| Скачать epub pdf Предисловие Публикуемые нами письма старца Макария относятся к 1846–1852 годам. Лев Александрович Кавелин, тогда еще молодой петербургский офицер, под духовным руководством Оптинского старца проходит тот отрезок жизненного пути, на котором ему предстоит окончательно утвердиться в своем решении оставить мир и «водвориться в пустыне». В неспешной рассудительности рассматривает батюшка намерения Кавелина, постепенно раскрывая перед ним всю значимость и неординарность предстоящего подвига, призывающего Божия избранника на «бескровное мученичество». Ибо именно так определяли Святые Отцы суть монашества. Но было у Оптинских старцев и свое, долголетним сокровенным опытом выношенное определение: «Монашество – это блаженство». Двенадцать писем старца к Льву Кавелину, будущему оптинскому иноку, а еще позднее – архимандриту, наместнику Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, церковному историку и духовному писателю – это бесценное свидетельство истинно христианских взаимоотношений наставника и ученика: многоопытная мудрость, заботливая попечительность одного и новоначальная послушливость, сыновья доверительность другого положены в основание их высокодуховного союза. «Письма его, – писал один из современников старца Макария, – могут быть названы часами, по которым и утром, и в полдень, и ночью можно поверять жизнь всякому... И юный, и зрелый, и старый может прибегать во всякое время к этому указателю, который сам шествовал неуклонно по пути Солнца правды». Да не уклониться и нам от правого пути по святым молитвам преподобного Макария Оптинского ! Письма Письмо 1 Оптина Пустынь, 1 января 1846 года Достопочтеннейший Лев Александрович! Прочитав Ваше письмо, явно вижу Отеческий Промысл Божий, спасший Вас, как птицу от сети ловцов. Сеть порвалась, и вы избавились (см. Пс.123:7 ). Милосердный Господь не попустил Вас обольститься прелестями Далиды, уготовлявшей Вам ослепление не телесных, но душевных очей, чтобы не видеть истинного Солнца правды, Христа, Спасителя нашего, и отдохновение для слышания Слова Божия и спасительного Его учения. |
| архим. Агапит Приложение 141 Из наставлений Оптинского старца иеросхимонаха Макария Предостережение читающим духовные отеческие книги и желающим проходить умную Иисусову молитву Поводом к написанию сего предостережения послужили две причины. Первая и главная причина объяснена переводчиком отеческих писаний с еллино-греческого на славянский язык опытным делателем молитвы молдавским старцем Паисием Величковским в письме его к старцу Феодосию, архимандриту Софрониевой пустыни, где он пишет так: «Духовно уведомляю святыню вашу, что касательно издания, чрез напечатание отеческих книг как на еллино-греческом, так и на славянском языке, объят я радостию и страхом: радостию – потому, что они уже не будут преданы окончательному забвению и ревнители удобнее могут приобретать оные; страхом же, боясь и трепеща, что эти (святые творения), как и прочие книги, как вещь продаваемая, предлагаемы будут не только монахам, но и вообще всем православным христианам; и по ним обучившимся самочинно, без наставления опытных, деланию умной молитвы как бы не воспоследовала прелесть; а за прелестию, как причиною, не воспоследовала бы от суемудрых хула на это святое и пренепорочное дело, засвидетельствованное весьма многими великими святыми отцами». Представив бывший пример хулы на молитву, старец продолжает: «Итак, как выше я сказал, боюсь и трепещу того, дабы не воспоследовали для самочинников прелести, прелестям же – хулы, хулам же – усумневания в истине учения богоносных наших отцов. Потому богоносные отцы, уча о молитве сей, началом ее и непоколебимым основанием полагают истинное послушание, от которого рождается смирение; смирение же охраняет подвизающегося в ней от всех прелестей, последующих самочинникам. Да и как возможно будет без послушания, по самочинию, которому последует прелесть, без всякого наставления, понуждаться на столь страшное и ужасное дело, то есть на таковую молитву, и избежать многоразличных прелестей вражиих, с великим ухищрением наводимых на молитву сию и на подвизающихся в ней? Отнюдь невозможно!» 142 |
