| В предупреждение пропаганды со стороны раскола и в видах сближения с православною Церковью, велено было отбирать у раскольников, обнаруженные каким-либо образом, печатные и письменные книги, и вредные для православия не возвращать владельцам; заключение браков православных с раскольниками в раскольнических часовнях преследовать, как совращение в раскол; напротив, дозволять раскольникам венчаться в православных или единоверческих храмах, не требуя от них предварительного присоединения к Церкви; при выборах на должности, приводить раскольников к присяге в православных храмах, дозволить погребать раскольников на православном кладбище, с отпеванием священническим, если родственники умершего будут просить об этом, или в предположении, что умерший раскаялся в своём заблуждении; крестить детей раскольников, по приглашению родителей, а в некоторых местах и обязательно, в православной Церкви, после чего они не считались уже в числе раскольников; в качестве публичного оказательства раскола было запрещено допускать в заведения Приказов общественного призрения и в тюремные замки раскольнических наставников для явного исправления треб, пение и употребление особенных одежд (напр. мантия, клобук и др.), при сопровождении тела на кладбище. Виновные в совращении или в публичном оказательстве раскола подвергались или отдаче в военную службу, или ссылке. Уклонившимся в раскол делались увещания не только на месте, но и в Духовных Консисториях. Но если отступивший от православия имел во владении своём крепостных людей, то имение его поступало в опеку. При этом совратившийся из православия не мог иметь православных в услужении (21 марта 1840 г.). Если подсудимые, по делам о проступках против православия, обращались к Церкви, то судопроизводство о них прекращалось. Дети умерших раскольников, присоединившиеся к православной Церкви, считались законными, хотя бы родители их и не были венчаны в Церкви; равным образом и те, которые обращались в православие с одним отцом без матери или наоборот, считались законными. Духовные лица, обратившие к Церкви значительное количество раскольников, особенно вреднейших сект, имели право на получение ордена св. Анны; а светским лицам, выдавалась за это денежная награда или объявлялась Монаршая признательность. |
| В 1818 году Государь Император признал неудобным допустить частную народную перепись для одних только раскольников в той же губернии, имея в виду принятое в отношении раскольников «постоянное правило – избегать все случаи, могущие подать им повод мыслить о себе, как об отдельном по вероисповеданию обществе» 203 . Потому же самому по предметам, до раскола относящимся, правительство не давало формального утверждения. По доведении, напр., до сведения Государя Императора представления рязанского губернатора о существующем в г. Зарайске раскольническом кладбище и находящейся на нем часовне, Его Величество, в 30 день апреля 1838 года, Высочайше повелеть соизволил: «уведомить рязанского губернатора, что он может оставить старое кладбище раскольническое терпимым по прежнему, и дело о нем прекратить, если не находит к тому препятствия по местным обстоятельствам, но что не должно объявлять о сем раскольникам в виде формального утверждения кладбища, – что расколоводители обыкновенно стараются изъяснить заблуждающим в виде утверждения их секты правительством " 204 . В тех же самых видах правительство не принимало от имени раскольнических обществ никаких пожертвований, а их самих не облагало какими-либо особыми сборами. Попечители Рогожского кладбища долгое время доставляли значительное пожертвование в пользу следующих в Сибирь арестантов. Наконец, в 1840 году они выстроили близ Рогожской заставы этапный деревянный дом с надлежащими службами, снабдили его посудой и предложили, чрез московского генерал-губернатора, попечительному о тюрьмах комитету принять это пожертвование, обещаясь вместе с тем принять на свой счет, как содержание и отопление своего дома, так равно и доставление горячей пищи на всех арестантов, пересылаемых чрез этот этап. Когда об означенном предложении московского раскольнического Рогожского общества доведено было до сведения Государя, то 16 февраля 1841 последовало такое повеление: »принять за правило, чтобы никакие пожертвования от имени раскольнических обществ, как законом не признаваемых, не были принимаемы " 205 . |
