| С другой стороны, вопрос об истинности христианской религии может быть построен на более объективной почве. Как вообще решаются вопросы об истинности чего-либо? Мы сперва наблюдаем известный предмет, затем даем ему ту или другую рассудочную или разумную форму, приводим его в связь с нашими доводами и другими своими мыслями и наконец проверяем его на опыте; и когда все факты, несомненно истинные, подтвердят известное убеждение, тогда только оно признаётся звеном той или другой науки. Этот же метод должен быть и в нашей науке. Различие только то, что здесь опыт не может быть таким внешним, как в других опытных науках. Вместо внешнего наблюдения в основе доказательств истинности христианской религии должен полагаться внутренний опыт. Если наши физические ощущения полагаются в основе всякой научной теории, имеющей дело с внешним миром, то наш нравственный опыт должен быть полагаем в основе всякой философско-богословской науки. Этот нравственный опыт должен быть замкнут в известную формулу, которая вытекала бы из законов нашего разума и была бы сообразна с ними. Потому известная религиозная истина должна быть проверена опытом, но не внешним, как в других науках: там дело идет с внешними данными, а здесь – с внутренними; следовательно, и проверка должна быть здесь основана на нравственном законе. Следовательно, религиозное положение только тогда может быть признано истиной, когда оно будет согласно с опытом людей, посвятивших себя на приложение его к жизни. Как в области каждой науки нельзя руководиться сомнениями на основании каких-либо односторонних соображений, так и в области нашей науки нельзя прилагать к какой-либо истине один рациональный метод. Если бы нам представился какой-либо факт и мы, на основании одного только разума или чисто отвлеченного рассудочного соображения, сказали, что он невозможен, то такой прием был бы неправилен. Точно так же, если бы наш рассудок признавал что-либо за истинное, внешние чувства говорили бы то же, но в практической деятельности не удавалось бы произвести соответствующего эксперимента, это показало бы только неудачу, несовершенство наших экспериментов, но не свидетельствовало бы о ложности того, что разум признает за истинное. |
| Так и по отношению ко всякой религиозной истине. Она должна проверяться всеми этими тремя способами, и мы не имеем права сомневаться в какой-либо религиозной истине на основании каких-либо односторонних субъективных соображений, например когда какая-либо истина кажется несогласной с опытом, потому что и среди научных фактов много есть таких, которые не согласны с другими нашими впечатлениями; и на основании только рассудочного опыта опять-таки нельзя сомневаться в истинности какого-либо религиозного положения: ведь и в науке много таких положений, которые по-видимому противоречат нашему рассудку. Ньютон, открывший закон притяжения, сознавался, что этот закон противоречит разуму, что он признал его только на основании ясных фактов. Так и среди христианских положений есть много таких, к которым мы могли бы применить свое сомнение: но мы можем сделать это только с целью проверки, чтобы окончательно убедиться в них, но не для одного сомнения, не для того, чтобы отвергнуть их. И относительно практического осуществления известно, что хотя известные гипотезы и добыты наукой, но иногда никакие эксперименты относительно их не удаются. И среди христианского вероучения есть такие положения, которые не находят себе подтверждения в области человеческой деятельности. Если уже в области положительной науки встречаются такие недоумения, то тем более – в области религиозно-нравственной. Здесь проверка опытом дается иногда в очень продолжительное время и с громадными усилиями человеческой свободы. Возьмем какое угодно христианское нравственное правило; можно ли сказать, что человечество в течение даже столь продолжительного времени проверило на опыте все эти правила, испытало их благотворность для человечества? Мы не можем неудачность этих опытов полагать в вину самой христианской религии, ибо самых опытов в этой области произведено еще недостаточно; мы только еще начинаем христианскую жизнь, только начинаем проводить христианское учение в практической жизни. Таким образом, если мы применим все эти начала (то есть опыт, законы разума и свободы) к оценке христианского учения, то тогда совершенно сойдем с точки зрения субъективизма; ибо то, что говорит нам вся наша природа, не может быть названо делом субъективизма. |
