| Иван Васильевич и Наталья Петровна перед приездом о. Макария побывали в своем приходском храме Трех Святителей и причастились Святых Христовых Тайн. Церковь была близ их дома, и они посещали ее ежедневно. Старца и спутников они приняли с обычным своим радушием. «Мы много обязаны нашим хозяевам, – писал о. Макарий оптинцам (он всегда с пути писал письма в Скит), – совсем отдельные комнаты и особый вход, лошадь, экипаж, о столе нечего и говорить. Спаси их Господи». Здесь пробыли они целый месяц. В 1853 году о. Иоанн снова посетил Москву проездом в Петербург, куда вызвала его сестра на похороны скончавшегося брата. В Летописи Скита 29 апреля записано: «Сего числа рясофорный монах о. Иоанн Половцев и из монастыря о. Иаков отправились – первый как для свидания с сестрой, более же по монастырским надобностям, а последний для свидания с отцом – духовником Гефсиманского скита иеромонахом Филаретом». О. Иоанн снова побывал по поручению о. Макария у Киреевских. В это время вызвал его к себе на беседу митрополит Филарет. Оттуда написал письмо старцу. «О. Иоанн Половцев отправился из Москвы в Петербург, – сообщает Летопись 8 мая, – по поводу смерти брата и для свидания с родными. Сие устроила его сестра, находящаяся в придворном штате Ее Императорского Высочества Великой Княгини Александры Иосифовны (это супруга Великого Князя Константина Николаевича, одного из сыновей Императора Николая I, мать поэта К. Р. – Константина Константиновича Романова, бывавшего в Оптиной Пустыни. – Сост.). – Она просила графа Протасова (обер-прокурор Св. Синода. – Сост.), а он отнесся к митрополиту ( Филарету Московскому . – Сост.), который и уволил его, причем требовал к себе лично и удостоил о. Иоанна своего архипастырского наставления. «Будь твёрд», – между прочим сказал он, зная соблазны, могущие встретиться ему в его положении». О. Иоанн вернулся в Скит в первых числах июня. 13-го числа этого месяца несколько дней провел в Оптиной Пустыни орловский архиепископ Смарагд. Он пригласил для беседы о. Иоанна и послушника Льва Кавелина и долго убеждал их, что им надо бы пойти учиться в Духовную академию. |
| Кажется, что, наклонившись над бездною будущего, беспокойные и внимательные, понимая, по какому-то болезненному колебанию воздуха, что неизвестный легион движется во мраке, они уже слышали вдалеке приближение темной и нестройной армии энциклопедистов, уже распознавали посреди неясного гула ее шагов смутный отголосок печального и рокового слова Жан-Жака, уже слышали пронзительный хохот Вольтера. Их преследовали; – они едва замечали это. Будущая опасность веры занимала их мысли более, чем настоящие страдания их общины. Они не просили ничего, не хотели ничего, ничего не добивались; они созерцали и работали, они жили в тени уединения, во свете ума. Зрелище удивительное, которое волнует душу, поражает мысль! Между тем, как Людовик XIY покорял Европу, как Версаль удивлял Париж, как двор рукоплескал Расину, как город рукоплескал Мольеру; между тем как век наполнялся блеском праздников и громом побед; между тем, как все взоры с восторгом устремлены были на великого Короля, и все умы на великое царствование, они, отшельники, созерцатели, определенные к ссылке, к заключению, к смерти бесславной и незамеченной, заключенные в монастыре, предназначенном к разрушению, в монастыре, которого последние следы должна была запахать враждебная соха, – мыслители, потерянные в пустыне, вблизи этого Версаля, этого Парижа, этого великого царствования, Короля, мыслители земледельцы, возделывающие поле свое, изучавшие тексты, не знавшие, что делается во Франции и в Европе, искавшие в Священном Писании беспрерывных доказательств о божественности Иисуса, искавшие в мироздании бесконечного прославления Создателю, – с мыслью, направленною к Богу, с очами, устремленными единственно к Нему, они размышляли о Священных книгах и великой природе, с раскрытою Библией, посреди их церкви, с лучезарным солнцем, посреди их небес. Их явление не было бесполезно. Вы сказали это, м. г., в замечательной книге, которую они вам внушили. Они оставили следы свои в теологии, философии, языке, литературе, и до сих пор еще Пор-Рояль остается внутренним и тайным светильником для некоторых великих умов. |
