| Самовольные изменения в порядке богослужебного пения, вторгающиеся даже в область, никоим образом не подлежащую компетенции поющих и предстоящего народа, случались иногда и во второй половине XVII в. Так, в 1685 г. потребовалось вмешательство патриарха Иоакима для выяснения некоторых деяний и богослужебных распоряжений тогдашнего митрополита Смоленского. Действительно, этому митрополиту вменялось в вину некоторые богослужебные перемены, которые, до некоторой степени, напоминают те перемены и «реформы», которые сразу после революции стали себе позволять преславутые живоцерковцы. Патриархом Иоакимом была даже отправлена в Смоленск специальная комиссия для расследования новшеств, введенных в богослужебное пение митрополитом Смоленским (см.: Музыкальная эстетика России XI-XVIII веков, Москва, 1973, стр. 160–161. При повторном цитировании: Эстетика). Из этих новшеств наименьшим было введение партесного пения (которое уже давно было в Москве известно); но гораздо серьезнее было то, что митрополит приказал петь певчим, партесом, тайную молитву священнослужителя перед «Херувимской»: «Никто же достоин» ... В свое оправдание митрополит говорил, что «та де молитва ради умиления вся у меня распета». Также, на вечерне, митрополит велел по отпусте петь «Ныне отпущаеши», и поэтому этого стиха он уже не читал (по уставу «Ныне отпущаеши» положено читать настоятелю, а не петь, как это теперь делается в русских церквах). «И людем, ждущим архиерейского исшествия пока места разоблачится священных одежд, с пением стояти не скучно». Комиссия ставила митрополиту на вид, что у него хоть и «отменное пение», но сплошь партес, и что партес в малороссийских городах тоже не вполне одобряется. «А в нынешние времена, – говорили члены комиссии, – и в Черкасских городех яко не сличное ко умствованию и благополучию твое пение не только кто иной, но и гетман заказал того пения и согласием тем пети в той стране повсюду». Но митрополит сам перешел в наступление и сказал: «надобно де было святейшему патриарху оное пение истребляти, аще не годно, во-первых в церквах близ себе, а то де пение в здешней стране прилично, и людем любезно; а там де повелевает, а зде запрещает». (Приведено по изданию (оставшемуся мне недоступным): Н. П. Попов: О поездке в Смоленск к митрополиту «для великих духовных дел». Чтение в Обществе истории и древностей Российских. С.-Петербург, 1907, кн. 2, стр. 42–43). |
| Древнее унисонное пение было доступно не только профессионалам, но и всей церковной общине. В настоящее время всенародное пение существует только в некоторых областях, например в Закарпатье, где за богослужением, как правило, поют все прихожане, руководимые псаломщиком. В большинстве же храмов народ участвует лишь в исполнении нескольких песнопений – Символа веры и «Отче наш» за литургией, «Воскресение Христово видевше» за всенощным бдением. Между тем традиция всенародного пения заслуживала бы большей поддержки со стороны церковного руководства и приходских священников, поскольку она позволяет верующим более глубоко пережить и осмыслить богослужебные тексты, почувствовать себя участниками богослужения, а не только его свидетелями и слушателями. 161 См.: Разумовский. Церковное пение. С. 57–58; Металлов. Очерк истории. С. 52–53; Успенский. Древнерусское певческое искусство. С. 20–25. 176 Из пяти известных науке Кондакарей этого периода четыре (Благовещенский, Лаврский, Успенский и Синодальный) написаны исключительно кондакарной нотацией, а в Типографском уставе некоторые песнопения изложены одной нотацией, некоторые другой. 182 Нижеследующее песнопение «Святый Боже» приводится в расшифровке Б. Кутузова по кн.: Литургия знаменного распева. С. 17. 198 О связи между кондакарным пением и распевами XVI в. см.: Пожидаева. Историко-литургическое предпосылки. С. 118–121. 212 Игнатий (Брянчининов). Посещение Валаамского монастыря. (Собрание творений. Т. 1. С. 547–548). 241 Его же. Письма архимандриту Антонию. Ч. 3. С. 17–18. Эти слова свидетельствуют о том, что в Троице-Сергеевой лавре во времена Филарета еще сохранялось древнее унисонное пение. 273 В 1895 году Рахманинов написал свою Первую симфонию, в основу которой легли темы из Обихода. Исполнение симфонии в Санкт-Петербурге закончилось полным провалом и привело Рахманинова к состоянию глубокой депрессии. См.: Рахманинов. Воспоминания. С. 76–78. 275 Так, например, в основу песнопения «Предательство Иуды» из цикла «Другие песни» лен следующий текст: «Виждь, имений рачителю, сих ради удавления употребивша. Беги несытая души, Учителю таковая дерзнувшия» (т.е. «Взгляни, собиратель богатств, на того, кто из-за них повесился. Избегай душевной ненасытности того, кто дерзнул на такое в отношении своего Учителя»). У Свиридова текст модифицирован следующим образом: «А… Имений рачителю, Сих ради удавление употребиша. Беги, несытые души, учителю таковая дерзнувшие». |
