| Во втором отделении нарфекса огромные, высокие, прочные столбы. Наверху его висит большая, великолепная люстра из желтой меди со стоячими статуями, которые несут ее на себе, держа в правой руке свечи, а в левой удивительные гроздья винограда. Здесь, справа от входящего, очень высокая, большая арка, которая заходит за архиерейское место; внутри она вся из мрамора с письменами; косяки с той и с другой стороны покрыты блестящим мрамором с резными украшениями (барельефами 119 ). Хорос церкви весь вымощен твердыми, красными плитами в роде порфира. Говорят, что этот камень 120 добывают из реки Днепра. Таков же и пол церкви, на котором доселе остаются следы удивительной древней, многоцветной мозаики. Посредине (хороса) помещен деревянный круг с двумя всходами, покрытый красным сукном: на нем дьякон говорит ектению и читается Евангелие. Архиерейское место весьма красиво; подле него четырехугольный клирос с местами (формами), где стоят священники и певчие, и точно такой же, напротив него, с левой стороны. Наверху большого купола изображен Господь. Место органа, то есть, место, где стоят певчие, очень высоко: оно помещается над наружным нарфексом и выходит по обыкновению на хорос. Перед дверями великого алтаря стоят два больших великолепных подсвечника из желтой меди, из коих каждый утвержден на четырех львах и весит около одного алеппского кинтара 121 или даже более. Перед дверями других алтарей стоят подсвечники точеные из дерева и позолоченные. На верху медного подсвечника есть пять мест для вставливания свечей в один ряд, и то же на другом, подобном ему; но место для свечи, ближайшее к (царским) вратам, выше остальных четырех, рядом с ним находящихся, которые постепенно понижаются по направлению к клиросу. Когда зажгут с обеих сторон вставленные в них свечи, то над одним подсвечником получается вид полуарки и над другим, напротив него, полуарка. Это очень красивое устройство. Также за святым престолом подсвечники размещены в ряд на ступеньках из досок: средний выше всех, а те, которые по сторонам, ниже и ниже, в виде арки. Они представляют великолепный вид, когда зажгут в них свечи. Что касается многочисленных серебряных лампад пред алтарями, то во всех них вставлены свечи, которые зажигают взамен масла. Свечи, как в этой церкви, так и в монастырях и больших церквях у казаков, бывают все зеленого цвета. |
| До последнего времени (1891 года) этот апокриф известен был только в армянском тексте. Первое о нём известие европейские ученые получили в 1664-м году, когда Уссерий (Ussher) сделал сообщение о находившейся в Смирне армянской рукописи, содержащей апокрифическую переписку Ап. Павла с Коринфянами. 1364 Рукопись эта потом перешла в собственность Массона (Masson), напечатавшего латинский перевод с неё в 1714-м году. 1365 В следующем 1715-м году Давид Вилькинс (Wilkins) сделал первое издание армянского текста рукописи с латинским переводом, который в 1716-м году был поправлен и переиздан Лакроце’м (La Croze). 1366 Этот перевод перепечатан был потом Фабрицием в известном Codex Apocryphus Novi Testamenti 1367 , – а в издании Миня (Migne) Dictionnaire des apocryphes с него —3— издан французский перевод. Но рукопись, с которой сделаны эти издания, содержит апокриф не в полном виде: в ней нет исторического рассказа, отделяющего послания Коринфян к Апостолу и Апостола к Коринфянам, – а это последнее вместо сорока стихов имеет только одиннадцать. Другая рукопись, хотя и полная, но неисправно написанная, была вывезена из Алеппо Вистоном-отцом (Whiston) и послана к Лакроце для нового перевода, который (латинский) напечатан в 1727-м году в Англии и перепечатан в издании писем Лакроце. 1368 Предполагавший при переводе Смирнской рукописи, что апокриф сочинен около 1000 года каким-либо армянином для опровержения Павликиан, 1369 – Лакроце, при изучении Алеппской рукописи, отнес переписку ко времени борьбы христианства с манихейством и признал в ней «отрывок из утраченного апокрифа – Актов Павла». 