| Начало раскольнических ходатайств о даровании им священников относится к тому же самому (1827) году, в котором были сделаны правительством первые попытки ограничить снисходительные к старообрядческому духовенству правила Александровского времени. Первыми, как мы уже заметили выступили с подобными ходатайствами Московские старообрядцы, прихожане Рогожского кладбища, которых прежде всего коснулись новые стеснительные для раскольнического духовенства мероприятия. Как только последовало воспрещение принимать новых попов на Рогожское кладбище, так в том же 1827 году заправилы этого кладбища, от лица Московских поповцев, «возымели смелость, как сами они потом писали, повергнуть к стопам Великого Государя Императора верноподданическое прошение», в котором, объясняя «угнетающие их обстоятельства», последовавшие вследствие издания нового распоряжения об их попах, и «с горестью помышляя» о еще больших «неустройствах» в будущем, «умоляли его благость о дозволении им по прежнему (на основании правил 1822 года) принимать приходящих к ним священников и диаконов». Никакого ответа со стороны правительства на эту просьбу не последовало. Между тем распоряжение 8 ноября 1827 года о недопущении на кладбище новых беглых попов сказывалось все чувствительнее и чувствительнее, так что Московские поповцы в 1831 году сочли нужным снова напомнить о своей просьбе. Но не осмеливаясь более обращаться к самому Государю, они подали новое прошение на имя Министра внутренних дел Новосильцева, и уже не о восстановлении правил 1822 года, а лишь о частном, временном отступлении от указа 1827 года. Они теперь просили только «о принятии на убылое место уволенного от своего начальства заштатного священника... изъявившего добровольное согласие иметь жительство при московском старообрядческом Рогожском кладбище и отправлять богослужение и христианские таинства по старопечатным книгам». Но и эта просьба Московских старообрядцев не была уважена правительством. Император Николай, обратив внимание на намеренно употребленную двусмысленность в выражении означенной здесь просьбы, велел спросить старообрядцев: не желают ли они принять священника, «как правильно уволенного духовным начальством, на правилах единоверческих церквей». Понятно, что раскольники ответили отказом: «на правилах единоверческих церквей, – сказали они, – принять священника мы не желаем и впредь принимать на таковых правилах священников, по совести нашей, изъявить согласия не можем». Получивши такой ответ, правительство и со своей стороны отвечало новым отказом. |
| Таковыми, напр., были Рогожское и Преображенское кладбища в Москве, Охтенское – в Петербурге, богаделенные дома в Риге. Папулина в Судиславле и нек. др. Верное своему принципу – непризнания раскольнических общин, правительство находило названные общежития «непротивными законному порядку» только по идее их учреждения – «под видом человеколюбия», и потому рядом изданных относительно них мероприятий стало «постепенно приводить их к истинному характеру и устройству человеколюбивых заведений, а от раскольнического характера освобождать» 220 . Преобразование в этом смысле началось с Рижских раскольнических заведений (богадельни и больницы), которые (14 мая 1832 г.) были подчинены «надзору приказа общественного призрения и градской полиции, дабы они находились в положении, соответственном подобным заведениям и сообразном с намерением их учреждения» 221 . Для Судиславльской богадельни Папулина первоначально даны были особые, Высочайше утвержденные (23 янв. 1830 г.), правила, которые, хотя уничтожали ее прежний характер (как отдельной общины), но, под условием точного соблюдения которых, она могла сохранять независимое положение (в отношении управления) по жизнь своего основателя 222 . Условие строителем богадельни не было выдержано. Из отчета ревизовавшего костромскую губернию сенатора князя Лобанова-Ростовского оказалось, что купец Папулин, несмотря на сделанное ему в 1830 году, по Высочайшему повелению, воспрещение принимать вновь кого-либо в устроенную им в г. Судиславле богадельню, дозволил себе после того поместить в богадельню 7 человек и тем нарушил «одно из главнейших условий, на коих допущено было существование богадельни по жизнь его». Поэтому 27 апреля 1845 года последовало Высочайшее повеление о немедленной передаче богадельни Папулина в ведение костромского приказа общественного призрения 223 . Для Рогожского кладбища от московского военного генерал-губернатора дана была инструкция, в которой кладбище именовалось Рогожским богаделенным домом и «все правила, в ней заключавшиеся, были свойственны сему последнему названию». |