| Между тем, многие пустынники удалились на тайный остров, навсегда скрываясь там от света и людей. Вскоре, подле таинственного грота, в тени кипарисовой рощи, основан Греческий монастырь и возвысилась церковь во имя Св. Георгия, от чего и весь остров получил то же название между знавшими о его существовании. В течение времени, переселялись туда многие из ученейших людей Греции и Палестины, так что, наконец, монастырь Св. Георгия, хотя известный не многим, сделался, однако же, одним из первых на Востоке и по духовной замечательное™ людей, его составляющих, и по богатству своей библиотеки, и по своему счастливому местоположению, и более всего – по тому особенному духу глубины, который должен был возникнуть в отделенном и сомкнутом кругу людей необыкновенных. Впрочем, не одни монахи населяли таинственную скалу; многие и светские семейства, преследуемые неверными, уходили туда, желая лучше сокрыться в вечном уединении, чем променять на Латинскую чужбину свою Православную родину. Часто, на Греческих островах или в Константинополе, когда от паши или от султана угрожала опасность какому-нибудь важному фанариоту, за его подозрительную приверженность к христианам, или богатому купцу, за его завидные сокровища, – то прежде, чем беда настигнет несчастного, у порога его жилища являлся какой-нибудь неизвестный прохожий, в разорванном рубище, и просил его гостеприимства. И получив его, за чашей меду, он рассказывал хозяину про свои далекие странствия, про Святую землю, угнетенную варварами; про Афонскую гору, светильник христианского просвещения на Востоке; про некоторых Святых мужей, скрывавшихся в пустынях Азии и Африки, – а между тем, тайно передавал ему известие об опасности и приготовленных средствах к спасению. Но некоторым, особенно испытанным, открывалось также о существовании неизвестного острова. По этой причине, остров разделен был на две части: в одной стоял монастырь, и жили монахи; в другой – семейства изгнанных. На этой последней части острова образ жизни был совсем необыкновенный. Земля была общая, труды совместные, деньги без обращения, роскошь неизвестна; а между тем, вся образованность древней и новой Греции хранилась между жителями во всей глубине своей особенности, неизвестной Западу и забытой на Востоке. В их занятиях работа телесная сменялась умственною деятельностью. В собраниях правдивость, доброжелательство и стремление к возвышенным наслаждениям духа. В семейном кругу глубокий мир и чистота. В воспитании детей развитие душевных сил без насильственных напряжений, – ненависть к притворству и презрение к нелюбовному чувству соперничества. Высоко ценили они всякое достоинство, всякую способность; но для детей своих скорее бы предпочли их совершенное отсутствие, чем, при некотором достоинстве, еще больше лукавое его выказывание. И они росли весело, юноши крепкие духом и телом, девы стыдливые, глубоколюбящие и во всей прелести неизнеженного здоровья и Греческой красоты. |
| Не редко, однако же, получали островитяне известия об остальном мире, и часто туда, где нужна была помощь, тайно посылали деньги из своих сокровищ, им не нужных и только хранимых для добрых дел и некоторых далеких предположений. Не тревожила их наружная мишура Европейской образованности, ни газетные знаменитости, ни чужедворные сплетни; но морем отделенные от мира, любовью к человечеству с ним соединенные, всегда с любопытством сердечного участия следили они за судьбами просвещения и народов, и с трепетом ожидали, не воскреснет ли Греция, и не блеснет ли где-нибудь луч надежды к избавлению Христианства. Так было на неизвестном острове, посреди невежественных земель, угнетенных варварами. Между тем, в просвещенной стране человечества, в образованной Европе, все, казалось, идет своим установленным, твердым порядком. Люди живут как обыкновенно, один не заботясь о другом; каждый думает, считает, страдает и утешается за себя. Те не многие, на которых лежит бремя общей заботы, также следуют обыкновенным правилам: в прошедшем ищут уроков для будущего, судят о завтра по вчера; смотря на заходящее солнце, рассчитывают о грядущем утре. Ив самом деле, расчеты их верны: по известным законам, известные силы играют и равновесятся, как играет в парусах постоянный и попутный ветер. Но вдруг на Западе переломился порядок: взволновался народ, разыгрались страсти, рухнул престол, полилась кровь, падает Церковь , законы ломаются, все устройство вещей ниспровергнуто, новое устройство возникает и снова рушится, уставы сменяются другими, все зыблется, все падает, все подымается и снова падает; топор работает день и ночь, кровь льется реками, народ пляшет, страсти не знают границ, клики восторга мешаются с криком отчаяния, с громом пушек и барабанов, с отзывом славы и побед, воплями кровожадного зверства, с глубокими воздыханиями глубокой любви к человечеству, с хохотом распутства и самозабвения. Вся Европа дрожит от волнующегося народа; все царства соединились против него войною и не могут одолеть его напряженных сил. Что-то будет с просвещенным человечеством? |
