| И во 125-м году приезжали в црствующии град Москву к великому гсдрю црю (об.) и великому кнзю Михаилу Феодоровичю всеа Росии от града астарахани протопоп с явленным списком изволил Гсдь Бг млтвами иже во свтых отца ншего Феодосия архиепскпа астараханского новаго чюдотворца простити во граде астарахани жену разслаблену и двцу слепую явися им первопрестолник блженныи и свтыи Феодосии архиепскп в тонце сне повелевая им возвестити во граде астарахани началником града того чтоб тело его взяли ис Казани на свой ему прстол во град астарахан града ж того началницы и вси граждане возвестиша (о том) великому гсдрю црю и великому кнзю (л. 10) Михаилу Феодоровичу всеа Росии (и самодержцу онже блгочестию) 28 подражател повелевает грамоту посылати во град Казан к преосвщенному Матвею митрополиту Казанскому и Свияжскому чтоб иже во свтых отца ншего Феодосия архиепскпа астараханског нового чюдотворца тело его многотрудное досмотрити и отпустит на свой ему прстол во град астарахан Матвей же митрополит по повелению цреву тело его многотрудное со многою чстию и со блгоговением досматривал и от тела его дву мест земля часть взялас а коего места того неведомо а ризы его нетленныи и тело его все светло аки живу сущу и посылает мощи его (об.) во град астарахан проводив со крсты и свтыми иконами и со множеством народа града Казани иззвоном до реки Волги и егда послани доспеша близ града астарахани и послаша весть во град преосвщенныи же Анофре архиепскп астараханскии и терскии облечеся во всю свтителскую одежду со всем освщенным собором и града ж того началницы со множеством много людей и сошедшиса ко свтую соборную и апстолскую црков и ту идоша со крсты и со свтыми иконами на сретение иже во свтых отца ншего Феодосия архиепскпа нового чюдотворца и тако свеликою чстию и любовию внесоша во град (л. 11) и бысть тогда во граде радость велика и удивления достойна яко в последняя времена изволи Бгу прославити угодника своего и нетокмо прослави его чюдесы яко и нетлением почте его мы же братие воздадим слву Хрсту Бгу ншему о толиких и неисчетных и неисповедимых чюдесех его. Аминь. |
| Причастите ее, о. Михаил, яко обуреваемую от духа хулы и отрицания: силен Бог вразумить ее”. И о. Михаил наутро вразумил ее, разрешил и причастил. Так должно быть духовно опытным духовнику и крайне осторожным в отношении к кающимся пред ним грешникам. В приведенном случае последствия оправдали мудрого старца о. Димитрия Феодоровича Касицына: девушка стала религиозной и глубоко была благодарна о. Михаилу. Но я уклонился от письма, коим начал эту статью. Прежде всего, надо сознаться, что наши проповеди с амвона большею частью идут как-то мимо жизни. Я не говорю уже об интеллигенции, которая не стыдится во время проповеди вести приятные беседы или же спешит уйти из церкви, как только покажется на амвоне проповедник. Даже простой народ, по-видимому, так усердно стремящийся к амвону, чтоб послушать батюшку, даже он, прослушав проповедь , выйдя из церкви, обычно забывает ее и тут же обращается к той грешной жизни, какую громил проповедник. Стоит припомнить судьбу тех проповедей, которые произносились против пьянства в храмовые или вообще великие праздники: батюшка в церкви предупреждал, что в праздники так обычно искушение от этого порока, громил порок, просил, умолял духовных чад своих беречься праздничного разгула – грозил гневом Божиим, приводя примеры его, но все напрасно: лишь выйдут прихожане за порог родного храма, как без всякого сопротивления предаются искушению, а если бы кто, например, женщины, напомнил им, что говорил батюшка, то на это получил бы ответ: “Ну и пусть батюшка сам исполняет то, что говорит, а нам, грешным, старики говорили: “Кто празднику рад, тот до свету пьян”. Увы, отношение к публичной проповеди в большинстве случаев везде одно и то же: и в селах, и в городах, если она касается укоренившихся пороков и не захватывает каких-либо исключительных событий, да и то пока не простыло возбужденное проповедником чувство, например, при проповеди, приглашающей к пожертвованиям на святое дело. Простой народ любит послушать хорошего проповедника, который умеет говорить его языком, касаться того, чем болеет его душа, но, как ни странно это, или не умеет, или не смеет, будто стыдится чего-то, чтобы приложить слово проповеди тотчас же к своей личной жизни. |
