| 11). В другом своем письме к Болховитинову (от 21 окт. 1818 г.) канцлер называл его труд «драгоценным» и высказывал надежду, что «совершенство сочинения превозможет» все его внешние, корректурные недостатки (Пер., стр. 13. Ср. письмо Румянцева к Малиновскому от 25 окт. 1818 г., – «Переп. с московскими учеными», стр. 93–94). Граф Д. И. Хвостов, сам некогда собиравший материалы для Словаря и по личному опыту знавший всю трудность и ответственность работы, писал нашему автору в ноябре (15 ч.) 1818 г: «Я имел честь получить почтенное письмо вашего преосвященства и вместе богатый дар сочинения вашего. Это не Словарь, а книга: статьи Палицына, Стефана пермского, Никона, Дмитрия ростовского , Ф. Прокоповича и большею частию другие пользою своею и прекрасными изложениями привлекут на вас благодарность в потомстве. Мосты сняты, и я затем не был в академии; но сомнения нет, что просвещенные люди отдадут трудам вашим и глубокому в истории познанию справедливость 580 . Жаль мне, что таковых еще мало в России. Подвиг ваш знаменит (Сб. ст. Ак. Наук, V, 1, стр. 169). Наконец, К. Ф. Калайдович в письме своем на имя преосв. Евгения от 28 июля 1819 г. говорил между прочим: «Позвольте изъявить вам нелестную похвалу совершенной признательности за новый отличный труд ваш – «Исторический словарь о российских писателях духовного чина», которого экземпляр я имел честь получить от г. издателя, Его сиятельства, государственная канцлера» (Бессонов, стр. 108). Тогда как наш автор получал от своих корреспондентов такие сочувственные отзывы, носившие характер отзывов pro domo suo, современная ему русская пресса, от которой всего бы естественнее было ожидать поправок и указаний 581 , мало говорив о «драгоценном Евгениевском труде, обнаруживая тем самым свое историко-литературное бессилие и выражая удовлетворенность Словарем Евгения, стоявшего, очевидно, выше представителей журналистики и по своей ученой опытности, и по своему историко-литературному образованию. Первее других заговорил «Сын Отечества» Греча, и то при участии самого Евгения и его приятеля Анастасевича. |
| «Ваше Высокопреподобие! Почтеннейший Господин Отец префект! Простите меня великодушно, что я, не имея чести быть Вам знакомым, осмеливаюсь Вас обеспокоить сим письмом. Крайняя нужда меня к тому побудила. О Филарете никакого известия я не получаю. Он в последнем письме писал ко мне, что, может быть, по требованию отправлен будет в Комиссию духовных училищ, и в таком случае могу я получить от Вашего Высокопреподобия об нем известие, также несколько книг и портрет Великого мужа (митрополита Платона) 15 , но с тех пор не получаю от него никаких писем. Думаю, да и слух носится, что он уже выехал; но когда, как, и спокоен ли духом – того не знаю. Покорнейше прошу Ваше Высокопреподобие доставить хотя некоторые сведения о сих обстоятельствах человеку, опечалившемуся и принимающему немалое участие в судьбе Филарета. Ежели Вам недостает времени писать ко мне, то хотя на словах объясните сему письмоподателю. Подайте хотя малое утешение унылому сердцу. За таковое Ваше ко мне благодетельное снисхождение, я навсегда благодарным останусь с истинным почтением Вашего Высокопреподобия покорнейший слуга Усп. Пр. Михаил. Января 24-го дня 1809 года». Писал также отец и сыну, прося его известий о себе. Вот черновое письмо его к сыну: «Преподобный Отец иеродиакон Филарет! Мы все живы. (Сообщив далее известия о домашних обстоятельствах, родитель Филарета после нескольких точек вопрошает) Но где теперь Филарет, здоров ли он, спокоен ли духом, каково доехал до места назначенного, в чем упражняется, чем занимается, какую должность отправляет, находит ли хотя малое удовольствие, с кем обращается, каково у него новое знакомство, каково обхождение, обороты в течении дел, есть ли надежда к спокойной жизни, какова кажется ему перемена климата, какова новая жизнь, каковы подкрепления жизни, какой вид кажут ему еще незнакомые начальники, в каком расположении