| Между тем упадок христианской жизни во второй половине XIX в. наблюдался и в стенах духовных академий. Так, в течение 20 лет в СПбДА никто из учащихся не изъявлял желания принять монашеский постриг. Только в 1883 г., при ректоре архиеп. Арсении (Брянцеве), первым монахом-студентом стал будущий епископ Михаил (Грибановский). Этот человек, впоследствии продолживший свое пребывание в академии в качестве преподавателя, был достойным представителем нарождавшегося на рубеже веков класса ученого монашества, который позднее дал из своей среды множество мучеников. Несмотря на то, что сам еп. Михаил умер от чахотки в 1898 г., я считаю возможным включить его в это повествование. Интереснейший опыт исследования рациональных начал христианской веры представляют «Лекции по введению в круг богословских наук», опубликованные уже после смерти епископа в 1899 г. В них с привлечением значительной философской эрудиции очерчен горизонт важнейших вопросов гносеологии религии. Особенно ценно то, что автор не боялся новаторства, но находил в православной интеллектуальной традиции громадный неосвоенный потенциал развития. Здесь раскрывалась принципиальная позиция, пронесенная им через всю жизнь: будучи студентом, в своем дневнике послушник Михаил записал: «Нет еще христианской философии. Ее нужно создать». Надо заметить, что сама по себе эта мысль для отечественной традиции не была новой. Так, ныне незаслуженно забытый киевский профессор О. М. Новицкий в своем интереснейшем труде, посвященном развитию античной философии, подводя итоги философского процесса в Европе, писал: «Дальнейшего развития философия может ожидать от народа русского уже и потому, что все формы религии, и языческой и христианской, кроме православия, имели свою философию» 11 . Далее он пояснял, в чем именно это развитие будет заключаться: «…должно быть выяснено отношение разума и веры в духе православия» 12 . Как мы видим, усилия в этом направлении были продолжены, хотя до сих пор нельзя сказать, что задача построения православной философии выполнена. |
| «Что мы можем предложить этому технологически сильному, опирающемуся в своем развитии на человеческую силу и технологии обществу? Какой духовный посыл, какой призыв мы можем обратить к нему? Как можем помочь людям воцерковиться? Нет другого пути, кроме как развивать свой внутренний религиозный опыт», и потому сегодня, считает Местоблюститель Патриаршего престола, духовные школы, развивая интеллектуальную составляющую образования, должны сделать особый акцент на формировании внутреннего глубокого, богатого религиозного опыта молодежи: «Тогда и внешние дисциплинарные моменты можно немного ослабить, потому что человек, живущий подобной жизнью, не будет делать гадостей – ведь он каждый день ходит перед лицом Божиим, несколько раз в день кается Господу в своих грехах, понимает лучше, чем любой помощник инспектора или воспитатель, что для него хорошо, а что плохо. В таких условиях возрастает свободная личность, и она сама формирует параметры своей духовной жизни». Взгляд со стороны Епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил на конференции, посвященной 100-летию преставления святого праведного Иоанна Кронштадского Влиянию святого праведного Иоанна Кронштадтского и преподобномученицы великой княгини Елисаветы на духовную жизнь верующих в русском зарубежье был посвящен доклад епископа Женевского и Западно-Европейского Михаила (Донскова). Епископ Михаил напомнил, что русское рассеяние почитало батюшку Иоанна как святого задолго до его официального прославления. Имя кронштадтского чудотворца объединяло всех. Одним из инициаторов прославления святого пастыря стал святитель Иоанн (Максимович), возглавивший комиссию по подготовке канонизации в Зарубежной Церкви. Активное участие в благом деле принял и другой святой – святитель Николай (Велемирович), который писал главе РПЦЗ митрополиту Анастасию (Грибановскому), что отца Иоанна следовало бы немедленно прославить хотя бы за те чудеса, которые совершились по его молитвам в одной только Югославии. Работа секции продолжалась три дня, было зачитано множество интереснейших докладов. А в перерывах между заседаниями участниками конференции и просто пришедшими послушать доклады и сообщения горячо обсуждались затронутые докладчиками темы. О некоторых из них мне удалось побеседовать с епископом Михаилом Женевским и Западно -Европейским . |