| Но особенный страх наводил неутомимый польский полковник Лисовский, который с необыкновенной быстротой переходил из одного края России в другой и на своем пути истреблял все беспощадно. На юго-востоке России злодействовал атаман Заруцкий, при котором находилась жена Лжедмитрия II с трехлетним его сыном Ивашкой, которого Заруцкий мечтал посадить на московский престол, чтобы его именем управлять государством. Города пограничные находились в руках врагов: Кексгольм, Орешек и самый Новгород были заняты шведами и их король Густав Адольф, желая возвести своего брата Филиппа на московский трон, осаждал Псков. Смоленск, Дорогобуж, Чернигов занимали поляки. Владислав королевич грозил юному Михаилу Феодоровичу отнять у него врученный ему от всей Русской земли царский скипетр. Тула с трудом защищалась от татар крымских и ногайских. Казань волновалась. Шайки запорожцев, отряды поляков и татар бродили внутри России, грабили и вконец опустошали ее. Мало в истории найдется примеров, когды бы новый государь вступил на царство при таких крайне печальных обстоятельствах, при каких царь Михаил отдавал себя на служение отечеству. Несмотря на свою неопытность при молодости, он вскоре же устремился к освобождению России от врагов и насаждению в ней порядка, разрушенного в смутное время. Восстановляя средства государственной казны установленным сбором податей и недоимок, также значительным денежным займом от Строгановых, царь Михаил Феодорович начал действия против внутренних врагов – из коих Заруцкий являлся наиболее опасным, и потому на него прежде всего обращено было главное внимание. Вскоре после того, как Москва праздновала возвращение государства к порядку и после ряда случайных похитителей трона наконец имела царя, избранного всей землей и, следовательно, вполне законного, оказалось, что на юге государства поднималась опять воровская смута. Атаман казаков Заруцкий и Марина Мнишек не переставали провозглашать трехлетнего мнимого царевича Ивана (Дмитриевича) наследником российского престола и призывали к себе вольницу. |
| Оставим это дело: вперед ничего такого не будет, станем говорить о межеванье». Шаховской возражал: «Оставя такое великое начальное главное дело, просите вы другого дела, но межевое дело перед тем последнее, самое большое дело – государскую честь остерегать. Если вас, сенаторов, кто-нибудь назовет не по отечеству, то вы за себя стоять будете ли и что ему за то сделаете!» Паны отвечали: «Если кто назовет не по отечеству со злости, то за то как не стоять?» Шаховской: «Вы, паны-рада, за свое бесчестье хотите стоять, а великого государя нашего именованье пишут со злою укоризною, называют Михаилом Филаретовичем, Федором Михайловичем: и вы говорите, что их карать не доведется, какая же ваша правда?» Паны: «Карать не доведется, потому что сделано ошибкою, а не со злости, если же станут вперед так делать, то их будут карать». Наконец паны взяли требование послов на письме и сказали, что доложат о нем королю. Ответ последовал такой: «Так как ошибки в титуле сделаны были не хитростию, а по глупости, то царскому бы величеству те их бесхитростные вины отпустить по королевской просьбе, вины эти королевское величество на себя принимает, а как теперь с вами о государских именованьях утвердились, то королевское величество и мы, паны радные, велим царского величества именованье напечатать по-польски и разослать во все порубежные города, и тогда уже никакой ошибки не будет; если же объявится какая ошибка после первого ноября, то уже за нее будет каранье без пощады; а на сейме король станет говорить с нами со всеми, панами радными и послами поветовыми, какое наказанье положить тому, кто вперед сделает ошибку в царском титуле; что на сейме положат, то в конституции напишут и, напечатав, во все порубежные города разошлют». Уладивши это дело, начали спор о границах черниговских и путивльских; тут между прочим паны сказали: «В старых летописцах написано, что великий князь Михаил черниговский, происходивший от Олгерда и подчиненный Литве, умер в Москве в заточенье». Послы отвечали: «Неправда: Михаил черниговский замучен в Орде; да и верить летописцам нечего, пишут их не с уложенья; как кто захочет, так и пишет, и летописец с летописцем не сходится, это не святых отец уложенье». |
