| Осоргин виновато улыбался, а Кускова в сердцах захлопывала дверь своего кабинета. Гиляровский подмигивал на дверь и говорил внятным шепотом: – Можно, конечно, делать политику и за дамским бюро на паучьих ножках. И проливать слезы над собственной статьей о русском мужике. Да от одного мужицкого слова всех вас хватит кондрашка! Тоже народники! Прощайте! Другим разом зайду. Сейчас что-то неохота с вами балакать. Он уходил, но в редакции еще некоторое время стояла настороженная тишина, – боялись, как бы старик не вернулся. Мы, газетная молодежь, любили Гиляровского за его шумную талантливость, неистощимую выдумку, за стариковскую его отчаянность. И он нас любил по-своему, посмеиваясь над нами. Из «Власти народа» он шел обычно в какую-нибудь ближайшую редакцию. Там он, смотря по обстоятельствам, или устраивал очередной разгром, или набирался новостей, или предавался воспоминаниям о Чехове, Куприне, Шаляпине и генерале Скобелеве. Встречаясь со мной, он говорил, глядя на меня круглыми гневными глазами: – Пора уже переходить, молодой человек, с петита на корпус, а потом и на жирный шрифт. Петит – это газета, корпус – поэзия, жирный шрифт – проза. Привяжите себя к стулу ремнями и работайте. Этот сивоусый старик в казацком жупане и смушковой шапке олицетворял русский размах, смекалку, лукавство и доброту. Он был не только журналистом, но и поэтом, прозаиком, ценителем живописи и знаменитым московским хлебосолом. Выдумки, экспромты, розыгрыши и шутки переполняли его. Без этого он наверняка бы зачах. Громогласный этот человек был настоящим ребенком. Он, например, любил посылать письма по несуществующим адресам в разные заманчивые страны – в Австралию или республику Коста-Рика. Письма, не найдя адресата, возвращались обратно в Москву со множеством цветных наклеек и штемпелей на разных языках. Старик тщательно рассматривал эти письма и даже нюхал их, будто они могли пахнуть тропическими плодами. Но письма пахли сургучом и кожей. Кто знает, может быть, эти письма была горестной подменой его мечты о том, чтобы вот так – балагуря, похлопывая по плечу кучеров фиакров в Париже и негритянских королей на берегах Замбези и угощая их нюхательным табачком – совершить поездку вокруг света и набраться таких впечатлений, что от них, конечно, ахнет и окосеет старушка Москва. |
| Когда началась Первая мировая война, а затем Октябрьская революция, теософы приветствовали эти события, видя в них «новую космическую эру». Но, несмотря на поддержку революции, трудности в деятельности Общества возникли сразу же после ее победы. В 1918 году прекратилось издание «Вестника Теософии» и другой теософской литературы. Запись от 27 мая 1919 года в дневнике Каменской свидетельствует: «В городе неспокойно... Арестовали нашего заведующего кооперативным товариществом Ю. В. Кускова» 1–2, 1994, 80]. 441 До сих пор, как свидетельствует «Вестник Теософии» 1, 1992), никаких документов о закрытии Общества обнаружить не удалось. Известно только, что многие теософы, в их числе и Каменская, эмигрировали в начале 20-х годов, и их имена встречаются в хрониках культурных событий за границей. Деятельность теософского движения не прекращалась в России до начала 30-х годов. Гонения на религию в меньшей мере коснулись теософии. Сказались симпатии и поддержка теософами новой власти, проявленные ими в самом начале революции. «Теософы с энтузиазмом приветствовали революцию 1917 года, как новый мессианский импульс и рассматривали ее как космическое событие, отражающее перестройку в ноуменальном мире» 169]. 442 Эти симпатии и явились причиной того, «что советская власть не препятствовала работе Теософского общества на территории СССР и даже разрешала у себя теософские съезды, в одном из которых в 1926 году участвовал небезызвестный Н. К. Рерих» 51]. 443 Но с началом сталинских репрессий Теософское общество полностью прекратило свою деятельность. Начиная с 30-х годов и до 1991 года. Теософское общество существовало только в эмиграции. В Союзе остались только отдельные члены, среди которых можно упомянуть К. К. Владимирова – теософа, графолога, коллекционера автографов. В 1995 году он передал в Государственную публичную библиотеку рукописный дневник Каменской А., который она оставила ему, эмигрируя за рубеж. В 1991 году скончался еще один известный теософ Ю. Ю. Лурье – профессор, доктор технических наук, старейший член РТО. |