отпустили его прежние начальники и благодетели – короче, что с ним случилось и что теперь делается? Вот вопросы, которые я сам себе наедине предлагаю; но никто на них не отвечает. Просил я лично при отбытии в лавру одного родственника, чтобы он, там осведомившись хотя о маловажных обстоятельствах, меня уведомил; но ничего в ответ не получил. Писал недавно к отцу префекту Самуилу, но еще он ничего не отвечал и, будет ли отвечать, не знаю. Мог бы ответствовать на все сие один Филарет; но голос его слишком за восемь сот верст из холодного климата не слышен; писем от него не получаю. Последнее получил писанное из лавры от 25 декабря прошлого года (1808); более не получал: а мне к нему послать письмо, не знаю и надписать куда. Сие посылаю с надворным советником Тимофеем Семеновичем Серебряковым, смотрителем водяных коммуникаций. Он мне обещался сыскать вас, Отец Филарет! Он для меня человек благосклонный. С ним же прошу меня уведомить коротко об обстоятельствах вашей жизни и о месте пребывания вашего и как надписывать письма, посылаемые к вам». |
| 392. Смерть поэта — Дельвига (см. примеч. 388). Вдова — С. М. Дельвиг. Два брата — Александр (1816–1882) и Иван (род. 1819). Манифест государя — 25 января 1831 г., в ответ на постановление варшавского сейма об отстранении Романовых от польского престола. Невмешательство — принцип, провозглашенный Луи-Филиппом. Каннинг — английский государственный деятель. Мортемар — французский генерал и дипломат; прибыл в качестве личного представителя Луи-Филиппа. «Варшава должна быть разрушена» — перефразировка слов Катона: «Карфаген должен быть разрушен». 393. Уединение — деревня Любичи, недалеко от Тамбова. «Любимое мое сочинение» — «Борис Годунов». «Недалеко от тебя» — в Болдине. «Счастье можно найти…» — цитата из «René» Шатобриана. 394. 200 душ — дер. Кистенево. Мои повести — «Повести Белкина». Баронесса — С. М. Дельвиг. «писал Хитровой…» — см. письмо 392. Мой портрет — работы Кипренского, проданный Пушкиным С. М. Дельвиг. Михаил Александрович — Салтыков, отец С. М. Дельвиг. Жизнь Дельвига — см. письмо 391. Твоя статья — «Некрология» («Литературная газета» 1831 г., 395. Дмитрий Николаевич — Гончаров, брат Натальи Николаевны. Памятник — см. письма 326, 347. 396. Степанида Александровна — жена Плетнева. Баронесса — вдова Дельвига. Назначение Гнедича — членом Главного управления училищ. 397. Хмельницкий был смоленским губернатором. 398. «Мой брат…» — Л. С. Пушкин пытался при посредстве Хитрово получить назначение в действующую армию, в Польшу. «Оставьте всякое разумение…» — перефразировка стиха из «Божественной комедии» Данте («Оставьте всякую надежду, все входящие сюда…»). Ламене — французский политический деятель; издавал газету «L " Avenir». Ниневия — город, жители которого избежали гибели, предсказанной пророком Ионой (библейская легенда). Тыквы — выросли (по сказанию) за одну ночь и погибли по велению бога. Скарятин — Ф. Я., офицер. Графини — см. примеч. 321. 399. Милостивое запрещение — ср. письмо 384. «В Москве остаться … не намерен…» — см. письмо 394. Беллизар — книгопродавец. Элиза — Е. М. Хитрово. Южная ласточка — А. О. Россет. «я затеваю» — газету «Дневник» (ср. Деловые бумаги 8, 9, 10). «Марфа Посадница» — трагедия Погодина. Мерзляков — см. примеч. 2. |
| Это – вследствие ревизии, нашедшей, что учеников училищ плохо содержат. Поэтому расходы на содержание их увеличены до 4000 руб. (на бурсака 70 руб., полубурсака 40 руб.) В 1811 г. предписано чрез семинарское правление ректорам и смотрителям дух. училищ петерб. епархии, «дабы старались родителей и родственников ученических склонять к совокупному помещению и содержанию юных их питомцев, по примеру ямбургского училища». Некоторые из училищ находили к этому затруднения, напр. лугское, смотритель которого, священник Галактион Варсов делал представление сем. правлению и просил об исходатайствовании 1000 руб. на постройку дома, перевод же училища в самый город Лугу из села Заполья находил