| т. II стр. 445, 514. 617) статью: «Из истории Рогожского Кладбища». В ней документально доказано, что московские мнимые окружники, введя своих попов на Рогожское Кладбище служить в его часовнях, сделали это в явное нарушение, доселе остающегося в силе, твердо и решительно выраженного повеления в Бозе почившего Государя Императора Александра Николаевича: раскольнические попы не должны быть допускаемы на Рогожское Кладбище, – что поэтому каждое служение раскольнических попов на Рогожском Кладбище есть дерзкое и наглое издевательство над этим, с высоты императорского престола изреченным словом, – издевательство, публично совершаемое теми самыми «приемлющими священство старообрядцам», которые так стараются, где следует, выставлять себя наивернейшими, верноподданнейшими слугами царя и отечества... Нет, не об изгнании какого-то темного Иова нужно было бы позаботиться, а обратить должное внимание на тех, которые хлопотали об изгнании Иова, да на самого их владыку – Савватия с его Духовным советом и множеством распложенных им по Москве раскольнических попов; прежде же всего надлежало бы выгнать из Рогожского Кладбища противозаконно введенных туда, составляющих целый штат, попов и подвергнуть законной ответственности тех, которые дерзнули через это их водворение на Кладбище нарушить ясно и точно выраженное Высочайшее повеление, что раскольнические попы не должны быть допускаемы сюда. А так как по справедливому замечанию митрополита Филарета, великого авторитета и в сих делах, «подкреплять раскол на Рогожском Кладбище – значит подкреплять его даже до отдаленных краев России», то и покровительствовать властвующим и так злоупотребляющим своею властью на Рогожском Кладбище мнимо-окружникам – значит покровительствовать поповщинско-австрийскому расколу на всем пространстве России до отдаленных ее краев... 10. Нечто о нижегородских раскольниках. – Два извлечения из писем: о подвигах г. Большакова и о беседе с раскольническим начетчиком Давно не говорили мы и о расколе нижегородском, состоящем под ближайшим покровительством г-на Бугрова. |
| Из сего примера надобно заключить, что иногда, если и представляется надёжная мера к ослаблению раскола, трудно решиться употребить её, если притом не представляется в виду искусных исполнителей. Что положено московским совещательным комитетом, 21 прошедшего мая, изволите усмотреть из списка с журнала, под буквою А 2 . Сверх мер, положенных в сем журнале, комитету предложен был вопрос: не должны ли быть взяты от Преображенского кладбища колокола из которых большой имеет до 100 пуд веса. Это было бы согласно с законом, запрещающим оказательства раскола, и с примерами подобных дел. Но большая часть членов не были сего мнения. По предосторожности, чтобы не вошли в журнал комитета суждения, клонящиеся к ослаблению существующего уже закона, надобно было предложить, что лучше уже совсем не упоминать о сей мере в журнале. Комитету были также приведены на память некоторые значительной важности дела, начатые и оставленные без движения, и предложено не следует ли дать им движение ныне. Первое из сих дел состояло в том, что в 1844 году, открыта была записка под заглавной отеческих завещаний, подписанная старшим попечителем Преображенского кладбища Алексеем Никифоровым, и две рукописные книги, описанные на том же кладбище, последняя при главном настоятеле Семене Кузьмиче, в которых говорится, что с 1666 года установленная Богом царская власть упразднится, что учение повелевающее молить Бога за нынешнюю царскую власть есть богомерзское предание и скверное разумение, и прочее, что обстоятельство, изволите усмотреть, из списка комитета, 14 апреля, 1844 года, прилагаемого при сем, под буквою Б. Подвергнуть посему ответственности Алексея Никифорова и Семена Кузьмина была бы мера законная и не тяжёлая, но способная понизить самомнение раскольников. Но министр внутренних дел отложил сие дело до времени. Список с отношение его прилагается при сем, под буквою В. Теперь Алексея Никифорова нет в живых; а Семен Кузьмин продолжает начальствовать, без сомнения, по тем же правилам, которые в 1844 году обличались. |