| Известно, что вскоре по переходе его из Площанской пустыни в Оптинский скит он по воле высшего духовного начальства определен был духовником всего Оптинского братства; затем, немного спустя, возложена была на него обязанность скитоначальника; а по кончине старца о. Льва он был и главным в обители старцем. Среди многотрудных занятий по всем этим обязанностям старец Макарий по каждой почте получал немало писем от обращавшихся к нему за духовными советами и решением своих недоумений сверх присылаемых из разных мест в немалом количестве с оказией 111 . И с 1834 года по 1841 год писал он ответы от лица своего духовного отца и сотаинника старца о. Леонида; а потом, когда старец Леонид в 1841 году скончался, в течение последующих 19-ти лет своей жизни продолжал писать уже от своего лица или диктовал ответы, приличные каждому вопрошавшему к укреплению и утешению его в скорбях. Большую часть ответов на вопросы, требовавшие духовного рассуждения, старец писал сам. Ученики же его помогали ему только в таких письмах, которые по содержанию своему требовали ответов маловажных и кратких; равно как и в ответах на письма не духовного содержания – поздравительных или требовавших просто поблагодарить кого-либо за любовь и усердие. Это делалось так: сперва старец прочитывал полученные письма, отлагая в сторону те, которые по важности содержания подлежали его личному ответу; а другие отдавал помогавшему ему в письмоводстве ученику, тут же сказывая вкратце – что нужно ответить на каждое письмо. Определенного времени для писем, как выше видно было, у старца не было. Они всегда почти писались, так сказать, урывками, потому что часто приходившие к нему посетители то и дело отрывали его от письменных занятий. Только два раза в неделю, в самые дни отхода почты по утрам, старец прекращал на несколько часов прием посторонних посетителей и до отправки писем усиливал свою деятельность: писал сам, прочитывал написанное помогавшим ему ученикам, исправлял, подписывал, сказывал адреса и сам запечатывал. |
| Виктор Афанасьев Иго благое Инокиня, к которой обращены эти письма старца Макария, была его родственница, молодая девица, еще в миру по традиции своего семейства окормлявшаяся духовно в Оптиной Пустыни. Он поддержал возникшее у нее желание оставить вся красная мира сего и уневеститься Господу нашему Иисусу Христу. Она была искренним человеком, но, как и многие, слабым и переменчивым в настроениях. „Наука из наук“ давалась ей нелегко. Но понемногу давалась... Словом, это была обычная инокиня, одна из многих, которые руководствовались в своей духовной жизни наставлениями о. Макария. Дело ее спасения совершал Господь, посылая ей искушения от людей и болезни. Старец то радовался ее устроению, то огорчался, часто повторял сказанное ранее, так как видел, что из посеянного зерна не произвелось ростка. С удивительным терпением и любовью о. Макарий воспитывал свое чадо. Он понимал, что значат его письма для получающих их. В нескольких женских монастырях с приходом каждой почты спешили насельницы узнать, нет ли кому писем от Старца. И Господь так чудесно умножал его силы, что Старец не испытывал слишком долго терпения ни одной из них. Первое письмо (вошедшее в „Собрание писем оптинского старца Макария к монашествующим“) относится к 1845 году. Адресату около девятнадцати лет. Бабушка и дедушка ее похоронены на кладбище Оптиной Пустыни. Родители ее – небогатые дворяне, живущие в уездном городке Ливны полугородской, полусельской жизнью. Девица во время посещения Оптиной высказала старцу Макарию желание стать инокиней. Он одобрил ее намерение и стал поддерживать. Родные, однако, воспротивились и не сразу согласились на избранный ею путь. Поначалу они даже не пускали ее в Оптину к Старцу. Она пожаловалась ему на это в письме, и он отвечал: „Я слышу о вашей скорби, что не имеете свободы побывать в нашей обители. Надобно это принимать с покорностью воле Божией... вам это на искус в терпении и укреплении благого вашего намерения. Если точно оно истинно, то чем больше будет препятствий, тем больше и оное умножится“. |
| Навсегда, говорит схимница, остался у меня в памяти светлый образ покойного старца батюшки Макария. Когда я его узнала, мне было всего 14 лет от роду. Попала я в Оптину по особенному случаю, со своими давно уже теперь покойными родителями. Это было в год начавшейся страшной Крымской кампании, когда за недостатком офицеров покойным Государем Николаем Павловичем издан был указ – всех окончивших курс в классических гимназиях и пригодных к военной службе гимназистов выпускать в полки прямо офицерами. Для этого назначены были и экзамены раньше времени. Кончились они у нас в Калужской гимназии в феврале. Мой старший брат был один из назначенных к производству как отлично кончивший курс гимназии, притом атлетического сложения, несмотря на то что имел только 16 с половиной лет. Таково было и его собственное непреодолимое желание быть военным. Все наши предки старших в роде сыновей отдавали в военную службу. Так и мои родители старшего сына с детства предназначали быть военным; а меньший брат должен был оставаться при родителях. Но Бог судил иначе. Окончив экзамены, брат мой представлен был, по просьбе моего отца, в драгунский полк, где уже давно служил отцов племянник, наш двоюродный брат Д.