невыгодным по большой дороговизне содержания; правление согласилось с этим, училище оставлено в селе Заполье и на построение дома решено выслать 1000 руб. (1814 г.) – Возбуждение дела об употреблении учеников в услужение инспектором ямбургского училища – факт по тому времени заслуживающий внимания, так как и в более позднюю эпоху услужение учеников в училищах практиковалось, хотя уставом и было запрещено (Пр. уст. прих. уч. § 73) 151 . В 1823 г. регенту митрополичьего хора Качановскому от правления запрещено было наказывать училищных воспитанников, (не говоря уже о семинарских), при обучении пению, телесно, под опасением ответственности, на основании § 69 уст. уезд. дух. уч., а только штрафовать, а о важных проступках доносить училищному начальству. Для наблюдения же за певчими с 1816 г. определялся особый надзиратель, с условием жить в семинарском помещении, на иждивении Лавры. В 1821 г. певчие подчинены еще и особому надзору семинарской инспекции. Ревизор ямбургского училища свящ. Смирнов (1819 г.) обратил особенное внимание на то, что в учениках не замечается «ни дикости или чрезмерной застенчивости, ни чрезмерной смелости, похожей на дерзость: но в них господствует какая-то мягкость сердец и откровенность, но которой они свободно отвечают на вопросы начальников с какою-то к ним доверчивостию». |
| Многие видные члены Библейского общества участвовали в кружке или “духовном союзе” Татариновой, в частности, В. М. Попов, секретарь Библейского Общества... Веротерпимость и всеконфессиональность слишком часто обертывались покровительством сектантам (особенно духоборам и молоканам, даже и скопцам, — в этой среде хорошо расходились “мистические” книги, особенно Юнг-Штиллинг и Эккартсгаузен; срв. библейскую секту “духоносцев,” основанную на Дону Котельниковым). И, во всяком случае, слишком часто тогда декламировали против “наружной церковности,” в надежде сорвать эти “обветшавшие пелены” с истинного и внутреннего христианства. У Юнга-Штиллинга можно было прочитать и о “тьме нелепостей и суеверий, называемых Греко-Католическим Восточным исповеданием,” которую подобает разогнать “светом Божественной книги.” Уже одна эта административная навязчивость библейских предприятий не могла не раздражать. Свободное обсуждение Библейского дела не входило в виды тогдашнего правительства. И оно само было виновато, если у многих создавалось впечатление, будто под покровом санкций административных, цензурных и полицейских, правительством подготовляется какой-то сверхконфессиональный переворот, на который согласие будет также вымогаться и вынуждаться. Редкие попытки критически высказаться встречали столь бурное противодействие властей, что подозрения могли только сгущаться... В этом отношении особенно характерно дело Иннокентия Смирнова (1784—1819), тогда архимандрита и ректора Санкт-Петербургской семинарии. Иннокентий с 1815-го года был членом и директором Библейского общества, принимал участие в переводческом комитете; и даже в Пензе, уже после высылки, поднял вопрос о мордовском переводе. Искренняя и крепкая дружба связывала его с кн. Мещерской. И был он человек сердечного благочестия и строгой духовности, любил странников и юродивых. Его смущал только этот дух притязательного всеконфессионализма, которым воодушевлялись всего более Лабзин и сам Голицын. В конце 1818-го года Иннокентий, в качестве духовного цензора, разрешил к печати книгу некоего Евстафия Станевича, “Разговор о бессмертии души над гробом младенца.” Грек по крови, Станевич воспитан был в России, вполне обрусел, был фанатическим приверженцем Шишкова и членом “Беседы,” но вместе и почитателем Юнга и других аглицких писателей. Книга его, как о ней отзывался Стурдза, была — “сочинение слабое, но безгрешное.” Вся умышленная острота книги была в откровенном осуждении идей “Сионского Вестника” и подобных, и еще в резких намеках на двоящиеся намерения “сугубого министерства.” Филарет говорил впоследствии об этой книге: “в ней заключалось много выражений слишком оскорбительных для придержащей власти и вообще для духа правления того времени.” Потому Филарет и остерегал Иннокентия от пропуска этой книги, но тот не послушался. Это было принято именно как вызов... |