1370 – В 1736-м году два брата Вистоны (дети вышеупомянутого Вистона-отца) издали Алеппскую рукопись с латинским и греческим переводами в приложении к изданию сочинений Моисея Хорененского. 1371 Переводы эти были потом перепечатаны Карпцовым в 177 6-м году в Лейпциге. 1372 Первое, и доселе единственное, научно-критическое издание армянского текста апокрифа принадлежит армянину-мехитаристу Цорабу (Zohrab), который, в приложении к большому изданию армянской Библии в 1805-м году в Венеции, поместил и текст апокрифа, проверенный и снабженный разночтениями из восьми Венецианских рукописей. Важным недостатком этого издания служит отсутствие точных указаний на то, какой из восьми рукописей принадлежит то или другое из приводимых издателем чтений. 1373 С небольшими изменениями это изда- |
| В изъяснении значения должности великого дворника и лагофета переводчик приводит разноречивые справки по Палаузову и Накко. По первому – великий ворник (дворник) – это министр юстиции, 52 а у Накко сказано, что великий ворник есть министр внутренних дел 53 . Ввиду этого, заявляет г. Яцимирский, считаем необходимым разъяснить недоумение переводчика по поводу значения должности великого дворника и лагофета у Палаузова и Накко. По объяснению молдавского летописца Уреке, великий дворник был «главным судьей в округе=judector mare n acele prti». A. Д. Xenopol прибавляет, что дворник ведал и дела чисто административные [atrbut ie de ocirmuire], причем судил он при господарском дворе – jude – castor ul curt, ei 54 . Великий же лагофет ведал и скреплял исключительно грамоты, выходившие из господарской канцелярии, и хранил господарскую печать 55 . Происхождение слова «драбанд» переводчик неправильно объясняет от персидского – дарбан (привратник) (вып. 1, стр. 54, примеч.). Это слово [драбанд] взято румынами у немцев вместе с введением института наемников. Слово «крендели» (вып. III, стр. 7) лучше заменить более точным – «калачи», от румынского: colaci. Некоторые названия переданы не вполне точно: вместо Тратуш должно быть Тотруш (вып. V, стр. 3); вместо Белаша должно быть Балаша [вып. V, стр. 17]; вместо Ольту должно быть Олту (вып. V, стр. 24 ); вместо Поливрас (у Павла Бульфараж) должно быть Половрач [вып. V, стр. 35]. Во всем первом выпуске собственные названия и имена передаются очень непоследовательно: наряду с точной русской транскрипцией арабских начертаний согласно рукописи, иногда находим совершенно немецко-русские названия, которых не уразумел ни один румын: иногда более правильное название выведено в скобки или наоборот, иногда в примечании и т. д. Дело в том, что у архидиакона Павла наряду с фонетическими точными названиями, записанными им согласно румынскому произношению, встречаются названия, по которым можно только догадываться о каком именно месте он говорит. Последнее, по нашему мнению, происходит от того, что автору в большинстве случаев передавали эти названия его спутники и переводчики – греки, которые всегда искажали твердые румынские звуки. Выпишем, например, такие же греческие по окончаниям или формам названия: Василури вместо Васлуй (вып. I, стр. 47), Баркалам вместо Пыркалаб (вып. I, стр. 45), бостеникос вместо постельник (вып. I, стр. 51), менимча или бениса вместо румынской весии=погреб (вып. 1, стр. 72) или пивница [вып. V, стр. 37и др.], сатража вместо стража (вып. I, стр. 92), сотникос вместо сотник (вып. I, стр. 93), Нистрос – вместо ’Nistru или Днестр (вып. I, стр. 104), грамматикос вместо грамматик, т. е. секретарь (вып. I, стр. 140), пастрофос вместо пестрев. (вып. V, стр. 26). |
