| Но тут пришло влияние извне. Павел рассказывает об этом так: «Один выдающийся человек из приятелей и любезных друзей, неподдельно искренний в любви ко мне, благородный, образованный, редкость своего века и времени, единственный своего столетия, эпохи, диакон Гавриил, выразил сильное желание, чтобы я составлял записки, кои заключали бы в себе обстоятельства путешествия, описывал бы все события стран, дабы все могли проверить то, что слышали о них по указаниям и намекам повествований» (I вып., стр. 2). Павел, уступая просьбе друга, исполняет его желание, одновременно преследуя моральную пользу соотечественников. «Да извлечет христианское общество нашей страны, – говорит он в заключение предисловия, – уроки и назидания из рассказов о благородных обычаях истинно верующих в чужих землях; об их прилежании в богослужении, строгом соблюдении постов и часов молитвенных, их удивительной набожности и твердой нравственности» 27 . Труд первоначально написан был на арабском языке. Первоначальный вид записок; их редакция В своем первоначальном виде труд Павла Алеппского – «Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию» – представляет из себя черновые записки, которые велись архидиаконом, по мере возможности, ежедневно и заключают в себе живое впечатление виденного и слышанного. «Я, – говорит Павел, – прилежно трудился, с усилием и беспокойством собирал сведения, с трудом и утомлением, удостоверяясь в их правдивости. Сколько ночей я просиживал над записыванием, не заботясь об отдыхе» (II вып., стр. 36 и 72). Сведения, записанные под живым впечатлением, впоследствии обогащались новыми добавлениями из ежедневного опыта. Так, записывая событие воскресенья мясопуста 1656 г., Павел делает следующую заметку: «совершили службу такую же, как и в прошлом году, причем в этом году мне удалось пополнить свои наблюдения теми частями ее, которые тогда я не мог увидеть» (IV вып., стр. 145). Выражения: «говорят», «рассказывают», «заметь», «знай», (III, 30:35; I., 83:115–116:120–121; II, 15:46, 141), которые в изобилии встречаются в сочинении нашего автора, в свою очередь подтверждают справедливость вышеприведенного соображения. |
| 6–7]. Знаменитый ориенталист Сильвестр де Саси в целом ряде небольших статей об английском переводе «Путешествия Макария», по мере появления выпусков Бельфурова перевода, дает в Journal des Sawants в высшей степени ценные исправления, как собственных имен, так и греческих и иных слов, искаженных арабским автором или непонятых английским переводчиком [вып. I, стр. 9–10; ср. вып. 4, стр. II]. Между тем, перевод Бельфура, не смотря на свои несовершенства, был единственным источником, по которому, не зная арабского языка, можно было ознакомиться с записками Павла Алеппского. Тогда же, конечно, была сознана недостаточность английского перевода, тем более что в России он представлял собою библиографическую редкость. Почти одновременно с появлением английского перевода у нас предпринимаются попытки издания «Путешествия» на русском языке. В разных книжках [марте – апреле] «Библиотеки для чтения» 33 1836 года помещены были П. С. Савельевым довольно обширные извлечения этого сочинения с английского перевода. «Чтобы поставить наших читателей, – заявляет г. Савельев, – в возможность оценить содержание сочинения архид. Павла, которого большая и самая важная половина посвящена пребыванию путешественников в нашем Отечестве, мы сделаем подробный обзор всего, что только в нем находится о России, частью в близком переводе, частью в сокращении так, чтобы это извлечение представляло все подробности, сообщаемые подлинником, об исторических происшествиях и лицах, и могло заменить перевод этой книги». Автор этих извлечений, делая их, действительно обращал преимущественное внимание на те, которые представляют известия о тогдашнем состоянии России, в некоторых же местах объяснил текст примечаниями 34 . Статья г. Савельева «Странствование патриарха Макария» по отзыву одного критика сороковых годов, заключает в себе много любопытных сведений относительно времен царствования Алексея Михайловича. Она разделена на две части: в первой изложены замечательнейшие известия архидиакона Павла о Молдавии и Валахии, а во второй – о земле казаков и Московии. |