| Ряд стихотворений в «Аглае» посвящен тем же морально-философским проблемам: изменить людей невозможно, проповедующего истину гордецам и глупцам ожидает участь Сократа, но возможно «без страха и надежды… в мире жить с собой», сохранив в себе «дух и совесть без пятна» («Послание к Дмитриеву», 1794); нужно воспитать «геройскую твердость в душе» и «спокойными очами на мир обманчивый взирать, несчастье с счастьем презирать» («К самому себе», 1795); счастья нет нигде - ни в свете, ни в пустыне, и, чтобы не прервать своей жизни «железом острым или ядом», нужно радоваться тому немногому добру, к-рое все-таки есть на земле, и бестрепетно ждать кончины («Послание Александру Алексеевичу Плещееву», 1794). Однако К. чувствовал недостаточность этой стоической морали и восполнял ее христ. верой, к-рая, по К., есть не что иное, как «тайный союз души с Богом» (см.: «Мнение русского гражданина», 1819). В итоге человеческим идеалом К. стал водимый Премудростью праведник, о котором говорится в стихотворении «Опытная Соломонова мудрость, или Мысли, выбранные из Экклезиаста» (опубл. в 1796; вольное подражание поэме Вольтера «Précis de Ecclésiaste»): «Он телом на земле, но сердцем в небесах». В 1794 г. К. издал 1-й авторский сборник - «Мои безделки» (2 ч.; 2-е изд., дополненное - М., 1797; 3-е изд.- М., 1801), в к-рый вошли в основном ранее опубликованные стихи и повести. Выпустил сборник переводов «Новые Мармонтелевы повести» (М., 1794-1798. 2 ч., 1815 2, 1822 3) и новую оригинальную повесть «Юлия» (М., 1796). В 1795 г. в газ. «Московские ведомости» вел отдел «Смесь», где поместил 169 переводных и оригинальных заметок. Издал поэтическую антологию «Аониды, или Собрание разных новых стихотворений» (М., 1796-1798. 3 кн.), включавшую стихи современных поэтов (Державин, Дмитриев, В. В. Капнист, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, Херасков и др.) и самого К., в т. ч. программные стихотворения о поэзии «К бедному поэту», «Дарования» (Аониды. 1797. Кн. 2), «Протей, или Несогласия стихотворца» (Там же. 1798. |
| Учрежденный с этою целию вследствие Высочайшего указа, данного в 29 день ноября 1807 г., комитет об усовершенствовании духовных училищ также предположил сохранить существующее число академий – четыре, и Государь Император в 26 день июня 1808 г. Всемилостивейше соизволил утвердить представленные Его Величеству план о преобразовании духовных училищ и примерные их штаты. Так как осуществление проекта преобразования д. училищ, одновременно во всех частях Империи, требовало и огромных материальных средств и большего числа способных к тому людей, а в том и другом был тогда недостаток; то положено было – преобразование д. училищ приводить в исполнение постепенно. Таким образом из академий, как высших духовно-учебных заведений; прежде всех, именно в 1808 г., была преобразована, современная по своему первоначальному учреждению академии казанской; академия Александро-Невская с переименованием ее в академию с.-петербургскую. Вслед за тем, с окончанием первого учебного курса в с.-петербургской академии, бывшая славяно-греко-латинская академия была переименована, в 1814 г., в московскую с преобразованием по новому плану. Потом в 1819 году, с окончанием третьего учебного курса в с.