| Избавились от Заруцкого, успокоена была Астрахань, но козаков оставалось еще много внутри государства, почти не было ни одной области, которая бы не страдала от их опустошений. Об их опустошениях летописец говорит, что и в древние времена таких мук не бывало; воеводы доносили: «Там и там стояли козаки, пошли туда-то, села и деревни разорили и повоевали до основания, крестьян жженых видели мы больше семидесяти человек, да мертвых больше сорока человек, мужиков и женок, которые померли от мученья и пыток, кроме замерзших». Особенно отличался между козаками атаман Баловень. 1 сентября 1614 года, в тогдашний Новый год, государь говорил на соборе с духовенством, боярами, думными и всех чинов всякими людьми: «Пишут к нам из замосковных и из поморских городов, что пришли в уезды воры-козаки, многие люди, православных христиан побивают и жгут разными муками, денежных доходов и хлебных запасов сбирать не дадут, собранную денежную казну в Москву от их воровства провезти нельзя. Дворяне и дети боярские бьют челом, чтоб им с ворами управиться самим: так на этих воров посылки ли послать, или писать к ним об обращенье, чтоб от воровства отстали?» Приговорили: «Послать к ворам из (духовных) властей, бояр и всяких чинов людей и говорить ворам, чтоб они от воровства отстали». Для этого посланы были суздальский архиепископ Герасим с двумя еще духовными лицами, боярин князь Борис Михайлович Лыков и дьяк Ильин с выборными из дворян, гостей, из торговых людей и козаков. Они должны были ехать в Ярославль и оттуда повестить козакам: которые из них хотят стоять за имя божие, государю служить и прямить, тем от воров, которые хотят воровать, отобраться, списки имен своих прислать к государю и идти на службу. Которые государю служить не станут, станут вперед государю изменять, церкви божии разорять, образа обдирать, православных христиан грабить, жечь, ломать, на таких всяким государевым людям, атаманам и козакам, стоять заодно и над ними промышлять, потому что они пуще и грубнее литвы и немцев, и козаками этих воров не называть, чтоб прямым атаманам, которые служат, бесчестья не было. Если козаки станут договариваться с князем Лыковым, а без заклада к нему не поедут, то ему давать заклады, смотря по их людям, и уговаривать их всякими обычаями, чтоб их от воровства отвести и выслать на государеву службу, обещать им жалованье, должным и крепостным людям – свободу. Которые атаманы и козаки станут приезжать в Ярославль к князю Лыкову для сговоров и всяких государевых дел, тех поить и кормить. Которые атаманы и козаки от воровства отстанут и пойдут на государеву службу, тем велеть кормы давать, сбирая с посадов и уездов, как можно сытым быть, а лишнего брать и насилья делать не велеть. Которые атаманы и козаки от воровства не отстанут, на службу не пойдут, уговор их не возьмет, на таких князю Лыкову сбираться с городами, с дворянами и детьми боярскими, сбирать также охочих всяких людей и даточных и над ворами промышлять всякими обычаями. |
| В Англии московского посланника приняли не так, как в Австрии. Король Иаков отвечал, что он будет с царем Михаилом вести дружбу свыше прежних королей. «Мне известно, – говорил он, – какое зло поляки наделали в Москве, и мы короля Сигизмунда за то укоряем и с ним ни о чем не ссылаемся, и шведского короля неправды нам известны же». Король говорил послам, чтобы надели шапки, дважды и трижды о том припоминал и своим королевским словом гораздо понуждал и приклякивал (приседал), чтоб шапки надели. А сам король и сын его, королевич Карл, шляп ни разу на себя не надели, держали их сами, а королева тут же стояла по своему королевскому чину и обычаю. На увещание короля надеть шапки послы отвечали: «Видим к великому государю нашему твою братскую любовь и крепкую дружбу, слышим речи ваши государские, великого государя нашего царское имя славится, а ваши королевские очи близко видим, и нам, холопям, в такое время как на себя шапки надеть». Король, королева и королевич послам приклякнули, за