| Эти черновые записки естественно представляли беспорядочный материал, который требовал обработки. «Приводя в порядок отдельные листы» (III, 30), Павел сам подметил, что об одном и том же предмете или об однородных предметах, он толковал в разных местах записей, отчего содержание делалось несколько спутанным и раздробленным (Вып. III, стр. 72). Явилась, таким образом, необходимость в систематическом распределении материала, в группировке сведений, сходных по содержанию, в обработке беспорядочного материала. Работа эта началась в то время, когда Павел находился в Москве, куда путешественники прибыли 2 февраля 1655 г. Сам автор признается, что «по истечении года», – (к февралю 1656 г.), работа уже подвинулась значительно вперед. Следовательно, написание черновых тетрадей, к которым автор «прилагал большие старания» и над которыми «много потрудился» (III вып., стр. 3), относится, безусловно, к февралю 1655 г., о чем также свидетельствует изложение событий, относящихся к этому времени (о свидании патриарха кир-Макария с Алексеем, царем Московским и всех стран). Так появилась первая редакция описания, составленного архидиаконом Павлом, «изложение которого», по мнению автора, «было бы многим не по силам». Черновые записи и первая редакция не имеют, однако, между собою положительного сходства и полного однообразия. Последняя не представляет точной копии первых. Автор об этом ясно свидетельствует так: «я утруждал свои глаза, мысль и чувства в описании этого повествования, пока не извлек его из черновых тетрадей, по истечении года от написания их» (III вып., стр. 30). Если предположить тождественность «черновых тетрадей» с появившимся в 1656 г. трудом Павла в объеме «большой книги» (1-я редакция описания), тогда не понятно, что была за работа у Павла год спустя, по приезде в Москву, о которой он так определенно свидетельствует. Очевидно, представляется дело в таком виде: черновые записи – это сырой материал изложения фактов политической и церковно-общественной жизни, религиозных церемоний и разных процессий, свидетелем которых лично был автор, а первая редакция записок представляет собою более или менее обработанный труд добытого материала, в известной системе, с необходимой группировкой сходных по содержанию сведений. |
| 315 Об этих патриархах и о Георгии, сыне Самора, который, очевидно, был весьма важным лицом христианской общины Дамаска, Павел Алеппский рассказывает в своей хронике антиохийских патриархов. (См. перевод ее в моей статье: К истории антиохийских патриархов, помещенной в Сообщениях Импер. Прав. Палестинского Общества, декабрь, 1896 г.). 318 Весь этот эпизод об обрусевшем арабе пропущен почему-то в здешних рукописях и потому взят нами из английского перевода. Примечания к нему принадлежат нам. Павел, к сожалению, не называет имени своего земляка; но несомненно, что это не был стольник Даудов, как полагает г. Аболенский, автор статьи: Московское государство при царе Алексее Михайловиче и патриархе Никоне , по запискам Павла Алеппского. Из сведений о Даудове, опубликованных в Летописи занятий археографической комиссии (вып. V), на которые ссылается г. Аболенский, с полною очевидностью вытекает, что земляк Павла и стольник Даудов два совершенно разных лица. Последний, по всей вероятности, был армянин, родился в Персии в 1620 г. и выехал в Россию вместе с русским посольством. 319 По английскому переводу. В наших рукописях, очевидно, ошибочно: «то есть более 40 миль пути». 323 Арабское название реки Оронда, «непослушная», ибо течет не прямо к морю, как все реки Сирии, а сначала удаляется от него. 327 Наверно, эти слюдяные рамы были постоянно вставлены в окна, а не ставились лишь на день, как говорит автор, хотя непонятно, как он мог впасть в такую ошибку, прожив в Коломне всю осень и большую часть зимы. 330 В календаре Рубана на 1776 г. (выписка из него в Чтениях в Общ. любит. дух. просвещ., сент. 1878) сказано: «в оном городе (Коломне) ныне церквей каменных соборных 3, в архиерейском доме 2, при коих церквей 6, приходски церквей каменных 15, деревянных 3. В том же городе трое каменных ворот с башнями, кои именуются: Спасские, Богоявленские и Косые». 331 Еще во второй половине прошлого столетия, как видно из календаря Рубана на 1776 г., базар в Коломне бывал по тем же дням. 334 |