| вскоре после учреждения Великоустюжской и Тотемской епархии. 1171 В этой казне значилось по описи наличными деньгами 16 рублей да кабал на 61 руб. 7 алт. 3 ден. Всего оказались выданными 27 ссуд 26 лицам. Наибольший размер ссуды был 14 руб.; такую ссуду получил некто Ф. Шушкин с товарищем, очевидно, какое-то сельское склад- —319— ническое предприятие; далее, была одна ссуда в 5 руб., две по 4 руб., девять ссуд от 2 до 1 руб., четыре ссуды ровно по 1 руб. и десять ссуд менее рубля: в 25 алтын, 23 алт. 2 ден., и т. д. 1172 Наименьшим размером было 10 алт. – две ссуды. Следовательно, в то время, как монастыри являлись крупными банками, приходские церкви были разветвленными учреждениями мелкого сельского кредита, и этот кредит был тем благотворнее, что он в противоположность монастырскому был беспроцентным. 1173 Заем обеспечивался распиской, кабалой, но давался и без кабалы. 1174 Иногда обеспечением служил залог земли или заклад движимых вещей. Вот почему в церковной казне, как в современной нам ссудной кассе, хранились иногда вещи домашнего обихода: серьги, перстни, пуговицы с жемчугом, овчины, кафтаны сермяжные, какая-нибудь «однорядка синяя да рубашка, шитая шелком и золотом, поношенная» и т. п. Приведем для примера составленную в 1686 г. опись церковной казны прихода Яхренской волости Устюжского уезда. Кроме церковных книг, колоколов, немногочисленной церковной одежды и довольно богатого запаса медной церковной утвари, как-то: 5 котлов, 1 водосвятной и 3 канунных чаш, 1 блюда, 4 подсвечников, укропника и купели, в составе этой казны значилось: наличными деньгами в разных сортов монете 153½ р. 12 алт. 2 д.; далее, разного хлеба в амбарах на погосте и в двух церковных деревнях: ржи, овса, ячменя, корогу (?), пшеницы, семени конопляного – 626 мер, 141 копна сена, 17 пудов конопли, 12 безменов воску, 2 пуда 2 безмена меду. Затем указаны разного рода долговые обязательства и другие письменные документы, именно: денежных кабал «всемирских», т. е. выданных на себя всем земским миром Яхренской волости на 182 р. 30 алт.; таких же кабал на отдельных лиц на 133 руб. 9 алт. 2 д.; «хлебных» кабал, т. е. расписок по займам хлебом на 63 меры. В числе пись- —320— менных документов упоминаются старые письменные крепости на церковную половину деревни Окулова, закладная запись на половину деревни Кускова. Наконец, следует перечень разных вещей, часть которых были закладами в обеспечение займов: 18 золотников зеленого шелку, 4 драгоценных камня: два красных, 1 белый и 1 зеленый, 7 серег, «закладных», 1 пояс шелковый, 2 конца конопляной спуски (?), 1 локоть красной юфтяной кожи, безмен, ключи от церковных зданий и амбаров и 2 коробки – «большая окованная, а другая с прутками же». Тут же в церковной казне хранилась и «всемирская коробка» с разного рода письменными документами волостного мира. 1175 |