| «Причина нашего возвращения, – говорит архид. Павел, – была троякою: во-первых, вопрос о крещении ляхов; во-вторых, дело митрополита молдавского и, в-третьих, отлучение еретика, вновь явившегося у них, второго Ария» [вып. IV, стр. 175] 73 . Вторично сирийцы выехали из Москвы 28 мая, будучи вновь наделены царской милостыней (вып. IV, стр. 181). Через месяц они уже были в Киеве, где распродали оставшиеся у них разрешительные грамоты (вып. IV, стр. 186), а первого июля 1659 года благополучно въехали в Дамаск и расплатились со своими кредиторами (вып. V, стр. 150). Таким образом, правдивость события вне всякого подозрения, а документ из разряда «Греческих дел» – надежный критерий для проверки верных сообщений Павла. Глава II: Критический разбор записок Павла Алеппского и их значение. Сравнение их с описаниями западноевропейских путешественников. Когда возникла русская историческая наука, и явилось стремление обозреть прошлое русского народа, то естественно вторая половина XVII века приковала к себе особенное внимание исследователей; старались проникнуть в этот таинственный уголок русской истории, но дело оказалось не таким-то легким. Известно, – говорит профессор Ключевский, – как трудно развивается и в человеке и в народе способность оглядки на себя, на пройденное и сделанное, как вообще трудно отрешиться на время от окружающего, стать в стороне от него, чтобы окинуть его спокойным взглядом стороннего наблюдателя. Много говорят о русской привычке думать и действовать толпой, миром: правда ли это и, если правда, составляет ли это постоянную или временную особенность национального характера, – все равно: и в том и в другом случае это обстоятельство очень не благоприятствует появлению в обществе людей, которые «приходят на житейский рынок не для купли и продажи, а для того, чтобы посмотреть как другие продают и покупают». Мы знаем также, как много помогает обсуждению себя и своего положения возможность сравнения, возможность видеть, как живут и действуют другие. Ни того, ни другого не имели наши предки XV–XVII века: в своих лесах, окруженные враждебными соседями, разобщенные с другими народами, они были слишком заняты, чтобы иметь возможность и охоту приняться за подобную разборку. |
| По словам Павла Алеппского, этот колокол, отлитый русским мастером, вскоре же от сильного звона раскололся и был спущен. Далее он подробно, как очевидец, рассказывает об отливке из обломков этого колокола другого, еще большего, и также русским мастером. Подготовительные работы начались в первых числах февраля и продолжились в течение лета и части осени. Колокол был отлит, вероятно, в начале октября (Павел Алеппский не указывает точно времени отливки колокола). Работы под конец велись очень спешно, под непосредственным наблюдением патриарха Никона , которому, очевидно, хотелось звоном в эту невиданную громаду меди достойно встретить царя при возвращении его из победоносного похода 1801 против поляков. И действительно, к его прибытию колокол был поднят и повешен над литейной ямой, на деревянных столбах, подле Ивановской колокольни. На лицевой стороне колокола, обращенной к Успенскому собору, находилось изображение царя и царицы, на задней – патриарха Никона . В первый раз в колокол стали звонить 9-го декабря, накануне въезда царя в столицу. Павел Алеппский сообщает также размеры и вес этого колокола. Окружность его – 11 брасс, т.е. 64 фута (окружность царя-колокола – 60 ф. 9 д.). Толщина края – один брасс, т.е. 5 ф. 9 д., величина слишком большая; но надо полагать, что автор измерял толщину по скошенному краю колокола, отчего она, естественно, вышла больше настоящей (хотя, все-таки, слишком велика). Весьма возможно, что здесь переводчик оригинала наших рукописей, по ошибке, написал ба, брасс, вместо бира, что значит локоть или фут. Вес колокола – 12000 пудов, а стоимость его, как он слышал от мастера и как сообщил патриарх Никон его отцу – 50000 рублей. Язык его весил 250 пудов и был толщиною в обхват. Звонили в колокол сто человек. Через шесть лет, после Павла Алеппского, был в Москве барон Мейерберг 480 и сообщает о том же колоколе следующее: «В Кремле мы видели лежащий на земле медный колокол удивительной величины, да и произведение русского художника, что еще удивительнее». (В другом месте он говорит, согласно с Ал[еппским], что мастер был молодой человек, 24 л[ет].) |
