| Внешние исторические обстоятельства, тщательно исследованные в данной работе, также «способствовали выработке самостоятельности народного духа, мужества и национальной гордости японцев». Святитель Николай подчеркивал, что «национальный дух японцев не ослаблен никакими внешними несчастьями, никаким унижением перед внешним врагом». 1879, XV, стр. 222] В то же время японский народ не грешил глупым самодовольством, а столкнувшись с угрозой национального порабощения, проявил удивительную трезвость сознания и готовность учиться, то есть качество замечательного умственного развития. Святитель Николай доказывал, что японский народ не уступал по развитию самым образованным народам земного шара. Свежесть и бодрость народного духа способствовали успешному движению Японии по пути ликвидации отсталости от других народов. В статье нарисована подробная картина преобразований в Японии на протяжении короткого 20-летнего периода после открытия страны. И далее следует утверждение, очень важное для России. Есть все объективные предпосылки для того, чтобы Япония и Россия не мешали друг другу, а, напротив, оказывали взаимные услуги. Но святитель Николай ясно видел, что одних внешних предпосылок для дружбы и приязни недостаточно, нужны еще и духовные связи. Он пишет удивительные по своей глубине слова: «...жизнь человеческая – по преимуществу жизнь духа, и только в области духовной могут быть связаны и отдельные люди, и целые народы истинно-прочною связью». 1879, XV, стр. 229] Поэтому святитель Николай полагал, что православная миссия, преследующая только духовные цели, имеет и важное политическое значение. По его словам, если Япония прямо примет истинное христианство , то это создаст непоколебимую основу и государственной стойкости и благосостоянию. Для России это означало бы прочную связь с Японией, дало бы возможность обеим странам «многие и многие века идти рука об руку во взаимной дружбе, всегда взаимно помогая и охраняя друг друга». 1879, XV, стр. 230] Святитель Николай был уверен, что японцы обнаруживали наклонность именно к православию, от успешного просвещения Японии христианством, по его мнению, зависело и дело просвещения других народов Дальнего Востока. |
| При таком положении дел, когда губернатор и чиновники не знали что делать, 14-го числа 8-го месяца были поспешно позваны губернатором жрецы семи храмов синсиу 74 и двух зенсиу и, когда они явились, у них было спрошено, нет ли какого-нибудь средства заставить этих отступников в Ураками переменить их мысли. Жрецы сказали, что они дадут ответ по внимательном обсуждении предмета. На следующий день они сказали, что употребят все свое старание побудить отступников разом переменить их мысли. 19-го числа Дайкван 75 и судьи сопровождали жрецов – в Ураками; но, несмотря на все их увещания, отступники, упорные до крайности, не обратили на них никакого внимания. Их упорство происходит от снисходительности, с которою до сих пор обращались с ними. В половине девятого месяца заключенные притворились переменившими свои мнения и были выпущены на свободу; но они опять обратились к прежнему, и число их ежедневно возрастает. Выпущенные были отданы на поруки в Ураками, и ничего больше. Пользуясь снисходительностью, которую оказывали им, они запаслись из часовни деньгами, разошлись секретно по всем направлениям и делают обращения, или раздавая милостыню бедным, или совершая чудеса, так что в короткое время сотни новообращенных были приобретены в разных местах...» Вот все, что сделано тайкунским правительством против христианской веры в продолжение четырнадцати лет. Где прежняя ненависть к христианам, как к колдунам, как к противникам власти и изменникам отечеству? Ее и в помине нет. Ненависть эта еще отражается в сознании частного лица, автора брошюры, предубежденного против христианства; нагасакский же губернатор, как видно, теснил христиан просто потому, что в виду закона строго запрещающего христианство, не мог не сделать чего-нибудь после того, как его так необдуманно натолкнули на христиан сами же христиане, и сделал он, нужно признаться, очень мало (за принятие христианства, по древне-японскому закону, полагается казнить распятием на кресте и прободением копьями). Все же это, – и смотрение сквозь пальцы на умножение христиан, и милостивое обращение с обнаруженными христианами, – было, разумеется, не личным делом самого губернатора Нагасаки, а лишь исполнением инструкций данных из Едо. |