| 143 Вероятно, речь идет о кремлевском Успенском соборе, основанном митрополитом Петром в 1326 г. (см.: Забелин, с. 73–74). 145 Московский дворянский клуб, или Российское Благородное собрание, помещался в доме, прежде принадлежавшем кн. Β. М. Долгорукову (ныне это здание Дома союзов – Пушкинская ул., д. 1; фасад со стороны просп. Маркса перестроен). Приобретенный у Долгорукова в 1784 г., дом был приспособлен к новой роли–служить местом общественных собраний и увеселений. С конца XVIII в. здесь устраивались балы, общественные приемы, публичные концерты. 147 Речь идет о митрополите московском Платоне (Левшине ; 1737–1812); в 1763 г. он был избран Екатериной II законоучителем к наследнику Павлу Петровичу, а затем и к его невесте Наталии Алексеевне. После их бракосочетания в 1773 г. он уехал в Тверь, а с 1775 г. в течение 37 лет занимал архиепископскую кафедру в Москве. 148 П. Б. Шереметев принимал Екатерину II «со всем двором и блестящею свитою» 30 июня 1787 г. «Екатерина вступила на кусковскую землю чрез великолепную арку, убранную оранжерейными растениями, между которыми были размещены символические картины с приветственными надписями. Наверху галереи играла музыка. При приближении поезда к подъемному мосту стоявший на Большом пруде двадцатипушечный корабль и другие меньшие суда салютовали, а с берегов также гремели пушечные выстрелы. К большому дому вела галерея живых картин: здесь стояли попарно жители и слуги Кускова с корзинами цветов, девушки в белых платьях и венках рассыпали букеты на пути. Через большой сад хозяин провел царицу в сад английский и лабиринт, где при вечернем солнце показывал свои прихотливые сооружения и редкости, а после повел царицу в театр, где давали оперу «Самнитские браки» и в заключение балет (...) стол (...) в этот день был сервирован золотою посудою на шестьдесят персон (...); плато, которое было поставлено перед императрицей (...) представляло рог изобилия, все из чистого золота, а на том возвышении был вензель императрицы из довольно крупных бриллиантов (...) Перед началом фейерверка государыне подали механического голубя, и с ее руки он полетел к щиту с ее изображением и парящей над нею Славой; вместе с этим щитом в один миг вспыхнули и другие, и пруд и сад залились ярким светом. Во время фейерверка разом было пущено несколько тысяч больших ракет, и иностранцы, бывшие на празднике, удивлялись, как частный человек мог тратить несколько тысяч пудов пороху для минутного своего удовольствия» (Пыляев, Старая Москва, с. 172–174). |
| Тимошка просил архимандрита приказать Сеньке счесться с ними. Тот обвинил подрядчика Авдея, бравшего деньги за подряд у Кускова, и братский совет приговорил: доправить незаработные деньги на Авдюшке и отдать Кускову, а к нему послать монастырского приказчика и «поговорить ему, чтобы он отдал те заработные деньги Тимошке с товарищами по полтине на человека безволокитно» 589 . Посторонние лица в случае исков на монастырских слуг и крестьян (кроме татиных дел) обращались с челобитными к монастырским властями 590 . Споры земельные, по наследству, иски в потраве лугов в нанесении убытков, в присвоении и покраже чужих вещей (в покраже взаимные иски, а не посторонних лиц на монастырских), в драке, брани и бесчестии, в «похвальных словах» (словесных угрозах), в клевете, случаи сопротивления слуг и крестьян посельскому и приказчику – вот дела, разбиравшиеся на монастырском суде. Судебная власть монастыря простиралась, кроме братии, слуг и крестьян с их семьями, еще на членов церковных причтов при монастырских вотчинных церквах с проживавшими в их домах родственниками. В 1696 году священник с. Романова письменно просил Солотчинского архимандрита о дозволении бить челом Вел. Государям на двух помещиков деревни Сунбуловой, которые покрали у него стога сена и побили приказчика с понятыми, пришедших с обыском 591 . В 1688 г. сотские и пятидесятники с. Солотчи являли своему архимандриту на приходского попа Симеона в покраже у другого попа Василия подголовка с деньгами и бумагами; и архимандрит указал записать явку 592 . В N году стряпчий Духова монастыря К. Софронов бил челом Солотчинскому архимандриту, чтобы тот приказал Зачатейскому с. Солотчи попу Василию отдать ему деньги за письмо по одному судебному делу; и архимандрит пометил на челобитной указ о выдаче требуемых денег 593 . В 1705 и 1706 г. просфирия с. Солотчи жаловалась архимандриту на попа Симеона и его попадью – раз в покраже холстов и другой в покраже лошади; по этим жалобам производился монастырский суд по обычной форме 594 . |