-петербургской академии, была преобразована, по новому уставу, старейшая из наших академий – киевская. Иной жребий выпал на долю академии казанской. В 1818 году последовало окончание первого курса в московской д. академии; с окончанием сего курса подверглись преобразованию, на основании Высочайше утвержденных «Начертания правил» и «Проекта уставов», Семинарии – нижегородская, астраханская, тобольская, вятская, тамбовская, иркутская, пензенская, оренбургская и пермская. Такое же преобразование постигло и прежнюю казанскую академию; она снова была обращена в казанскую семинарию. Открытие казанской академии в новом образовании комиссия предоставила будущему своему усмотрению. От 11-го марта 1818 г. комиссия поручила пр. Амвросию: 1) учителям высших классов академии, которые с несомненною надеждою могут быть рекомендованы в профессора семинарии, предложить сочинить конспекты тех предметов, В преподавании которых они чувствуют себя способными, и Самые конспекты представить в комиссию; 2) младших учителей академии, ниже риторического класса, определить учителями в училища уездные; 3) об учителях, которых признано будет необходимым переменить, предварительное. |
| 38–44. 440 Первая и вторая конференции по Патристике проходили в Оксфорде под председательством проф. Ф. Л. Кросса в 1951 и 1956 годах и засвидетельствовали этот новый аспект современного богословия. 441 Профессор А. Карташев предложил группе французских католиков войти с русскими в евхаристическое общение на основе признания идеи, что папская система связывает лишь тех христиан, которые в ней нуждаются. Предложение было с негодованием отвергнуто монсеньором Пьером Батифолем. 444 Такие, как Алексей Хомяков (1804–60), кавалерийский офицер в отставке; Иван Киреевский (1806–56), высокообразованный помещик; Юрий Самарин (1819–76), публицист и государственный деятель; Федор Достоевский (1821–81); Владимир Соловьев (1858–1900), философ и художественный критик; Николай Федоров (1828–1903), библиотекарь Румянцевской публичной библиотеки. Эти светские богословы были пионерами в исследовании живых традиций русского православия. 447 «Бесы», 3-я глава («У Тихона»), «Полное собрание художественных произведений Ф. М. Достоевского», под ред. Томашевского и К. Халаваева, М., Л., 1926–30, т. 7, стр. 580 и сл. Во всех предыдущих и последующих изданиях произведений Достоевского эта глава из романа «Бесы» выпущена. Напечатана отдельно издательством Inter Language Literary Associates, N. Y., 1964. 452 «Ибо тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне...» ( Рим.8:19–22 ). 453 Ученики Федорова собрали его записки в посмертной книге «Философия общего дела», т. 1, Верный, 1906, т. 2, М., 1913. Том 3, напечатанный в Москве накануне революции, был уничтожен по приказу партии. Подробнее см. Н. Лосский. «История русской философии», стр. 75–80, т.т. 1 и 2 перепечатаны в Англии в 1970 г. 454 Пастернак в «Докторе Живаго» следует идеям Федорова, когда пишет: «А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению». |
| Наконец Киев, два с половиною века видевший у себя одно только высшее училище, был в это время обрадован открытием и другого, равного ему по правам, но обширнейшего по влиянию, какое предоставлено было ему иметь на всю массу народонаселения и долженствовавшего быть деятельным «проводником идей, составлявших душу и жизнь просвещённой Европы» – 15 июля 1834 года, день празднования равноапостольного водворителя православия на св. Руси, вечно памятный для Киевлян, был назначен днём торжественного открытия Киевского университета. Издревле приобыкнув начинать дело просвещения молитвою к «Премудрости Наставнику и смысла Подателю» новые деятели образования юношества, предводимые попечителем университета Егором Фёдоровичем фон-Брадке, отправились в Печерскую Лавру для принесения горячайших молений об успехе дела, обещавшего неисчислимые блага православной России. По окончании литургии и молебствия по случаю памяти св. Владимира, прибыли в дом, назначенный для университета: митрополит Евгений, генерал-Фельдмаршал князь фон-дер-Остен-Сакен, генерал-губернатор граф Левашов, гражданский губернатор Переверзев, почётнейшее духовенство, главнейшие военные и гражданские чиновники и множество из окружных губерний дворян, прибывших по сему случаю в Киев. По совершении митрополитом молебствия с водоосвящением, и по прочтении Высочайших указов об учреждении университета св. Владимира, а также записки совета университетского относительно открытия сего высшего учебного заведения, по произнесении речей губернскими предводителями дворянства – киевским, графом Тышкевичем, – волынским, Ленкевичем и подольским – Раковским, «все на русском языке», по поднесении дипломов на звание почётных членов университета митрополиту Евгению, князю фон-дер-Остен-Сакену, и графу Левашову, престарелый генерал-фельдмаршал собственноручно роздал шпаги вновь принятым студентам. 