| В истории нашего церковного пения партесное пение составляет целую эпоху. В историческом аспекте вопрос этот достаточно уже раскрыт: нас он интересует только со стороны богослужебной. Партесное пение было следующим шагом нашей отечественной Церкви на пути отступления от строго церковной чистоты мелодии после введения ею южнославянских распевов в богослужебное употребление. По почину столичных храмов, оно появилось первоначально в городских церквах, откуда постепенно распространилось по всему лицу земли Русской. Партесная мелодия заняла господствующее положение в нашей Церкви. Пение собственно церковное, осмогласное, не говоря уже о чисто знаменном, оттеснено на самый последний план. По мере уклонения от единого истинного пути, начертанного в церковно-богослужебном Уставе, наше церковное пение постепенно катилось под уклон. В результате быстрого роста так называемых духовно-музыкальных произведений, сочиняемых разными авторами, образовалось «непроходимое волнующееся море» нотной литературы, готовое захлестнуть и потопить в своих волнах последние остатки церковности – обычные распевы. Вследствие снисходительного отношения высшей церковной власти, с одной стороны, и неограниченного своеволия нецерковных «сочинителей», с другой, наше церковное пение к концу прошлого столетия пришло в хаотическое состояние и стало неузнаваемым. Лучшие сыны нашей отечественной Церкви не могли мириться с таким положением вещей. О положении церковного пения много писалось и говорилось в свое время. В начале текущего столетия митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) на одном из певческих съездов своей епархии говорил о положении богослужебного пения в приходских храмах: «Церковное пение в настоящее время предоставляется псаломщикам, получившим самое незавидное образование. Обычный контингент кандидатов в псаломщики – это субъекты, уволенные из семинарий и из духовных училищ за тихие успехи, громкое поведение или великовозрастие. Они смотрят на свое дело чаще всего с точки зрения заработка, обеспечивающего им кусок хлеба. |
| Вследствие этого в 1804 г. он выразил желание, чтобы в церквах вводимо было пение простое, но благопристойное, чтобы для обучения такому пению всех церковников епархиальные Начальства вызывали их поочередно по нескольку человек в города и по надлежащем обучении снова отсылали на места с обязательством обучать тому же искусству и других одноприходных и соседних своих товарищей. Св. Синод с своей стороны разослал по епархиям указы, чтобы причетники отправляли в церквах пение по напевам, изданным в нотных книгах, чтобы посторонние певцы допускались на клирос только с согласия причта и только имеющие довольное искусство в церковном пении, чтобы пред праздниками сами священно-и-церковно служители делали до службы предварительные спевки, певческие хоры, где таковые имеются, пели благопристойно, не делая отнюдь бесчинного вопля; положено так же обучать нотному пению по новым напевам в духовных школах. Распоряжения эти имели значительное влияние на постепенное улучшение церковного пения даже в отдаленных епархиях. В исправлении церковного пения при Александре много потрудился директор придворной капеллы, известный композитор 45 концертов, 8 херувимских, 8 трио и более 50 др. церковных музыкальных произведений, Вортнянский († 1825), старавшийся исправлять в мотивах партесного пения искажения на иностранный лад, какие введены были в него в прежнее время разными Сарти, Галуппи и др. известными и неизвестными композиторами. В 1815 г. партесное пение по рукописным нотам было запрещено во всех церквах и велено петь по одним печатным, одобренным директором придворной капеллы. При императоре же Александре начал свою церковно-музыкальную деятельность другой знаменитый композитор дух. пьес, который пошел еще далее в сближении партесного пения с древними церковными мотивами, П.И. Турчанинов, регент (с 1809 г.) митрополичьего хора, потом (1814) придворный протоиерей при стрельнинской церкви. В том же 1804 г., когда началось дело о церковном пении, св. Синод, тоже по желанию государя, издал указ, которым духовенству велено было наблюдать, чтобы миряне стояли в церквах, как благопристойность и святость служения требует, стараться о сохранении порядка при всех священных действиях, особливо во время свадеб, внушать приходящим, чтобы не стесняли места священнодействия, не разговаривали и не переходили с места на место, упрямых же приводить к порядку чрез полицию, да и самим членам причта держаться как при служении, так и при крестных ходах и других церковных процессиях благоговейно и пристойно под опасением строгого осуждения; для удобства священнослужителей и лучшего благочиния мирянам не велено занимать при богослужении алтарь, где любили стоять более видные прихожане, и солею, так как стоящие на ней особенно в большом количестве заслоняли собой иконостас и мешали проходу дьяконов и причетников; в следующем году в предотвращение этого беспорядка св. |