| На другой день уже весь народ знал о Комитете. Тогда еще считали, что «они» вот-вот падут. Поэтому, Комитет мгновенно разрисовали. Было целое течение, считавшее, что это — в замаскированном виде — будущее правительство! Другие ругали нас, среди них С. П. Мельгунов, за «соглашательство»: ведь мы должны были работать под покровительством Льва Борисовича. Помню какого-то желчного интеллигента, который купил у меня на грош, а расстроил на тысячу рублей: выходило, что мы чуть ли не подсобники и т. п. На следующий день в газетах нас превознесли (очевидно, уже считали «своими»), а нашими именами уязвляли не пошедших.Газеты эти были расклеены. Выйдя из лавки, завернув в Леонтьевский, я наткнулся на такую «стенгазету». Вокруг нее кучка читателей. Безрадостно увидал я свое имя рядом с Максимом Горьким. Мрачный тип сзади, прочитав, фукнул и сказал: — Персональный список идиотов. «Дело» Были мы идиотами, или нет, каждый решает по-своему. Несомненно лишь то, что наша жизнь приобрела некий острый, романтически-заговорщицкий оттенок. Мы ходили в переулочек Арбата к Кусковой. В ее квартире шла непрерывная суматоха. Являлись, совещались, заседали. Смесь барства, интеллигентства с крепкой настойкой Москвы… Вблизи двухэтажного ее дома, церковка, окно кабинета Прокоповича выходит во двор, где играют детишки, с деревьев листья летят, самый дом — не то особняк, не то помещичья усадьба, угол старой Москвы. Еще Герцены, Хомяковы, Аксаковы жили в этих краях. Небольшие сады при небольших особняках — разве не деревня?И Сергей Николаевич и Екатерина Дмитриевна были очень серьезны. Их положение не из легких. Все это они затеяли, предстояло найти линию и достойную, и осуществимую. Мы составили литературную группу. Осоргин редактировал газету Комитета — «Помощь». Ее внешний вид вполне повторял «Русские Ведомости». Как только появился первый номер, по Москве прошел вздох. — «Теперь уж падут! «Русские Ведомости» вышли, стало быть, уж капут!». Подготовительная часть у Кусковой окончилась, открылись наши собрания уже с «ними» в особняке на Собачьей Площадке. «Наших» было числом гораздо больше: профессора, статистики, агрономы, общественные деятели, литераторы — в роде парламента. Вот какие люди: Прокопович, Кускова, Кишкин, Кутлер, Ф. А. Головин, проф. Тарасевич (ныне покойный), Вера Фигнер и много других. С «их» стороны: Каменев, Рыков, Луначарский. Большинство было у «нас», права «наши» считались большие, и настроение (в наивности нашей) такое: |
| Было утро, солнечный день. Я говорил о русской литературе, как вдруг в камеру довольно бурно и начальственно вошло двое чекистов. В руке у одного была бумажка. По ней он так же громко и бесцеремонно, прерывая меня, прочел, что я и Муратов свободны, можем уходить. Правда, я не хотел играть под Архимеда. Вообще ни о чем не думал. Но, вероятно, подсознанию не понравилось вторжение «постороннего тела», да еще грубоватого, прерывающего меня, и я ответил почти недовольно: — Ну да, да, вот кончу сперва лекцию… Все захохотали и я смутился. Улыбнулся даже чекист: — Успеете на свободе кончить. Москва Я пожимал десятки рук. Со всех сторон наперебой давали поучения. И через несколько минут сухой и знойный ветер, пыль, дребезг московских улиц… Как светло, просторно! Извозчик медленно вез меня с моим тюремным скарбом на Арбат. Весь этот день слился у меня в какое-то пестро-огненное движение. Я не мог усидеть на месте. Пустынная, большая наша комната в Кривоарбатском показалась скучной. Но Москва — родной. Меня приветствовали в