| Вообще в нашей петербургской духовной школе этот период – период сначала инспекторства и ректорства Антония Вадковского, а затем уже период с 1898 года, когда он становится митрополитом Санкт-Петербургским, – один из самых плодотворных, самых ярких. Наша духовная академия, конечно, не была идеальной, но она была настолько плодовитой на достойных выпускников, что можно лишь поразиться этому. Это было одно из главных завоеваний владыки Антония Вадковского. Чтобы не говорить много об этом периоде, я просто назову ряд имен. Имея рядом с собой такого ректора, как епископ Антоний, такого инспектора, как архимандрит Михаил Грибановский, будущий Патриарх имел своими соучениками будущего митрополита Антония Храповицкого, будущего священномученика митрополита Кирилла Смирнова и будущего Патриарха советской эпохи Сергия Страгородского. Согласитесь, что при всем различии жизненных путей этих людей, это личности значительные, и таковыми они смогли стать во многом благодаря тому, что Господь сподобил их учиться в нашей духовной академии именно в этот период. Учеба Василия Ивановича развивается опять-таки без особых взлетов и падений. Он вообще был спокойный, цельный, ровный человек, что даже как-то для русского поповича и странно. Справедливо отец Сергий Булгаков говорил, что, как правило, все духовно одаренные семинаристы должны были переживать духовные же и кризисы в семинарии. Вот нет у нас сведений, чтобы какой-то кризис переживал Василий Белавин. Он довольно цельно и стабильно шел по семинарской и академической стезе. Правда, уж очень специфическое кандидатское сочинение он защитил: «Quesnel и его отношение к янсенизму» на кафедре истории и разбора западных исповеданий. Так это не вяжется с ним. Вы помните его облик: даже не епископ, и даже не священник, а крестьянин, да еще Василий Иванович – и янсенизм, за которым маячит величественная фигура мрачноватого Паскаля. Но, во всяком случае, французский язык он при этом освоил очень хорошо. Когда наступил период окончания академии, он честно констатировал тот факт, что не сделал своего дальнейшего выбора, будет ли он священнослужителем (для этого надо было жениться) или монахом, а значит, архиереем. |
| Жизнь духовная, а не душевная Священник Димитрий Шишкин : Священник Димитрий Шишкин – Охлаждение православных к догматам веры – это свидетельство всё большего распространения в мире душевности, размывающей понятие о Духе Святом. Об этом говорили еще апостолы на заре христианства, но в наше время это равнодушие к жизни духовной приобрело воистину массовый характер. На этом основана и распространяет свое влияние ересь экуменизма, когда духовная жизнь во Христе, в недрах Его Церкви подменяется некой размытой псевдохристианской душевной идеологией. Опасность такой подмены в том, что при внешнем сохранении благочестия человек может постепенно утратить Дух Христов. И это легко может произойти, если человек верит неправо. Чистота нашей веры куплена дорогой ценой, за каждое слово Символа веры пролито немало пота и крови святыми, и пренебрежение сокровищем веры неизменно влечет за собой повреждение духовной жизни. Истинная вера – это крепкий фундамент жизни, который не может быть «выдуман», его надо только принять со смирением и строить на нем свою жизнь. Представление об этом фундаменте дает нам только Святая Православная Церковь, которая есть «столп и утверждение истины». Важно понять: догматическая жизнь – это вопрос жизни и смерти, а не вопрос тех или иных предпочтений Догматы Церкви – это не выдумки человеческого воображения, а дар Святого Духа, ступени опытного восхождения в Царствие Божие, запечатленные стопами всех без исключения святых. Догматическая жизнь – это вопрос жизни и смерти, а не вопрос тех или иных предпочтений, вот что важно понять. Неслучайно епископ Михаил (Грибановский), приводя чеканную формулу возрождения России, говорит: «Основы и догматы православной веры должны быть для нас основами и догматами нашего народного бытия». Священник Павел Коньков : Священник Павел Коньков – Если об этом говорят «православные христиане», то мне их жаль. Никогда настоящий и вдумчивый христианин не будет говорить так. Чаще всего этим людям не хватает знаний и жизни в Боге. Когда начинаешь объяснять таким людям, что все религии не могут чисто логически (даже не богословски) привести к одному Богу – некоторые задумываются, некоторые отворачиваются. Но объяснять все равно надо. |
| Не только образ жизни сестер, но и характер совершения богослужений отличались скромностью и аскетизмом, что, по-видимому, всецело отвечало духовному настрою самой настоятельницы. «Сестры поют просто, по-монастырски, не в концертной манере», – писала она государю, приглашая его с семьей приехать помолиться в обитель. «Народ, простые бедные люди, когда к ним приходят мои сестры, слава Богу, принимают их хорошо и называют “матушками”. Это большое утешение: они чувствуют наше монастырское основание. Все наши службы отправляются как в монастыре, весь труд основан на молитве», – добавляла Елизавета Федоровна в январском письме 1912 года. В разное время богослужения в обители совершали митрополит Московский Владимир (Богоявленский), епископы Дмитровский Трифон (Туркестанов), Серпуховской Анастасий (Грибановский), Волоколамский Феодор (Поздеевский), Уфимский Нафанаил (Троицкий), Кронштадтский Владимир (Путята). Марфо-Мариинская обитель В последних числах мая 1912 года обитель удостоилась высочайшего визита. Император Николай II с женой и детьми проездом из Крыма посетил Москву. 