| Но в то же время Православная Церковь не стесняет разум в его естественной деятельности и в его свободном стремлении к отысканию истин, не сообщенных ему Откровением; она не выдает какой-нибудь разумной системы или какого-нибудь правдоподобного воззрения на науку за непогрешимые истины, приписывая им неприкосновенность и святость, одинакую с Божественным Откровением. Латинская церковь , напротив того, не знает твердости этих границ между человеческим разумом и Божественным Откровением. Своему видимому главе или своему поместному собору присвоивает она право вводить новый догмат 46 в число откровенных и утвержденных Соборами Вселенскими; некоторым системам человеческого разума приписывает исключительное право господства над другими и таким образом если не уничтожает прямо догматы откровенные, то изменяет их смысл, между тем как разум человеческий она ограничивает в свободе его естественной деятельности и стесняет его священное право и обязанность искать сближения истин человеческих с Божественными – естественных с откровенными. Протестантские вероучения 47 основываются на том же уничтожении границы между человеческим разумом и Божественным Откровением, с тою, однако же, разницею от вероучения латинского, что они не возводят какое-либо человеческое воззрение или какое-либо систематическое умозаключение на степень Божественного Откровения, стесняя тем законную деятельность разума; но, напротив, разуму человека дают господство над Божественными догматами, изменяя их или уничтожая сообразно личному разумению человека. От этих трех главных различий между отношениями Божественного Откровения к человеческому разуму происходят три главные образа деятельности умственных сил человека, а вместе с тем и три главные формы развития его нравственного смысла. Естественно, что человек, искренно верующий учению Православной Церкви, чем более будет развивать свой разум, тем более будет соглашать его понятия с истинами Божественного Откровения. Естественно также, что искренний приверженец Латинской церкви должен будет не только подчинить свой разум Божественному Откровению, но вместе и некоторым человеческим системам и отвлеченным умозаключениям, возведенным на степень Божественной неприкосновенности. |
| Но как разум человеческий, особенно рассудочный, может различно постигать Божественное, согласно различию личных понятий каждого, и как противоречия в богословских рассуждениях не могли уже разрешаться внутренним согласием всей Церкви, видимой и невидимой, Церкви всех веков и народов, – то единомыслие Западных Христиан должно было ограждаться внешним авторитетом иерархии. Таким образом внешний авторитет, независимо от внутреннего, сделался последним основанием веры. Потому, отношения веры и разума приняли тот характер, что разум должен был слепо покоряться вероучению, утверждаемому внешнею властью видимой Церкви; слепо – потому что нельзя было искать никакой внутренней причины для того или другого богословского мнения, когда истинность или ложность мнения решалась случайным разумением иерархии. Отсюда схоластика со всеми ее рассудочными утонченностями, беспрестанно соглашавшая требования разума с утверждениями иерархии и, соглашая их, беспрестанно удалявшаяся от них в бесчисленное множество еретических систем и толкований. Между тем, предоставив разуму иерархии, независимо от предания и от всей полноты Церкви, высший суд над Божественными истинами, Римская Церковь должна была вместе признать свою иерархию источником всякой истины и подчинить приговору того же иерархического мнения весь объем человеческого мышления, все развитие ума в науках и жизни общественной. Ибо все более или менее касается вопросов Божественной истины, и если однажды разум иерархии переступил границы Божественного Откровения, то не было причины ему остановиться в своем движении. Пример Галилея не исключение: он выражает постоянный закон общего отношения Западной Церкви к человеческому мышлению. Потому, для спасения разума от совершенного ослепления или от совершенного безверия, реформация была необходима и должна была возникнуть из того же самого начала, из которого Римская Церковь выводила свое право на отдельную самобытность и всевмешательство. Вся разница заключалась в том, что право суда над Божественным Откровением, сохранявшимся в предании, перенесено было из разума временной иерархии в разум всего современного Христианства. |