арбатской столовой. На улице останавливали незнакомые и поздравляли. А я все не мог остановиться. Все мне хотелось идти, без конца говорить, волноваться — я и ходил по гостям до двух часов ночи — передавал и рассказывал женам, сестрам, родным об оставшихся. Был на Козихе у Головиных, был в Чернышевском у Р. Г. Осоргиной. Что можно прибавить о нас? Кускова, Прокопович, Кишкин, Осоргин и еще некоторые просидели долго. Потом были сосланы. Потом попали заграницу. Пользы голодающим, конечно, мы не принесли. Предсказания наших жен при начале Комитета («через месяц будете все в чеке») с точностью осуществились. Но вспоминая наше сидение, я вспоминаю не плохое дело, а хорошее. Мы ошиблись в расчете. Но мне не стыдно, что я сидел. И Кусковой не стыдно. Ну, а вот Каменеву… В этом только и смысл. Мы в тюрьме были бодры, потому что правда была за нами. Мало? Нет, очень много! Чтения В декабре 1920 г., на «трудмобилизации» в Притыкине, предложили мне, как человеку «письменному» поступить писарем в Каширу. Жене моей заняться рубкой леса. Это не устраивало нас, и мы выбрались в Москву. |
| Особенно терялся Осоргин, когда в редакцию врывался, перекрывая всех своим гремящим и хрипловатым голосом и табачным кашлем, «король репортеров», вездесущий старик Гиляровский. – Молокососы! – кричал он нам, молодым газетчикам. – «Энесы»! Трухлявые либералы! О русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам Кускова. «Же не вэ па, же не сэ па, же не манж па кэ ля репа!» От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтобы у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах. Я знаю русский народ. Он вам еще покажет, где раки зимуют! Осоргин виновато улыбался, а Кускова в сердцах захлопывала дверь своего кабинета. Гиляровский подмигивал на дверь и говорил внятным шепотом: – Можно, конечно, делать политику и за дамским бюро на паучьих ножках. И проливать слезы над собственной статьей о русском мужике. Да от одного мужицкого слова всех вас хватит кондрашка! Тоже народники! Прощайте! Другим разом зайду. Сейчас что-то неохота с вами балакать. Он уходил, но в редакции еще некоторое время стояла настороженная тишина, – боялись, как бы старик не вернулся. Мы, газетная молодежь, любили Гиляровского за его шумную талантливость, неистощимую выдумку, за стариковскую его отчаянность. И он нас любил по-своему, посмеиваясь над нами. Из «Власти народа» он шел обычно в какую-нибудь ближайшую редакцию. Там он, смотря по обстоятельствам, или устраивал очередной разгром, или набирался новостей, или предавался воспоминаниям о Чехове, Куприне, Шаляпине и генерале Скобелеве. Встречаясь со мной, он говорил, глядя на меня круглыми гневными глазами: – Пора уже переходить, молодой человек, с петита на корпус, а потом и на жирный шрифт. Петит – это газета, корпус – поэзия, жирный шрифт – проза. Привяжите себя к стулу ремнями и работайте. Этот сивоусый старик в казацком жупане и смушковой шапке олицетворял русский размах, смекалку, лукавство и доброту. Он был не только журналистом, но и поэтом, прозаиком, ценителем живописи и знаменитым московским хлебосолом. Выдумки, экспромты, розыгрыши и шутки переполняли его. Без этого он наверняка бы зачах. |
| Маяковский, о том не подозревая, показал сходность коммунистического и буржуазного жизненных идеалов. Мебель становится их символом. Не с этой ли мебелью спустя три десятилетия сражался, рубя её отцовской саблей, романтический розовский мальчик в пьесе «В поисках радости» (1956)? Материально-прагматичный идеал — буржуазный или коммунистический, всё едино, — не мог дать человеку радости. Маяковский трагически запутался в неразрешимом противоречии. Для самого же Маяковского — революция есть вспомогательное средство обеспечить собственное безсмертие. Ибо она безсмертна сама, безсмертием наделила Ленина, даст то же и