| Из жизнеописателей Никона – его современников известен еще дьякон Павел Алеппский, который был почти два года 1654–1656 в России, а в Москве с февраля 1655 до мая 1656 года, когда Никон был не только Патриархом, но и государственным регентом. Из его описаний мы узнаем о необыкновенной неутомимости Никона в пастырских трудах, в исполнении церковного устава, о строгости к духовенству, вызванном желанием изменить его нравы – прекратить пьянство, о его государственных трудах. Все описание дышит преклонением перед личностью Никона и только в немногих местах, которыя, по исследованию Пальмера (II, введ. 57, 58), вставлены во вторичный приезд Павла с Патриархом Антиохийским в 1666 году, когда кругом была искусственно создана боярами атмосфера осуждения на Никона, слышатся, как отголосок ея, в диссонанс со всем суждением Павла о Никоне, замечания об его будто бы превозношениях над боярами. Труды Шушерина и Павла Алеппского являются литературой мемуарного характера и наиболее драгоценны в качестве источника, «чего нельзя сказать о Паисии Лигариде, который Никона видел только на следствии в июле 1663 года и на суде 1666 г. в обстановке, нарочито враждебной, и писал и действовал под влиянием своекорыстных разсчетов. xix) Н. А. А. В Ч. О. И. и Д. Р. 1848. 5 В литературе русской в XIX веке появляется ряд писателей, которые все более и более признают заслуги Никона и обвиняют в его разрыве с Царем бояр. Так биография Никона, помещенная в Чтении М. О. И. и Д. Р. за 1848 г. 5, подписанная Н. А. А., чужда всяких обвинений Никона в гордости и властолюбии, говорит об его пастырских заботах и благотворительности, печаловании за обиженных, о посещении тюрем, говорит об его частых отъездах в 1657 г. по постройке монастырей, облегчивших работу бояр по отчуждению от него Царя; ненависть бояр объясняется патриаршей строгостью и их завистью к титулу «Великого Государя»; делается указание, что Никон не уходил из Москвы с клятвой не возвращаться на престол, в доказательство чего в 1664 году взял с собой посох из Успенского собора. Говорится об его постройках и о подвижническом образе жизни. Не чувствуется здесь никакой искусственной натяжки, которой так дышет труд Каптерева, поставивший в основу предполагаемое безграничное властолюбие Никона. Чувствуется, что биограф Н. А. А., говоря о Никоне, не вкладывает в него идей, чуждых всему укладу его жизни, и судьба Никона является следствием интриг его врагов, а не его каких-то выдуманых «замахов». xx) Митрополит Платон Левшин |
| Первая часть сочинения состоит из трёх глав. Глава 1-ая рассматривает происхождение и природу русских завещаний (32–68). Глава 2-я – завещание как проводник новых наследственных отношений и содержание завещательного распоряжения (69–127). Глава 3-я – форму духовных завещаний и обряд их составления и утверждения (128–204). Вторая часть сочинения – об опеке и попечительстве распадается на две главы. Первая глава рассматривает происхождение опеки, сроки и поводы к её наступлению и призрение сирот Церковью (205–260); вторая – права и обязанности древнерусских печальников и организацию опекунского надзора в церковных учреждениях (260–285). Автор с усердием отнёсся к делу и представил небольшое по объёму, но вполне обработанное исследование. Он с успехом преодолел естественное для него затруднение, как для не получившего юридического образования, в усвоении технических терминов гражданского права, воспользовавшись курсами и отдельными монографиями по русскому гражданскому праву, в особенности классическим исследованием по данному предмету проф. Н. Дювернуа. Но он не ограничился изучением пособий, а под руководством их немало положил труда и в самостоятельном изучении изданных памятников древнерусского права, княжеских уставов, Русской правды и актов юридических. Особенно тщательно автором изучены по первоисточникам форма и обряд составления и утверждения духовных завещаний. Вторая часть сочинения слабее. Но вообще сочинение должно быть признано вполне удовлетворительным для присуждения автору степени кандидата богословия“. 