| Для борьбы с унией стали создаваться школы при монастырях, a также при некоторых церквях. В первой половине XVII века на территории Украины и Белоруссии были образованы православные братства, имевшие целью объединить православных мирян для защиты православной церкви и для организации школьного дела. Особенно выделялись своим значением Луцкое и Могилевское братства в Белоруссии, Львовское – в Галиции, Киевское. Братства также заботились об обучении и устройстве школьных хоров. Таким образом на южных и юго-западных землях в лоне право славной церкви стало вырабатываться многоголосное партесное пение, которое «в готовом виде» и было перенесено на Московскую Русь во второй половине XVII века. В пределах Московской Руси партесному пению покровительство вали царь Алексей Михайлович и патриарх Никон . Последний, еще будучи Митрополитом Новгородским, заинтересовался многоголосным хоровым пением киевлян и ввел у себя в Новгороде трехголосное пение, что немало удивило новгородцев. Это новшество вызвало тогда противодействие у ревнителей церковного порядка. Так патриарх Иосиф (1642–1652), услышав о таком пении, был против него и запретил Никону употреблять его за богослужением. Но вступив на патриарший престол Никон стал еще энергичнее проводить свой взгляды и вкусы, мощно покровительствуя партесному пению, a также – новым роспевам – киевскому болгарскому и греческому. В 1652 г. в Москву по приглашению царя прибыли 11 киевских певчих для обучения москвичей партесному пению. Некоторые из них потом вернулись на родину, на их место приезжали новые певцы, получая места в хоре государевых певчих диаков. Такие вызовы мастеров пения и певцов из Киева продолжались и в последующие годы. Из всего изложенного можно сделать вывод, что появление партесного пения в Московской Руси было обусловлено несколько иными причинами нежели на территории Речи Посполитой, немалое значение здесь имели личные вкусы и предпочтения церковной и государственной властей. Однако несмотря на покровительство многоголосному пению со стороны царя Алексея Михайловича и патриарха Никона , что привело к кардинальным изменениям в богослужебно-певческой системе со стороны высшей церковной иерархии, не было издано какой-либо санкции о допустимости (благословении) партесного пения за богослужением. |
| Нужно очень сожалеть, что история православного (и ритуально связанного с ним униатского) богослужебного пения в Польско-Литовском королевстве почти совсем еще систематически не исследована. И поэтому еще нет возможности дать полного изложения состояния и системы богослужебно-певческого искусства в тех областях в первой половине XVII в. Также нельзя еще с полной уверенностью сказать, началось ли введение партесного пения вместе с введением унии как одна из мер борьбы с ней, или же введение партесного пения происходило независимо. Что остается нам неизвестным и не доказуемым (но и не опровергаемым) – это вопрос о том, исполнялось ли в западных и юго-западных областях Польско-Литовского государства столповое пение одноголосного, унисонно, как оно нотировано в богослужебных нотных ирмологионах, или же неодноголосно, например с терцированием основной, нотированной мелодии, причем «втора2, ввиду простоты, вовсе не нотировались. Как можно видеть в нотных ирмологах XVII в., писанных в тех областях, осьмогласное пение представляло собой несомненную ветвь знаменного столпового пения, развившегося не в контакте с Московским государством (включая и Новгородскую область). Так, например, напев догматиков знаменного роспева и тех же догматиков в юго-западных нотных ирмологионах являют такое сходство, что нельзя отрицать их общего корня и общего прототипа. Кроме того пения, которое заключалось в богослужебных певческих рукописях со столповой нотацией, в западной и юго-западной православной Руси еще до возникновения унии должны были быть в употреблении и другие напевы, кроме записанных и нотированных. Этот вопрос