| Впоследствии профессор греческого университета в Корфу, член королевского азиатского Общества Великобритании и Ирландии Ф.С. Бельфур по поручению Комитета для переводов с восточных языков перевел эту рукопись на английский язык. Перевод появлялся выпусками и составил два тома. Появление английского перевода, по мнению профессора Муркоса, относится ко времени между 1829–1836 гг. (вып. I, предислов., стр. VI; вып. V, стр. 198), другие – этот перевод относят к 1836–1839 годам 29 . Первое мнение вероятнее, как наиболее согласное с делами лондонского Комитета ориенталистов 30 . Как бы то ни было, но Бельфур дал возможность не знающим арабского языка ознакомиться с записками Павла Алеппского посредством английского перевода. При переводе Бельфуру пришлось встретиться с немалыми препятствиями, невыгодно отразившимися на достоинстве его труда. В предисловии он говорит: «принужденный ограничиться одним списком, я должен был бороться с великими затруднениями, постоянно встречающимися в повествовании». Между прочим, много замедляло Бельфура в успешности труда «постоянное обозначение церковных торжеств, почти везде одинаково повторяемых, или с малыми изменениями». Совершенно опустить их – значило бы прервать нить рассказа и, вместе с тем на несколько недель потерять из вида путешественников. И потому, как сознается Бельфур, он «был вынужден привести те из церковных торжеств, которые казались ему необходимыми для последовательности в повествовании, опуская по своему усмотрению прочие. Но и при таком свободном обращении с текстом Бельфур боялся, что еще многое будет к отягощению читателей, вследствие отвращения, «поселенного в них английскими убеждениями и чистотою богослужения, чуждыми всех этих скучных, мелочных и суеверных обрядов» 31 . По этим соображениям Бельфур намеренно, как сам признается, выпустил ряд литургических описаний церковно-служебных обрядов и описания церквей (вып. V, стр. 199–200). Вследствие этого мы не встречаем в переводе Бельфура описания, например, монастырей в Яссах (вып. |
| Труд о. Димитрия Благово имел целью пополнить английский перевод «Путешествия патриарха Макария» историческими и другими примечаниями, а также внести некоторые поправки, где ошибки у Бельфура были очевидны. Начало этого перевода, обильно снабженного весьма ценными примечаниями, помещено в 4-х кн. «Чтений» за 1876 г. Ранее этого о. Благово печатал свое сочинение в Чтениях в Императорском обществе истории и древностей российских за 1875 г. О. Благово ограничился 3-мя первыми главами, переведя лишь половину первого выпуска; далее автор не продлил своего труда. В предисловии к своему труду о. Благово сообщил, между прочим, некоторые библиографические пояснения, но, к сожалению, покрыл их таинственностью. «В 1850 годах, – пишет он, – над переводом этого «Путешествия» трудился один, очень мне известный человек, и успел довершить его; но, к сожалению, не подготовленный к такому труду изучением языка летописей и, как мирянин, малосведущий в обрядах церковных, он не мог вполне удовлетворительно передать английского подлинника. Труд этот, каков бы он ни был, существует и ныне, но хранится под спудом..., находясь в руках одного государственного сановника, любознательного и обладавшего громадными денежными средствами 38 . О каком переводе говорит о. Благово, трудно гадать. Однако позволительно предположить, что здесь, по всей вероятности, автор имел в виду тот самый перевод, который «предпринят был по частной просьбе одного из наставников Московской духовной академии, в предположении поместить его на страницах академического журнала 39 . Насколько известно, «Богословский вестник», кроме мелкой саркастической библиографической заметки 40 о трудах Павла Алеппского ничего не сообщал. А потому – надо думать – этот «зарытый в землю, по выражению о. Благово, талант», впоследствии был обретен и принес обществу пользу. Говоря так, мы разумеем – перевод, о котором довольно пространно сообщают «Чтения в Московском обществе любителей духовного просвещения». «Трудившаяся в переводе, – говорится на страницах журнала, – была та княжна Л. У-ва 41 , которая находила особенное удовольствие в чтении русских или в переводе иностранных богословских сочинений. Настоящий перевод служит доказательством того, что ее вниманию не чужды были и исторические предметы, что она не тяготилась употреблять труд и время на то, что требует как знания иностранного языка, так усидчивости и терпения, свойственных более зрелому возрасту. Редакция перевода принадлежит одному из сотрудников по изданию Общества любителей духовного просвещения, подписывающемуся под буквами: C. И. H.» 42 . |