| Это было хорошо и нисколько не опасно до тех пор, пока правление находилось в его сильных руках. Но при его преемниках, когда и Камакура, как прежде Мияко, сделалась театром беспрерывных интриг, дело не замедлило принять другой оборот. Гражданские губернаторы, как и следовало ожидать, не замедлили бесследно стушеваться; военные же начали один за другим принимать свои провинции за настоящий наследственный удел. Более добросовестные из Хоодзёу хотели было поддержать порядки Иоритомо: но им ли было сделать это, когда они сами незаконно пользовались верховною властию и для защиты себя от императоров должны были искать услуг тех же губернаторов? И притом, теперь уже не так легко было справляться с губернаторами как в былые времена: теперь Япония была покрыта сетью постоянных военных станов, и каждый губернатор мог дать отпор; а если бы в одном и том же деле были заинтересованы все они, то отпор мог превратиться в наступление. Довольно того, что губернаторы еще допускали над собою контроль Хоодзёу, которым и побуждаемы были править своими областями ко благу народа, так что времена Хоодзёу еще были довольно мирны и счастливы для народа. Приготовленная таким образом к восприятию удельной системы, Япония в правление следующей сёогунской династии, Асикага, не только окончательно усвоила ее себе, но и испытала все ее невыгоды. Асикага на первых же порах за помощь, оказанную им против микадо, стали платить своим генералам самыми роскошными наделами. Явились князья, владевшие шестою частию Японии в одних руках. Асикага думали этою щедростию обеспечить для себя на будущее время верность людей, казавшихся им наиболее преданными. Они и не подумали о том, как неудобно будет потом управлять этими людьми. Они, впрочем, правду сказать, не думали ровно ни о чем, относящемся до правления. Кроме Такудзи, родоначальника династии, все прочие сёогуны Асикага были замечательно бездарные и бездеятельные. При вступлении на престол – большею частию интриги и коварные убийства, в прочее время – пиры, охота, безумные затеи роскоши, вроде постройки серебряной башни и посылки в Корею за драгоценностями, – вот картина жизни Асикага. |
| В эпоху материального и нравственного истощения Китая, пред ним поставлен был живой портрет его самого во времена физического и нравственного здоровья. Мог ли Китай не узнать самого себя и не полюбить себя в прежнем виде, а полюбив, не поставить себя пред собою как образец на вечные времена? С течением веков, быть может, характер китайцев мог бы принять новые оттенки, нравственность определиться точнее, формы жизни измениться; но сочинения Конфуция уже успели сделаться канонически-непогрешимыми, его предписания обязательными, сам Конфуций предметом религиозного поклонения. В конце III столетия по P. X., при первом знакомстве Японии с Китаем, учение Конфуция не замедлило перейти в Японию. Но странно было бы думать, что оно займет здесь то же место, как в Китае. Здесь учение Конфуция было пересадным растением, и сам он явился не как представитель народа и истолкователь его мыслей ему самому, а просто как знаменитый ученый, пред которым, конечно, не могли не благоговеть необразованные в то время японцы, но который не поразил их до забвения личных чувств и мыслей. Его творения по совершенству языка и нравственному направлению, легли в основу школьного образования; его легенды дали начало кое-каким суевериям. Но школа у японцев вовсе не имеет такого великого значения как у китайцев, где все государство управляется школярами; суеверий у японцев, своих и буддийских, так много, что два-три конфуциева в этом числе как капля в море. Таким образом, влияние Конфуция собственно на народ в Японии очень слабо. Гораздо больше его влияние на так называемый класс «ученых» (дзюся) 62 , существующий здесь хотя не в виде правильно организованной корпорации, но с правом наследственности и с некоторыми особенными гражданскими правами. Этот класс, можно сказать, есть дань Японии китайской мудрости и особенно Конфуцию. Для «ученых» писания Конфуция имеют, или, по крайней мере, должны иметь, такую же силу непререкаемого авторитета, как для бонз буддийские молитвенники, для синтуских жрецов – кодзики 63 (самая древняя история). |
