископ Салмасский Пимен, узнав о новом назначении. Читаем: «Город Верный расположен на равнине у северной подошвы Заилийского Алатау; огромная снеговая вершина хребта Талгар и остроконечный Алмаатинский пик видны с городских улиц, окаймленных пирамидальными тополями и другими насаждениями. Многоводная речка Алматинка обильно орошает город, который буквально утопает в зелени и садах, скрывающих небольшие дома и постройки. Климат Верного тёплый и здоровый; летние жары умеряются близостью хребта; зимою выпадает много снега и бывают сильные морозы». В нынешних представлениях город Алма-Ата все меньше и меньше связывается с русским происхождением и прежним названием. Из четырех казачьих поселений: Верненское, Надеждинское (Иссык), Любавинское (Каскелен) и Софийское (Талгар) − до масштабов столицы возросло одно. К 1917 году в городе проживало 45 тысяч населения. Здесь находилось 17 православных храмов, несколько средних учебных заведений, краеведческий музей, банки, конторы китайских фирм и русских торговых домов, коммерческое и общественное собрания, кинематограф и даже электростанция. За кирпичными заборами стучали механизмами десятки небольших предприятий. «Городом полковников в белых кителях и духовых оркестров» называл его писатель Ильф, побывавший в Алма-Ате в 1927 году. − Спустя десять лет после пролетарской революции здесь чувствовалось прежнее присутствие большого воинского гарнизона и особого стиля жизни. Оставались строения казарм, штабов, госпиталей, военных церквей, большой военный плац и здание военного собрания. На 1 сентября 1917 года верненский гарнизон составляли: 240 Симбирская пехотная дружина в количестве 661 человека; Верненская ополченческая дружина (1016 солдат и офицеров); 27-я туркестанская легкая батарея; 3-й Семиреченский казачий полк (665 человек); запасная казачья сотня (210 человек) 318 . |
|
|