34 . Заслуженного ординарного профессора Василия Ключевского о сочинении студента Третьякова Василия: „Записки архидиакона Павла Алеппского, как церковно-исторический источник“: —126— „Сочинение разделено на две части: в первой выясняются условия, коими определилась степень достоверности и содержательности записок, как церковно-исторического источника (личность Павла, обстоятельства его путешествия, им описанного, средства наблюдения, способ составления записок и т. п.), во второй разбирается само содержание записок, материал, какой дают они церковному историку. Автор основательно ознакомился с литературой предмета, и хотя в его исследовании не встречаем ни обстоятельного изображения религиозно-нравственного состояния русского общества, которое наблюдал Павел, ни достаточно сосредоточенного анализа общего впечатления, выносимого из его описания, но в диссертации довольно отчётливо установлены задачи и приёмы критического изучения памятника и посредством внимательной проверки сообщений Павла другими современными ему памятниками, иноземными и особенно русскими, определено сравнительное качество сообщаемых Павлом известий церковно-исторических, религиозно-бытовых, литургических и церковно-археологических. При несколько более тщательной литературной обработке изложения критические соображения и выводы автора приобрели бы более ясности и силы. Впрочем, сочинение можно признать очень хорошим“. |
| В объяснение этого необходимо отметить то обстоятельство, что при описании их Павел руководствуется соображениями, построенными на субъективно-эстетической почве. Интерес автора к памятникам данного времени был любительский, для которого дух, стиль и достоинство, время происхождения и т. п. часто заслоняются блеском. При рассмотрении памятников, Павел почти никогда не дает полного описания их. Причины этого, прежде всего, разносторонний характер «Описания», недоступность для наблюдений многих изображений, незначительное количество времени, которым располагал автор, условия составления записок не сразу, a иногда спустя значительное время; наконец – видимое однообразие иконографических тем и сюжетов едва ли могли располагать живую восточную натуру к тщательному обследованию их. Для церковной иконографии записки Павла представляют материал вспомогательный, служебный. Иконописное искусство, по словам Павла, на Руси стояло на значительной ступени развития, несомненно, в связи с сильно развитым иконопочитанием вообще. Иконы занимали видное место в религиозной жизни русского народа, проникнутого к ним необыкновенным благоговением и любовью. «По причине великой любви своей к иконам, – говорит Павел, когда описывает особенности церковных служб в Коломне, – они (русские), если не видят издали иконы или купола церковного, не молятся» (вып. II, стр. 164; кн. VI, гл. IV). Сообщая о подарках, какие восточные путешественники «разносили министрам и государственным сановникам» Павел замечает: «из всего, что у нас было, они принимают понемногу и насилу брали от нас ангорскую материю, шелковые газские салфетки и мохнатые полотенца, но радуются только святыням и древним иконам (вып. III, стр. 31; кн. VII, гл. 7). Иконы были необходимою принадлежностью храмов, часовен и частных домов. «У всякого в доме имеется бесчисленное множество икон, украшенных золотом, серебром и драгоценными каменьями, и не только внутри домов, даже за воротами домов; и это бывает не у одних бояр, но и у крестьян в сёлах, ибо любовь и вера их к иконам весьма велики» (вып. |