| 31 Ниниги-но микото – по японской мифологии является предком «тэнсон», буквально «потомков неба». Этим эпитетом обозначается то племя, которое принято считать подлинным ядром японской нации. 32 Сарута-хико – синтоистское божество, также называемое «Сада-бико оцути-но ками» – возглавлял авангард эскорта Ниниги-но микото, когда тот спускался на землю. 37 Один из титулов японских верховных правителей, употребляемый в основном иностранцами, японцы называют «тэнси» или «тэнно». 39 Хатиман – в современной транскрипции – имя, под которым почитается император Оодзин (201–312) как божество клана Минамото. 42 Древний японский род, составлявший высший слой феодальной аристократии. Политически возвысился в VII веке, правление дома Фудзивара продолжалось до 1184 года. Фактически он потерял реальную власть уже в сер. XI века. 45 Тоётоми Хидэёси (1536–1598) – феодальный диктатор, правитель Японии (1582–1598), завершивший объединение страны. 47 Ин-эн, или иннэн – в буддизме ин – прямая первопричина, нэн – косвенное условие, связанное с первопричиной, а также результаты, порожденные этой взаимосвязью. 48 Одно из имен, данное основателю буддизма Сиддхартхе Гаутаме (623–544 до н.э.), т.к. он происходил, по преданию, из царского рода племени шакьев в Сев. Индии. Шакьямуни означает «отшельник из шакьев». 49 В современной транскрипции «дзэнсю». Дзэн – одно из течений дальневосточного буддизма, в Японии появился в XII-XIII вв., оказал и оказывает серьёзное влияние на культуру и идеологию страны. 51 В современной транскрипции – монтосю, или секта Икко. В основе ее деятельности лежало учение школы Дзёдо синсю (чистой земли), созданной монахом Синран еще в XII веке. С конца XV века эта секта добилась исключительного влияния и охватила около половины последователей буддизма. 55 В современном написании «Наму мёхо рэнгэ кё» («О, Сутра Цветка Лотоса Дивного Закона») – буддийская молитва. 57 В современном написании ботхисатва Каннон – буддистская тысячерукая Каннон-богиня милосердия. 58 В современной транскрипции Хонэн (1133–1212) – наряду с Синран выдающийся проповедник амидаизма в Японии. Около 1175 г. Хонэн основал буддийскую школу Чистой земли (дзёдосю). |
| Нобунага между тем пустился преследовать врагов сёогуна, и разогнав их по отдаленным провинциям, вернулся в Мияко и отрапортовал Иосиаки, уже привезенному туда и водворенному в сёогунском дворце, о своих победах. Иосиаки не знал, чем достойно возблагодарить своего великодушного защитника, предлагал ему на выбор лучшие вотчины из тех, которыми теперь, по милости его, мог располагать, но Нобунага отказался, прося, вместо того наградить отличившихся офицеров. Иосиаки наконец придумал написать ему письмо, в котором назвал его своим отцом. Устроив положение сёогуна и взяв на себя и в будущем оберегать его и заведывать всею материальною обстановкой его, Нобунага взял и с него слово заниматься делами, оставил при нем несколько своих офицеров и, как будто исполнив лишь свой долг, вернулся в свою резиденцию (Гифу) в Мино, будучи уверен, что теперь в центре Японии уже не обойдутся без него. Действительно, лишь только он вернулся домой, как Иосиаки снова был осажден своими притеснителями. Нобунага опять поспешил на выручку его и опять быстро рассеял врагов. На этот раз он не вернулся тотчас же домой, а занялся наказанием и приведением к покорности окрестных князей, не доставлявших предписанной дани сёогуну, или помогавших его врагам. Успех венчал его оружие, куда бы он ни обращался; непокорные смирялись пред именем сёогуна, и последний, по-видимому, должен был более и более проникаться благодарностию к своему защитнику. Но Иосиаки, как ни был недалек, успел, однако, разгадать смысл опеки, под которую попал: она была еще стеснительнее той какую имели над сёогунами Миёси; последние, по крайней мере, не принуждали сёогунов ходить по струнке и заниматься скучными делами правления. А этот строгий и неумолимый Нобунага не позволяет ни полениться, ни побездельничать. Судите сами по следующему укоризненному письму его: «Сёогун обещался прилежно заниматься делами правления, когда шел в Мияко, а теперь изменяет своему обещанию; наказание неба не преминет постигнуть его, и Нобунага втайне опасается за него; он окружает себя льстецами, а честных слуг гонит; его любимцы теснят народ, за взятки несправедливо судят, под предлогом сборов на эйзан и другое подобное грабят народ; торгуют милостями. |