то похвалили, жаловали их и любезно почитали. Вследствие этого посольства в августе 1614 года в Москву приехал давно уже известный здесь английский купец Джон Мерик, но с новым значением; в королевской грамоте назван он был князем, рыцарем, дворянином тайной комнаты. Мерик объявил желание королевское, чтобы государь дал английским купцам повольную торговлю и открыл им путь в Персию по Волге. Ему отвечали, что государь уже дал позволение английским купцам приезжать в Холмогоры к корабельной пристани и в иные места и торговать повольною торговлею всякими товарами беспошлинно, и жалованную грамоту за царской печатью им дали. А через Московское государство рекою Волгою в Персию и в иные восточные государства английским гостям в нынешнее время ходить страшно: князю Ивану (Мерику) самому известно, что смута была, в Астрахани был Заруцкий с Маринкою; теперь воеводы Астрахань взяли и Заруцкого в Москву прислали, но многие воры, которые были с Заруцким, убежали на Волгу и там теперь воруют, наших многих торговых людей пограбили, а шах персидский в нашу подданную Грузинскую землю вступился, между нами с ним о том ссылка, и наши торговые люди теперь в Персию не ходят. |
| Все пленники с обеих сторон освобождаются на рубеже без всякого окупа; которые же захотят добровольно остаться, таким воля. С обеих сторон подданных не подзывать и не подговаривать; перебежчиков выдавать. Из-за порубежных ссор и досадительств мира не нарушать, ссоры эти решаются на рубеже тамошними воеводами, а которые поважнее, отсрочиваются до посольского съезда. К 1 числу будущего июня на прямом рубежном разделении, между Орешком и Ладогою, на реке Лавуе съехаться великим полномочным послам обоих государств, показать и дать прочитать друг другу подтвержденные грамоты, потом взять друг у друга прямые с них списки, а подлинные отдать назад и идти шведским послам в Москву, а московским – в Стокгольм для окончательного подтверждения. Если корабли или суда подданных обоих государств разобьет бурею и принесет к берегу или Соленого моря, или Ладожского озера, то их отпускать без замешки со всем имением, которое сберегут, а прибрежным людям им помогать и беречь их имение. Королю польскому и его сыну друг на друга не помогать и другими государями не умышлять и не подыскивать. 5 марта великие послы прислали в Новгород царскую грамоту с известием о заключении мира: царь писал, что «отторженную искони вечную нашу отчину Великий Новгород со всеми вами, православными христианами, опять нам, великому прирожденному христианскому государю, в руки Бог дал: шведский король ее нам отдал, а вас милосердый Бог от таких нестерпимых бед и от иноверцев тем нашим царским о вас многим промыслом и беспрестанным попечением освободил и вместо скорбей, бед и зол благое, полезное и радостное вам подает, что уже и сами видите подлинно. И вы бы, видя такую неизреченную милость божию и наше царское к себе призрение, молили Бога о нашем здравии, об отце нашем и матери и о всем государстве, и нашего царского жалованья ожидали к себе с радостию; а пока отчину нашу Великий Новгород очистят и шведских людей выведут, вы бы стояли крепко и мужественно. Ты бы, Богомолец наш, митрополит, и весь духовный чин, православных христиан утверждали, чтоб жили в Новгороде, на нашу царскую милость были надежны, шведским людям не передавались и в сторону не ходили: мы во всем всех жаловать и льготить хотим, и деньги, что дать за вас за всех шведским послам, мы собрали и к великим послам прислали, и ни за чем уже нашему делу на съезде замедленья не будет. |