16 июля университет давал обед, к коему приглашено было до 300 знатнейших дворян, а дворянство трёх западных губерний положило 18 июля дать бал в честь университета, к коему приглашено было до 1000 человек. «Живейшее участие», заключает корреспондент Северной Пчелы, «оказанное при сем случае дворянством и общая радость жителей Киева, подавали надежду, что сей рассадник наук, основанный под сенью Великого Владимира и в нескольких шагах от гробницы Ярослава, укрепится и будет процветать долго-долго, к вячшему усилению русского духа, к распространению здравых начал, полезных и необходимых познаний и к соединению всех верноподданных узами единства неразрывного 32 ». И прекрасные надежды мудрых ревнителей просвещения оправдались блистательно в самое непродолжительное время… |
| В 1830 году Вестник Европы, издаваемый в Москве Т. Каченовским, ожил юмористическими статьями воспитанника Московской духовной академии Н. И. Надеждина, и Шимкевич решился выступить на литературное поприще в этом журнале. Во второй части 8) он напечатал Взгляд на российские летописи в филологическом отношении; по скромности, или, может быть, из опасения критики, естественного человеку, в первый раз являющемуся среди литературной братии, Шимкевич не открыл своего имени и подписался Фёдором Косицею. Неизвестный критик, обозначивший себя буквами C. С. тиснул в Вестнике Европы того же года (част. IV. 13) возражения, под заглавием: Литературные привязки. Шимкевич отвечал ему тогда же 16) замечаниями на литературные привязки, и начал печатать в том же журнале 18) описание рукописей, находящихся в библиотеке Киевской академии. Но, к сожалению, продолжения этого многополезного труда не последовало по причинам, не зависевшим от автора. В том же году Виленским университетом была объявлена программа сочинения для соискания кафедры греческой словесности, и Шимкевич занялся сочинением: dissertatio de fatis linguae Graecae ejusque cognitione : но и это сочинение осталось неоконченным, по случаю закрытия Виленского университета. Все однако ж эти занятия несколько отвлекали Шимкевича от главного труда, составления Корнеслова русского языка. Покинув их, он уже совершенно предался филологии славянской, и заметив, что русский язык имеет некоторые точки соприкосновения с немецким, стал глубже вникать в состав последнего, и в то же время принялся за изучение голландского и английского, а для облегчения себя в этом составил сравнительную таблицу сих трех языков. Но чем больше подвигался он в познаниях, тем живее стал чувствовать недостаточность их для составления Корнеслова, по созданному им идеалу. Переходя таким образом от языка к языку, Шимкевич изучал исландский, датский и шведский, и, сличив их между собою, составил опыт сравнения между собою шести языков германского происхождения, состоящий из двух частей; в первой сравниваются языки шведский, датский, голландский и английский с немецким, а в последней немецкий, датский, шведский и английский с исландским. Это сравнение языков Шимкевич признал необходимым пособием для объяснения некоторых коренных слов русского языка. При взгляде на одно заглавие этого сочинения, как не изумиться огромности и добросовестности труда, который, по сознанию самого автора, был только одним из средств к составлению Корнеслова, тогда как многие дерзают иметь притязание на бессмертие, изучив один какой ни будь язык, и одним почерком неискусного пера произносят опрометчивый приговор великому труду, составлявшему задачу целой жизни человека... |
|
|