| Все засмеялись и промолвили: «Как не выпить с такою закуской!» Одушевленною речью Нобунага благодарил гостей за труды для него, при помощи которых он надеется скоро справиться и с остальными своими врагами и объединить Японию. Действительно, теперь врагов у Нобунага стало немного; главные из них были: Такеда и Нагао; но первая фамилия уже была не страшна, так как Сингена не было в живых, а его сын далеко не имел полководческих качеств своего отца, хотя и был храбр и неугомонен; притом же между ним и Нобунага стояла крепкая стена – Иеясу, владения которого примыкали к провинции Каи, и Нобунага оставалось только от времени до времени помогать ему. К Нагао Кенсину Нобунага все еще относился с заискиванием и тем успевал хоть несколько развлекать и задерживать своего страшного врага. Между тем, с юга неприязненно высматривал Мори Терумото 130 со страшною силой своих тринадцати провинций; но он пока еще не выступал открыто. Наконец, против Нобунага враждовали еще бонзы, самые беспокойные из всех врагов. Чтобы показать, что эти враги были вовсе не шуточные, приведем несколько фактов. Еще прежде они страшными скопищами держались на горе Эйзан, недалеко от Мияко, и в других укрепленных местах, отвергали все мирные предложения Нобунага, смеялись над его угрозами и деятельно помогали его врагам. Нобунага, улучив время, захотел привести в исполнение свою угрозу – выжечь Эйзан и перебить там всех бонз, и отрядил для этого военачальников. Но последние побледнели при этом поручении. «Император Квамму 131 построил храм на этой горе, и вот уж 1000 лет, как он служит охраной столице, и никто никогда не оскорблял этого места; а теперь внести туда огонь и меч? Как же это?», – возражали они. Но с Нобунага трудно было спорить; он разразился жалобами и гневом: «он не знает покоя ни днем, ни ночью; не щадит себя, чтоб уничтожить врагов отечества; прежде он неоднократно просил помощи у бонз, но они всегда отвечали презрением на его просьбы, помогали, напротив того, его врагам, – не враги ли они отечества? И не бременят ли они отечество? Кроме того, они едят запрещенное, держат наложниц, забросили молитвенники, – какие же они хранители императорской резиденции?... |
| Между тем микадо, на досуге от дел правления, успели сообразить, в какое положение они попали, и захотели возвратить потерянную власть. При Иоритомо и его прямых наследниках они не смели и думать об этом. Но по пресечении его рода, царствовавший тогда микадо Готоба 103 решился приступить к делу. Так как в его распоряжении не было никаких войск, то на первый раз, чтоб иметь с чем начать восстание, он затеял в Мияко праздник и, под видом военных игр, созвал из ближайших мест несколько военных отрядов. Между тем секретные агенты, с воззваниями к вооружению, разосланы были во все стороны. Один из них прибыл и в Камакура, но был здесь узнан и схвачен; вместе с тем узнаны и действия Готоба. Масако созвала военачальников и из-за занавеса произнесла им речь, в которой рассказала как «злые люди стараются оклеветать ее и ее родичей пред микадо, и как микадо, подстрекаемый наговорами, замыслил истребить весь род Хоодзёу», и заключила воззванием ко всем, кто помнит благодеяния ее мужа, помочь ей против «клеветников». Военачальники единодушно вызвались защищать регентшу. Тогда ее брат, Иоситоки 104 , в несколько дней собрал более 100 тысяч войска и отправил в столицу, после чего отпустил туда же и посланца Готоба, наказав передать микадо от его имени следующее: «Слышно, что ваше величество любите сражения; благопочтеннейше посылаю к вам моих сыновей со 100 тысячною армией; пусть они подерутся, а ваше величество посмотрите; если еще ваше сердце не удовлетворится, то есть еще 200 тысяч, с которыми я сам приду». Готоба, услышав это, перетрусил и опустил руки, войска Хоодзёу без труда разбили защитников его и овладели столицей; Готоба малодушно хотел свалить всю вину на своих приближенных, но это не помогло: он был сослан в заточение, вместе с другими виновными своими родственниками. С этих пор микадо надолго потеряли охоту гоняться за властью. Хоодзёу беспрепятственно управляли Японией в качестве регентов, возводя и низводя сёогунов по своему произволу. Между ними были люди несомненно талантливые и заслужившие истинную любовь и добрую память народа. |