всякому, кто ей верно служит. Так поэт решает проблему победы над смертью в стихотворении «Товарищу Нетте — пароходу и человеку» (1926). Подвиг дипкурьера Нетте переводит его, Нетте, из по-человечески обыденного состояния в величественное бытие парохода, трудящегося на благо революции же. Происходит реинкарнация, вызывающая восторг у поэта. В том он прозревает высший смысл жизни: Мы идём сквозь револьверный лай, чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела (5,70). Поэт создаёт «строчки», чтобы в их «долгом» существовании обрести безсмертие. Маяковский любил на многие лады повторять мысль: никогда не умрёт память о революции, а он певец её. Тем и обрёл право на безсмертие. Поэтому он утверждает за собою право именно воспевать безсмертие революционного величия. С этим безсмертием соединяясь: Этот день воспевать никого не наймём. Мы распнём карандаш на листе, чтобы шелест страниц, как шелест знамён, надо лбами годов шелестел (5,376). Так он начинает поэму, которую можно назвать вершинным созданием послеоктябрьского творчества Маяковского, — поэму «Хорошо!» (1927). И это одно из значительнейших произведений советской литературы о революции. Поэма «Хорошо!» — произведение весьма неровное. В ней несколько явно провальных мест, особенно слабы так называемые сатирические главы с неуклюжим высмеиванием некоторых исторических деятелей. (Быть может, они и были достойны осмеяния — Керенский, Милюков, Кускова — но не столь безпомощного и грубого, как у Маяковского.) И рядом — свидетельства подлинного поэтического гения, возмужавшего со времён ранних созданий. Даже отвергая неприемлемость идеологического содержания поэмы, должно признать мастерство автора, мощь его стиха, виртуозное владение ритмом, образную выразительность. Несколькими поразительными и точными штрихами он умеет создать зримо-резкую картину, ёмкий образ. |
| Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. 1 Ин. 3,15 Синодальным отделом по социальному служению подготовлено методическое пособие по организации помощи бездомным 27.01.2011 Синодальным отделом по церковной благотворительности и социальному служению подготовлено методическое пособие «Как организовать помощь бездомным на приходе», сообщает Диакония.ru. Издание является одним из первых пособий в специальной серии методической и справочной литературы. Цель книг этой серии — помочь организовать и развить социальное служение на православных приходах и в общественных организациях. По словам автора пособия, сотрудника Синодального отдела Ильи Кускова, «в книге собран многолетний опыт работы с бездомными и описано, как запустить проект с нуля». Среди вопросов, которые рассматриваются в книге, организация различных видов помощи бездомным: от бесплатных обедов, обеспечения одеждой, первой медицинской помощи до устройства более затратных городских и епархиальных служб (автобусные службы, мобильные душевые, приют для бездомных). Особую ценность представляет данный в приложении справочник с телефонами государственных, общественных и церковных организаций, помогающих бездомным в России, на Украине, в Молдавии и Белоруссии. Вопросы организации помощи бездомным были рассмотрены в рамках секции XIX Международных Рождественских чтений, которая прошла 25 января 2011 года в храме царевича Димитрия при 1-й Градской больнице. Помимо обмена опытом, представители региональных и московских профильных организаций обсудили вопросы ресоциализации, нехватки специальных приютов и допустимости кормления бездомных. В работе секции приняли участие представители Синодального отдела по социальному служению, различных христианских приютов, центров реабилитации и добровольческих групп, работающих с бездомными, а также начальник отдела по работе с бездомными Департамента социальной защиты населения Москвы г. Москвы А. Пентюхов. |
|
|