| Но такие противоречия, происходящие от человеческой слабости, не имеют никакого отношения к достоинству или недостоинству его вероучения. Где человек согласен сам с собою и последователен в своих убеждениях, там каждому особому вероучению необходимо соответствует особое настроение духа. «Но какое отношение, – говорите Вы, – может иметь к моей душе отвлеченное выражение такого догмата, о котором мне почти не приходится и думать и которого я даже не понимаю?» Конечно, если Вы не понимаете догмата и даже не думаете о нем, то мудрено предположить, чтобы он имел на Вас непосредственное действие. Но Вы не одни держитесь Вашего вероисповедания. В понятиях Ваших о вере Вы связаны с целым обществом людей, имеющих свой определенный образ мыслей и своих духовных и нравственных руководителей. Эти руководители Ваших едино-верующих думают о том догмате, о котором Вы не думаете, и понимают, почему они выражают его так, а не иначе. Внутренний смысл их совокупных убеждений, если только они имеют влияние на общество, составляет, так сказать, его нравственный воздух, которым сознательно или бессознательно дышит каждый член его. По этой причине и потому, что сердце человеческое большею частию образуется по сочувствию с другими, легко может случиться, что Вы будете иногда чувствовать так, а не иначе, любить то, а не другое только потому, что духовные руководители Вашего общества думают так, а не иначе о том догмате, которого Вы не понимаете и о котором Вы не думаете. В наше время, когда люди различных вероисповеданий перемешались в общества разнородные, имеющие свой смешанный смысл, свой особенный нравственный воздух, исходящий из интересов земных и независимо от вероучений каждого из членов своих, – весьма затруднительно было бы проследить то влияние, которое имеет каждое вероисповедание на каждого из своих приверженцев в особенности. Но общее действие каждого вероучения на человека вообще очевидно из самых его догматов, особенно при соображении их с настоящим смыслом истории. Главная черта, которою отличается Православное христианство от исповедания латинского и протестантского вероучения в их влиянии на умственное и нравственное развитие человека, заключается в том, что Православная Церковь строго держится границы между Божественным Откровением и человеческим разумом, что она сохраняет без всякого изменения догматы Откровения, как они существуют от первых времен христианства и утверждены Вселенскими Соборами 45 , не позволяя руке человеческой касаться их святости или разуму человеческому переиначивать их смысл и выражение сообразно своим временным системам. |
| Один из выпускников МДА начала ХХ века, Тарасий Кургановский, написал работу " Перелом в древнерусском богословии " . Это небольшая работа, но она стала знаковой, ей бы надо заняться, расширить ее, дополнить фактами. Сама идея ее очень важна. Автор пишет, что в Русской Церкви в XIV, XV века было серьезное обращение к существу христианской жизни, к духовной ее стороне, было понимание того, что главным является исполнение заповедей Евангелия, а внешние формы благочестия, богослужебный Устав, обряды рассматривались лишь как средства, способствующие достижению цели. Но постепенно форма и содержание стали меняться местами. Об этом очень сильно пишет Иван Васильевич Киреевский в своей замечательной статье " О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России " . Его мысль такова, что в нашей Церкви постепенно уважение к преданию, которым стояла Россия, нечувствительно для нее самой перешло в уважение более наружных форм его, чем его оживляющего духа. Это духовное изменение проявилось уже на Соборах 1503 и 1505 годов (на которых присутствовал и преподобный Нил Сорский), но особенно резко выразилось на Стоглавом Соборе 1551 года. Преподобный Нил Сорский выступил с вопросами, касающимися монастырской и монашеской жизни. Он видел, какие стали происходить изменения, и призывал к тому, чтобы монастыри были бедными, ризницы их, облачения, сосуды и т.д. - скромными, чтобы монахи питались только трудами рук своих. Одежда их должна быть самой простой, бедной. Никакой роскоши, никакого злата и серебра не должно иметь ни монахам, ни монастырю. Вспоминаются слова свт. Филарета Московского: " Если бы надлежало объявить войну какой одежде, то, по моему мнению, не шляпам священнических жен, но великолепным рясам архиереев и священников. По крайней мере, это, во-первых, но сие-то и было забыто. Священницы Твои, Господи, да облекутся правдою " . На это Нилу Сорскому было сказано: " Ты, Нил, ошибаешься. Если такая жизнь будет в наших монастырях, то кто же из бояр пойдет в монахи? Никто, потому что они не смогут жить по твоим правилам. А если никто не пойдет, то откуда же мы будем ставить епископов? А если епископов не будет, то и Церкви не будет. Ты, Нил, ошибаешься " . |