затронул вскользь прот. И. Вознесенский 19 ; он требует еще подробного изучения историками богослужебного пения юго-западной Руси до XVII в., начиная XV в. – временем отделения Киевской митрополии от своего исторического корня в отдельную митрополию в Польско-Литовском государстве. Так как православная церковная жизнь в государственных рамках польско-литовской державы складывалась совсем иначе, чем жизнь в православном Московском царстве, то и взаимодействие церковно-культурных влияний было в юго-западной и западной Руси совсем иным, чем в Московской Руси. Юго-западная православная митрополия находилась в более тесном контакте с Константинопольским патриархом и со странами константинопольской культуры, чем Московское государство. Это объясняется чисто политическими причинами: далеко не всегда Польша и Москва были в мире друг с другом. |
| Если мы не сделаем этого, но будем считать партесное пение логическим продолжением и развитием системы распевов, то мы никогда не сможем приблизиться к подлинному пониманию древнерусской системы богослужебного пения. Рубеж между XVII и XVIII веком есть рубеж, разделяющий богослужебное пение и музыку, метаэстетику (пусть даже в остаточном виде гиперэстетики) и эстетику. Вот почему то, что прекратило свое существование в XVIII веке, не может быть познано ни с помощью музыкальных законов, ни с помощью эстетических категорий. Таким образом, древнерусская система богослужебного пения XII-XVI веков должна пребывать перед нашим взором в виде некоей грандиозной вершины, не доступной ни способам нашего мышления, ни методам наших исследований. Только осознание той непроходимой пропасти, которая лежит между древнерусским богослужебным пением и современным состоянием сознания, только осознание изначальной недоступности этого пения для современных методов мышления может послужить начальным, отправным пунктом пути, ведущем нас к истинному постижению тайн древнерусской системы богослужебного пения. 3. Культура и иконосфера В начале нашего исследования мы писали о том, что сам объект исследования – древнерусское пение – следует рассматривать не как самоцель, но как временное, преходящее средство, используемое для достижения цели. Своей же целью мы условились считать исправление ошибочности нашего мира и преодоление раздробленности нашего сознания, следствием чего должно стать обретение живого духовного синтеза. В процессе обретения этого синтеза древнерусское богослужебное пение должно выполнять роль Вергилия, выводящего наше сознание, как заблудившегося Данте, из состояния ослепления к узрению истины. Теперь, приближаясь к самому концу исследования, можно позволить себе еще одно сравнение, предостерегающее от чрезмерного увлечения изучением древнерусского богослужебного пения самого по себе. Древнерусское богослужебное пение можно уподобить Полярной звезде, которая интересует нас не своим химическим составом и массой, но тем, что с ее помощью можно определить правильное направление пути. |
| Новое партесное пение, пришедшее в Московскую Русь из Киева и основывавшееся на полифонических принципах музыкального мышления, достигшего в это время необычайных высот в Западной Европе, было отождествлено русскими традиционалистами с мусикией и противопоставлено древнему благочестивому пению. Партесное пение привлекало к себе многих новаторов в России красотой и богатством музыкального выражения, что как нельзя лучше соответствовало новым принципам русского эстетического сознания XVII в., ориентированного на внешнюю красоту, роскошь, «пестроту», властно подчинявшего себе все виды художественной культуры того времени. Сторонники нового пения ценили его прежде всего за красоту, а именно ее-то и опасались в церковном пении христианские пастыри Средневековья. В свое время все доводы «за» и «против» использования музыки в Церкви обстоятельно взвесил еще Августин, сам склоняясь то на одну, то на другую сторону и все-таки в целом признавая огромное духовное значение музыки. Сомнения Августина относились к «соблазнительной» внешней красоте музыки, которая могла, по его мнению, отвлекать верующих от ее глубинного духовного содержания. В древнерусской культуре эти сомнения достаточно устойчиво воплотились в неприятие церковными идеологами излишних в их понимании украшений в пении. Главными в богослужении и в пении для них всегда оставались слово, смысл, разум, а пение ценилось лишь постольку, поскольку оно способствовало лучшему пониманию словесного содержания. Эти идеи высказывались многими теоретиками церковного пения и в XVII в. Одним из сторонников «неукрашенного» и понятного пения был инок Евфросин, автор «Сказания о различных ересях». Вдохновитель пения Святой Дух, по его мнению, повелевает «пети непросто, но разумно сиречь не шумом ниже украшением гласа, но знати бы поемое самому поющему и послушающим того пения разум речей мощно бы ведати» (70). Мы же в своем пении, сетует Евфросин, «точию глас украшаем и знаменныя крюки бережем», а о священном смысле пения не заботимся и искажаем его. |