| Однако и сам Пафнутий Казанский, низвергнув своего врага, должен был явиться пред собором в качестве подсудимого. На него принес жалобу Паисий Саратовский за то, что он проживает и действует по-архиерейски в его, Паисиевой, епархии, в Черемшанском скиту. Паисий указывал и на церковные правила, коими строго воспрещается епископу иметь пребывание и священнодействовать в чужой епархии и на то, что от сожительства Пафнутия он испытывает многие неприятности, так что на время должен был оставить свое местопребывание. Поэтому Паисий настоятельно просил, чтобы соборно повелено было Пафнутию оставить Черемшан и перейти на жительство в свою епархию. При этом Паисий заявил, что в противном случае он оставит управление саратовской епархией и возвратится на жительство в Москву. Шибаев и Петр Драгунов очень испугались, как бы и в самом деле Паисий не возвратился в Москву, где имеет между старообрядцами много почитателей и станет пользоваться большим влиянием, что совсем не выгодно для них. Поэтому и принялись они всячески уговаривать Пафнутия, чтобы оставил Черемшанский скит и переехал бы на жительство к себе в казанскую епархию. Пафнутий был вынужден согласиться, обещал переменить место жительства; однако же, сомнительно, чтобы сдержал обещание, так как ему трудно оставить свое теплое гнездо на Черемшане, где он пользуется расположением и благодеяниями главной владелицы черемшанской Феклы Евдокимовой. Но в таком случае Паисий будет иметь право жаловаться на него как на человека, не постыдившегося нарушить обещание, данное даже на соборе. Затем происходили рассуждения о попах. Говорили, что на Рогожском Кладбище, где не имеет права жить ни один раскольнический поп, и, однако же, незаконно проживают и служат два попа и несколько диаконов, – что там необходимо иметь еще третьего попа. Некоторые мирские члены просили Сильвестра отпустить на Кладбище даже и настоятеля причта – попа Ефима Мельникова, хорошо известного нашим читателям своим лукавством в сношениях со стародубскими обличителями раскола. Сильвестр, прежде так дороживший Мельниковым, ответил, что удерживать его не будет. Но Драгунов и Шибаев не поддержали просителей: они очевидно не желают, чтобы поп Ефим переселялся в Москву, так как в один из его приездов испытали уже его лицемерие и лукавство, может быть, выгодные для мнимого древле-православия, но невыгодные лично для них. Итак, настоятельство на Рогожском Кладбище, этот очень лакомый кусок, опять ускользнуло из рук давно мечтающего о нем стародубского витии раскольников. |
| Будучи сравнены в гражданских правах со всеми гражданами, раскольники в религиозном отношении также пользуются полною терпимостью и свободою, с устранением лишь таких действий, которые могли-бы производить соблазн между православными и давать мысль, что раскольнические секты признаются законом наравне с православною церковию. В религиозном отношении раскольникам дозволяется: 1) творить общественную молитву, исполнять духовный требы и совершать богослужение по их обрядам, как в частных домах, так равно и в особо предназначенных для сего зданиях, с тем лишь непременным условием, чтобы при этом не были нарушаемы общие правила благочиния и общественного порядка; 2) исправлять и возобновлять с разрешения губернатора принадлежащие им молитвенные здания, с оставлением наружного вида их; 3) распечатывать молитвенные здания раскольников, кроме монастырей и скитов, с особого разрешения министра внутренних дел, с условием, чтобы распечатание производилось без всякого торжества; 4) обращать существующие строения в молитвенные дома в тех местностях, где значительное население раскольников не имеет ни часовен, ни других молитвенных зданий. При этом наблюдается, чтобы обращаемому строению не был придаваем внешний вид православного храма и чтобы при нем не имелось наружных колоколов, хотя не возбраняется ставить наддверные кресты и иконы над входом в часовню; 5) при погребении умерших, раскольникам дозволяются: а) предношение иконы сопровождаемому на кладбище покойнику, и б) творение на кладбище молитвы по принятым у раскольников обрядам, с пением, но без употребления церковного облачения; 6) уставщики, наставники и другие лица, исполняющие духовные требы у раскольников не подвергаются за сие преследованию, за исключением тех случаев, когда они окажутся виновными в распространении своих заблуждений между православными или в других преступных деяниях. За означенными лицами не признается духовного сана или звания, при чем они считаются в отношении к правам состояния, принадлежащими к тем сословиям, в которых состоять; 7) последователям раскола воспрещается публичное оказательство оного, которым признаются: а) крестные ходы и публичные процессии в церковных облачениях; б) публичное ношение икон, за исключением предношения их сопровождаемым на кладбище покойникам; в) употребление вне домов, часовен и молитвенных зданий церковного облачения или монашеского и священнослужительского одеяний и г) раскольническое пение на улицах и площадях. |