| Хидеёси был в восхищении от успеха своего предприятия. Ему важна была покорность Иеясу, не только как опасного соперника, но и по другой причине. Окружающие его князья, по невозможности бороться с ним, конечно, покорились ему. Но никто из них не забывал, кто такой Хидеёси по своему происхождению; сын раба подчинил себе всех их, гордых и сановитых вассалов, – дело неслыханное и беспримерное в японской истории; но чем чувствительнее было ранено их самолюбие, тем грубее были проявления их неудовольствия: многие старались дать своим отношениям к Хидеёси вид фамильярности, иные позволяли себе колкие заметки насчет его; все это не могло нравиться Хидеёси, не потому, чтоб он был щепетилен и безрассудно горд, но потому, что это отзывалось неповиновением и могло во всякое время послужить зерном раздора и больших беспорядков. Хидеёси не без основания рассчитывал, что покорность гордого Иеясу, первенца между князьями, по сознанию самих князей, поможет ему в этом щекотливом деле. – Как быть? Князья фамильярничают со мной и держат себя слишком вольно на том основании, что я такого низкого происхождения. Чем помочь в этом? – спросил Хидеёси на первом же частном визите, которым поспешил приветствовать давно жданного гостя, лишь только он прибыл в Мияко. – Одно средство: учредить строгий этикет; я завтра же покажу им пример, – отвечал Иеясу. Назавтра назначен был официальный прием Иеясу; все наличные князья и вельможи должны были участвовать в церемонии. Иеясу с глубоко почтительным видом и со всеми признаками самого покорного вассала представился Хидеёси, который, согласно условию, держал себя на этот раз особенно гордо и церемонно. Смотря на эту сцену, все прикусили язык и почувствовали урок. Если непобедимый Иеясу так смиряется, то как же должны быть низки пред Хидеёси они сами, не смевшие и думать о сопротивлении ему в открытом поле! Чтоб еще более подействовать на князей, разыграна была, по предварительному условию, следующая сцена. Однажды Хидеёси, в сопровождении блистательной свиты вассалов, делал визит Иеясу. |
| Но предлогами ли стесняться, когда дело идет о таком важном предмете, как утверждение на престоле своей династии? Можно прицепиться к самому незначительному обстоятельству. В 1614 году Хидеёри окончил постройкой, по обету, один храм; на праздник освящения его предположено было просить дзенсёогуна (прежнего сёогуна, как в это время назывался Иеясу, так как передал уже свое звание сыну Хидетада) и сёогуна; приглашено было множество и других знатных гостей. Дзенсёогун с первых же слов охотно согласился почтить своим присутствием праздник и уже отпустил обратно Кацумото, присланного просить его. Но вдруг ему почему-то захотелось взглянуть на надпись, которая была вылита на замечательно большом колоколе нового храма. Прочитав надпись, Иеясу пришел в сильный гнев: там были употреблены два знака, которыми пишется имя Ие-ясу. «Что это, Хидеёри вздумал проклинать меня?» молвил он. Тщетно Кацумото, вернувшись с дороги, представлял ему, что Хидеёри и понятия не имел об этой надписи, что она писана каким-то бонзой. Иеясу ничего знать не хотел и требовал, чтобы колокол перелили; все приготовления к празднику обратились ни во что. Тут уж было не до праздника. Из Оосака отправлено новое посольство уверить Иеясу в невинности Хидеёри, но он и слушать не хотел. Между тем, в то же время искусною интригой в Оосака возбуждено было подозрение в предательстве Кацумото. Иеясу знал, что с устранением его дело успешнее пойдет к развязке. Действительно, мать Хидеёри, властолюбивая и своенравная Иодогими, уже не сдерживаемая мудрыми советами Кацумото, решилась лучше умереть, чем долее выносить свое унизительное положение. Хидеёри, хотя ему в это время было уже 20 лет, во всем беспрекословно слушался матери; фавориты Иодогими по неразумию и из угодливости ей поддержали вспышку ее гордости, и приготовления к войне закипели. Многие князья сочли своим долгом вступиться за Хидеёри и привели свои войска на защиту Оосака. Но не замедлил явиться сюда и Иеясу во главе еще большего числа князей и огромнейшей армии. |
|
|