| К началу февраля 1656 года архид. Павел, как сам признается [вып. III, стр. 30], разобрал почти половину материала. Отъезд патриарха Макария из Москвы предполагался в марте того же года. Времени для редакционной деятельности оставалось мало, а материала было много. Весь его привести в порядок оказалось невозможно. Между тем, архид. Павлу хотелось тут же [вып. III, стр. 30], по приезде на родину, дать своим современникам какое-либо описание путешествия. Ввиду этих соображений, он начинает материал излагать сокращенно, пропуская некоторые подробности событий, заключавшиеся в черновых записях. К тому, что было сделано в Москве, архид. Павел присоединил краткий обзор обратного путешествия, и у него получилась первая редакция, или первое издание записок в том виде, какой имеют наши рукописи. Таким образом, первая редакция и черновые записи не одно и то же. Последнее есть основание первого труда архид. Павла, точный снимок с которого находится у нас, в России. Но в этом основании оставалась еще масса материала. Архидиакон Павел предпринимает новое издание записок, и уже только после этого они появляются в том виде, какой имеет лондонская рукопись. Посмертная судьба записок Записки Павла Алеппского написаны были на арабском языке. Арабский подлинник этого важного в историческом отношении произведения доселе не напечатан (Г. Муркос, вып. I, предисл., стр. V–VII). В начале своего появления он хранился в Дамаске и не имел широкой известности, кроме соотечественников. Последние весьма интересовались записками автора, переписывали с обеих редакций, благодаря чему имеются известными списки арабского подлинника, сделанные в начале и в конце XVIII столетия. Европа – и в частности наша Русь – и не предполагали, что на Востоке есть книга, в которой описана жизнь России половины 17 века. И только в первой половине XIX века этот знаменитый памятник делается известным читающему миру. Английский путешественник, граф Фридрих Гильфорский, приобрел в начале прошлого столетия арабскую рукопись, писанную в 1765 г., снял с нее список, который поднес Обществу лондонских ориенталистов. |
| А если и встречаются 2 – 3 черты, затемняющие светлую картину русского человека, напр., во 2-м вып., стр. 100 – 101, где говорится о скрытности, хитрости и излишней религиозной строгости русского человека, то и эти черты, неприятные лично для архидиакона, отнесены им также к числу гражданских и религиозных доблестей [вып. II, стр. 2] 88 . Мы, таким образом, решительно не видим здесь того, что говорили о России европейцы, современные Павлу, как Олеарий и Мейерберг. По описанию России архидиаконом нельзя даже объяснить самой возможности появления в русской жизни недовольства существующими порядками и того протеста и желания реформ, которые, однако, вскоре же, после и даже в то же самое время заявили себя такими яркими и неопровержимыми фактами, как реформа Алексея Михайловича и Петра и такими ценными литературными произведениями, как «Русское государство в половине XVII в.» Юрия Крижанича и «о России в царствование Алексея Михайловича» Григория Катошихина. К сказанному мы должны прибавить об исторических воззрениях нашего архидиакона, в тех целях, что бы знать, что следует вычесть, какой сделать минус, дабы получить от «описания» Павла Алеппского настоящие исторические данные, без прикрас субъективизма и идеализма. Как историк, Павел Алеппский стоит на переходной ступени от летописи, от собирания голых фактов и заметок, к прагматической истории; его исторические воззрения, хотя и имеют известную определенность и целостность, но в них недостает критицизма, проверки, без которой невозможно никакое верное представление о прошлом, а, следовательно, и правильное понимание настоящего. Тем же недостатком исторического понимания объясняется и та крайняя доверчивость архидиакона, с которой он выслушивал и принимал за чистую монету рассказы патр. Никона и др. еще менее компетентных лиц, которые, кроме того, иногда прибавляли кое-что и нарочно. Впрочем, эта простодушная доверчивость для нас имеет и хорошую сторону, потому что, благодаря только этому качеству, мы можем и имеем полное право видеть в записках архидиакона не только рассказы и понимание его самого, но и тех лиц, от кого он их слышал и усвоил, – памятники мыслей и стремлений самих русских того времени, находившихся в сношении с архидиаконом Павлом. |