| Они должны были объявить султану, что новый царь хочет быть с ним в дружбе и любви свыше всех великих государей и на всякого недруга стоять заодно и чтоб султан присылал в Москву послов своих с полным наказом, да чтоб султан, видя неправду польского короля и панов радных, мстил им за их неправды, послал повеленье крымскому царю идти со всею ордою в Польскую и Литовскую землю, а на Русскую землю ходить им не велел. Великий визирь отвечал: «Султан хочет быть с великим государем в братстве, дружбе и любви, хочет стоять на литовского короля, послал приказ крымскому царю идти на Литву от Белагорода (Акермана) да из Царя-города посылает 10 000 ратных людей с волохами и молдаванами на Литву, а на Черном море у Днепровского устья велел поставить от днепровских черкас два города и козаков с Днепра сбить, вас, посланников, велел отпустить и с вами вместе посылает к государю вашему своего чауша». Визирь прибавил, что султан очень доволен дружественным предложением со стороны московского государя. «Все нам известно, – говорил он, – что под солнцем два великих государя: в христианских странах ваш великий государь, а в мусульманских Ахмет султан, и против них кому стоять?» В августе 1615 года отправились из Москвы в Константинополь новые посланники, Петр Мансуров и дьяк Самсонов, уговаривать султана, чтоб велел крымскому хану идти на Литву, потому что польский король, узнавши любительную ссылку между царем и султаном, беспрестанно ссылается с цесарем, папою, королем шведским и другими государями, умышляя всякое лихо на Россию и Турцию; послы должны были также жаловаться на набег азовцев на русские украйны. Посланники застали донских козаков в войне с Азовом; азовский паша говорил Мансурову и Самсонову с досадою: «Добро бы было вам донских козаков с азовцами помирить, козаки азовцам теперь чинят тесноту и вред большой, становятся они нам хуже жидов, а если вы козаков с азовцами не помирите, то мы всем городом отпишем султану, и вам к нему приехать не к чести». В это время азовские люди привезли с Мертвого Донца пленников, донского атамана Матвея Лисишникова и более 20 человек козаков; атамана страшно пытали, ременья из хребта резали и повесили на том самом корабле, который был приготовлен для посланников; с пытки козаки сказали, что царь с Мансуровым прислал к ним на Дон жалованье, деньги, сукна, хлебные и воинские запасы. |
| Чтобы грамоты были подействительнее для козаков, царь послал на Волгу деньги, сукна, запасы, вина: «И вы б, атаманы и козаки, видя к себе нашу царскую милость и призренье, нам, великому государю, служили и прямили и на изменников наших стояли: а мы, великий государь, учнем вас держать в нашем царском милостивом жалованье и в призренье свыше прежних царей российских». Наконец отправлены были две грамоты и к самому Заруцкому от царя и духовенства; царь обещал помилование в случае обращения; духовенство грозило проклятием в случае ослушания царской грамоте. Донские козаки писали к волжским своим собратиям о покое и тишине, но в очень неопределенных выражениях, вероятно, потому, что козаки имели о покое и тишине неясное понятие. «Великому и славному рыцарскому Волжскому, Терскому и Яицкому войску и всех рек пресловутых господам атаманам и козакам и всему великому войску. Прислал к нам самодержавный государь царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси свои царские грамоты и жалованное слово, и жалованье денежное, и селитру, и сукна, и запас и к вам на пресловутую реку послал тоже жалованье многое денежное и сукна, и селитру, и запас. И мы к вам, господа, послали его царские грамоты ко всему войску, и в Астрахань, и к Заруцкому, и ко всем чинам Российского царства и Московские области, чтоб господь Бог гнев свой отвратил и на милосердие преложил, чтоб покой и тишину вы восприяли и в соединении были душами и сердцами своими, и ему, государю, служили и прямили, а бездельникам не потакали; заднее забывайте, на переднее возвращайтесь, ожидайте, государи, будущих благ, а ведаете и сами святого Бога писание: тысячи лет, яко день един, а день един, яко тысячи лет. А мы, господа, к вам много писывали прежде о любви, да от вас к нам ни единой строки нет, мы и атаманов больших у вас не знаем; а вы, господа наши, на нас не дивитесь (не сердитесь)». Но почему же донцы думали, что волжские козаки будут на них дивиться? Любопытна также и надпись на грамоте: «Великие Российские державы и Московские области оберегателям, волжским, терским и яицким атаманам и молодцам и всему великому войску». |