| И отечественные пастыри, послушные первосвятителю, были верными сотрудниками его в св. деле. Они строго преследовали непослушание и упрямство, поддержавшее в церквях нестройное пение и чтение, беспрестанно рассылали по своим епархиям грамоты о единогласном чтении и стройном пении в церквях 122 . Кроме того учреждали строгий надзор за исполнением своих предписаний 123 , угрожали ослушникам большими штрафами и жестоким наказанием без всякой пощады 124 . Между тем, сам Никон принимал меры, чтобы улучшить богослужебное пение в церквях московских. С соизволения государя, он выписывал знатоков греческого напева из самой Греции, и вызывал лучших знатоков киевского напева и партесного пения из Киева и Новгорода. В ноябрь 1656 года приехал в Москву с одобрительной грамотой от цареградского патриарха Иеродьякон Мелетий для обучения греческому пению московских дьяков и поддьяков. В том же году отправлено было посольство в Киев за одним из известных там певцов партесного пения – Иосифом Зазвойским, для управления партесным пением в Москве 125 . В октябре того же года Никон писал новгородскому воеводе Голицину сыскать там и выслать в Москву регента из белорусов, для обучения москвичей невскому и партесному пению 126 . И заботы патриарха не остались без успеха. Трудами его «пение и знание», скажем словами одного из его современников, «распростреся от великого Новаграда во все грады и монастыри великороссийские епархии и во все пределы их» 127 . Пастыри последующих времён восхищались напевами, которые были улучшены и введены в церкви неутомимым старанием Никона: «Кое есть погрешение, – говорил преемник его патриарх Иоасаф, обращаясь к раскольникам, – яко или гречески, или болгарски, или малороссийски поётся в церкви? Вскую, рцыте нам противницы, неимамы любити их сладкопения? Еже ово сердце в сокрушение приводит, ово ум от уныния на молитве освобождает, ово весело слышати церковного пения увещает. Во истину благая суть сия изводства, ибо и само есть благо» 128 . Другим ещё более важным недостатком в церковном богослужении того времени была неисправность наших богослужебных книг. |
| К этому времени в русском церковном пении сложилась своеобразная ситуация: знаменное одногласие, на протяжении многих веков являвшееся едва ли не единственным видом пения, употребляемым за богослужением, было полностью вытеснено из обихода партесным гармоническим многолосием итальянского происхождения. «Если при Петре Первом, – отмечает В. Металлов, – еще поддерживалось древнее крюковое пение и употреблялось пение партесное с преобладающим все же русским направлением и характером, то в позднейшие царствования нотнолинейная система и иноземного характера концертное пение с одновременным забвением родного, русского, еще недавнего прошлого, руководимые иностранными капельмейстерами, скоро и широко распространились и, покровительствуемые свыше, надолго утвердились на Руси» 5 . Историческую неестественность такого состояния русского богослужебного пения и раньше хорошо понимали многие церковные деятели. Так, Киевский митрополит Евгений (Болховитинов) в своем «Историческом рассуждении о богослужебном пении» (1804) подчеркивал, что иноземное пение остается для Русской Церкви «вещью постороннею и от одного произволения зависящею» 6 . Попытку восстановить историческую связь в ходе и развитии древнего отечественного богослужебного пения предпринял Д.С. Бортнянский. Композитор партесной школы, он, однако, ценил древнее знаменное пение и ратовал за то, чтобы «прекращены были сии нелепые и самовольные церковные пения переправы, исказившие и мелодию оного, и степенный ход ее». Бортнянский предлагал напечатать полный круг песнопений знаменного распева в крюковой нотации, подчеркивая важность и необходимость именно этого способа записи. «Древнее пение, – отмечает он, – быв неисчерпаемым источником для образуемого новейшего пения, возродило бы подавленный тернием отечественный гений, и от возрождения его явился бы свой собственный музыкальный мир» 7 . Проект Бортнянского, однако, не был приведен в исполнение: по замечанию Металлова, «общество еще не возвысилось до понимания всей важности этого дела» 8 . |
|
|