| Полнота познания истины зависит от выбора и использования мировоззренческой модели. Западный рационализм построен на принципах схоластики, один из которых гласит, что там, где нет логики, там нет и Истины. Интересно правда, какая логика может быть в материнской любви или в самопожертвовании за ближнего, например, при спасении на пожаре? Поэтому вся западная толерантность построена на логике здравого смысла – поиске личной выгоды и ведет к… духовной деградации и нравственным извращениям. Не случайно законы об эвтаназии и гендерном многообразии в ряде европейских стран по мнению их авторов – это вершины «здравого смысла» (3). Для обоснования этих законов созданы рациональные логические модели, лишенные какой-либо духовной любви. Рациональные модели помогают коммерциализации эвтаназии и гендерного многообразия, то есть способствуют получению выгоды. Сейчас создается юридическое обоснование педофилии, опять же ради коммерческой выгоды. Таковы последствия рационализации богословия на западе и это еще не предел. Сколько еще безумных открытий готовит сатанинский дух рационализма? В отличие от западного мировоззрения, рассматривающего богословие как науку сугубо рациональную, русское православное мировоззрение в соответствии с учением отцов Церкви, понимало богословие как науку опытного богопознания. Центральная мысль такого видения богословия выражена в ясных и точных словах одного из самых читаемых и почитаемых на Руси древних святых – преподобного Иоанна Лествичника: «Совершенство чистоты есть начало богословия» Эта мысль, исходящая из слов Христа: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5, 8), и определяла содержание, характер и основную направленность всего древнерусского образования. Иван Васильевич Киреевский писал о значении мистического компонента в познании: «Живое знание» доступно только тому, кто имеет «чистую цельную жизнь, которая вручается ему на цельность разума». Мистическое умозрение – плод нравственного совершенства личности. Здесь возникает важный вопрос, откуда у человека критерий собственного нравственного состояния. Для Киреевского критерий этот дается благодатно в том добром зерне, которое заложено в каждой личности, и произрастание которого заменяет самый критерий. Духовная жизнь, таким образом, имеет характер цельности нравственного возрастания и мистического умозрения. Ум и сердце, знание и любовь совпадают и дают единое и цельное познание граней истины. Здесь любовь – знание, знание – любовь. Вся система Киреевского проникнута идеей всеединства духовной жизни (3). |
| Сначала Киреевский пытается вести такой поиск совершенно самостоятельно. Но оказывается, что одних собственных усилий даже для того, чтобы лишь потеснить рассудочные знания , совершенно недостаточно – необходим продуктивный диалог с человеком, способным не только обозначить верное направление поисков, но еще и создать при этом благоприятствующую взаимопониманию атмосферу. Все это смогла осуществить жена Ивана Васильевича – Наталья Петровна: именно она обратила внимание супруга, поначалу совершенно не проявлявшего интереса к богословскому фундаменту Православия, на мысли Св. Отцов, давала читать их книги, полученные ею от о. Филарета. Именно благодаря ей он сблизился с ним самим, обнаружив в личности старца ту «внутреннюю цельность бытия», из которой в дальнейшем как раз и проросла идея цельного знания . Оживив в Киреевском все еще не осознаваемую тем веру, старец Филарет стал для него мудрым руководителем, полностью отвечавшим умственным и душевным запросам окормляемого им любомудра. Сам Киреевский в период общения с о. Филаретом и по мере знакомства с трудами Восточных Отцов испытывает все усиливающийся скептицизм по отношению к столь чтимой им ранее философии, считая, что «христианство на Западе исказилось своемыслием». Истины же, хранимые древним святоотеческим наследием, часть которого (славянский свод «Добротолюбия», созданный Паисием Величковским) находится в рукописях, а часть так и остается не переведенной с греческого, могут быть, по выражению Киреевского, «светлым указателем пути». И то, что они все еще недоступны тем, кто больше всего в них нуждается, выглядит в его глазах вопиющей несправедливостью. Неудивительно, что у Ивана Васильевича и Натальи Петровны, с которой они давно стали единомышленниками, возникает задумка издать на русском языке труды святых отцов Православной Церкви. Ею он делится с иеросхимонахом Оптиной пустыни Макарием , с которым сблизился в начале 40х гг. и который после кончины в 1843 году старца Филарета стал духовным наставником четы Киреевских. И задумка эта воплощается в реальность – после получения благословения владыки Филарета, митрополита Московского, в Оптиной Пустыни с 1847 года под руководством старца Макария начинается издание многотомного « Добротолюбия », включающего творения аввы Дорофея , Максима Исповедника , Феодора Студита , Варсонофия Великого, Симеона Нового Богослова , Нила Сорского и других православных аскетов. Супруги Киреевские принимают в этом издании активнейшее участие, помогая ему собственными денежными средствами, занимаясь корректурой, поддерживая связь с типографией, общаясь по мере надобности с цензурой. Самому Киреевскому пришлось не только вспомнить изучаемый в юности греческий язык, но и основательно углубить свои знания. Зато теперь он может лично участвовать в переводе, а при необходимости еще и править тексты других переводчиков. |
|
|