| Обстоятельства рассмотрения Синодом и издания второй службы чудотворному Феодоровскому образу Богоматери изложены в отдельной статье , поэтому здесь мы отметим лишь основные моменты этой истории. Идея епископа Симона (Лагова) о создании новой службы в честь костромской святыни подразумевала одобрение текста этой службы Святейшим Синодом и его печатное издание, а это означало фактическое прославление чудотворной Феодоровской иконы во всецерковном масштабе: ведь до того времени (несмотря на глубочайшее почитание костромской иконы царским домом Романовых и публикацию самой краткой, так называемой проложной редакции Сказания в печатном Прологе 1662 года) Феодоровский образ Богоматери почитался лишь местно, локально — прежде всего в Костроме, а также в иных местностях, где пребывали чтимые списки со святыни. В своем доношении Святейшему Синоду от 3 февраля 1777 года епископ Симон, акцентируя внимание на роли иконы в событиях 14 марта 1613 года в Костроме, просил: «Не соблаговолите ли Ваше Святейшество повелеть Московской типографии оную напечатать, во-первых в особенных на кошт костромскаго собора книжицах весь выход, а потом и в самой мартовской месячной Минее, по примеру других Богородичных служеб, ибо как празнование сей иконе уставлено 14 марта по той причине, что в сей день в Костроме возведен был на всероссийский престол великий государь царь и великий князь Михаил Феодорович (о чем и воспоминания приложить я за благо судил в оной службе в пристойных местах и пристойным, кажется, образом), так потому и было бы не непристойно и небезполезно всей Российской Церкви помянутою службою, когда она в Минею включится, воспоминать великое оное благодеяние Божие, не к одной Костроме, но и ко всему отечеству нашему оказанное» . К доношению прилагалась рукопись с текстами службы и Повествования. Рассмотрение Синодом данного вопроса растянулось с марта по декабрь 1777 года. При этом текст службы был существенно сокращен и изменен во многих местах, а от публикации Повествования отказались вовсе. Мотивы такого решения в материалах Синода не отражены, но, возможно, текст Повествования сочли слишком объемным. В итоге 11 декабря Синод определил: «Оную исправленную в Святейшем Синоде службу Пресвятей Богородице, нарицаемой Феодоровской, отослать в Московскую типографскую контору при указе и велеть в той типографии по требованию преосвященнаго Костромскаго оную напечатать на кошт костромскаго собора…» . В синодальном деле тексту этого определения предшествует недатированный лист с перечислением основных изменений, внесенных Синодом: «В исправленной Святейшим Синодом и посланной в Московскую типографскую контору при указе Феодоровской Пресвятей Богородице службе, против присланной от преосвященнаго Костромскаго, перемены и прибавлении следующия. На велицей вечерни три чтения писаны все от слова до слова. После шестой песни вместо икоса писан икос же 10-й из Акафиста. Вместо повествования о явлении писано повествование из Пролога под числом 14 марта» . |
| «Бог свидетель, писали они, без всякия хитрости сидели мы полтора года день и ночь, книгу со многими переводами сверяли». Из Москвы им прислали сначала только три письменных перевода; потом число их умножилось частью вновь присланными из Москвы, частью списками монастырской библиотеки 64 . Как образованные справщики, из которых двое старцев, Арсений Глухой и Антоний Крылов, несомненно были прекрасными знатоками и греческого языка, они старались выбирать лучшие списки, сверяли их с греческими книгами и по ним исправляли русские переводы; труды Максима грека и замечания его по переводу богослужебных книг они считали для себя образцами 65 . Под руками у них было четыре потребника на греческом языке, нарочно взятых ими у суздальского архиепископа Арсения 66 ; троицкие справщики при исправлении потребника сверяли московские печатные книг и с западно-русскими