К., которому мой отец хотел препоручить юного офицера. Но вот мой брат на радостях, катаясь на масленице, сильно простудился и слег в постель. Не быв прежде никогда больным и не привыкши лежать, он долго не поддавался недугу и тем обманывал себя и свою мать, страстно его любившую и ходившую за ним. Между тем, болезнь была серьезная – воспаление легких, которая от несвоевременного медицинского пособия обратилась в скоротечную чахотку. Через две недели дни его уже были сочтены. Болезнь шла быстро в юном организме. Через месяц он уже был покойник и лежал на столе, именно в тот день, когда пришла бумага о принятии его в драгунский полк. Горе отца невозможно было описать; а про мать и сказать трудно. Сын этот ее был первенец, которого она так любила, что при нем как будто у нее других детей и не существовало. Правду сказать, что покойный брат мой по своему характеру и стоил этой любви. Никакое баловство матери не могло испортить этого простого, доброго мальчика. Умер он с замечательным присутствием духа, с христианским полным напутствием, которого сам пожелал. Испросив у всех в доме прощения и примирившись со всеми, чувствуя сам приближение смерти, последнюю ночь уговорил свою мать пойти отдохнуть, говоря, что ему очень хорошо, и без нее мирно отошел ко Господу. Утром никто не решался сказать ей о смерти сына. Но она сама взошла к нему и лишь только увидала бездыханное его тело, как тотчас же лишилась рассудка. Она неистово хохотала, плясала, рвала на себе одежду, волосы, силилась поднимать покойника, открывала ему глаза; при панихидах ломала свечи, бросала их в образа и Бог знает что говорила; даже хула вырывалась у нее на Господа. |
| Однажды случилось мне проехаться по делам своим в разные места. Это было в сырую и пасмурную осень. Грязь была невылазная. К тому же и положение дел моих не слишком радовало меня. Естественно, поэтому я был в самом дурном расположении духа. Жена, встретив меня на пороге моего дома, сказала, что к нам собралось несколько знакомых. Не до них мне было, но, делать нечего, я переоделся и вышел в залу. Поздоровавшись с гостями и усевшись вокруг шипящего самовара, мы повели разговоры о сене, о гречихе и других предметах, «вызывающих на размышление». Беседа наша час от часу становилась шумнее: посыпались анекдоты и рассказы про разные деревенские случаи. Вдруг докладывают, что в прихожей дожидается какой-то монах. После нескольких секунд колебания решено было принять неожиданного гостя. Вошел инок и, помолясь пред иконами, объявил, что он иеродиакон Оптиной Пустыни К. После обычных приветствий он объяснил причину своего приезда, что, дескать, послан от обители для сбора доброхотных подаяний на нужды монастырские. Было уже поздно. Я и жена предложили ему переночевать у нас. Монах согласился. Затем мы стали продолжать прерванную беседу и скоро вошли в обычную колею толков и пересудов. Нас немножко стесняло присутствие монаха, и потому мы старались вести речь больше на французском языке. Монах молчал. Чувствуя неловкость нашего положения, мы пробовали как-нибудь втянуть в общий разговор и гостя. Как там оно случилось, не помню, но только речь наша коснулась вопросов религиозных. Поднялись сначала легкие, а потом более серьезные споры. Монах все молчал. Наконец, когда я, чтобы прекратить неуместную полемику, заговорил несколько в тоне поучительном, гость прервал свое молчание. Частию из любопытства, частию из учтивости, все наше общество перестало спорить и внимательно прислушивалось к скромной и простой речи инока. Довольно говорил он. Откланявшись затем, он вышел от нас в отведенную ему комнату. Мы тоже недолго оставались вместе. Через час каждый из нас отправился на покой с думами далеко не теми, какие были у всех нас при начале вечера. |