| ( Панченко. 2012. С. 152). Дальнейшие следы рода аз-Заим теряются. Творчество П. А. не получил систематического образования, однако, как сын архиерея, находившийся в окружении христ. интеллектуальной элиты Халеба, он имел немалые возможности для приобщения к знаниям. Сохранился ряд рукописей с текстами церковно-исторического, богословского, полемического характера, переписанных П. А., в т. ч. в молодом возрасте. Архидиакон обладал каллиграфическим почерком, достаточно редким в арабо-христ. среде; именно он выполнял подписи к офиц. грамотам патриарха Макария. Помимо родного языка П. А. знал греческий и турецкий. Высказывалось предположение о том, что архидиакон, общаясь с жившими в Халебе зап. миссионерами, в какой-то мере овладел и латынью ( Kilpatrick. 2009. P. 269), однако лат. авторы, на к-рых ссылается П. А., скорее всего были ему знакомы через греч. переводы. П. А. имел несомненные способности к языкам: так, во время долгого пребывания в России он выучил значительное количество рус. слов и фраз, неск. десятков которых использовал в своих текстах в араб. передаче (см.: Петрова. 2017). Рукопись-автограф Павла Алеппского. Сборник текстов. 1642 г. (ИВР РАН. В 1200. Л. 85 об.— 86) Рукопись-автограф Павла Алеппского. Сборник текстов. 1642 г. (ИВР РАН. В 1200. Л. 85 об.— 86) Главное произведение П. А.- описание 1-го путешествия патриарха Макария, предпринятого в 1652-1659 гг. Сочинение было составлено уже по возвращении в Сирию на основе черновых дневниковых записей, сделанных в ходе поездки. Общий объем рукописного текста в самой полной версии - 311 л. (in folio), что соответствует почти 1 тыс. типографских страниц русского перевода. В предисловии к сочинению П. А. поместил очерк истории Антиохийской Церкви начиная с разорения Антиохии султаном Бейбарсом (1268) и перенесения патриаршей резиденции в Дамаск, которое ошибочно относил к тому же времени. В реальности до этого события прошло еще почти столетие, фактически «провалившееся» в хронике П. А., что свидетельствует об утрате значительных пластов исторической памяти в мелькитской среде. |
| «Труды и тягости» путешествия патр. Макария разделял сын его архидиакон Павел Алеппский, который, находясь неотлучно (вып. V, стр. 195) при патриархе, описал это путешествие. Любознательный и наблюдательный дамасский сириец отнесся с большим вниманием, серьезным усердием и отменным старанием ко всему виденному и слышанному. «В надежде доставить усладу читателю и отдохновение для его ума», Павел, в продолжение своих чуть ли не пятилетних странствований, начиная с июля 1652 г. до 21 апреля 1657 г. (вып. V, стр. 146), вел поденную запись всех обстоятельств и приключений путешествия. С удивительною простотою он записывает все, чему был очевидцем на пути, как по владениям Турецкой империи, по Молдавии и Валахии, так особенно по дороге через Малороссию и Великороссию до Москвы, а также из Москвы до Новгорода и обратно – до родины. Описание встреч и приемов, деланных им в разных городах и местечках, нравы жителей, характеристика местностей, церковные обряды и церемонии, – вот предмет труда талантливого архидиакона под заглавием «Описание путешествия патриарха Макария». Сочинение это представляет собою драгоценный источник для русской истории 17 в., где автор, «видя вещи собственными глазами, и слыша о них собственными ушами», с несомненною правдивостью, в полной совокупности (Введен., I вып., стр. 3) рисует бытовую картину Московской жизни XVII в. Кроме бытовой стороны, Павел исследует еще церковную жизнь, понимаемую в самом широком смысле. В описании нравственно-бытового строя русского парода того времени, записки Павла Алеппского, в ряду всех остальных сказаний по тому же предмету, занимают по справедливости первое место. Скромный автор не признает за своим произведением исторической цены. «Я возбудил свою слабую энергию», говорит он, «не для того, чтобы занять место в ряду историков, но чтобы подтвердить многочисленные факты, кои отрицались, когда их передавали, и коим никто не верил, думая, что люди, их излагающие и передающие, сообщают вздорные вещи. Мы рассказываем все, что подтвердилось на наших глазах в продолжение путешествия и пребывания нашего в разных странах до возвращения на родину» (I вып., стр. 3). Павел скептически смотрел на свои авторские способности, извиняя себя «недостатком сил для подобной работы. Я сам, говорит он, нуждаюсь в необходимых для нее средствах: в умении составлять и связывать реченья и красиво располагать фразы по образцу достопочтенных и славных мастеров науки» (I вып., стр. 2–3). |
|
|