печатными изданиями острожской и литовских типографий. Наблюдения, вынесенные ими из такой проверки прежних письменных и печатных книг, они передавали потом в Москву в донесениях царю Михаилу Феодоровичу и царскому дворецкому боярину Борису Михаиловичу Салтыкову, заведовавшему тогда печатным двором; в этих донесениях они подробно описывали характер прежней книжной справы и указывали меры к постановке ее на новых лучших началах. О причинах, вызвавших беспорядки в древнерусских богослужебных книгах, они писали: «со времен крещения Руси при св. Владимире и до ныне книга потребник в переводах разнится и от неразумных писцов перед полным исправлением во многих местах не исправлено; и нашего великаго российскаго московскаго государства в пригородех и по украйнам, которые близко иноверных земель, много от неведения у попов обычаи застарешася безчиния вкоренишася... Во многих городех при прежних великих государех царех и великих князех всея Русии многие переводницы от всех язык много святых книг на русский язык преложиша; и от тех разных переводчиков переводы избираны и выписываны церковныя всякия потребы, и того для разнятся во многих местех; чины и уставы и стихи и молитвы не сходятся; а ино преданием не обыкло в нашем российском государстве; ино же утвердилося от богоносных отец, иже в Русии новых чюдотворцов возсиявших, и то не против греческих законов; а иное от толмачей несогласие, понеже в них не вси учения философскаго учены, а языка своего глаголов простых не все ж знали подлинно... |
| Казалось бы, что тут уже не до благотворительности, не до покровительства Востоку, казалось невозможным и крайне неразумным при таких обстоятельствах тратить большие суммы вконец истощенной казны на раздачу милостыни разным просителям с Востока. Не так смотрело на это дело московское правительство: отказаться от благотворительности православному Востоку значило бы из боязни лишних, хотя бы и тяжелых для государства, расходов отказаться от исторического призвания России, от той высокой роли, какая самим Промыслом назначена Руси относительно всего православного мира, значило бы порвать связь с прежними, самыми заветными и дорогими стремлениями и преданиями Московского царства, значило бы подвергать никем более не поддерживаемое Православие на Востоке крайней опасности и сделать ответственной Москву за его если не конечное падение, то умаление на Востоке. На такой шаг московское правительство, несмотря на все свои финансовые затруднения, было не способно, особенно же Филарет Никитич, строгий ревнитель русской чести и преданий Московского царства. Поэтому с воцарением Михаила Феодоровича, и особенно с приездом Филарета Никитича, прием в Москве просителей милостыни снова был восстановлен и число их все более увеличивалось, так как Филарет Никитич хотел во всей силе поддержать и продолжить старые московские традиции по отношению к православному Востоку. Просителей не только радушно принимали, но и одаряли милостынею ничуть не меньше прежнего времени, несмотря на крайнюю скудость государственной казны. Но так как число их увеличивалось с каждым годом, а вместе с тем росло и количество злоупотреблений милостынею, то явилась потребность в каких-либо определенных правилах, имевших в виду на первый раз не столько сокращение числа просителей или количества отпускаемой им милостыни, сколько предупреждение злоупотреблений. Одною из первых мер в этом роде была дача разным восточным обителям так называемых жалованных грамот. Такие грамоты уже выдавались раньше Иваном Васильевичем и Федором Ивановичем некоторым восточным монастырям, например: Пантелеймоновскому афонскому монастырю, Благовещенскому сербскому на реке Папраче, Всесвятскому Метеорскому. |