28 мая царская семья побывала на месте гибели великого князя Сергея Александровича и у его гробницы в Чудовом монастыре. 30 мая, после церемонии открытия памятника Александру III у стен храма Христа Спасителя, государь и его близкие направились в Марфо-Мариинскую обитель к «тете Элле». Радушно принятые ею августейшие гости подробно ознакомились с храмами и учреждениями обители. Помимо царской семьи в этих стенах неоднократно бывали высокие гости: королева эллинов Ольга, прусская принцесса Ирена, великие князья Михаил Александрович, Дмитрий Павлович, Константин Константинович, Дмитрий Константинович и другие члены дома Романовых. Согласно уставу, утвержденному определением Святейшего Синода от 29 апреля 914 года за 3680, Марфо-Мариинская обитель имела целью «трудом сестер и иными возможными способами помогать в духе Православной Христовой Церкви больным и бедным и оказывать помощь и утешение страждущим и находящимся в горе и скорби». |
| Чехов определенно считал полезность Церкви для повышения нравственности народа. «Чехов был религиозной натурой в том смысле, что понимал необходимость высшей идеи для человека, необходимость и красоту правды. Понимал чутко, глубоко, жизненно; чувствовал мистическое, надмирное ее происхождение», – писал Щукин. Возможно, что такое мнение и несколько преувеличенно: деликатный Антон Павлович несомненно старался с собеседником говорить на темы, интересные отцу Сергию, и высказываться так, чтобы не задеть его. Как-то отец Сергий спросил Чехова, верит ли он в бессмертие души, на что писатель ответил: «Знаете, об этом надо говорить подумав и хорошо. Я поговорю с вами об этом после». Вопрос так и остался нераскрытым, и странно предполагать, что столь серьезный предмет не был Антоном Павловичем обдуман до этого. Думается, он просто не хотел вступать в дискуссию с верующим человеком. В записной книжке у него имеется такая запись: «Смерть страшна, но еще страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь». Были ли это его мысли или он записал их как чье-то высказывание, неизвестно. «Я поражаюсь, – сказал однажды писатель, – как бездеятельно духовенство. Православие – я говорю о средней России, которую знаю больше, – трещит по всем швам, а у вас палец о палец не ударят, чтобы поднять, чтобы оживить свое дело». В другой раз он сказал: «Жаль, что у нас нет сатиры на духовенство. Салтыков не любил духовенство, но сатиры на него не дал. А жаль». Обвиняя в бездеятельности духовенство, Чехов не замечал, что сам своей жизнью показал, как бесполезно самое серьезное церковное воспитание, которое и он имел в детстве. Если человек по своей воле не обратится к Богу, за аркан его не приведешь к вере – Господь призывает на вечерю, но «Мнози бо суть звани, мало же избранных» (Мф. 22: 14; Лк. 14: 24). Отец Сергий Щукин в своих воспоминаниях описывает и предысторию чеховского рассказа «Архиерей»: Прообраз персонажа рассказа " Архиерей " епископ Таврический Михаил (Грибановский) «Когда чеховский “Архиерей” появился в печати, Антон Павлович говорил, что это его старый, ранее написанный рассказ, который он теперь переделал. Нижесказанное имеет несомненное отношение к рассказу. |
| В первую (сентябрьскую) треть 1872 года, по принятии Михаила Грибановского в Тамбовскую духовную семинарию (в низшее отделение), в послеобеденное время, в средних числах ноября явился к ректору семинарии, тогда еще протоиерею Димитрию Иоанновичу Самбикину (ныне – Димитрию, архиепископу Казанскому) худенький, бледный и взволнованный мальчик и просил отпустить его домой, к отцу (в город Елатьму, к протоиерею Михаилу Грибановскому) , «по болезни». Это был Михаил Михайлович Грибановский. Отец ректор ласково отнесся к болезненному мальчику, но посоветовал ему, прежде чем ехать домой, «лечь в семинарскую больницу» (Грибановский жил на частной квартире). Тот послушался и отправился в больницу. Однако вскоре ректор получил из Елатьмы, от протоиерея Михаила Грибановского, телеграмму с просьбой об отпуске его сына Михаила домой «по семейным обстоятельствам». Михаил Грибановский был отпущен, тем более что приближались зимние рождественские каникулы. Но вот на рождественских Святках отец ректор получил от елатомского протоиерея Михаила Грибановского обширное письмо, к сожалению не сохранившееся, в котором отец протоиерей горько сетовал на семинарского преподавателя Петра Ильича Преображенского 517 за