| —380— сателей о России, в особенности часто к известной книге Котошихина, к документальным данным. Примерами такого критического отношения к прочитанным показаниям могут служить: на стр. 56–57 – разбор отзывов Олеария и Павла о русском иконописании, на стр. 140–146 – разбор свидетельства Олеария о взаимных отношениях царской власти и народа; 187 – ошибки Олеария в его перечне приказов, 212 и сл. – показания иностранцев, относящиеся до областного управления, 241 – разбор свидетельств о численности московского войска, 323 и сл. – о царе колоколе и др. Всегда при обсуждении разбираемых свидетельств у автора просвечивает свой самостоятельный взгляд, основанный на изучении предмета, и этот взгляд виден не только в разрешении отдельных частных вопросов, но и в общей оценке изучаемой эпохи. В представлении о московском обществе XVII в. автор не примыкает к пессимистическим характеристикам, данным нашему обществу той эпохи Соловьевым, Костомаровым и Дитятиным. Сам автор из занятий историей XVII века приходит к заключению (45), что XVII век не только не эпоха разложения, каким его некоторые склонны представлять, а напротив – эпоха некоторого, хотя, может быть, и очень слабого подъема умственной и нравственной жизни московского общества. При той тщательности критики, которую везде проявляет автор, нас не может не удивить, почему он оставляет без критического разбора такие места, как (130) свидетельство Павла Алеппского о том, что будто бы царь Алексей Михайлович «убил собственной рукой одного из вельмож среди дивана (заседания думы), – и это повторяется на стр. 208. – или как (165–166) показание того же писателя, что «воеводы в этой стране – люди ученые, законоведы, философы, логично рассуждающие... они стремятся увеличить свои знания, ибо мы видели у каждого из них тысячи больших книг, кои они охотно и много читают днем и ночью». Может быть, впрочем, самая наивность последнего свидетельства давала автору повод оставить его без возражения. Соответственно теме, сочинение, начинающееся биографиями разбираемых писателей, делится на две части: Московское |
| Таким образом, хотя сведения архидиакона Павла в области иконографии и имеют второстепенное, вспомогательное значение, тем не менее, в описании пользования русскими церковной живописью представляют собою ценные данные из религиозного быта наших предков. В этом отношении наш автор отмечает такие явления, которые, по своей примерной необычайности и особенной необыкновенности, составляют исключительную страницу христианства на Руси, где записаны примеры, подобные явлениям церковной жизни периода иконоборства в Византийской Империи. Глава IV: Описание как церковно-археологический источник в отношении зодчества В отношении зодчества архидиакон Павел, хотя рисует нам в описании далеко не полную картину, тем не менее, труд его, в смысле обрисовки технической стороны зодческого искусства, а равно и по внутреннему содержанию русско-церковных построек, заключает в себе не только интересные сведения, но и важные в смысле творческого искусства, подмеченного Павлом в русской церковной архитектуре. Известно, что русское зодчество начинает свое существование с X века и в Киеве сохраняет еще вполне византийские формы. Затем, в силу разных местных условий, видоизменяется в Новгороде и Владимире и уже вполне самобытно развивается в 16 и 17 вв. в Москве. Эту-то особенность, степень культурного развития русских, проявленного преимущественно на художественном достоинстве и богатстве храмовых зданий, и отмечает у себя Павел Алеппский. Во многие из храмов наш автор заходил сам и, благодаря своей любознательности и трудолюбию, описал почти все мало-мальски чем-либо замечательные церкви. Из общего описания автора видно, что церкви были деревянные, каменные и кирпичные (вып. II, стр. 22:108). В них нужно было входить по лестнице (вып. II, стр. 108:123, 143; III, 165; IV, 78), иногда по очень высокой (вып. II, стр. 114:130). С наружной стороны вокруг некоторых церквей были крытые галереи с изящными точеными решетками (вып. II. стр. 19:39, 68:86, 110:123,130:141, 143; вып. IV, стр. 131:191). В каждой церкви обыкновенно было три двери: западная, южная и северная (вып. |
|
|