| При Филарете Никитиче и Грамотина постигла опала: 21 декабря назначен был дьяком в Посольский приказ Ефим Телепнев, которому было сказано: «Был в Посольском приказе Иван Грамотин и, будучи у государева дела, государя царя и отца его, св. патриарха, указа не слушал, делал их дела без их государского указа, самовольством и их, государей, своим самовольством и упрямством прогневал, за что на Ивана Грамотина положена их государская опала». Грамотин был сослан в Алатырь, но по смерти Филарета Никитича возвратился в Москву и получил прежнее значение. Царствование Михаила ознаменовано было тяжелыми войнами, которые все более и более показывали несостоятельность русского войска, слагавшегося, как нам известно, из дворян, детей боярских, иноземцев, атаманов и козаков, испомещенных в разных областях государства. Следовательно, при открытии военных действий нужно было прежде всего собрать этих ратных людей, этих помещиков и отвести в назначенное место, к известному воеводе. И вот назначался кто-нибудь из московских дворян или людей, носивших придворные чины, ехать в такой-то уезд, собрать и привести ратных людей. Первое препятствие – назначенный чиновник бил челом, что ему по местническим отношениям нельзя отводить ратных людей к такому-то воеводе, который меньше его многими местами: надобно было уладить это дело, сказать, например, челобитчику, что он отведет ратных людей к одному старшему воеводе, который бесспорно больше его. Чиновник успокоивался, ехал и приводил немногих ратных людей: многие объявились в нетях, спрятались, не желали расстаться с теплым, покойным углом и семейством для дальнего, трудного и опасного похода; другие явились к сборщику и пошли с ним к назначенному месту, но с дороги разбежались. Тогда посылали сборщика вторично, с наказом: собрать тотчас дворян и детей боярских по списку, какой ему дан; а если которые дети боярские станут прятаться, то ему, сыскавши их, велеть бить кнутом и брать поручные записи; которых не сыщет, у тех в поместьях и вотчинах брать прикащиков, людей и крестьян и держать в тюрьме, пока сыщет самих помещиков; которые дети боярские государева указа не послушают и, давши по себе поручные записи, не поедут вместе с сборщиком, то сыскивать порутчиков, бить их батогами и приказывать искать тех, за которых поручились; когда сыщут, то сысканных бить кнутом, сажать в тюрьмы и потом уже вести на государеву службу. |
| Разные люди, пушкари, бараши, подряжались в Пушкарском приказе варить селитру в разных местах, в Ливнах, Воронеже, известное количество пуд: в 1634 году они брали за пуд по два рубля и 10 алтын. Наконец, к известиям о промышленности в царствование Михаила относится указ о хлебном и калачном весе 1626 года: велено городовым прикащикам и Целовальникам ходить повсюду и весить хлебы ситные и решетные, калачи тертые и коврищатые мягкие; если окажется, что хлебы и калачи ниже установленного веса, то продавцов подвергать пени; прикащики и целовальники должны были также смотреть, чтоб хлеб и калачи были выпечены и хлебники и калачники не прибавляли в них гущи или какой-нибудь другой подмеси. Прикащикам и целовальникам дана была подробная роспись издержкам производства в приготовлении разного рода хлебов и калачей, например: «На калачи, на четверть – дрожей на два алтына на две деньги, соли на шесть денег, дров на восемь денег, от сеянья четыре деньги, за работу десять денег, лавочного два алтына две деньги, свечи и помело две деньги, и всего харчу на четверть вышло на одиннадцать алтын». Что касается до сельских жителей, то для них подтверждалась та перемена, которая была произведена в конце прошлого века, ибо обстоятельства и отношения были те же самые. Дворяне и дети боярские били челом, что «бегают из-за них старинные их люди и крестьяне в государевы дворцовые и черные волости и села, в боярские поместья и вотчины, патриаршие, архиерейские и монастырские, на льготы; помещики, вотчинники и монастыри этим беглым их людям и крестьянам на пустых местах слободы строят, отчего их поместья и вотчины становятся пусты. Кроме того, те же их беглые люди и крестьяне, выживя за этими помещиками, вотчинниками и монастырями урочные годы, надеясь на них, как на сильных людей, приходят и остальных людей и крестьян из-за прежних помещиков подговаривают, домы их поджигают и разоряют всяким разорением». Вследствие этого челобитья определено: «Которые люди к кому-нибудь приедут, людей и крестьян за себя вывезут, и при этом случится смертное убийство, грабеж или другое какое-нибудь дурно, то государь указал и бояре приговорили: сыскивать про то всякими сысками накрепко, и вывозных крестьян отдавать за 15 лет, а беглых крестьян и бобылей отдавать по-прежнему за десять лет; если крестьяне будут вывезены насильно, то вывезенных отдать со всеми пожитками да заплатить за крестьянское владение за каждого крестьянина на год по пяти рублей». |