то, что он его сыну (Михаилу) по латинскому языку будто бы за слабый ответ поставил единицу; это так сильно расстроило впечатлительного мальчика, никогда в духовном училище ни по какому предмету не получавшего плохих отметок, что он пал духом до того, что больше не может заниматься и просит своего отца взять его из семинарии. Ректор немедленно же послал успокоительное письмо отцу протоиерею с обещанием принять все меры к уяснению печального факта и иметь особое попечение о бедном мальчике... Из расспросов же преподавателя г Преображенского выяснилось, что он по ошибке поставил по латинскому языку неудовлетворительный балл Михаилу Грибановскому вместо другого его однофамильца – Павла, ученика слабого и бездарного, так как в классных журналах, выдававшихся преподавателям семинарским правлением, фамилии учащихся записывались не по разрядному списку, а по алфавиту... После рождественских каникул Михаил Грибановский возвратился в семинарию, а преподаватель латинского языка П. И. Преображенский , ближе узнав даровитого и трудолюбивого мальчика, уже никогда не ставил ему балла ниже 5. Мало этого, Петр Ильич впоследствии пригласил Михаила Грибановского домашним учителем к своей любимой племяннице и крестнице Саше, 518 дочери протоиерея [тамбовского] кафедрального собора Василия Ильича Малиловского. Оба они, и В. И. Малиловский, и П. И. Преображенский , были вдовцами, жили в одном собственном домике и отличались примерною дружбой и братской, образцовой любовью. Для лучшего обучения и надзора за своею общей любимицей Сашей они и пригласили Михаила Грибановского в свой дом, где он прожил до самого окончания семинарского курса, пользуясь добрым расположением и вниманием своих хозяев. |
| Оглядывась сегодня, с рубежа XXI столетия, в далекое синодальное прошлое, нельзя, конечно, сказать, что Церковь вступила вполне подготовленной в эпоху ломки прежних государственных и правовых отношений, в эпоху отделения Церкви от государства. Тем не менее на уровне богословского академического знания многое было сделано. И провозвестниками «освободительной войны в области русского богословия», о которой говорил в 1915 г. святитель Иларион (Троицкий) 1 , были епископ Таврический Михаил (Грибановский) , его друзья и ученики. Епископ Михаил – в миру Михаил Михайлович Грибановский – родился в городе Елатьме, тогда Тамбовской губернии, в 1856 г. Отец его, протоиерей Михаил, сам был сыном священника (из села Малая Грибановка, там же, на Тамбовщине, – откуда и пошла фамилия). Поповские семьи в России славились своей многодетностью, и семья Михаила не была исключением. Но из одиннадцати детей шестеро умерли в детстве, две дочери уже взрослыми от чахотки, эта же болезнь на 42-м году жизни унесла и самого Михаила. Мальчику было лет шесть, когда их дом, объезжая епархию, посетил епископ Тамбовский, знаменитый впоследствии Феофан Затворник . Михаил сам рассказывал позже, как владыка в их доме, зацепившись за притолоку, уронил клобук с головы прямо ему, шестилетнему, в руки – как бы предуказывая будущий путь в монашестве и богословии. В 1872 г. Михаил окончил Тамбовское духовное училище, в 1879 г. – с опозданием по причине болезни – Тамбовскую духовную семинарию и в следующем, 1880-м, поступает в Санкт-Петербургскую духовную академию. Он был старше своих однокашников. Например, Алексей Храповицкий, будущий митрополит Антоний, поступит в академию годом позже сразу после гимназии – семнадцатилетним юношей. Михаилу было двадцать четыре, когда он стал студентом. Он представлял собой вполне сформировавшуюся личность, о чем наглядно свидетельствуют его письма бывшему наставнику, ректору Тамбовской семинарии архимандриту Димитрию (Самбикину) . Еще в семинарии страстью Михаила стала философия. Его жизнь подтвердила афоризм одного из отцов Церкви, что философия есть приготовление души к принятию истинной веры. Вспомним эпоху: это время нигилистов и демократов, господство безверия и прагматизма. Василий Розанов назовет позже этот период «полюсом холода» в русской религиозной мысли. Грибановский, студент провинциальной семинарии, записывает в дневнике 4 марта 1878 г.: «Какой-то хаос везде – и в душе каждого по рознь, и в целом человечестве! Какая-то стихийная борьба везде и во всем!.. Заглянешь себе в душу: всеразлагающий анализ, скептицизм и – вместе сильная жажда веры, жажда отдаться чему-нибудь нераздельно всей душой, всем существом, всей жизнью своею. Крайний эгоизм – и томление по самопожертвованию, индивидуализм – и мечтания о каком-то погружении в Бесконечное, бесцельность жизни – и невыносимая разрывающая сердце потребность найти высокую, священную цель, которая осветила бы, облагородила эту скучную, серую жизнь». |
|
|