| Сверх того, и местность вся, лежавшая между реками Наровой и Волховом, также отошла к Швеции. Следовательно, весь главный центр нынешней Санкт-Петербургской губернии с лучшими его окрестностями, каковы: Стрельна, Петергоф, Павловск, Царское Село, Ораниенбаум, в то время имевшие другие названия, находились в руках шведов. В Ореховском же присуде в то время считалась, в глазах русских, особенно важной эта крепость Орешек (Шлиссельбург) с четырьмя погостами и с участком земель, лежавших за Невой до Систербека. Русские очень стояли за Ореховский уезд и погосты: Лопской и Ярвосольский, и были люди недовольные уступкой их Швеции (Лыжина, стр. 62, 68 и 68). Ибо с удержанием за собой Ореховца, русские владели бы Невой и устьем ее, а теперь море было заперто для них. Шведы обязались договором ничего не вывозить из городов и посадов, из церквей и монастырей, которые возвращены России. Из мест же, уступленных Швеции, иноческому чину с их животы, так же дворянам и детям боярским, и людям посадским, позволялось в две недели, если захотят, выйти из земли и города Русского царства: «а русские уездные попы и пашенные крестьяне с женами, детьми и домочадцами, по договору, остались на своих местах» и жили под владычеством шведской короны. С воцарением Михаила Феодоровича, который, по выражению русских уполномоченных при столбовских переговорах, «учинил у нас мир, покой и соединенье (Лыжина, стр. 44), Русское государство стало приходить в порядок, после предшествовавших смут, и укрепляться. Воеванные шведами русские земли, в том числе – Ладогу и Гдов с уездами, царь освободил на три года от податей, увещевая, чтобы они на его государево жалованье были надежны, и, прося у Бога милости, промышляли бы своими прежними промыслами, и друг друга слушали, да жили бы в дружбе и любви, а дурна бы (т. е. зла) между ними никакого не было». Обстоятельства эти благоприятным образом отразились на той местности нынешнего Санкт-Петербургского края, которая принадлежала России. Швеция, после Столбовского договора довольная своей безопасностью, хотя и зорко следила за Россией, даже в готовности держала себя на случай враждебных действий, однако же, не нападала на ее владения. |
| 94 По рукописной истории Усолья о. прот. Преображенского. В этой истории указывается еще на другую соседственную деревню Кольцовку, так названную якобы по имени Ермакова есаула Ивана Кольцо. Но это несправедливо (так названа она по помещику своему Кольцову. В переписных книгах землям кн. Менщикова 1710 года в Моск. Вотчинном архиве л. 364 пишется: крестьяне Александра Никитича Кольцова деревни Кольцовой (на Самарской Луке, той самой, что ныне Кольцовка) сказали… 96 В этом отношении полковник Липинский, в Описании Симбирской губернии ч. 1 стр. 19, не зная актов, совершенно несправедливо писал, будто Пальчиков и Соковнин при Михаиле Феодоровиче построили городки на Самарской Луке по случаю сильных грабежей – для преследования разбойников и охранения от них тамошнего края. Дело было совсем иное. В 1614 г. по случаю возмущения Заруцкого, заключившегося в Астрахани, для наблюдения по Волге за соумышленниками его и защиты от них означенным Пальчикову и Соковнину велено было построить (временные) городки на устье р. Усы и у Переволоки (См. Акты Исторические т. 3 259). И первый хотя действительно построил здесь городок (также но от него теперь никаких следов не осталось, а о втором сомнительно, чтобы он сделал что-нибудь: ниже показанные близ Переволоки и Шелехмети городки – не его строение, разве воспользовался он здесь готовыми укреплениями (См. ниже о Костычевском городище). 98 Лет за полтораста до Лепехина также писал о Яблонном овраге Олеарий (в Рус. переводе Барсова стр. 427): в конце горы (Девичий Курган) поднимается новый горный хребет, который и тянется вниз, вместе с рекою, на несколько миль. Долина, лежащая между этими двумя горами, называется Яблочный квас (Iablonen quas), потому что там падает множество дико растущих яблок, из которых делается известный напиток – квас. 102 Хранятся в Моск. архиве Министерства Юстиции, отдел. I-c старых дел, в грамотах в делах Коллегии Экономии по Самарскому уезду под 103 Прописаны в вышепомянутых неясных книгах землям князя Менщикова в Моск. Вотчинном архиве л. 39 и дал. |
|
|