| денег да 40 ведр вина, да на него же варили 10 варь пива, да на нас же доправил 10 пуд меду; у которых крестьянишек были нарочитые лошаденки, тех лошадей взял он на себя. И мы, сироты твои, не перетерпя его немерного правежа и великой муки, разбрелись от него розно, а которые нарочитые крестьянишки, тех у себя держит скованных, и правит на них рублей по пяти, по шести и по десяти на человеке, а по домам тех крестьян, которые разбрелись, посылает кормовых татар, которые наших жен позорят; животишки наши велит брать на себя, а иные печатать. Тот же князь Артемий прежним своим служивым татарам деревни в поместья роздал, и жене своей, княгине Федоре, также дал две деревни в поместье; а которые прежде на того князя Артемья били челом тебе, государю, в его насильстве и немерном правеже об указе, на тех крестьянишек он похваляется смертным убийством, хочет их посекать своими руками». Чем кончилось дело – неизвестно, потому что конец дела утрачен; что же касается до Матренки Белошейки, то эта особа сослана была из Москвы в Ярославль за воровство (разврат) по делу Нефедья Минина. Помещик, посягавший на святыню семейства крестьянина, платился иногда за это жизнью. Что касается до крестьян черных волостей, то они в некоторых местах не благоденствовали. В 1633 году был сделан допрос в Тотемских волостях, отчего крестьяне разбежались? Ответ был такой: разошлись крестьяне от многих податей и от великих немерных правежей, от солдатских кормов, от запасных денег, от ямских отпусков, от судовые немерные кортомы, от тяжелого вытного и сошного письма. В Европейской России народонаселение было так редко, что землевладельцы переманивали льготами и перевозили силою крестьян друг от друга, несмотря на закон; а между тем на востоке, за Уральскими горами, все больше и больше прибавлялось к русским владениям пустынных пространств, требовавших населения. На западе в царствование Михаила были отданы Польше и Швеции населенные области и города, зато на востоке русские владения увеличились на 70000 квадратных миль пустынных пространств, ибо прокладыватели путей, козаки, продолжали пробираться по пустынным рекам все далее и далее к восточному океану и границам китайским, приводя под высокую руку государя рассеянные толпы дикарей, сбирая с них ясак, часто выводя их из терпения своими грабительствами, за которые иногда приходилось платиться жизнию. |
| Поляки возражали, что Михаил Федорович Густаву-Адольфу дал города и деньги не ведомо за что, а Владиславу даст за отреченье от Московского государства. На следующем съезде польские комиссары требовали всех городов, уступленных в Деулине, да еще нескольких новых за освобождение царя и народа московского от присяги Владиславу; московские послы отвечали, что за освобождение царя платить не для чего, царь Михаил креста Владиславу не целовал, потому что в то время он совершенного возраста еще не достиг. Комиссары за уступку титула начали требовать уже не городов, а денег; московские послы отказали; тогда поляки поднялись с шумом и хотели порвать переговоры: московские послы начали предлагать деньги по наказу; поляки остановились: начали между собою толковать, некоторые из них ходили от шатра, где происходили переговоры, к речке Поляновке и, пришедши, начали с товарищами своими опять толковать, а государевым послам сказывали дворяне, что польские комиссары ходили к королю, который лежал на берегу речки Поляновки на траве. Поговорив между собою, поляки не согласились на предложение московских послов; те тоже отказали, что городов не уступят: поляки начали сердиться, опять встали с своих мест, государевы послы тоже встали и из шатра хотели выйти. Больше трех часов говорили послы стоя, то говорили с большим шумом, то покрывали гладостью, как бы к доброму сходству повести, поговоривши с шумом, расходились розно, выговаривали и вычитали с обеих сторон всякие прежние ссоры и неправды; поляки вышли наконец из шатра, давая знать, что хотят разорвать. Тогда московские послы уступили им Дорогобуж, поляки не согласились; уступили Новгород Северский – не согласились; комиссары вышли из шатра, остались только Жадик и Радзивилл, воевода виленский, и продолжали переговоры: из всех городов, отданных по Деулинскому перемирию, они уступали один Серпейск, но требовали Трубчевска и 100000 рублей денег; потом начали спускать деньги и спустили до 20000. На этом и порешили, с условием, однако, чтоб деньги отдать королю тайно, в записи их не писать и в речах не упоминать, будут знать об этом только бискуп Жадик да Радзивилл, а товарищам их не сказывать, и как договор крестным целованием закрепят, то деньги возьмет бискуп один и распишется. |