| Вот с какой проповедью Перетрухин явился в Москву. Здесь нашел он сторонников, – особенное сочувствие его учению оказали: дьякон Рогожского Кладбища Иван и дьякон же Алексей Богатенков. Но немедленно явились и противники его учения, – особенно восстали против него староста Рогожского Кладбища Павел Лебедев и председатель раскольнического Братства св. Креста Ананий Боев (полуграмотный, но ревностный защитник раскола), с членами этого братства Бриллиантовым, Антоном Егоровым и др. Несколько странно видеть, что эти «братчики», считающие себя последними окружниками и ревностнейшими почитателями Илариона Егорова, и потому, казалось бы, более других близкие к церкви, так яростно восстали против учения о присутствии благодати в грекороссийской церкви. Быть может этому много содействовало личное нерасположение их к Перетрухину, как человеку, не способному внушить доверие и расположение. Как бы то ни было, но между указанными лицами возникли опять споры по вопросу о благодати, – происходили они и на Рогожском Кладбище и в частных домам. В последнее время «братчики» восстали на Перетрухина с особенной силой. Пользуясь переменой администрации старообрядчества, – новым избранием тридцати выборных пи попечителей Рогожского Кладбища, они решились подать на Перетрухина, а вместе и на Духовный Совет, письменную жалобу старшине «тридцати» Федору Рахманову. В этой письменной жалобе они объясняют, что их Братство учреждено для защиты древлеправославия от нападений врагов внешних и внутренних, что они своими собраниями не причиняют никому вреда и ни от кого не просят материальной помощи, а между тем Духовный Совет не только не поддерживает их, но и старается всячески стеснить и унизить, даже не дает им попов для отправления братских служб по ревнителях древлеправославия. Но в то же время, –продолжают просители, – Духовный Совет, так несправедливо преследуя нас, всячески покровительствует своему секретарю Перетрухину, который проповедует учение о присутствии благодати в грекороссийской церкви и этим учением приносим великий вред старообрядчеству. |
| Чиновник, посланный в Саратовскую губернию в 1843 году, в своем отчете отметил, что влияние женщин в расколе он наблюдал не один раз. По отчету, фанатизм женщин доходил до того, что они останавливали, при исправлении треб, попа, если поп делал ошибку в направлении кадила, вмешивались в чтение, если поп, по их мнению, пропускал что-либо при чтении. Раскольницы удерживали от принятия единоверия мужчин, которые поддавались своим женам, матерям и бабкам единственно потому, чтобы сохранить семейное спокойствие. Достигнув преклонных лет раскольницы, по праву уважения к старшим. получали частицы для причащения, разъезжали с ними по городам и селениям и снабжали ими зажиточных раскольников. Раскольницы-помещицы поддерживали раскол в среде своих крепостных 60 . В 1844 году была составлена для Министерства записка о московском федосеевском учреждении, известном под именем Преображенского кладбища, из сведений которой можно было вывести заключение, что и федосеевщина, по примеру других раскольнических толков, пользуется женщиной, как силою для целей пропаганды весьма пригодною. В записке говорилось о молодых федосеевских клирошанках, подвизающихся на кладбище и посылаемых в иногородние федосеевские общины и везде своим пением привлекающих в федосеевские моленные посетителей из раскольников и православных: указывались федосеевские общины, управлявшиеся женщинами, которые совершали для федосеевцев принятое у них богослужение, получая на то благословение непосредственно от настоятелей кладбища, а также вели пропаганду среди православных взрослых и малолетних, последних обучая грамоте и правилам раскольнического «благочестия»; собраны были сведения о федосеевских моленных в самой Москве, существовавших вне стен Преображенского кладбища, причем оказывалось, что из 41 молельни – 15 содержались в домах московских купчих и мещанок и, конечно, под их управлением 61 . Надо думать, что именно эта записка побудила Министерство установить над московскими федосеевцами особый негласный надзор. |
|
|