| IV. Жизнь о. Амвросия от пострижения в монашество до принятия на себя старческого служения (1842–1860) На следующий год, т. е. в 1812 году, в жизни брата Александра совершилось одно весьма важное событие: он, по представлению своего начальства и согласно разрешению Св. Синода, 29 ноября, был пострижен в мантию 138 . В это время постриженному было уже ровно 30 лет. Лета для пострижения, разумеется, не молодые. Но для человека, пришедшего в обитель только три года тому назад, – пострижение в эти годы – очень раннее. Однажды в Бозе почивший старец рассказывал про это пострижение следующее: «Нас тогда через три года постригли. – Как тогда это скоро уж очень делалось, – заметил на это старцу один из слушателей. –Да, нет, ведь и тогда бывало, что лет по 12 живали послушниками до пострижения в мантию. А это так уж меня, – и старец махнул рукой, давая этим жестом понять, что я-де совсем не стоящий этого человек, что мне-де всю жизнь оказывали предпочтение не по заслугам» 139 . Но, во всяком случае, если его там скоро постригли, то на то было благословение старца, батюшки о. Макария. А последний, разумеется, хорошо уже знал душу молодого постриженика и надеялся на твёрдость его воли и приуготовленность духа к принятию мантии. Обычно в Оптиной пустыни в то время разрешения на пострижение из Св. Синода приходили к Великому посту; но в тот раз это разрешение пришло к октябрю. В объяснение этого почивший старец говорил, что тут всё «дело в том, что тогда служил в Синоде один мой товарищ, который мной весьма интересовался, но всё ещё не знал: где я нахожусь. А тут как представление к пострижению сделали, он узнал обо мне и сразу же ради меня выхлопотал немедленно разрешение на пострижение» 140 . Пострижение состоялось 29 ноября. Новопостриженный наречён Амвросием в честь Амвросия, Епископа Медиоланского (7 декабря). Монахам известно то значение, какое имеет пострижение. Этот момент, когда постригаемый совершенно забывает всё, кроме Бога, когда даже его внешние органы – слух и зрение – нечувствительны к внешнему миру, действительно, имеет значение перерождения человека. Это такой акт, который производит в душе прямо переворот. Причина сего заключается в гармоничном содейетвовании и благодатных и естественных сил: душа обычно бывает так настроена и возбуждена, что она способна бывает воспринимать сообщаемое в самую глубь своего существа, а обряд произнесший обетов и молитвы так содержательны, что могут наполнить всю душу. Момент пострижения естественно запоминается твердо и не забывается во всю жизнь. Когда монахам приходится бывать на чужих пострижениях, то без слёз они не могут смотреть на этот дорогой им обряд. |
| VI. Пасхальные и рождественские общие поздравления иеросхимонаха Амвросия Но старческое служение о. Амвросия не ограничивалось только тем, что он постоянно принимал всех, приходивших к нему, исповедовал, разрешал, наставлял. Одни требовали продолжительного духовного врачевания и, расставшись с батюшкой, писали ему о том, что стало с ними после, и просили наставлений; другие, не имея почему-либо возможности сами повидать его, начинали с ним сношения заочно, письменно; он отвечал им. Так возник у о. Амвросия, по примеру прежних старцев, о. Льва и о. Макария, особый способ пастырского воздействия – письмами. И о. Амвросию писали тысячи писем, и он отвечал на них тысячами. Этот материал особенно дорог для характеристики личности о. Амвросия. Он – верен и истинен; он – серьёзен и глубок. Из тысячи этих писем особенно выделяются те, которые о. Амвросий писал в виде окружных посланий ко всем своим духовным детям к двум великим праздникам – Рождеству и Пасхе. Письма к частным лицам главное значение имеют для этих лиц. Не то эти послания: они важны для всех, ибо для всех и писаны. Они писались старцем из года в год, к каждой Пасхе и Рождеству. Обыкновенно он или сам писал или диктовал первый экземпляр послания. Затем с него снималось тут же несколько копий, которые рассылались к ближайшие женские монастыри, где монахини-почитательницы старца наперерыв спешили изготовить как можно более копий. Участвовать в этом добром деле считалось сёстрами за счастье. Особенно много таких копий писалось в Белёвском (Тульской губ.) женском монастыре. Затем, когда достаточно копий было изготовлено, они присылались к старцу, он их подписывал своим именем – и рассылал тысячами. Получавшие же их также старались распространить между своими близкими, как лучшие праздничные подарки. Старец смотрел на это дело серьёзно и потому обычно писал эти послания с большим усердием. Они – необыкновенно назидательны; в них глубокая аскетическая мудрость. Все они проникнуты горячей любовью старца к своим духовным детям: это пишет именно отец своим нежно любимым детям. Сии послания – самый драгоценнейший для будущего памятник пастырской деятельности почившего. Поэтому мы и считаем долгом напечатать их все сполна 189 . |