| Грамота сия в высшей степени замечательна, как потому что она показывает, в каких отношениях пребывали наши Государи с Патриархами Вселенскими и каких услуг от них требовали пред лицом Порты Оттоманской, так наиболее и потому, что в ней, уже не словами летописцев, но подлинными речами самого новоизбранного Царя, первоначальника рода Романовых, государственным образом описаны смутные обстоятельства, предшествовавшие его избранию, и самое его благословенное воцарение. Такое свидетельство тверже и драгоценнее всякой летописи. Два года спустя, когда Михаил уведомился от послов своих о назначении законного Вселенского Патриарха, благочестивого Тимофия, он написал к нему грамоту, почти совершенно сходную по своему содержанию с предыдущею, и благодаря его за усердие к бывшим Российским послам в Константинополе, просил принять от себя гостинец с новыми посланниками, Мансуровым и дьяком Самсоновым. Так твердо желал Царь Михаил Феодорович быть в постоянном и дружеском сношении с Первосвятителями Востока. (Греческие дела 7123 г. (1615) свиток 2) «Посланники наши, Соловой и Михайло, писал Государь, от брата нашего Ахмет Салтана, к нашему Царскому Величеству приехали, и донесли вашего честнейшего Архиерейства грамату. И мы, Великий Государь, ту вашу грамату выслушали внимательно, что ваше Архиерейство, слыша притчу и нахождение и великую тесноту, и войны и убийства православных Христиан, в наших великих Российских государствах, от лживых прелестников и от иноплеменных Царей, о том великую кручину и печаль возымели, а потом радости и веселия исполнились и благоутешились, приняв от наших посланников нашу грамату, и услышав о нашем Царском пребывании, на наших великих и преславных государствах Российскаго царствия, и что чрез нас Христианский род приял от иноплеменников освобождение; и вы о том Всесильному Богу нашему благодарение возсылаете, и о нашем Царском многолетнем здравии и о царствии нашем молите Господа, во дни и в нощи. И мы, Великий Государь, слыша о вашем честнейшем и Богом направленном Архиерействе, Всесильному, в Троице славимому Богу, достойное благодарение воздали и впредь ваших приятных Богу усердных молитв, вседушно желаем и просим ваше честнейшее и Богом хранимое Архиерейство, да и впредь молите о нашем многолетнем, на наших великих и преславных государствах, здравственном пребывании, еще же и о царствии нашем, и о всех просвещенных святым крещением людях наших. |
| —145— его (Арсения) своему строгому наказанию и отстранить его от исполнения поручения, которое на него возложило. Но на деле ничего подобного не случилось. Представив правительству свою записку о спорах с греками, Суханов вовсе не навлек на себя его гнева, а, напротив, вполне сохранил его благорасположение и по-прежнему оставлен был исполнять поручение, которое было на него возложено. Как известно, расколоучители укоряли Никона, что до патриаршества он сам был одного с ними мнения о греках, и сам многократно говорил им, что греки потеряли веру 759 . И что укор этот был справедлив, т. е. что Никон первоначально предубежден был против греков вместе со всеми, а потом переменил свое мнение о них, вследствие чего и предпринял свое исправление, это не может подлежать сомнению. Об его первоначальном вместе со всеми предубеждении против греков свидетельствует то, что много времени после перемены им взгляда на них предубеждение это всплыло из глубины его души, где оно было погружено и погребено. Когда в 1667-м году судили его греческие патриархи и в осуждение его поступков ссылались направила Кормчей, он отвечал, что правил, на которые ссылались, в русской Кормчей нет, а греческие правила непрямые, что их патриархи от себя написали, а печатали их еретики 760 . Даже иностранец, бывший в России в царствование Михаила Феодоровича, знает и сообщает о похвальбе русских, что они заимствовали веру от старых греков, и дает знать об их предубеждении против новых греков тем, что этим последним усвояет взгляд на них самих (русских), как на раскольников 761 . Но наконец, если бы мы и не имели свидетельств, из которых само собою следует или в которых прямо говорится, что убеждение относительно позднейших греков, будто они отступили от чистоты православия древ- —146— них греков, было общим убеждением дониконовских или передниконовских русских: то необходимо было бы предполагать это на основании той разности, которая была у них с греками в церковных обычаях, и на основании того взгляда, который они имели на эту разность, или того значения, которое они придавали последней. |
|
|