| Глава 19. Оптина Пустынь и писатели ее посещавшие Со времени старца Макария, привлекшего к переводам святоотеческой литературы ряд лиц, принадлежавших к образованным слоям общества, Оптина Пустынь стала известна в кругу современных писателей. С тех пор цвет мыслящей России стал посещать Оптину Пустынь и ее скит. Это общение со старцами оставляло тот или иной отпечаток на душах посетителей. В тексте настоящей книги мы уже касались имен братьев Киреевских, Леонтьева и под конец Толстого в связи с жизнеописанием старца Варсонофия (см. стр. 370–381). Но нами не были упомянуты имена двух знаменитых писателей XIX века, какими были Н.В. Гоголь и после него Ф.М. Достоевский, неоднократно посещавших Оптину Пустынь. Н. В. Гоголь Николай Васильевич Гоголь был большим почитателем Оптиной Пустыни и ее старцев. Известен случай, когда «из Долбина от И.В. Киреевского Гоголь с М.А. Максимовичем съездил в соседнюю обитель Оптину. За две версты, Гоголь со своим спутником вышли из экипажа и пошли пешком до самой обители. На дороге встретили они девочку с миской земляники и хотели купить у нее землянику, но девочка, видя, что они люди дорожные, не захотела взять от них денег и отдала им свои ягоды даром, отговариваясь тем, что «как можно брать со странных людей!» «Пустынь эта распространяет благочестие в народе, – заметил Гоголь, умиленный этим трогательным проявлением ребенка, – и я не раз, – говорил Гоголь, – замечал подобные влияния таких обителей». О посещении своем Оптиной Пустыни в июне 1850-го года вот что писал Гоголь графу А.П. Толстому: «Я заезжал по дороге в Оптинскую Пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там царствует. Это слышится в самом наружном служении… Нигде я не видал таких монахов, с каждым из них, мне казалось, беседует все небесное. Я не расспрашивал, кто из них как живет: их лица сказывали сами все. Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхожденья; самые работники в монастыре, самые крестьяне и жители окрестностей. За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышишь ее благоухание: все становится приветливее, поклоны ниже и участие к человеку больше. Вы постарайтесь побывать в этой обители; не позабудьте также заглянуть в Малый Ярославец к тамошнему игумену, который родной брат оптинскому игумену и славится также своею жизнию; третий же из них игуменом Саровской обители и тоже говорят, почтенный настоятель». |
| Из письма к редактору «Гражданина» Получив известие о смерти своего духовного наставника, оптинского старца отца Амвросия, Константин Николаевич Леонтьев , будучи больным и находясь в Сергиевом Посаде, подготовил настоящую статью и отправил ее князю Мещерскому Владимиру Петровичу, известному публицисту охранительного направления, издателю газеты-журнала «Гражданин», в которой он напечатал не одно свое произведение. § I «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром», – сказал ап Павел. Ведь мы все: и Вы, князь, и я недостойный, мы все «верующие» – православные христиане: не будем же более радовать мелкими раздорами нашими наших общих врагов, которые не дремлют, как Вы видите, и восстают с разных сторон, и в новых видах и с новым, разнородным оружием (Вл. Соловьев, Л. Толстой, разные ученые специалисты и даже Н. Н. Страхов, явившийся недавно жалким защитником Ясно-Полянского юрода)! Неужели добросердечность, неужели «мораль» будут уместны везде, кроме литературы? Неужели только в литературе, под предлогом службы «идеям», будут разрешены и похвальны всякая злопамятность, всякая желчь, всякий яд, всякое упорство и всякая гордость, даже из-за неважных оттенков в этих идеях? Нет! Не верю я этому! Не хочу верить – неисправимости этого зла! Не хочу отчаиваться. Блаженной памяти наставник мой и стольких иных людей русских от Амвросий 1 – во многих и многих случаях был одним из тех миротворцев, про которых сказано, что они «сынами Божиими нарекутся». Он скончался, обремененный годами и недугами и утомленный наконец непосильными трудами для исправления и спасения нашего… Я счел бы себя крайне неправым, если бы не предложил Вам, князь, перепечатать здесь, во-первых, начало небольшой заметки Евгения Поселянина о том, кем и чем был в миру от Амвросий, когда и как он поступил в монахи и т. д., а потом описание его кончины и погребения (того же автора). С этого надо начать, а после, надеемся, Господь поможет нам и от себя еще что-нибудь прибавить. «Иеросхимонах Амвросий, – говорит Евгений П , – старец Калужской Введенской Оптиной пустыни, преемник великих старцев Леонида (Льва) и Макария, мирно почил 10 октября, достигнув глубокой, почти 80-летней старости. |
|
|
